Глава 42. В покоях королевы было непривычно тихо

В покоях королевы было непривычно тихо. Толпу разогнали солдаты, и герольды с грохотом удалились. Теперь не нужно было сосредотачиваться, прибегать к остроумию, не нужно держаться настороже под пристальными взглядами или же балансировать на грани надежды и отчаяния.

Анна стояла у раскрытого окна с небольшим букетиком розовых маргариток в руках. В голове мелькнули воспоминания: вот она наклонилась сорвать их, когда шла через лужайку, и ее молчаливое окружение терпеливо ждало, пока она соберет их. Никто не попытался остановить ее. Возможно, они тоже подумали, что она собирает цветы в последний раз.

Люди, окружавшие Анну, или те, кто приносил еду, были похожи на призраков, их мысли и поступки больше не занимали ее. Даже две женщины, шпионившие за ней, тайком друг от друга пытались оказать ей мелкие услуги. Она была приговорена к смерти, и это сделало ее защищенной от всякой ненависти.

– Королева Екатерина умирала медленно. Но разве твое положение хуже того, что ты заставила короля сделать с ней? – тысячу раз задавала ей этот вопрос тетя, да и ее светлость тоже.

– Но Екатерина была вправе держать при себе своих друзей.

«За брата и других я с радостью перенесла бы тысячу смертей», – смело заявила тогда Анна в суде.

Как легко было сказать это на глазах у публики! Но когда предстояло умереть одной…

Она опускалась на пол, обезумевшая от страха, перед лицом неизвестной вечности… Анна неудержимо рыдала и вскрикивала, делалась слепой к чужому горю, видела только свое.

Понапрасну женщины пытались успокоить ее. Наконец, испугавшись, что она сойдет с ума, послали за Кингстоном. Анна бросилась и прильнула к нему.

– Неужели король сожжет меня? – спрашивала она дрожащими губами, наконец решаясь произнести слова, которые словно молотки стучали у нее в голове весь день.

Поскольку ему предстояло все это подготовить, он искренне надеялся, что этого не случится.

– Только не это – это не для королевы, – пролепетал он.

– Тогда меня ждет топор? – Анна потянула его теплую руку своими двумя холодными как лед, поливая ее горючими слезами. – Я слышала, что у палача иногда срывается топор…

Должна же она найти сострадание хоть где-то, никто не может идти неподготовленным. Она поднялась с достоинством, на которое только была способна. Ей стало легче, что вырвались на волю слова, которые она так долго удерживала.

– Уважаемый сэр Уильям, прошу вас, пригласите ко мне священника, я хочу, чтобы слово Господне находилось в моей часовне. – Она умоляла его, неосознанно в тяжелую минуту потянувшись к вере ее детства.

Когда выполнили ее просьбу, она часами стояла на коленях перед телом Христовым, повторяя вновь и вновь старые знакомые молитвы, время от времени вставляя в них слова, исторгнутые из глубины сердца.

– Как я хочу, чтобы Джокунда, которая была мне больше, чем мать, увидела меня сейчас!

– Если б я могла увидеть Мэри Тюдор и вымолить у нее прощение перед смертью!

– Бог милосердный, как ты выдержал распятие, помоги мне, помоги мне выдержать встречу с топором. И если это в твоей воле, не допусти, чтобы ужас этот коснулся меня!

Только сейчас Анна поняла, в чем заключался смысл ее неосознанных страхов, подчас накатывавших на нее, окутывавших мраком ее блистательные победы, заставлявших хвататься за горло в попытке снять удушье.

Когда она наконец вышла из часовни, то усадила леди Кингстон в свое кресло.

– Я хочу, чтобы вы сыграли роль принцессы Мэри, чтобы я могла публично попросить прощения, как я бы сделала, если б она была здесь, – объяснила Анна.

В полном раскаянии, не обращая внимания на то, что они подумают, Анна опустилась на колени перед женой коменданта и в слезах призналась в каждом ничтожном притеснении, которое она допустила по отношению к падчерице, в жестокости, к которой она склоняла короля.

