Глава 34. Взоры и думы обитателей Вестминстера были прикованы к одной из комнат в притихшем

Взоры и думы обитателей Вестминстера были прикованы к одной из комнат в притихшем дворце, где на кровати возлежала новая королева – на пышной французской кровати с пологом, поддерживаемым четырьмя столбами. Кровать эта составляла часть выкупа короля, который, по слухам, назначила сама Анна, считая ее единственно подходящей для рождения сына.

Обливаясь потом, содрогаясь от безумной боли, Анна сжимала в руке уголок простыни, пользуясь каждой секундой передышки, наступающей во время родов.

Из-за приспущенного полога доносились голоса людей, столпившихся в спальне. В ее воспаленном мозгу накладывались одно на другое лица родственников, аптекарей, архиепископа и канцлера. Происходящее казалось нереальным: тихое перешептывание, бесконечное мотание женщин из спальни и в спальню – они приносили с собой множество странных предметов, а также бутылки с теплой водой.

Когда Анна вспоминала о предсказаниях Джорджа, губы ее расплывались в подобии улыбки: действительно, у ее постели собралась добрая половина врачей Англии.

Новый приступ боли скрутил ее; перед глазами проплыло, отделившись от общей массы, лицо доктора Баттса, оно то приближалось, то удалялось; но на душе становилось спокойнее. Анна судорожно ухватилась за его добрые руки. Он всегда был добрым с ней, когда она болела чумой… Но, матерь Божья, неужели он позволит ей умереть, когда речь идет о рождении наследника престола Англии!

Она послушно согнула ноги, так, как он подсказал, прижала колени к огромному животу. Становилось все труднее и труднее. Анна закусила губу, и кровь закапала на подбородок, – даже кричать она не могла позволить себе.

Рядом находилось много дам, и она готова была поклясться, что некоторые из них при виде ее мучений усмехались!

Кто-то склонился над ней. Он пришел по поручению, старался четко произносить каждое слово, пытаясь ухватить ускользающее сознание.

– Господин Хенидж… от короля… Его Величество шлет выражения любви и признательности в столь трудный для вас час…

Заверения в его любви!

Ряды голубых и золотых лилий на вышитом балдахине, словно пьяные, покачивались перед остановившимся взглядом Анны, в то время как все ее существо пронзила новая волна боли. Вот если бы Генриху или какому-нибудь другому мужчине пришлось рожать, то очень скоро прервался бы род людской!

– Так все рожают? – прошептала Анна, обращаясь к неясному пятну в том месте, где стоял Баттс.

– У вас трудные и затяжные роды, Ваше Величество!

Анна и сама прекрасно чувствовала, что очень многие женщины так не страдали. Она понимала, что все происходит не так: уж слишком суетились вокруг нее перепуганные дамы. Даже такие суровые лица, как у Джейн, и те смягчились от жалости к ней. Все былые ценности, ее величие потеряли всякий смысл: она, королева, должна лежать и мучиться, как простая корова, а может даже и умереть, как недавно умерла Мэри Саффолк.

Потеряв остатки сил от нестерпимой боли, Анна услышала свой собственный крик.

– Гарри! Гарри! – кричала она.

Присутствующие сочувственно кивали головой, думая, что она зовет мужа.

Вокруг нее, скрытые пологом, собрались близкие родственники. Джокунда поддерживала ее, обнимала за плечи, как будто собою хотела заслонить Анну от смерти.

В жаркой агонии поясница разламывалась. Слабея, Анна почувствовала, что с нее, словно с мертвого кролика, сдирают шелковистую, как ткань, шкурку.

Казалось, время тянулось бесконечно долго. Она превратилась в слепой и тупой резервуар, наполненный одной мучительной болью. Затем она начала падать, падать, погружаться в сладостное забвение, где царила ночь и не было никакой боли.

Прошло достаточно времени, прежде чем Анна открыла глаза. До нее донеслись приглушенные голоса, чьи-то руки прикасались к ее телу, что-то делали с ним. Она вдруг почувствовала себя песчинкой, готовой при малейшем дуновении ветра улететь, но давало себя знать огромное перенапряжение и истощение: Анне так и хотелось зарыться с головой в теплую перину.

