Лунатик

Сегодня мой сон атаковали огромные чёрные коты.

И Ганг плескался громогласно, будто ударяя в гонг.

На лестничной клетке курил Саваоф. Мы давно с ним «на ты».

Я вчера с шеститысячелетием забыл поздравить его.

Мне вчера в батарею стучал Шива, всеми своими руками.

Наверное, я что-то пел или слишком много молился.

А сегодня я подарил ему снятый с моей души камень.

Этой ночью я гулял по дому, пока спали все мои лица.

Мне под ноги стелились тигры, и драконы держали за руки.

Фавны, завидев меня, переставали целовать валькирий.

В разбитые стёкла оконные смотрели дриады-подруги,

И друзья-архангелы спали вповалку в тесной для них квартире.

Я ходил по дому. Я видел небритого сонного Будду,

Который что-то втолковывал вдребезги пьяному Одину.

Консьерж Осирис простил мне все сомнения и причуды.

Я обнимал соседку-Венеру, хоть понимал: друг другу мы не подходим.

Во входную дверь тарабанил кто-то. Кажется, Кришна.

Я в подвале нашел свиток Торы, смахнул с неё звёздную пыль.

Мне звонил Бодхидхарма, но, увы, я ничего не услышал.

Я ходил по дому. А потом что-то случилось. Проснулся. Забыл.

А на утро я встретил соседа на лестничной клетке.

Он курил. Я забыл поздравить его с юбилеем.

Мимоходом заметил, как мне подмигнула соседка.

И подумал, что ночью мне кто-то стучал в батарею.

Под ногами сновали коты, где-то псина бездомная выла.

Дворник пытался утихомирить какого-то пьяного дядьку.

Консьерж причитал, как всегда, на этот раз о цене на мыло.

Я не смог вспомнить сон. Со мной что-то не так… хотя нет, всё в порядке.

* * *

недописанные стихи смотрят в спину, как брошенные собаки,

и пробуждениями ломают жаркие летние ночи,

ждут меня, как Одиссея, на берегу сознания-Итаки,

шатаются по мосту памяти, который и так не прочен.

недописанные стихи в моменты забвения хватают за руки,

но, стоит только опомниться, тут же в тень отступают.

разбирают по камню самые животворящие акведуки.

больнее всего, что след в след за моей тропой пролегает тропа их.

недописанные стихи звонким голосом недостижимой Медеи,

прорываются ко мне сквозь вату текущих вопросов.

отблесками золотыми манят не сформулированные идеи.

я несу в рюкзаке весь Аид, и никак тот рюкзак не сбросить.

недописанные стихи нервным скрипом пронзают мой душный мир.

и от дрожи в воздухе на кифарах души рвутся струны покоя.

стихи смотрят с берега Итаки мне вслед глазами собачьими

наверное, я никогда до конца не пойму, что это такое –

недописанные стихи…

* * *

сквозь морок померкших воспоминаний

стенания бывших стремлений

ко мне пробираются дрожью в коленях

и шепчут о том, чего не было с нами.

ни взлётов, ни, как ни странно, падений,

ни отгорождений словами-стенами,

не чёрное знамя, не белое знамя –

лишь случай – безжалостный гений.

жжет горький огонь глупых предначертаний

и манят прохладой безумия тени,

и так гипнотичен их танец,

что где-то в мозгу прорастает сомненье

средь прочих болезней и маний,

рождающих сонмы нелепых мучений.

и мраком завешу я воспоминанья –

уйму дрожь в коленях, хотя бы на время.

* * *

Ты сейчас мне нужен больше, чем когда бы то ни было,

Уроженец Ламанчи, хитроумный идальго Кихот.

Я вдруг понял, что из этих лжецов, пусть даже и с нимбами,

Мне ни один не подойдёт.

Ты – не флаг и не герб родовой для меня – что-то большее.

Ты сквозишь меж мазками Эль Греко, сквозь ноты баллад

Прорываешься, заглушая тихим дыханием воющий

Ветер, ломая прутья оград.

Ты являешься в снах, которые на утро не вспомнятся,

С телом больного чахоткой и с лицом Николая Гринько.

Ты молчишь каждый раз, когда я взываю о помощи.

Может, призыв мой не такой?

Ты сейчас мне нужнее всего, за исключением, разве что, воздуха.

Мне осточертели святоши, надоело их мыслей старьё.

Прочь чужое – будь там крылатые ангелы или бесы длиннохвостые.

Помоги мне найти своё.

* * *

Отмирает гнев, унося с собой разговоры,

Пустые склоки, остатки пыла.

Остаётся забвение и времени ворох.

Огарок гаснет. Полночь пробило.

Разъярённые письма себе самому – отправлены,

Но, к сожалению, адресат выбыл.

В одиночку я не сумел дорасти до правды.

Может быть, мы бы смогли? Мы бы

наверняка

смогли…

* * *

а потом как-то сразу закончились стихи…

тихо стало…

я ведь знал: не увезти мне ни строки

с этого треклятого причала…

время, сбросив завесу, свой начало отсчет…

как-то ново…

Боже, что же с собою мне взять ещё

кроме опостылевшего слова?..

и, озябшими пальцами доски теребя,

на причале

я молчал, не веря в самого себя…

ветер, волны, чайки замолчали…

а потом меня будто окатило тишиной,

как прибоем…

ещё миг тому назад было смешно…

эхом – боль… да, было очень больно…

между воздухом и словом я был тогда,

а здесь – есть я…

во плоти. да что же мне ещё отдать,

кроме этой проклятущей песни?..

