еврейская политика Столыпина

Миндлин А.

Первая статья Манифеста 17 октября 1905 г. “Об усовершенствовании

Государственного порядка“ гласила: “Даровать населению незыблемые основы

гражданской свободы в началах действительной неприкосновенности личности“ (1).

Но о какой неприкосновенности личности можно было говорить, когда в ответ на

революционные манифестации по поводу указанного акта буквально на следующий день

начались погромы, охватившие почти всю страну и являвшиеся кровавыми

“патриотическими“ манифестациями.

Погромы были направлены, главным образом, против евреев, но громили также демократические и революционные слои населения.

Достоянием гласности стал рапорт от 15 февраля 1906 г. министру внутренних дел

заведующего особым отделом Департамента полиции, чиновника особых поручений Н.

А. Макарова, 3 мая рапорт без комментариев напечатала газета “Речь“ под

заголовком “Из истории нашей контрреволюции“ (2).

Каким образом секретный документ попал в периодическую печать сказано далее.

Здесь же необходимо подчеркнуть резонанс, вызванный публикацией в российском

обществе, так как из нее стало известно о роли Департамента полиции в

организации погромов.

Возмущенные члены I Государственной думы 8 мая единогласно приняли срочное

заявление о запросе министру внутренних дел по поводу печатания погромных

воззваний в Департаменте полиции и происшедших в Вологде, Калязине и Царицине

беспорядков, подписанное 81 членом Думы (3). Погромы в Калязине и Царицине, и

еврейский погром в Вологде произошли 1 мая, как противодействие первомайским

демонстрациям.

8 июня в Думе на запрос отвечал министр внутренних дел П. А. Столыпин, недавно назначенный на эту должность. Выступление было пробным камнем его “еврейской политики“.

В историографии советского периода в значительной степени укоренилось

представление о Столыпине как о “реакционере“, “вешателе“ и “антисемите“. Его

современные биографы, например, П. Н. Зырянов и И. В. Островский не оперируют

подобными эпитетами и их оценки не столь жестки. Анализируя аспекты деятельности

Столыпина, которые опосредованно можно было бы связать с перечисленными

эпитетами, они делают акценты на первых двух, уделяя третьему существенно меньше

внимания (4).

Поэтому интересно проследить, каким было отношение Столыпина к

евреям, выражавшееся, в основном, в его позиции по законам о евреях.

Значительную часть жизни Столыпин провел в своем имении Колноберже, в Ковенской

губернии, населенной преимущественно поляками, литовцами и евреями. В процессе

активной хозяйственной деятельности он тесно общался с местным населением, в том

числе с евреями, и не понаслышке знал положение последних. Возвращаясь к

запросу, следует отметить, что Столыпин хотел быть в Думе при его формулировании, приезжал туда. В это время обсуждался другой вопрос; он уехал, рассчитывая вернуться, но опоздал (5).

За неделю до выступления Столыпина — 1 июня начался еврейский погром в

Белостоке, продолжавшийся три дня. 2 июня 49 членов Думы внесли срочное

заявление о запросе министру внутренних дел, где говорилось: принимаются ли меры

к защите еврейского населения Белостока и что намерен министр предпринять для

предупреждения убийств, грабежей и насилий над еврейским населением в других

местностях. Выступавшие при обсуждении запроса обвиняли власти в прямой

организации погромов или в попустительстве им, либо, в крайнем случае, в

бездействии и категорически отвергали в качестве причины погромов национальную

вражду. Выдвигалось требование отставки правительства. Запрос единогласно был

принят как спешный (6).

Дума поручила своей комиссии по исследованию незаконных действий должностных лиц немедленно собрать сведения на месте погрома (7).

8 июня, выступая с ответом на первый запрос, Столыпин прежде всего заявил, что

согласно статуту Государственной думы разъяснения министров могут касаться

незакономерных действий, произошедших лишь после ее учреждения, то есть после 27

апреля. Но все же он решил ответить на запрос, так как весь Департамент полиции

обвинялся “в возбуждении одной части населения против другой, последствием чего

было массовое убийство мирных граждан” (8).