От тепла, исходившего от жаровни с углями, согрелись ноги, а когда к безвольным губам поднесли бокал с ликером и заставили выпить, Анна почувствовала, что внутри у нее все загорелось. Она боялась открыть глаза, пыталась хоть немного еще продлить минуты блаженства, освобождения от страшных мук.

– Все закончилось, бедная моя, дорогая моя, – кто-то взволнованно шептал, почти касаясь ее щеки.

Марго – это она – прохладными руками стирала пот со лба. Беспредельная доброта, сквозившая в ее голосе, потрясла Анну, и она заплакала, горючие слезы потекли по ее щекам.

Все закончилось, ее муки закончились… Не торопясь, с сознанием необыкновенного счастья Анна наслаждалась своим возрождением.

Какое-то время ее мысли дальше осознания счастья не шли, но постепенно она приходила в себя. Осторожно попробовала пошевелить под одеялом рукой, ощупала тело и обнаружила, что живот стал плоским.

Полбокала выпитого ликера навевало на нее дремоту. До чего же ей хотелось спать! И почему эти важные персоны за пологом не уходят? Почему не оставят ее в покое, ведь так хорошо лежать у себя дома в постели? Не нужно ей ни золотой короны, ни лилий, как не нужно было ее сестре! Мэри! Все-таки она дура!.. Ну почему они не замолчат?

Сквозь раздражающий, назойливый шепот до Анны донесся странный звук. Тонкий пронзительный настойчивый звук – она не могла узнать его и нервничала. Какое-то время в полной апатии лежала и прислушивалась, пока до нее не дошло, что это громко плачет ребенок, только что родившийся ее ребенок!

Так вот из-за чего была вся эта показная суета! Ее страдания были не в счет! Она – всего-навсего необходимая деталь в этом действии. В ребенке заключался весь смысл – после стольких лет разочарований. Наследник! Ради него перевернули вверх дном половину христианского мира!

В памяти пронеслись картины всей ее необычной жизни. Медленно, с неимоверным усилием она открыла глаза. Сквозь мокрые ресницы Анна увидела деревянную колыбельку на качалках, у очага – столпившихся женщин, которые обступили со всех сторон повитуху. Она сидела, скрестив ноги, на стуле и обвязывала длинные белые ленты вокруг существа, лежащего у нее на коленях.

Обессиленная и полусонная, Анна отвернулась в сторону: теперь она может быть спокойна. Но вдруг ее пронзила мысль о Генри. Она встрепенулась и попыталась подняться.

– Это мальчик? – прохрипела она.

Все разом повернулись от ребенка и посмотрели на нее с жалостью, как показалось ей. До ее сознания начал доходить смысл суеты людей, ставших вдруг неуверенными и испуганными.

– Ради Бога, скажите же что-нибудь! – умоляла она.

Гофмейстер и королевский главный врач закашляли, последний попытался что-то произнести, но он был слишком стар, неповоротлив и напыщен. Из сочувствия Джокунда опередила его.

– Это дочка, Нэн, дорогая…

Дочь.

Гордость Анны, ее безопасность разлетелись вмиг, словно хрупкое стекло. Первый раз в жизни нечто неподвластное ей повергло ее. Она знала, что это может случиться, но Генрих был так уверен!

– Кто-нибудь сообщил… королю? – медленно, с расстановкой прошептала она.

– Даже в этом случае, Ваше Величество, – попытался успокоить ее Баттс.

Но к Анне уже поднесли ее дочь. Она лежала на маленькой подушечке на такой огромной постели рядом с Анной. Молодая мать увидела перед собой комочек, завернутый в дорогие шелка и атлас, с крохотным личиком и точеными, словно восковыми, пальчиками.

Анна протянула дрожащую руку, приподняла разукрашенный чепчик и погладила нежный пушок, который обещал со временем превратиться в золотисто-рыжие кудряшки. Она, как это ни странно, вздохнула с облегчением: теперь можно опровергнуть все слухи – смотрите, у девочки тонкие мамины пальчики и огненные папины волосы.

«Дети вместе со своим приходом в мир приносят любовь», – говорила ее сестра. Но после тяжелых родов Анна не чувствовала никакой любви к ребенку.

«Неужели я чудовище, монстр?» – недоумевала она, стараясь изо всех сил, ради Джокунды, изобразить на лице радость. В эту минуту ее сердце переполняло ощущение горя и пустоты: ей суждено было все повторить сначала – тоскливые месяцы ожидания, уродливость фигуры, а в довершение – нестерпимую боль.

