Товарищ С. Г. Шакьямуни

Товарищ Шакьямуни был старый коммунист,

Член партии с самого рождения.

Товарищ Шакьямуни был перед законом чист.

Читал труды

Маркса

И Ленина!

Товарищ Шакьямуни в гражданскую войну

Сражался в рядах

Красной Армии!

Товарищ Шакьямуни

Был пролетарий,

Льнул к народу всей душой,

От малого до старого.

Товарищ Шакьямуни был председателем

Наркома!

Он боролся с коррупцией.

Недобитки царизма заставляли страдать его.

Он даже был знаком

Лично

С товарищем Крупской!

Товарищ Шакьямуни во время партсобрания

Вдруг встал и улыбнулся как-то странно,

И, когда в зале воцарилось молчание,

Он встал

И ушел

В Нирвану…

* * *

разучился отвечать впопад

и не манит ни строка, ни стропа

мир неловок стал, неуклюж

и нет разницы, куда наступать

когда сплю – снится мне, что я сплю

бодрствую – ничего не ловлю

верх и низ – одно. я упал,

будто лист, в одну из зеркальных луж

* * *

остаться, удержаться, ухватиться,

ногтями ли, зубами, криком ли,

или сорваться золотистой птицей –

не золотой, а только золотистой –

и ринуться ко всем, кто уже прибыли.

назло всем тем, кто сосчитает прибыль

потόм, с кем ещё есть, чем расплатиться.

вот небеса подёрнулись и скрипнули,

как пол под сапогом. моя ли, чья-то придурь

является толчком? нет, небо легче ситца.

держаться – глупо. не держаться – глупо.

я маленький. микроб. микроб под лупой.

* * *

Мне дали краски и альбом,

Но я забыл, что нужно делать.

Весь день сидел я за столом…

Оставил белым.

Мне дали жизнь и дали дух,

И время дали мне и тело.

Но я увидел лишь звезду

На небе белом.

И белый-белый я пошел

Ходить-бродить по белу свету.

И так мне было хорошо

На свете этом,

Что если б дали мне опять

Альбом, карандаши и кисти,

То я не стал бы рисовать –

Оставил чистым

Искра

морось. серая морось. вялая.

как будто старушка дорогу домой потеряла,

как будто священник, допивший вино для причастия,

как будто сердце, которому биться бы чаще,

как будто мёртвый с живым говорят о счастье.

искра. желтая искра. слабая.

как будто отшельник гонится снова за славой,

как будто приказ глупый грести против ветра,

как будто письмо в насквозь промокшем конверте,

как будто мёртвый с живым говорят о смерти.

утро. странное утро. мёрзлое.

как будто ребёнок, что рано становится взрослым,

как будто время, тающее ненавязчиво,

как будто прошлое, переставшее быть настоящим.

морось. искра. и мёртвый с живым говорящие

* * *

от количества околесицы

слишком глупо хотеть повеситься

слишком скучно считать годы месяцы

ждать от дурней что перебесятся

не уходит стерва бессонница

скоро чаша моя переполнится

что ж поделаешь коли так водится

остаётся опять хорохориться

так тяни дружок сколько вытянешь

а потом цыганочку с выходом

на лихом предпоследнем выдохе

на последнем выдохе выпить бы

за кривую за ту что вывезла

да за тех кто не ведал греха и зла

попросить прощенья за все дела

и махнуть на небо была не была
Риши

риши

идут риши

идут всё выше и выше

им улыбается Кришна

их шаг никому не слышен

выше своей ниши

выше любой ноши

в горы идут риши

что может быть проще

что может быть горше

чем проводить взглядом

только лишь лоб морщить

но не идти рядом

риши

идут риши

каждый из них пришлый

каждый из нас пошлый

был бы мой груз сброшен

был бы я сам в прошлом

стало бы всё лучше

стал бы мой путь краше

нет мне горы круче

нет мне пути дальше

холодом путь скован

белой воды слово

тысячи лет ищут

риши

идут риши

светятся их стопы

риши едва дышат

но неуместен ропот

и оборвётся крик мой

и рассмеётся Кришна

и станет мне страшно

будто дурман бражный

подёрнется твердь скрипом

ниже всегда можно

небо дождём спрыснет

чтоб продолжал то же

риши

идут риши

реже идут реже

лёгкие холод режет

утро

рассвет брезжит

если мой шаг скрежет

в этом пути снежном

может быть я брежу

но хочу стать чище

но хочу в путь к свету

я хочу петь с ветром

выше

ещё выше

туда

где идут

риши

* * *

Я стихов из себя не вымучил ни на толику –

Несколько громких слов да пара тихих.

Покувыркался с озорством шутихи.

Боль, что меня трясла сродни печёночной колике.

Свет, что меня провожает – во власти месяца.

В портрете ни благости нет, ни отчаяния.

Кто осерчал – простите, это случайно я.

На лист кроме любви ничего не поместится.

* * *

Чистого листа не бывает.

Я проверял. Пожалуйста, не веруй!

Ты прислушайся: звон трамвая

Сквозь белый лист стремится в атмосферу…

Нет, чистого листа не существует!

Ты присмотрись: на нём следы всех взглядов,

Что отправляются «на боковую»

В невидимых глубинах звездопада…

Чистый лист вообще невозможен.