– И я призываю тебя перед лицом Господа Бога, и ты ответишь за это на суде Божьем, чтобы ты отправилась к Ее Высочеству Мэри, встала перед ней на колени, как я встала перед тобой, и попросила прощение за все зло, которое я причинила ей. Только тогда моя совесть обретет покой.

И будто ее страстные молитвы были услышаны. Когда Анна поднялась после принесенного покаяния, она увидела Кингстона, который сообщил, что страдания ее будут облегчены.

– Франциск Валуа, – сказал он, – посылает вам из Парижа своего палача: у него секира острее, и он более опытный в такого рода делах.

Следовательно – не будет этого нелепого, грубого топора.

И Анна тут же с теплотой и благодарностью подумала о Франциске. От него пришла помощь, которую она даже представить не могла, проводя в раздумьях длинные бессонные ночи.

Но Уайетт, возможно, представил. Поскольку он часто бывал там по государственным делам, то ухитрился передать записку с другом. И Франциск, который не мог ни вмешаться, ни заставить Генриха изменить свое решение, вспомнив маскарад во дворце в Кале, Георгия и дракона, предложил Генриху цивилизованную секиру для его бойни.

Это был для Анны последний, странный подарок от Валуа.

Она всегда нравилась Франциску. Он никогда не видел ее поникшей или растерянной, борющейся за восстановление жизненных сил после рождения ребенка. В его памяти она останется навсегда такой, какой он видел ее в последний раз, – необыкновенно желанной, купающейся в любви Генриха, вызывающей восхищение мужчин, становясь еще более прекрасной. Темноволосой Венерой прозвал он ее.

Даже теперь мысль о нем вызвала таинственную улыбку на губах Анны. Глаза ее по привычке заблестели и сузились. Но она тут же взяла себя в руки. К чему теперь предаваться мыслям о плоти? Теперь, когда ее тело скоро будет изуродовано. Нужно смиренно благодарить Бога и думать только о доброте короля Франции.

– Тогда мне не будет больно. – Все, что смогла сказать она, улыбаясь Кингстону. – Шея у меня тонкая. Я могу обхватить ее одной рукой!

Слегка дурачась, она пыталась быстро переменить настроение окружающим ее людям, заставить их повеселиться.

Но порой ее покидала храбрость.

Среди потока ужасных дней один был особенным – светило яркое солнце с раннего восхода и до позднего заката, была середина мая, Англия пропиталась насквозь запахом летних цветов, но Анна, которая так любила красоту природы, не замечала столь непостоянное пышное зрелище – не испытывала ничего, кроме безумной душевной муки.

Настал день, когда из-за нее должны были умереть пятеро мужчин. Наступил день, когда должен был умереть ее брат.

Целый день она и Маргарэт провели стоя на коленях, крепко сцепив руки: они молились и молились, изредка прерывая молитвы глупыми воспоминаниями, словами, которые разрывали сердце. И хотя толпы народа уже собрались на Тауэрском холме, чуть забрезжил рассвет, душой и сердцем они возвращались в Эллингтон и Хевер.

Они предавались воспоминаниям, пока не раздались гулкие шаги стражников, которые медленно и торжественно ступали по каменным плитам крепости, и не донеслись до них монотонные звуки молитв, которые читали священники на латыни. Затем звякнули ворота. Губы женщин перестали двигаться, ухо ловило каждый звук, стараясь узнать, что происходит.

Ропот пробежал по толпе зевак, собравшихся поглядеть на смерть, словно на представление – этот ропот потрясенных людей был более зловещим, чем любые крики ужаса.

Резкий звук отрывочных команд – мертвая тишина мучительнее звуков. Затем выстрелы пушек, прокатившиеся эхом от стены к стене.

Пять отдельных залпов нарушили зловещую тишину, и с каждым залпом Анна сгибалась все ниже и ниже – она умирала вместе с друзьями.

Вскоре заботливо окутанная наступившей темнотой на подъемном мосту скорбно проскрипела телега, въезжая во двор. Анна и Маргарэт не смели подняться и посмотреть в телегу.

Там, на Тауэрском холме, были сражены навечно молодость, грация и мужественная красота. Там с безразличием оборвали подающие надежды таланты, веселье, жизнерадостность и любовь.