Макаров в рапорте докладывал министру о том, что в помещении Департамента

полиции была оборудована тайная типография, печатавшая погромные прокламации. Ей

руководил жандармский ротмистр М. С. Комиссаров. Другой же жандармский ротмистр,

помощник начальника екатеринославского губернского жандармского управления по

александровскому и павлодарскому уездам А. И. Будогоский не только распространял

такие воззвания, но и побуждал черносотенцев г. Александровска выпускать свои

подобные прокламации с молчаливого одобрения высокопоставленных чиновников

Департамента полиции (9).

Описанные действия должностных лиц, — завершал Макаров рапорт, — ведущие к возникновению среди населения междоусобной розни, составляют уголовно наказуемое преступление (10).

Столыпин свел дело к “неправильным” поступкам отдельных людей, действовавших якобы только по собственной инициативе, отрицал факт оборудования Департаментом полиции “преступной типографии” и утверждал, что последствиями действий департамента “не могла быть масса убитых” во время погромов (11).

В Александровске погром произошел 14 декабря 1905 г. Столыпин снисходительно

говорил о Будагоском, внесшим значительную лепту в его организацию, Комиссарове

и других. Одним из основных доводов в попытке смягчить резонанс от разоблачений

Столыпин считал нераспостранение в Александровске “после 14 декабря новых

воззваний против революционеров и евреев”. В отношении нареканий за неприятие

департаментом мер против погромов объяснения министра были совершенно

неубедительными. Повторения “неправильных” действий не будет, — утверждал он

(12). Затем Столыпин отвечал на вторую часть запроса — о погроме в Вологде,

бесчинствах в Царицыне и убийствах в Калязине (13). Необходимо указать, что в

запросе, в выступлении министра и последующем обсуждении не говорилось именно о

еврейском погроме в Вологде, хотя по данным советского историка А. А. Черновского еврейские погромы 1 мая были не только в Вологде, но и в Муроме и Симбирске (14). Объяснения министра были путанными.

Вообще он считал действия властей, если и не вполне правильными, то и не беззаконными, меры правительства — не реакцией, а порядком, необходимым “для развития самых широких реформ” (15). На эти слова Дума ответила шумом.

Член думы князь С. Д. Урусов, выступавший первым после Столыпина, был уверен в

его искренности. При таком министре никто не осмелится “воспользоваться зданием

министерства и министерскими суммами, чтобы устраивать подпольные типографии” и

организовать погром.

Но, — как заявил далее Урусов, — главные вдохновители находятся вне сферы действия министерства внутренних дел, поэтому его обещания не имеют твердого основания; никакое правительство не сможет обеспечить порядок и спокойствие, пока “на судьбы страны будут оказывать влияние люди, по воспитанию вахмистры и городовые, а по убеждению погромщики” (16).

Р. Ш. Ганелин полагает, что под такими людьми Урусов, в частности, подразумевал бывшего товарища министра внутренних дел, петербургского генерал-губернатора, а во время работы I Думы — дворцового коменданта, оголтелого антисемита, сторонника самых крайних правых взглядов, обладавшего огромным воздействием на царя, генерала Д. Ф. Трелова (17). После Урусова в том же ключе выступили еще несколько членов Думы.

Основная мысль министра, вновь взявшего слово, заключалась во фразе: “То, что нехорошо, того больше не будет”. Но в зале возник сильный шум и крики:

“А Белостокский погром?” (18).

В решении Думы, принятом в обычной форме перехода к очередным делам, говорилось,

что в проходивших погромах и массовых избиениях мирных граждан есть признаки

общей организации и явное соучастие в них должностных лиц, оставшихся

безнаказанными, что объяснения министра свидетельствуют о его бессилии

прекратить погромы, что создается неизбежность их повторения и что только

немедленная отставка правительства и передача власти кабинету, пользующемуся

доверием Думы, способны вывести страну из погромного состояния (19).

Инициатором раскрытия дела о тайной типографии и погромных прокламациях был бывший директор Департамента полиции А. А. Лопухин, получивший сведения от

Макарова. Именно после того, как Лопухин в январе 1906 г. дважды беседовал об

этом с ничего не подозревавшим председателем Комитета министров С. Ю. Витте, тот

приказал уничтожить типографию, но не наказал виновных. Поэтому Лопухин передал

копию рапорта Макарова для опубликования в газете “Речь” (20).

