Виктор Пушкин. Самая крупная победа 2 страница

Сева с воем согнулся пополам, а я почувствовал, что дыхание у меня останавливается, ноги подкашиваются и я сейчас плюхнусь на пол. Но я все-таки стоял и изо всех сил делал вид, что мне вовсе и не больно.

-Все ясно,- внимательно глядя на нас, важно заявил Горелкин.- Ты ничего,- кивнул на меня.- Пожалуй, подойдешь. А вот ты...- Он обернулся к Севе и даже не докончил, лишь безнадежно махнул рукой: дескать, куда уж такому...

Я, ошеломленный, некоторое время молчал, потом, осторожно продохнув, спросил с таким видом, будто речь шла о каком-то пустяке:

- А что, и там, где... на боксеров учат... тоже в животы бьют, да?

- Еще как!-сделал страшные глаза Горелкин.- Но ты не бойся. Все дело в чем? В тренировке. Месяц - другой побьют - и так привыкнешь, что даже замечать не будешь. Вот так. Ну, а теперь слушай...- И он объяснил мне, как добраться до Дворца спорта "Крылья Советов".

Да, имей в виду: когда придешь, тренер сам может тебя куда хочешь стукнуть. И если упадешь или хотя бы вот так,- он презрительно кивнул на Севу,- согнешься, как ржавый гвоздь, и завоешь, то, можешь быть уверен, никуда тебя не примут!

"Не может быть! - со страхом подумал я.- Неужели же правда?.." Но в следующую секунду сделал вид, что уж меня-то такие вещи не могут испугать.

Сева смотрел с ужасом и незаметно вытирал слезы.

-И поезжай туда часам к шести,- сказал в заключение Горелкин.- Ты в первую смену учишься - значит, тренироваться будешь по вечерам.- И он, покровительственно похлопав меня по плечу, пошел прочь.

- Ну вот,- оборачиваясь к Севе и испытывая к нему острую жалость, сказал я,- значит, вот так. Сегодня вечером туда и поеду. А ты...- я оглянулся,- чтоб никому, понял?

- Угу,- не обидевшись даже, что его в пятый раз предупреждают, уныло ответил Сева.

- А теперь давай крой домой,- кивнул я и, круто повернувшись, поспешил к лестнице.

- Это чего ты там с вожатым из шестого "Б" стоял? - часто дыша, подозрительно спросил меня нагнавший перед самым классом Жора Зайцев, всегда все хотевший знать.

- Да так,- уклончиво ответил я, пряча глаза от Лили, которая стояла с тряпкой возле доски.

Вошла учительница, и урок начался. Я, положив руки на парту и сидя прямо, смотрел на учительницу, слушал, но с удивлением ловил себя на том, что абсолютно ничего не понимаю. Я отчетливо различал слова и даже понимал каждое в отдельности, но, дойдя до моего сознания, слово вдруг куда-то пропадало. Бум-бум-бум! - глухо било по ушам. А в голове прыгали, вспыхивали, как буквы светящейся рекламы, мысли: "Записываться или не записываться в боксеры? Ехать или не ехать во Дворец спорта?.."

Так же ничего не слышал я и на других уроках.

После школы я забежал в парикмахерскую. Там, к счастью, никого не было. Сев в кресло, попросил мастера, чтобы тот остриг меня под бокс.

Он накрыл меня белой, в мелких волосиках, простыней и начал сердито водить от шеи к затылку гудящей, как трамвай, электрической машинкой и бросать на пол кучи волос, приговаривая:

- Вон какие, ведь вон какие отрастил!

Потом взял ножницы, ловко пощелкал ими, и я, взглянув на себя в зеркало, увидел, что стало значительно лучше: и лицо сделалось мужественнее, и шея уже не казалась такой тоненькой.

Подходя к дому, я вспомнил про нашего соседа, дядю Владю. Он пенсионер и целыми днями, если не играет с другими пенсионерами в козла, сидит на кухне у окна в своей неизменной меховой телогрейке, с которой не расстается ни зимой, ни летом. Он очень ехидный и все критикует. Сейчас наверняка спросит, где это меня так оболванили. Потом, как всегда, поинтересуется, сколько я сегодня получил двоек и не выгоняла ли меня учительница из класса.