Вдруг все стоявшие за пологом расступились и согнулись в поклоне, словно качающееся поле пшеницы под серпом. Незначительные участники драмы рождения ребенка растворились в темных углах спальни. Полог над кроватью у нее в ногах властно раздвинули, и перед ней предстал муж. Позже Анна любила вспоминать, как он прямо посмотрел ей в глаза.

– Мне передали, что в свой трудный час вы звали меня, – сказал он, тронутый до глубины души.

Анна лежала бледная, как привидение, не в состоянии вымолвить и слово. Она сама не понимала, что заставило ее громко звать по имени единственного любимого ею человека, которого когда-то она умоляла дать ей ребенка. С той поры прошло много времени, и он существовал только в ее памяти.

– Они сообщили вам о ребенке? – это все, что она нашла возможным сказать.

Несчастный Генрих Тюдор! Столько часов бесполезного ожидания! Как он горел желанием собственноручно написать воззвание по случаю рождения принца!

Но, по крайней мере, такого рода разочарования ему приходилось испытывать не первый раз, поэтому, ради Анны, он постарался смягчить обстановку.

– Надо сказать секретарям, путь добавят «есса», – проговорил он.

Анна страшно переживала за него. Генрих пытался выглядеть спокойным и безмятежным, но в глазах его не было ни радости, ни гордости. Он, человек презирающий слабость, обогнул кровать, поднял руку Анны и поцеловал. Когда губы коснулись руки, его взгляд скользнул мимо мертвенно-бледного лица на фигуру, изящные и хрупкие линии которой вырисовывались под свежим тонким покрывалом.

– Мы еще молоды и здоровы, – подбодрил Генрих. – В следующий раз мы постараемся, не так ли, любовь моя?

– В следующий раз! – почти беззвучно повторила Анна, когда он отвернулся к ребенку.

Только мужчине может прийти в голову такая мысль в эту минуту, когда она еле дышит после безумных усилий!

– Еще одна дочь! – пробурчал Генрих, тщательно осматривая хрупкий комочек в руках у повитухи.

– У нее волосики, как у всех Тюдоров, – оправдывалась Анна, чей голос еле доносился из глубины занавешенной кровати.

И оттого, что ей приходится оправдывать присутствие беспомощной крошки, в первый раз слабая волна нежности захлестнула ее.

Генрих любил детей, подобно всем крепким людям, большую часть времени проводившим вне дома.

С преувеличенной осторожностью он поднял на подушечке только что родившуюся дочку и примостил ее на изгибе сильной руки. И она, почувствовав себя в тепле и полной безопасности, замолчала, крохотной ручкой ухватилась за его палец и с необычайной цепкостью стала крутить кольцо с печаткой.

Генрих громогласно рассмеялся, как самый обыкновенный отец.

– Какая храбрая проказница! – воскликнул он. – Если бы не фамильная рыжина, то была бы точной копией матери! – Он повернулся, посмотрел на толпу зачарованных зрителей и как будто впервые увидел их. – Запомните, милорды, сходство не случайно, так же как и мать, она всегда добьется своего!

– Как вы назовете ее? – спросил Кранмер, подсчитывающий в уме, на чем бы сэкономить во время крестин.

Прежде чем отдать девочку повитухе, Генрих поднес ее к Кранмеру за благословением. Не спрашивая совета у измученной жены, он, озадаченный необходимостью выбора женского имени, вспомнил о боготворимой им матери – родоначальнице Плантагенетов.

– Мы окрестим ее Елизаветой! – ответил Генрих.

«И заставим вашу незаконнорожденную Мэри держать ее шлейф!» – решила про себя Анна, раздираемая как и прежде дьявольскими страстями.

Когда король и его напыщенные фавориты удалились, Анна повернулась на бок и заснула. Она спала, потом просыпалась и опять засыпала – так продолжалось день и ночь. И все это время мудрый старик Баттс охранял ее сон, отвергал всевозможные стимулирующие средства, которые предлагали его коллеги. Она спала до тех пор, пока не появились силы.

Ей причесали спутавшиеся волосы, и она готова была принять самых близких друзей и родственников.

– Где Мэри Говард? – спросила Анна о кузине, не заметив ее среди придворных дам, которые хлопотали вокруг нее.