Кроме того, летом 1906 г., находясь в Мюнхене и прочитав выступление Столыпина 8 июня в Думе, Лопухин увидел в нем существенные искажения событий. 14 июня он написал министру официальное письмо, в котором повторил рассказанное ранее Витте (21).

В письме Лопухин, не показывая существовавшего у него недоверия к Столыпину (22), представил свое видение изложения событий министром как следствие извращения

обстоятельств дела его подчиненными. В частности, Лопухин указал, что

прокламации, призывавшие к избиению евреев, распространялись в Александровске и

после погрома 14 декабря 1905 г. Но основная мысль письма заключалась в

поддержке мнения Урусова о том, что министр и его центральный аппарат

практически бессильны, полиция и жандармерия, а также ряд сотрудников

министерства “считают себя вправе вести самостоятельную политику” вследствие

поддержки не только некоторых высших чиновников, но и таких фигур как генерал

Трепов. “Только осведомленная прессой Государственная дума в сидах навсегда

прекратить систематическое подготовление властями еврейских и иных погромов” —

таково было глубокое убеждение Лопухина. Им и объяснял он факт передачи копии

рапорта Макарова в газету (23).

Урусов и Лопухин попали точно в цель — министр внутренних дел не мог

предотвратить или остановить еврейские погромы. Так, 22 июня руководитель

группы, командированной в Белосток, член Думы М. П. Араканцев после поездки

выступил от имени комиссии с докладом о белостокских событиях. Он сказал, что

утром 2 июня Столыпин обещал членам Думы В. Я. Якубсону и М. И. Шефтелю

немедленно телеграфировать о принятии “действительных мер” против погрома. Но

“особенно многочисленные расстрелы евреев” происходили с 5 часов дня 2-го июня до

утра 3-го. В этом комиссия увидела существование “тайной власти, для которой

власть министра была ничтожной” (24).

Член Думы от Гродненской губернии, в состав которой входил Белосток, М. Я.

Острогорский заявил о получении телеграммы с сообщением о погроме в ночь с 1 на

2 июня; в 4 часа утра сам послал телеграмму Столыпину и в 11 часов утра был у

него. Министр обещал “принять немедленно самые энергичные меры”, сказав, что

Острогорский может успокоить своих земляков. Однако вскоре погром “стал бушевать

с необыкновенной силой” (25).

Известный исследователь истории евреев в России С. М. Дубнов 35-летнюю историю

еврейских погромов в царствования Александра III и Николая II делил на три

эпохи: первая 1881 — 1882 гг., вторая 1903 — 1906 гг., третья — военные погромы

в прифронтовой полосе и изгнание сотен тысяч евреев из западных губерний (1914

— 1916 гг.) (26). Четвертая эпоха уже после свержения царизма — погромы,

которые организовывали белые, гайдамаки, петлюровцы, белополяки и Первая конная

армия. Дубнов считал 1906 г. конечным годом второй эпохи.

Следует уточнить его высказывание. После белостокского погрома 9 июля произошел

погром в Нижнем Новгороде, 10 июля в Одессе (27), 27 - 28 августа в Седлеце, в

Царстве Польском (28), а в 1907 г. 28 февраля в Елизаветграде Херсонской

губернии, 8 12 августа в Одессе (29).

Без сомнения Столыпин не желал погромов, однако остановить их как министр внутренних дел, а тогда и председатель Совета министров не сумел.

Антисемиты — представители власти не скрывали и даже афишировали легкость, с

которой они могли бы прекратить погромы. Например генерал-майор Бессонов

(инициалы установить не удалось — А. М.), начальник охраны второго отдела Киева,

куда входили Подол и Старо-киевский участок, где жили преимущественно евреи и

располагались богатые еврейские фирмы, во время погрома 18 - 21 октября 1905 г.

заявил, будь его воля, “погром окончился бы в полчаса, но евреи приняли слишком

большое участие в революционном движении и потому должны поплатиться”. В то же

время начальники двух других отделов охраны города старались прекратить погром

(30).

С ответом на запрос о белостокском погроме Столыпин собирался выступать 10 июля, как он заявил председателю Думы (31). Но 8 июля 1906 г. I Дума была распущена,

и министр освободился от, по-видимому, крайне неприятных для него объяснений.