И я не ошибся. Едва я отворил дверь и вошел в кухню, он обернулся в мою сторону и хриплым голосом спросил для начала:

- Ну как, отбарабанился?

- Да, отбарабанился,- не желая затягивать пустого разговора, коротко ответил я. Ну каждый день одно и то же, как только не надоест!

Прислонив к стене портфель, я зажег плиту и поставил на нее обед.

- Та-ак,- поерзав на табуретке и явно приготавливаясь к длинному разговору, продолжал дядя Владя.-

- Ну, а сколько же ты нонче двоек схватил?

- Двадцать пять! - уже чувствуя раздражение, сердито ответил я.

- Значит, два-а-дцать пя-я-ть,- невозмутимо повторил, смакуя каждое слово, дядя Владя.- Что-то маловато, намедни, кажись, сорок было?

Я ничего не ответил, взял портфель и хотел уйти в комнату, но дядя Владя нахмурился и сказал, чтобы я не уходил.

-Ты мне вот что объясни,- начал он.- Это что ж, говорят, на тебя опять Рыжий налетал, да?

Я поджал губы, опустил голову. Так и есть, уже все знают.

-Чего ж молчишь-то? Эх, ты-и! Долго терпеть-то будешь, а? Да размахнись как-нибудь да так ему смажь, чтоб он кубарем от тебя полетел. Понял иль нет?

Я ничего не ответил. Ну что зря болтать? Вот сегодня поеду, запишусь, и тогда пусть только этот бандит попробует!.. Но говорить об этом пока рано.

- Ну ладно, ладно,- сжалился дядя Владя.- Ты не того.. Но уж ежели этот стервец опять сунется, помни, что я сказал, и все будет в порядке. Понял?

- Да...- не поднимая глаз, пробурчал я, снял с плиты миску с супом и понес ее в комнату.

Поставив суп на стол, я задумался. А все-таки куда, в какое место будут бить, когда приду в боксерский зал? Сюда, сюда или сюда? Я согнул указательный палец и сгибом осторожно ударил по носу. Ух ты, как больно-то!.. И ведь только одним пальчиком! Вспомнив, как Горелкин говорил, что к ударам привыкают и потом не замечают даже, стал осторожно стукать себя то по скуле, то по носу, то по животу. Все удары вызывали одинаковую боль.

Когда за окнами начало темнеть, я достал из гардероба пальто - как назло, заморосил дождь - и стал одеваться, опасаясь, что может прийти из школы Сева и увязаться со мной. А этого ни в коем случае допускать нельзя - ведь он тогда увидит, как меня будут бить. Вот когда научусь, тогда другое дело. Я попросил дядю Владю передать матери, что вернусь поздно, и поскорей вышел из квартиры.

"Только бы выдержать! Только бы не свалиться и не завыть!" – всю дорогу в метро думал я и опять незаметно приучал себя к ударам. Кроме того, я изо всех сил тянулся и надувался, чтобы выглядеть выше и взрослее, а то еще скажут, как говорит нам во дворе Митька Рыжий: "А этот сундук с клопами чего сюда приперся, брысь отсюда!.." Один дядя даже спросил: "Ты чего это, как индюк, дуешься?"

Мне казалось, что все в вагоне прекрасно знают, куда и зачем я еду, и поэтому я отвернулся к двери и смотрел на струящиеся за стеклом лампочки на стене туннеля.

Когда я вышел из метро, на улице было уже совсем темно и горели фонари. Дождь перестал, и тротуар и мостовая черно блестели. Волнуясь, я на всякий случай спросил у дяди в очках, в какую сторону идти, чтобы попасть во Дворец спорта. И тот, посмотрев на меня сверху вниз, ответил, что идет туда же.