дрожь. озноб. причал. а волны так легки…

мне пора бы

знать, что раз закончились мои стихи,

то вот-вот за мной придет корабль…

* * *

Вечер. Ветер. Светлой ветошью ответы сыплются

Прямо с неба – да в подставленные ладони.

Всё равно не унесёшь с собою всё, что выпросил,

А всё то, что выпустил – пусть. Ведь не догонишь.

* * *

ко мне прилетают почтовые

голуби Бога - сны.

я их кормлю свежими взглядами,

пойманными во мгле,

но каждый раз не хватает сил

их при себе удержать.

лишь несколько перьев, оставленных

у изголовья, - знак.

и в белизне этих писем я

вижу грядущий снег.

если бы мог я послать ответ...

Боже, мне хватит зим.

Шагов

На древний пергамент земли

Падают капли чернил –

Это мои следы.

Ось горизонта – дым

Путь мой определил,

Мой путь в десять тысяч ли.

Сквозь строгий рисунок зимы,

Кляксы весенних ручьёв –

Дальше. По кругу. Ввысь.

С кем-то пути сплелись.

След растворился: где чьё

Неясно. Но в этом и смысл.

* * *

я яблоко

я яблоко

я плоть его

с ветки сорванная

я вниз

к затонувшим корабликам

я сверху

от горних воронов

я падаю

я падаю

я Землю насквозь пронзаю собой

от рая до самого ада

я

лечу

предрешенный на убой

я тело и смысл яблока

я прячу душистый сочащийся хруст

я упаду

будто стук каблука

я в ритме сапог растворюсь

я яблоко

я только алый блик

я между застывшими душами

я выхваченный одинокий миг

я падаю

ненадкушенный

* * *

Мифологизируйте меня обратно в глину –

Я от бинарной логики устал.

Я этими руками ни камень вверх не двину,

Ни – уж тем более – подниму креста.

* * *

Один – воин. Один в поле.

На поле брани. На поле боли.

Бросай камни. Здесь есть место.

Здесь твоя битва. Здесь крест твой.

Лови ветер. Встречай всходы.

Твои семена – годы, годы…

Твои трофеи – лет жатва.

Здесь не захочешь – а станешь жадным.

Ты не увидишь здесь рати.

Один в поле. С тебя хватит.

Здесь нет врага. Один – воин.

Здесь нет других, ведь ты – кто им?

– Чужой воин в чужом поле.

Ты бьёшься лишь со своей болью.

Её нельзя ни убить, ни ранить,

Но ты её топчешь, ломаешь, колешь…

У всех есть своё поле брани.

У каждого есть тайный бой с болью.

* * *

в слове «свобода» есть та вода,

что пальцами не удержишь.

на самом краю, на кромке льда

вращаясь, танцует дервиш.

капля за каплей – он точит твердь,

но льдина его не тает.

дождь низвергается, а наверх

подняться стремится танец.

в ветре свободы есть капель дрожь,

ловить их так зябко, скользко.

дервиш танцует и льётся дождь,

никто уж не помнит, сколько.

волны свободы легки и злы,

и дух её свеж и солон.

тянется мутный туман из мглы,

качается льдина на волнах.

дервиш надеждой пронзает даль,

крýжится он в вечном танце…

в тайне свободы есть та вода,

что никак удержать не удасться.

* * *

Мир приходит к Богу и говорит: «Я готов.

Стóит только сказать – в тот же миг воплощусь.»

Но седьмую вечность Бог не находит слов,

Чтобы выплеснуть бремя накопившихся чувств.

Беатриче приходит к Данте, её любовь

Хочет вылиться на бумагу и стать судьбой,

Но Данте в который раз не находит слов,

Ему так и не удаётся примириться с собой.

Мысль приходит к Булгакову из тех тайников,

Не открытых кроме него самого никому,

Но Булгаков опять не находит слов,

И отправляет себя в тишину, как в тюрьму.

…

Ты приходишь ко мне, как попутный ветер в дороге –

Так божественно, и в то же время чертовски жива.

И я думаю о Булгакове, о Данте и о Боге…

Я не знаю как, но я постараюсь найти слова.

* * *

Бездна без сна безрассудна.

Бездна сна беспробудно беспечна.

Было б без дна твоё судно –

Ты б не заметил течи.

Бойкий бастард, дитя бездны,

Бойся-не бойся, ты будешь

Барахтаться в судьбах нелестных…

Брось ты! Бери любую.

Блажь босоногого беса –

Бег твой под boogie картечи.

Было б для счастья в трюме место –

Был бы ты вечен.

* * *

Нас не сошлют по пятьдесят восьмой,

Нас не объявят врагами народа.

Не выкорчуют «вышкой» и тюрьмой,

Не отберут ни Родину, ни годы.

Нам не пугать арестами родных,

Нам не стучать условным стуком в двери.

И не смотреть нам о свободе сны…

Но в наши дни в стихи никто не верит.

Мы не страдали за свои слова,

И не готовы – ведь и не придется!

Нам время говорит: «Давай-давай!

Что, не жилось? Ну так теперь живётся!

Пиши! Да ради Бога – хоть тома…»

И пишем мы, прикормлены уютом.

Не знаю. Может, лучше – пусть тюрьма,

Если там верят и если поют там?

Не знаю. Может, лучше – пуля в лоб,

Хула и клевета, Сибирь без края…

Поэтам в прошлом веке не везло,

А повезло ли нам с вами – не знаю.

* * *

люди снуют

муравьи

муравьи

черные рыжие ядовитые

добрые злые чужие свои

веточки двигают

двигают

двигают

строят свои города

города

ползают

ползают

вниз наверх

они муравьи

не поймут никогда

я мотылёк

и мне

на свет

Дата добавления: 2015-08-20