Ты прикоснись: он зыбкий, будто призрак

Без роста, веса, крови, кожи…

Попробуй только глянуть через призму

Идеи – лист не выдержит напора,

Исчезнет и проявит стрелы странствий,

Прозрений волны, ощущений горы…

Нет чистого листа. Есть шаг в пространство

* * *

И, когда свиснет у Давида руке пращá,

Ты не успеешь даже вымолвить: «Враг, прощай!»,

Но будешь видеть, будешь слышать и ощущать…

Я буду не Давидом, и не камнем – свистом,

Я стану вечером, нездешним, темным, мглистым,

Я буду памятью твоей, отныне чистой.

И, когда камень проломит гордеца чело,

Никто не крикнет и не прошепчет: «Поделом»,

Кровь Голиафа в тиши обернётся смолой.

Мы станем с тобой единым вселенским прахом,

Не двумя людьми – сказкой о величии Яхве.

Ты будешь Песнью Песней, а я – тенью страха.

Затем придет Эра крови твоей на столе,

Звон моего серебра – на две тысячи лет,

И наш народ будет плакать, слегка захмелев.

Во веки веков так и будут кружить слова.

И свист будет путать, чья на копье голова.

Извечно сменяет живой пёс мёртвого льва…

Стихотворение о священном огне, написанное при свете зажигалки

Образ Ахура Мазды – зажигалка в ночи.

Август без звездопада. Заратуштра молчит.

Ведёт дальше верблюда – в пыль забытых веков.

Бросит Спитама улыбку в память – и был таков.

Карандаш и бумага заклинают: «Живи!»

И звучит в подсознании древний слог – пехлеви.

Каждый не спящий – слышит, каждый, кто видит – волхв.

Хумата, хухта, хваршта – дерева жизни ствол…

А мне Высшая Мудрость – зажигалка в ночи.

Мир застыл на мгновение без всяких причин.

И, пока лист пронзает пара ищущих глаз,

Никогда в зажигалке не закончится газ.

* * *

Я этим дорогам – не раб,

Они мне – тем паче.

Я видел, как падал журавль,

Я не околпачен.

Я видел, как жрали синиц

У пыльных обочин,

Когда были добрыми дни,

Спокойными – ночи.

Я вашим тропинкам – не брат,

Они мне – не выход.

И клети в руках я не рад,

Да нет дорог выше.

* * *

Я иду по улице Гоголя.

Я иду своею дорогою.

Вверх взметнулся костел, к облакам,

И плывёт – воздушный – по воздуху.

Я как будто бы вижу насквόзь его.

Две собаки бегут по бокам,

И две птицы взлетают весело,

И прохожие медленно крестятся –

Я их взгляд ощущаю спиной,

Не имеет значения – мимо ли,

Внутрь ли зайду. Слышишь, милая?

Это ангел играет шальной

На органе огромного города.

Я – лишь нота на улице Гоголя.

До-диез, фа-диез, соль-диез…

Я иду, ни о чём не думаю,

Возвращаюсь в жизнь города шумную.

Звук костела – аккорд. И крещендо восходит на крест.

Океан

У океана нет вообще никакого начала –

Мы только истово верим, что где-то должно быть дно.

Долго, так долго мы сбивали из досок причалы,

Но плыть было страшно, не плыть – даже как-то смешно.

Мы спорили о цвете волн, о барашках курчавых,

О ветре – о многих вещах, чуждых злой яви земно.

Но гладь беспределья нам явок всё не назначала…

И вода полилась через краны. И мирно спал Ной.

Стала земля. Стало небо. А пучина молчала.

Лишь только изредка мысль становилась живой волной.

У океана нет вообще никакого начала.

И мы так верим всякому, кто скажет: «Плыви со мной!»

* * *

Громко трещит по швам

В ночь моя голова.

Ей тишина в ответ.

Просто осенний бред.

Просто смотреть в окно.

Рухнуть, упасть на дно,

Стать земляным червём,

Чтоб ни о том, ни о сём…

Вырубиться, заснуть,

Как-нибудь протянуть.

Выползти в новый день,

Всё равно даже, где.

Много на свете бед,

Что ни беда – то бред,

Что ни диагноз – псих,

Что ни болезнь – то стих.

Вниз, под углом – вдруг

Замкнут окном круг.

Вновь – ничего нет,

Только осенний бред…

* * *

Бог испытывает адские муки творчества.

Бог чертовски устал, Ему больше ничего не хочется.

Он лепит и лепит, обжигает и обжигается.

Бог изредка кашляет, вытирает пот со лба.

И Ему тяжелой не кажется Его судьба.

И Ему тяжелой не кажется твоя судьба.

Он лепит из материи, которая в Нём сомневается.

Бог очень вынослив, и Он не спешит никогда.

Никогда не грешит крошками хлеба Его борода,

Ведь Ему некогда – ни перекура, ни перекуса.

Он не ходит в кино, не пьёт пива, попкорна не ест.

И Он, конечно, не посылал никакого сына на крест.

Он не понимает, зачем людей посылают на крест.

Он лепит, не ища в этом какие-то «плюсы».

Бог силён и уверен, Он – мастер в своём ремесле.

Его глина повсюду: на небе, в воде и в земле.

Его твари дрожат, и из глины возводят стены.

У Бога работа – дьявольски убога и тяжела,

И она от добра далека так же, как и от зла.

И она для тебя велика так же, как и мала.

Бог лепит из глины.

Бог очень устал.

Бог ждет: кто придёт на смену?

* * *

Мой письменный стол,

В чьём чреве погибли

Десятки эскизов двух судеб –

Теперь он пустой,

Свободен от Библий,

Подвластен размеренной суе.

Мой старый блокнот –

Карманная келья –

Трещит, из последних сил каясь.

Вдох. Настежь окно.

Стихи – прочь. Теперь я

От боли своей отрекаюсь.

Дата добавления: 2015-08-20