- А зачем тебе, молодой человек, нужен Дворец спорта? - спросил он, когда мы перешли мост, под которым поблескивали железнодорожные пути, светились красные, желтые и зеленые огоньки, и пошли по широкой аллее, по обеим сторонам которой равнодушно пролетали автомашины.

- А это... хочу записаться там...- опуская голову, ответил я.

- И куда же ты хочешь записаться?

- На бокс...- Я опустил голову еще ниже, ожидая, что сейчас последует что-нибудь обидное.

Но этого не произошло. Мой провожатый с одобрением сказал:

- Ну что ж, это неплохо, неплохо. А тебе не страшно? Я резко поднял голову и крикнул, очень боясь, что мне не поверят:

-Нет!

-Ну, если так, тогда тебе вон туда. Видишь арку большого дома?.. Так в нее!

Позабыв сказать спасибо, я перебежал перед самым носом у самосвала улицу, влетел под арку и как вкопанный остановился: передо мной действительно открылся самый настоящий дворец. Он был большой и точно сделанный из одного стекла. И на фоне черных клубящихся облаков весь сиял и светился, как хрустальный, а сверху (потом я узнал, что там был огромный гимнастический зал) из ярко освещенных окон вырывались звуки марша. Но и они не подбодрили меня. Я, сконфузившись, едва не повернулся и не побежал обратно, очень жалея, что не взял с собой для храбрости Севу. Но в эту самую минуту за спиной вдруг раздалось:

-Пацан, ты записываться пришел, да?

Я обернулся и увидел такого же, как и я, паренька, к которому почему-то сразу же почувствовал доверие.

- Да-а.

- И я. Ты куда?

- Н-на бокс.

- Значит, вместе. Тебя как зовут?

Я ответил.

-А меня Мишка.

Он, оказывается, тоже видел выступления боксеров в Центральном парке, и ему тоже очень понравилось, что сразу же - синяки.

- Ну, пошли?

- Подожди,- чувствуя, как у самого горла вдруг гулко забилось сердце, попросил я, глядя на стеклянные двери, за которыми виднелось много народу.

- Боишься, да? - понимающе спросил Мишка.

- А ты?

- И я. Но это ничего. Только бы тренер не заметил.

- Пошли!

-Пошли,- облизав шершавые губы, кивнул я. Откровенное признание нового товарища придало мне храбрости. Но Мишка, потянувшийся к стеклянной двери, вдруг, точно обжегшись, отдернул руку.

-Ты что? - встревоженно спросил я.

Мишка оглянулся и, округляя глаза, сказал шепотом:

- А ты знаешь, что нас сейчас будут бить?

- Да,- кивнул я.- Дома потренировался.

-Как?

Я, согнув указательный палец, показал.

- А я подушкой. Перчатки-то мягкие. "Правильно! Верно!-в смятении подумал я.- Как мне самому в голову не пришло?"

-А это вот,- Мишка снова оглянулся и вытащил из кармана пузырек с какой-то темной жидкостью,- а это, чтобы синяки сводить: помажешь - сразу чисто!

Я обрадовался. А Мишка сунул пузырек обратно в карман и, решительно сказав: "Э, была не была!" - толкнул обитую снизу медью дверь.

Вслед за ним поспешно шагнул и я, но в следующую секунду попятился, увидев, как из-за столика в углу встал седоусый, в золотых галунах швейцар.

- Н-ну, баловаться пришли? - нахмуривая свои седые кустистые брови, недобро спросил он.

- Нет! Честное пионерское! - ответил Мишка, храбро глядя в его маленькие глазки.

Я торопливо кивнул и тоже сказал:

- Честное пионерское!

- Ну, если только так! - по-прежнему строго проговорил он.- Тогда ступайте вон туда! - и указал своим гнутым, корявым пальцем через весь вестибюль.- Да чтоб вести себя прилично, а то живо у меня вылетите!

- Польта-то, польта-то сперва в гардероб сдайте,- ворчливо прибавил он, видя, что Мишка уже собрался идти прямо одетым.

Сдав на вешалку пальто и кепки, мы стали пробираться сквозь шумную толпу и оказались возле двери, на которой висела черная с серебряными буквами дощечка: "Борцовский зал".