15 мая 151 член Думы в порядке законодательной инициативы внесли предложение об

основных законах о гражданском равноправии, где вторая группа предполагаемых

законов относилась к ограничениям, обусловленным национальностью и

вероисповеданием; речь шла о полной отмене всех ограничений (32).

Обсуждение проводилось на нескольких заседаниях при единодушной поддержке

выступавших за немногими исключениями. Аналогичное решение требовали принять

некоторые ораторы в процессе рассмотрения запроса о погромных воззваниях. В

связи с неожиданным для членов Думы ее роспуском проблема не получила

логического завершения.

После вступления Столыпина на пост председателя Совета министров его первой

публичной декларацией была программа правительства, опубликованная 24 августа

1906 г. Предлагаемый перечень мероприятий состоял из двух частей. Одни реформы

предполагалось провести в сравнительно короткие сроки, до открытия II Думы, в

соответствии с 87 статьей Основных законов, дающей правительству право в периоды

“междудумья” представлять законопроекты непосредственно царю. Другие же должны

были разрабатываться для внесения в Думу.

На втором месте в первой группе стояли “некоторые неотложные мероприятия в

смысле гражданского равноправия и свободы вероисповедания”. Далее говорилось,

что “в области еврейского вопроса безотлагательно будет рассмотрено, какие

ограничения, как вселяющие лишь раздражение и явно отжившие, могут быть отменены

немедленно” (33).

Правительство, не мешкая, приступило к реализации программы. Товарищ министра

внутренних дел В. И. Гурко вспоминал, что в сентябре — ноябре 1906 г. Совет

министров неоднократно собирался для рассмотрения законопроектов, которые должны

были приниматься по 87 статье (34). Второй проект касался еврейского вопроса

(35).

А. С. Тагер предполагал, что инициатором проекта закона, касающегося евреев, был

министр финансов В. Н. Коковцов (36). Вероятно, Тагер исходил из письма

Коковцова 28 июля 1906 г. директору Парижско-Нидерландского банка Э. Нецлину, где

сообщал о принятии в 1904 г. по его инициативе двух законов, снявших некоторые

ограничения прав евреев (“Об отмене законов о праве жительства евреев в

пятидесятиверстной от западной границы полосе” и “О некоторых изменениях в

действующих постановлениях о правах жительства евреев в различных местностях

Империи” (37) — А. М.).

Продолжая, Коковцов указывал, что в ближайшее время представит в Совет министров предложение об отмене ограничений для евреев по торговле, промыслам, их участию в акционерных предприятиях и отмене Временных правил о евреях от 3 мая 1882г. (эти правила запрещали евреям вновь селиться вне городов и местечек, приостанавливали совершение купчих крепостей и арендных договоров на недвижимые имущества, находящиеся в сельской местности; указанные меры относились к черте оседлости (38)).

Кроме того, Коковцов предполагал предоставить евреям право повсеместного жительства (39).

Коковцов говорил Гурко, что не любит евреев и понимает, что они очень опасны. Но

принимаемые против них меры не эффективны, ибо евреи всегда смогут обойти законы

(40). Подобное высказывание, по-видимому, можно считать побудительным мотивом

Коковцова. (сомнительно! – см. «Из моего прошлого 1903-1919 г.г.»- ldn-knigi)

Когда во второй половине двадцатых — начале тридцатых годов Коковцов писал

воспоминания, инициатором проекта он называл не себя, а Столыпина (41). В

документе Совета министров, названном “О пересмотре постановлений,

ограничивающих права евреев”, отмечалось, что его первоначальную разработку

выполнили министерства финансов и внутренних дел. Министр финансов считал

единственной возможностью правительства изменять или отменять по 87 статье

только временные меры по отношению к евреям; коренные же изменения законов о

евреях, “существующих почти полтора столетия”, можно было проводить лишь через

Государственную думу и Государственный совет (42).

Таким образом, Коковцов отказался от мысли об упразднении черты оседлости.