Вдали погасли последние лучи заката, и далекие родовые поместья погрузились во тьму – сегодня они осиротели со смертью своих старших сыновей.

– Пустите меня! Пустите меня, я должна умереть вместе с ними, мое чрезмерное честолюбие стало их погибелью! – кричала Анна. – Я посмотрю им в глаза, я буду храбрее.

– Это зрелище не для дамы, – отвечали ей стражники.

Но придет час, когда она выйдет на Тауэрский холм и предстанет перед пристальными взорами толпы. Возможно, это будет завтра…

Какая жестокость, что она должна ждать и идти на смерть одна!

Арабелла состроила глазки капитану стражников и сумела выпытать новости об их конце.

– Уэстоны богаты, и Фрэнсис выглядел красавчиком. Его мать – вдова; она предложила королю отдать все деньги, которые он заплатил за земли в Хэмптоне, даже пожертвовала их родовым поместьем в Саттоне, – рассказала она. – Но они не выпустили его.

– Что они сказали на эшафоте? – спросила Маргарэт.

– Все они перед лицом Господа признали грехи свои, но отрицали виновность в предъявленных им обвинениях. И чтобы не пострадали их семьи, они не отзывались плохо о короле.

– А Марк? – продолжала Маргарэт.

– Только он один не выдержал: «Господа, заклинаю вас, помолитесь за мою душу, я заслужил смерть!»

– Что?! С петлей на шее, подарком от Кромвеля, разве он не очистил меня от позора, который сам же и навлек? – возмущенно воскликнула Анна.

– Мне кажется, он как раз и имел в виду, что своим предательством заслужил смерть, – предположила Арабелла, пытаясь оправдать его.

– Тогда он должен был выразиться яснее, чтобы все поняли! – заявила Анна. – Но не мне осуждать его!

С сожалением махнув рукой, она как бы оставила мысли о нем и начала расспрашивать о более близком ее сердцу человеке.

– А как мой брат, Белла?

– Милорд Рочфорд! – уточнила Арабелла, и без того широкий рот ее расплылся в улыбке – такая дань памяти пришлась бы ему по вкусу.

– Он стоял и рассматривал толпу, как мне сказали, подняв бровь, как он часто делал. «Чего вы ждете? – спросил он толпу, прекрасно зная, что все просто извелись от любопытства. – Я пришел сюда умереть, а не проповедовать». И он умер, простив своих врагов и предупредив друзей не слишком доверяться благосклонности фортуны – такой веселый и чистый душой, такой галантный до последнего вздоха!

Первой не выдержала Маргарэт: заплакала и уткнулась Анне в колени.

– Нэн, – донеслось сквозь рыдания. – Какой ужас для тебя – но вы-таки встретитесь… после всего. А я должна буду жить как-то без вас двоих!

– У тебя остался Томас, – мягко напомнила ей Анна.

Арабелла всунула в руку Маргарэт листок бумаги.

– Посмотри, голубушка, тут стихи. Мой влюбленный капитан нашел после них в темнице, за поцелуй я купила их для тебя. Тюремщики говорят, что накануне вечером Рочфорд распевал веселые баллады, чтобы поднять дух друзей. Но эти стихи он написал уже на рассвете, когда все уснули. Вот что у него было на сердце.

Втроем они склонились над скомканным клочком бумаги. Знакомый почерк Джорджа показался им прощальным приветом от него.

«Прощай, моя лютня, в последний раз

Тебе и мне придется потрудиться,

Началу нашему не суждено продлиться;

Теперь пропета песня и забыта –

Умолкнет моя лютня, когда душа убита».

Снаружи бушевала настоящая буря, как будто поруганная природа горевала вместе с ними. В окна хлестал дождь, а внизу, на разбушевавшейся реке, испуганно перекликались лодочники. Даже летом в Тауэре было холодно и сыро, и чья-то заботливая рука разложила огонь, чтобы хоть немного подбодрить осужденную королеву. До поздней ночи Анна, Маргарэт и Арабелла засиделись у огня, прислушиваясь к завываниям ветра, читая молитвы, даже посмеивались иногда, вспоминая прошлые дни.

Дата добавления: 2015-08-02