- Не туда! - Мишка схватил меня за рукав, потащил дальше, но задержался у стенного шкафа, увидев сквозь стекло золотые кубки, хрустальные вазы и бронзовые фигурки, на которых было красиво выгравировано, что это все призы, завоеванные спортсменами клуба.

- Во, видал? - подмигнул он с таким видом, будто тоже за них сражался.

На следующей двери было написано: "Зал тяжелой атлетики". Опять не то. Значит, надо в противоположную сторону. Но тут зазвенел звонок, и все плотной толпой двинулись к стеклянной двери в глубине фойе, которую мы с Мишкой только тогда и заметили. Там, как мы после узнали, был огромный, похожий на цирк Круглый зал, где всегда проходили спортивные состязания и выступления.

Фойе через несколько минут опустело, музыка смолкла, и стало покойно и уютно. Я огляделся и сразу же увидел несколько кучек таких же, как и мы с Мишкой, ребят.

"Так они, наверно, тоже пришли записываться!" - смекнул я и показал Мишке глазами:

- Вон у кого нужно спросить...

- А, верно! - обрадовался он и, решительно шагнув, крикнул издалека, как мне показалось, слишком громко: - Вы на бокс, да?..

- Не. На борьбу,- лениво отозвался плечистый, с толстой шеей крепыш.- Вон там на бокс,- и небрежно кивнул на самую многочисленную, человек в восемь, группу.

"Сколько народищу-то!" - подумал я, и мне стало страшно: а вдруг столько не примут?

Я оглядел ребят. Почти все они были выше нас с Мишкой ростом, но вид у них был тоже какой-то не такой: лица розовые, глаза бегают. Только большой и нечесаный парень, чем-то очень напомнивший Митьку, смотрел насмешливо-презрительно и высокомерно фыркал (от него, как и от Митьки, несло табаком), да нехорошо ухмылялся и подмигивал мрачный, сутуловатый тип в узких брючках, державший руки в карманах. Они, наверно, были с одного двора или вместе учились, так как друг друга знали. Похожий на Митьку называл сутуловатого "Верблюдом", а тот его - "Еремой". Я удивился, до чего же подходят к обоим клички.

Разговор шел о "приемных экзаменах", которые нам всем предстояло пройти. Значит, не обманул нас в школе Горелкин.

Аккуратно одетый, с горящими от волнения ушами блондинчик, то и дело облизывавший губы, сказал, что он-то вообще не боится, потому что не такие удары выдерживал, и сразу оглядел всех, проверяя, поверили ему или нет.

Верблюд, переступив с ноги на ногу, подмигнул:

- Да мне бы только чуть-чуть подучиться, а там пусть выгоняют! - и хотел сплюнуть, но, оглянувшись на швейцара, удержался.

- И мне,- пробасил Ерема.

- А я...- вертя головой, начал маленький черноглазый и юркий, как воробей, но сразу же замер: из зала вдруг донеслись глухие удары.- Вон как там кого-то бьют! – через несколько секунд с ужасом прошептал он.

Я тоже прислушался, и у меня все похолодело внутри: в самом деле, удары были сильные и гулкие, будто яростно выбивали палками пальто, перед тем как убрать их на лето, разом человек двадцать. Слабо долетали непонятные слова команды.

-Да что мы стоим-то? Пойдемте посмотрим! -возбужденно оглядывая всех, предложил Мишка и, не дожидаясь ответа, шагнул к двери.

"Идти или не идти?" - замешкался я, но Мишка так посмотрел, что я поспешил за ним.

Мишка решительно толкнул дверь - звуки ужасных ударов усилились,- шагнул через порог. Я оглянулся: сзади меня уже стояли трое. Ничего не видя, я миновал комнату с низким потолком, по-видимому раздевалку, так как на вешалках висели пиджаки, брюки, а под длинными, обитыми черной клеенкой лавками вдоль стен стояли ботинки, вышел в зал и, ошеломленный, остановился: там все двигалось и мелькало.