Хотя в теме, поименованной как “еврейская политика” Столыпина, Коковцов не

является фигурой первого плана, его вклад в такую “политику” заметен. Кроме

того, он в течение всего времени премьерства Столыпина был одним из его

ближайших сотрудников. Поэтому целесообразно привести эпизод, более точно

характеризующий отношение Коковцова к национальному, а значит и к еврейскому

вопросу.

А. Я. Аврех указывал, что Коковцова “в помещичье-буржуазном общественном мнении,

особенно в кадетско-прогрессивных кругах” считали либералом, ибо он как министр

финансов чаще, чем другие министры, общался с буржуазией и должен был считаться

с ее интересами. Когда после покушения на Столыпина, но еще до его кончины,

Коковцов замещал премьера, либеральная пресса восприняла его назначение как

конец столыпинского националистического курса, а партия националистов сильно

обеспокоилась (43).

3 или 4 сентября 1911 г. Коковцова посетила группа членов фракции националистов

III Думы во главе с П. Н. Балашовым. Тот сказал, что партия националистов

взволнована покушением на Столыпина как на человека, слившегося с этой партией и

оказывавшего ей покровительство. Партия не доверяет Коковцову и опасается его

симпатий “к элементам международного капитала и инородческим”.

Коковцов ответил:

“Вашей политики угнетения инородцев я не разделяю и служить ей не могу”. Он

завершил разговор так: “Оказывайте какое хотите покровительство русскому

элементу, будем вместе возвышать его, но преследовать сегодня еврея, завтра

армянина, потом поляка, финляндца... в этом нам не по пути” (44).

При обсуждении Советом министров законопроекта “О пересмотре постановлений,

ограничивающих права евреев”, Гурко выступил против проекта и предложил

отказаться от любых притеснений евреев, особенно в черте оседлости. Далее он

заявил, что частичное уравнивание их в правах с остальным населением приведет

лишь к негативным результатам; не лишая евреев революционных симпатий, такой

курс даст им оружие, облегчающее борьбу против правительства. Большинство членов

Совета министров высказалось за проект.

Столыпин, по словам Гурко, поначалу тоже был за, потом он стал путаться и сбиваться, после чего предложил представить царю стенограмму заседания для утверждения мнения большинства или меньшинства.

Совет поддержал это предложение. Подобным ходом Столыпин как бы перекладывал на

царя ответственность за принятие решения. Если царь одобрит законопроект,

возмутятся правые, в ином случае возникнет негативная реакция евреев. Далее

Гурко привел “курьезный” факт — Столыпин был среди меньшинства, хотя сам

предложил проект (45).

Основные положения законопроекта состояли в следующем. В губерниях черты

оседлости евреям разрешалось жить и в сельской местности. Евреи, имеющие право

жительства вне черты оседлости, также могли обосноваться в сельской местности.

Разрешались торговля, промыслы, участие в акционерных компаниях и приобретение в

городских поселениях и ряде поселков недвижимого имущества (46). Таким образом,

частично отменялись Временные правила о евреях. Завершался проект “сомнением” в

том, следует ли его издавать по 87 статье или внести в Думу нового созыва.

Принять решение должен был сам царь (47)!.

В примечании к законопроекту, помещенному в книге “Убийство Столыпина:

Свидетельства и документы”, ее составитель А. Серебренников утверждает, что

опубликованная формулировка заключения существенно отличалась от первоначально

предложенной Советом министров; в ней испрашивалось соизволение царя на

проведение закона только по 87 статье (48).

В самом начале декабря 1906 г. Столыпин направил законопроект царю на

утверждение. При подготовке проекта члены Совета министров, как вспоминал

Коковцов, представляли, что Столыпин “не решился бы поднять такой щекотливый

вопрос, не справившись заранее со взглядом Государя”, хотя он сам об этом не

говорил.

У Столыпина был убедительный аргумент — личное близкое знакомство с

еврейским вопросом в западном крае, где он прожил много лет. Ссылаясь на такой

аргумент, Столыпин доказывал несостоятельность многих ограничений жизненными

фактами (49).

Скорее всего, Столыпин ожидал положительного решения царя, тем более, что

правительственная программа от 24 августа 1906 г. получила “высочайшее

одобрение” (50). Если обещанные программой преобразования не будут

осуществлены, — было записано в проекте, — доверие общества к правительству

поколеблется (51).

Дата добавления: 2015-08-02