На прямой ответ никто не отважился.

– По-моему, ей нездоровится, – попыталась успокоить Анну Друсилла.

Но шли дни, а кузина не приступала к своим обязанностям.

«Когда почувствую себя лучше, поговорю с ее отцом», – подумала Анна, предпочитая не спрашивать об этом у короля.

К тому времени, когда она уже вставала с постели, выразить свое почтение явился герцог. Его подчеркнутая вежливость насторожила Анну.

– Похоже, Мэри загордилась и не желает больше прислуживать мне! – вскользь заметила Анна после подробных расспросов о здоровье герцога.

– Мэри больше незачем прислуживать кому бы то ни было, – грубо ответил герцог. – Король посватал ее за Генри Фицроя.

Герцог всегда, не церемонясь, выпаливал новости, и Анна из-за своей слабости не сразу оценила значение и всю важность его сообщения.

– Вы намекаете, что это решение вызвано рождением дочери, а не сына, о котором король так мечтал, – уточнила она, крепко сжав подлокотники кресла.

Она устремила свой взор на его хитрое лицо. Косоглазие герцога мешало ей понять, шутит он или говорит всерьез.

– Он хочет быть уверенным, – ответил Норфолк.

– Он решил соединить внебрачного сына с представительницей самой знатной герцогской семьи? А вы допустили это! Но почему? Это все ваши коварные замыслы, сам он никогда не посмел бы предложить такой союз Говардам.

Норфолк не возражал ей.

– Не стоит так волноваться, – проговорил он.

Анна вскочила на ноги, запахивая бархатный халат.

– Уверена, что это вы сами предложили, как бы между прочим, за карточным столом или во время игры в шары. Все хитро придумано. Так просто завоевать расположение! – обвинила она герцога и, к своему удовольствию, заметила, как на его желтых бледных щеках проступили красные пятна. – Вы вспомнили, как эта хитрая лиса Кампеджио предлагал женить Фицроя на Мэри Тюдор, и решили не упустить случая. Но есть предел вашему честолюбию. Лучше держите при себе свои несбыточные мечты, милорд. Запомните, моя дочь – не простая девка, Англия никогда не примет незаконнорожденного наследника!

– Вы недооцениваете власть короля! – начал Норфолк. – Придет время, и моя послушная дочь сослужит мне большую службу, чем высокомерная племянница.

Будь Анна более крепкой, непременно ударила бы его.

– Разве вы не слышали, что он сказал после рождения дочери? Мы еще молоды и здоровы! – выкрикнула она, опираясь на спинку стула и дрожа от слабости и гнева. – В следующий раз я позабочусь, чтобы родился мальчик! – выпалила она вызывающе и с безумной уверенностью.

– Попробуй заполучить его сначала, а потом так уверенно заявляй, что будет этот следующий раз! Ваш муж не хуже позолоченных флюгеров крутится в сторону блондинок! – язвительно улыбнулся Норфолк, поклонился, а затем позвал придворных дам, чтобы те позаботились о ней и не дали ей упасть.

Но Анна прогнала всех, она пристально смотрела вслед удаляющемуся герцогу. Теперь она могла ждать от него чего угодно! Она вспомнила вдруг, о чем шептались на черной лестнице: будто бы герцог, при полном вооружении и со шпорами на сапогах, скинул нагую жену на пол с постели, чтобы полечить немного ее сварливый характер.

Только в эту минуту Анна поняла, что натворила. Уничтожив главного соперника герцога – кардинала Уолси, она сделала Норфолка самым могущественным человеком Англии. Из верного союзника он превратился в мстительного врага, ее ослепительный взлет он использовал для равновесия своей власти. Теперь он мог самостоятельно бороться за претворение в жизнь своей хрупкой мечты.

– Но люди никогда не примирятся с этим, – все стремилась она доказать, не в состоянии успокоиться даже после того, как ее уложили обратно в постель.

Всю ночь Анна металась и не могла уснуть.

«Скорее уж они призовут католичку Мэри, чем преклонят колени перед сыном Бесс Блаунт. Пусть Генрих обманывает меня вместе с Норфолком, прикрываясь показной добротой, пусть у меня никогда не будет законного сына, о котором так грезит мой муж, я, подобно львице, стану бороться за права Елизаветы!»

Дата добавления: 2015-08-02