Я невольно прижался к Мишке и некоторое время никак не мог разобраться в том, что вижу и слышу. А потом обнаружил, что в просторном, с высоченным потолком, ровно освещенным лампами дневного света зале люди в трусах и майках. И каждый занят своим делом. Одни с ожесточением наскакивают и тузят кулаками в специальных рукавицах кожаные мешки, висящие на тонких тросах посреди зала. Те качаются, отскакивают, снова попадают под удары. Другие - как девчонки прыгают через крутящиеся со свистом скакалочки. Третьи, лежа на спине, дружно сгибаются пополам и достают ногами за головой.

Справа, у стены, четверо, стоя под толстыми деревянными козырьками, словно стараясь друг друга общеголять, изо всех сил колотили по туго надутым грушевидным мячам. Было просто невозможно уследить, как они по ним попадают. И вот эти-то самые мячи, с бешеной скоростью мотаясь под козырьками, и производили тот самый непонятный грохот.

"Постой, постой, а где же их учитель... Тьфу! Тренер-то?.."- повел я глазами по залу. Натолкнулся взглядом на высокого, подтянутого, коротко остриженного человека в сером свитере и складно сидящих спортивных брюках, с четкой линией пробора на левой стороне головы. Он бесстрашно расхаживал с секундомером в руках среди качающихся груш, мешков, беспрерывно двигающихся фигур и мелькающих перчаток. Время от времени тренер наклонялся то к одному, то к другому, что-то говорил, показывал и шел дальше. Всмотревшись получше, я ахнул: он тоже выступал в парке! Ему еще больше всех хлопали за то, что он очень ловко увертывался от ударов противника и бил сам. У того под конец все лицо было в синяках. Ну, уж он обязательно научит!

Человек в свитере подошел к парню, который остервенело колотил по лоснящемуся кожаному мешку, остановил его и стал что-то строго говорить, а я вцепился обеими руками Мишке в плечо: "Так ведь он же... так ведь этот парень такой же, как и мы! Когда прыгал вокруг мешка и тузил его, было как-то незаметно".

Я лихорадочно обвел глазами зал. И все остальные такие же. И даже меньше меня ростом есть.

От этого открытия сердце забилось еще сильнее, но теперь не от страха - уж за это ручаюсь! Я обернулся к Мишке, встретился с ним глазами и понял, что и он думает о том же.

Потом человек в свитере скомандовал: - Первая пара - на ринг! И за белые канаты, которые так же, как и в парке на эстраде, были растянуты между блестящими столбиками, привычно забрались и важно пожали друг другу руки два паренька в огромных, по сравнению с ними, перчатках. Потом они отскочили в разные стороны, прицелились перчатками и начали – ну как настоящие боксеры! - прыгать на мысках и тузить друг друга.

- Вот здорово! - задыхаясь от восторга, прошептал я.- Не хуже, чем те, на Марсовом поле.

- Да нет. Не то, не то...- не спуская с ребят придирчивых глаз, махнул рукой Мишка.

- А что?

- Да синяков-то совсем нету.

В самом деле, лица у обоих совершенно чистые, хотя нет-нет да заезжают друг другу. Вообще-то прыгают, руками все делают правильно, а вот синяков действительно ни одного.

- Слабаки! - с презрением кивнул на них Мишка.

- Да-а,- разочарованно протянул я.- Не умеют, не умеют по-настоящему!

Потом за канаты полезла другая пара, за ней - третья.

И по-прежнему ну хоть бы один паршивенький синячишко у кого!

Мишка только руками разводил.

-Ну и слабаки! Вот уж слабаки!..- А потом вдруг спохватился: - Может, здесь так и полагается? Вот у взрослых, уж там наверняка все по-настоящему... Надо будет поглядеть.

В это время тренер опять крикнул: "Время!" И все, перестав махать руками, прыгать, бегать, тузить друг друга, окружили его и стали о чем-то наперебой говорить.

Меня снова охватило волнение.

Наконец тренер громко спросил:

-Теперь всем ясно, да? В таком случае, быстро в душевую, а то скоро старшая группа придет!

И все, вразнобой крича: "До свиданья, Вадим Вадимыч!" - смеясь и толкаясь, наперегонки бросились к двери.

Мы с Мишкой едва успели посторониться, чтобы дать проход. "Вадим Вадимыч! - повторял я про себя.- Его зовут Вадим Вадимыч!" И это обыкновенное, не раз слышанное имя показалось мне каким-то особенно мужественным и красивым.

Вадим Вадимыч попрощался с последним учеником, обернулся и, как мне показалось, глядя на меня одного, пошел к нам. "Все... вот сейчас!..- закрывая глаза и пятясь, с ужасом подумал я.- Сейчас он мне первому трахнет!"

-Что с тобою? Куда же ты пятишься? - услышал я спокойный голос и, открыв глаза, увидел удивленное лицо тренера.

Оглянувшись и убедившись, что все равно бежать некуда, я, не поднимая глаз, шепотом сказал, что вот пришел, чтобы записаться на боксера, и снова зажмурился, в отчаянии говоря себе: "Ну уж теперь пусть... пускай бьет!" - и весь напрягся в ожидании удара.

Но ничего подобного не произошло, а вместо этого я вдруг услышал:

-Ах, так вон оно что!

Я открыл глаза: Вадим Вадимыч оглядывал всех, кто стоял у дверей.

- И вы?

- И мы...- опуская голову, безнадежно ответил Мишка.

- Та-ак...- Вадим Вадимыч теперь уже зорко осмотрел всех, задержался взглядом на Ереме.- Тогда тебе, дорогой, придется расстаться со стильной прической: боксерский зал не танцевальная площадка, здесь не должно быть ничего лишнего. Вот как надо,- и указал прямо на меня, отчего мне сразу стало жарко.

Ерема опустил голову, засопел, а Вадим Вадимыч уже снова обращался ко всем:

- Ну, а учитесь как?

- Хорошо-о-о...- последовал недружный ответ.

Я невольно покосился на Верблюда и его приятеля. Что-то больно не верилось, что и у них все хорошо. Уж такие два...

- Только так, иначе у нас нельзя,- говорил Вадим Вадимыч.- С тройками не принимаем. Дневники сам буду проверять.

"Пожалуйста! - чуть было не вырвалось у меня.- Ох, да уж я тогда!.."

- И еще одно. Кто из вас курит?

- Я...- страдальчески сдвигая к носу брови, негромко, после тягостного молчания, прогудел широкоплечий парень с добрым лицом.

Ерема прикрыл было ладонью рот, но спохватился и спрятался за спины других. А Верблюд сразу присел, чтобы его не было видно; он сделал страшные глаза, когда я удивленно посмотрел на него.

- Больше никто? - строго спросил Вадим Вадимыч. Все молчали. И тогда он обернулся к курильщику:

-Что честно признался - хорошо. Но ничего у нас с тобой, дорогой, не выйдет.

- А если... брошу?

- Вот тогда посмотрим. Ну, а вы,- Вадим Вадимыч обернулся к нам,- ступайте во врачебный кабинет, осмотритесь и принесите старосте группы справки, которые вам там дадут.

"Но почему... почему же он никого не ударил? - опасливо поворачиваясь и вслед за новыми товарищами выходя из зала, удивленно думал я.- Ведь нам же с Севой сказали, что... Так неужели же это все враки?"

Первыми прошли медосмотр мы с Мишкой. Ерема и его дружок сосали конфетки, чтобы табаком не пахло.

Когда вышли из кабинета, Мишка зловеще зашептал:

- Ничего-ничего, врач, он все равно узнает!..

И мы опять пошли в боксерский зал, чтобы отдать врачебные справки. Там нас строго встретил староста группы, коротко остриженный, высокий серьезный парень - наверно, из девятого или из десятого класса,- так же, как и я, в кителе, только с комсомольским значком на груди. Он провел нас через раздевалку в тренерскую - небольшую комнату без окон, с письменным столиком и двумя стульями. Усевшись за стол, он долго и подозрительно рассматривал наши справки, точно они были поддельные. Потом строго сказал, что теперь ладно, запишет нас в секцию, но условно.

-То есть как условно? - испугался Мишка.

- Очень просто. Вы должны еще заполнить вот эти карточки.- Он выдвинул ящик стола, достал оттуда две голубенькие бумажки и протянул сначала Мишке, потом мне.- А когда это сделаете, пусть ваши родители подпишутся, что они не против, чтобы вы занимались боксом. Без этого не принимаем. Да не забудьте полотенца и мыло: в душе обязательно будете мыться. Понятно?

Мы дружно сказали, что понятно, и, попрощавшись, вышли из зала.

- Фи-и! - тоскливо просвистел Мишка, когда мы оказались на улице.- Моя мать ни за что не подпишет и отцу не разрешит.

Мне стало жалко его, да и потом очень не хотелось терять такого хорошего товарища, с которым только познакомился, а казалось, знал уже десять лет.

- Да ты уговори. Или даже, знаешь, лучше вот что: скажи одному отцу по секрету. Понимаешь?

- Верно, правильно! - обрадовался Мишка.- Здорово придумал! Так и сделаю! - Он в возбуждении огляделся и ахнул, натолкнувшись взглядом на часы, которые висели на углу дома: - Вот это да! Уже десятый час, а мне еще ехать сколько!

Я тоже заволновался: ой, да я же никогда не бывал в такое время далеко от дома, вот теперь, когда до него доберусь?

В метро спустились вместе с Мишкой. Оказалось, он жил недалеко от нас, на Зубовской площади. Говорили мало. "Мамочка, миленькая! - репетировал я про себя.- Это я во Дворце спорта был, на боксера записывался. Поздно потому, что у врача осматривался".

Мишка хмуро считал мелькавшие за стеклянной дверью вагона огни. А когда мы выбрались из метро, то, не глядя, сунул мне руку и зашагал прочь.

"А жалко, если ему все-таки не разрешат",- забывая о себе, с сожалением подумал я, входя в парадное своего дома.

Шагая сразу через две ступеньки, хотя в подъезде едва светила мохнатая от пыли лампочка, я поднялся на второй этаж и, как ни уговаривал себя, все же оглянулся на чердак, к которому круто шла ветхая деревянная лестница.

Это было самое страшное место в нашем доме. Там лет пять назад жена дяди Влади увидела отрезанную человеческую ногу. От страха она бросила в пыль таз с бельем и кубарем скатилась по лестнице вниз. И хотя мой отец потом лазил на чердак с электрическим фонариком и увидел, что там просто валяется пыльная вата, которую клали на зиму между окон, чердак так и остался для ребят самым страшным местом.

Ощутив, как по спине пробежал холодок, я лихорадочно нашарил ручку двери и хотел было уже рвануть ее на себя, но из своей квартиры вдруг высунулся Сева, и я сделал вид, что вовсе и не тороплюсь.

- Приехал, да? - выходя на площадку и тоже взглядывая на чердак, прошептал он.- А чего это ты так долго? Я тебя жду-жду.- И еще больше понизил голос: - Знаешь, твоя мать к нам три раза прибегала.

- А ты что сказал?

- Ну что... чтоб она зря не беспокоилась... что ты скоро придешь.

- А куда я поехал, не сказал?

- Нет, что ты! - воскликнул Сева, нахмурился и опустил голову.- Но она сама как-то догадалась.

- Эх, ты! - уничтожающе глядя в его голый затылок, презрительно сказал я.- Все-таки проговорился!..

- Больше-то никому не сказал?

- Не-ет! - Сева поднял голову.- Я же на улицу-то не выходил! Ну, расскажи, расскажи, как ты там? - глядя на меня с нескрываемой завистью, спросил он.

Я смягчился, стал рассказывать о дворце, о боксерском зале, о Мишке, тренере и врачебном осмотре.

- Ух ты! - задыхался от восторга Сева.- Всего осмотрел, послушал и сказал - можно?

- Да-а! - гордо кивнул я.

- Ну, а это... А куда тебя били-то?

- Ну, куда били? - выгибая грудь колесом, солидно ответил я.- Ну-у, куда?..- повторил, лихорадочно соображая, а куда же действительно могли.- Вот сюда! - и ткнул в плечо.

- Ну, а ты?

-А что я? Ничего. Только чуть-чуть покачнулся. Дверь нашей квартиры вдруг приотворилась, и из нее выглянула мать.

- Ах ты негодный! - крикнула она, точно я находился от нее метрах в ста, и, схватив меня за руку, потащила в комнату.- Да ты что же это со мной делаешь? Время уже одиннадцатый час, а его все нет и нет!

- Я переволновалась, не знала, что подумать!

- А разве тебе дядя Владя ничего не говорил?

- Говорил, но все равно. Чего я только не представила! Спрашиваю Севу- молчит. И лишь когда его мама взяла ремень, заговорил! Это на каких таких боксеров ты ездил записываться, а? Ты что, с ума сошел, да? Хочешь, чтоб тебя убили там? И не смей даже думать об этом. Иди сейчас же умывайся и садись ужинать!

Я уныло скинул пальто и побрел на кухню умываться.

- Это чего тебя там строгали-то? - с любопытством спросил сидевший у окна с папироской во рту дядя Владя.

- Да так...- уклончиво ответил я и замер, заслышав шаги матери.

- Нет, вы только представьте себе, что он задумал!..- прямо с порога начала она, не обращая внимания на мои знаки.

- Учудил, брат, учудил! - прогудел дядя Владя, когда мать рассказала, в чем дело.- Да ты знаешь, как там бьют, нет? Да там и глаза, и зубы, и печенки-селезенки, и все протчие внутренности отбивают! Как выйдешь за эти самые веревки-то, тебя и начнут и начнут волтузить.

- Ты думаешь, зачем они у них там растянуты? Чтоб бежать было некуда. Да-а! Тебя бьют, а бежать некуда, тебя молотят, а схорониться негде. Пока нос не сломают да все зубы не повышибут, не выпустят оттеда!

Он говорил это так уверенно, что я готов был уже пойти на попятный, да вдруг понял, что все это враки.

Не зная, что я уже побывал в боксерском зале, дядя Владя солидно продолжал:

-Видал, видал я раз, где они там эту, так сказать, науку-то свою проходят. Увечье, сплошное увечье!.. Для вышибленных зубов у них, стало быть, в уголке специальные ящики приспособлены; для стока крови из носу по всей зале аккуратно желобочки проложены, чтоб, значит, пола зря не пачкали. Залезут, стало быть, за эти самые веревки-то, побьются-побьются, а как только кто духом изойдет - с катушек долой,- так его, горемычного, берут таким вот макаром за руки, за ноги и в уголок волокут. Так что к концу там целый штабель набирается. Сам видел, собственными глазами! - прикладывая руку к сердцу, закончил дядя Владя и победно поглядел на меня.

Тут уж я не сдержался, возмущенно шагнул на него. Да что он такое наговорил? Все это вздор, враки!

- Мамочка, не слушай его, пожалуйста, не слушай! - со слезами в голосе крикнул я.- Это все неправда! Это все не так! Пойдем лучше в комнату, и я тебе все-все по-настоящему расскажу!

И я кое-как утащил мать из кухни и, чуть не плача, стал рассказывать, что видел во Дворце спорта на самом деле.

- Мама, а все, что говорил дядя Владя, неправда! Там все не так. Там такие же, как и я, ребята. Есть даже меньше. И я не видел ни у кого из них ни сломанных носов, ни выбитых зубов. И после тренировки никто их никуда не складывает, а все своими ногами идут в душ и моются там. И потом, у них очень хороший тренер, Вадим Вадимыч. Он только не принимает тех, кто курит и плохо учится. Сам дневники проверяет. А перчатки мягкие, и ими ничего нельзя сломать или выбить. Понимаешь - ничего!

Дата добавления: 2015-08-17