Глава 35. Боже мой, как медленно тянется время в Хэмптоне

Боже мой, как медленно тянется время в Хэмптоне! В этот день Анна и ее придворные дамы ждали вестей о кончине Екатерины.

– Она больна и при смерти, – сообщил гонец, прискакавший из Хантингдоншира.

Генрих незамедлительно отправился в Вестминстер. Но прежде чем сесть в седло, он поспешно приказал при дворе объявить траур.

– Хенидж приготовит все необходимое для вас и ваших дам, – сказал он жене.

Но думал он совсем о другом: нужно написать тактичное письмо императору, провести специальное заседание Совета и распорядиться о подготовке подобающих похорон. Похоронить ее следует вдали от Лондона… Лучше всего в соборе в Питсборо…

Счета за экстравагантные наряды Анны находились в ведении верховного мажордома, и она ненавидела его. Хенидж слишком много знал!

Но в то же время она понимала, что такой человек, как Генрих, не может обойтись без мелкой сошки, подобной Хениджу, – человека с запечатанным ртом, скорее евнуха, чем мужчины, у которого не возникает отвращения от знания интимных сторон жизни; который, не моргнув глазом, спровадит по черной лестнице прелестную шлюху и тут же спокойно шепнет королеве, что его хозяин намерен посетить ее в спальне, но может и не появиться возле нее после ужина, что будет означать: король изменил свое решение. В таких случаях Анна всей душой ненавидела Хениджа.

Анна никак не могла привыкнуть к этой новой форме общения через Хениджа.

Тревожно, словно тигр в клетке, она металась взад и вперед по своей застекленной галерее, которая находилась в новом крыле дворца в Хэмптоне. Мрачно восприняла она предстоящий траур – весь двор в притворной скорби, отменены танцы и маскарад, и это в Двенадцатую ночь.

Анна вдруг подумала о безымянной светловолосой сопернице, которой к лицу будет мрачный черный цвет. О ней тогда, во время родов, злобно говорила Джейн Рочфорд. Подобно Генриху, Анна страдала от слишком долго сдерживаемой страсти и теперь хотела насладиться ею в полной мере. Нервы ее были на пределе.

Она задержалась у окна, рассеянно посмотрела на увядший январский сад. От мороза завяли самые красивые летние цветы, а теперь умирает и Екатерина.

Ну почему она не умерла много лет тому назад! Тогда не пришлось бы тратить столько сил на разные хитрости, ни к чему была бы жестокость. Столько сил отняла у Анны борьба с Екатериной, но об этом не ведала ни единая душа, даже служанки не замечали, насколько она бывала измученной и бледной.

Теперь Анна может отдохнуть от собственных интриг и хитросплетений, проявить больше доброты и внимания к Генриху, который, переболев страстью, устал от бесконечных попыток добиться успокоения. Анна задумалась о той жестокости, которую вынуждена была проявлять. В памяти всплыли недавние события.

Когда тяжело заболела Мэри Тюдор, Екатерина умоляла Генриха позволить ей ухаживать за больной дочерью, которая не могла вставать с постели, и, несомненно, Генрих согласился бы. Но именно Анна внушила ему мысль об опасном заговоре, о стремлении Екатерины подтолкнуть Мэри к организации оппозиции в Испании. Теперь, когда она сама стала матерью, поняла в полной мере всю чудовищность своего жестокого поступка.

«Тогда я была не в себе, – подумала Анна, продолжая бесцельно бродить по галерее. – Что-то в Мэри притягивает, она всегда нравилась мне, несмотря на свое сходство с матерью и на весь свой фанатизм. Она честная, есть в ней некая свежесть и горячее желание любить. Я тоже когда-то была такой».

Анна не в состоянии была отделаться от страха, который предательски заползал в душу, толкал на жестокие поступки. Она знала, когда это наваждение завладело ею: в день коронации, проезжая по улицам Лондона, Анна почувствовала ненависть народа, и ей стало горько от сознания его правоты.

– Даже после смерти испанки половина Англии будет по-прежнему считать мою дочь незаконнорожденной! – с горечью воскликнула Анна.

– Но король объявил незаконнорожденной Мэри, – успокоила ее Джейн. – Когда в стране признают королеву, Елизавете нечего опасаться за наследие трона.

– Да, но это так, пока у меня не родился сын, – согласилась Анна.

Мысль родить Генриху сына превратилась у нее в навязчивую идею.

Анна продолжала ходить взад и вперед, неустанно повторяя, что после смерти Екатерины она сможет расслабиться. Неожиданно она решила заняться чем-нибудь, чтобы убить время, и вспомнила о гобелене. На ее резкий голос сбежались пажи, начали расставлять пяльцы, а придворные дамы принялись перебирать шелковые нитки.

Анна славилась своим рукоделием. Прежде чем прикоснуться к белой с золотом напрестольной пелене, она попросила подать воду, чтобы ополоснуть пальцы. И когда сэр Ричард Саутуэлл подал ей одну из бесценных золотых чаш Уолси, прибыл столь мучительно ожидаемый гонец из Вестминстера.

Наступила полная тишина, присутствующие словно окаменели в позах, в которых их застали: кто сидел, кто стоял. Раздавался только стук копыт. Всадник быстро пересек два внутренних дворика, но, прежде чем он предстал перед Анной, новость разнеслась по всему дворцу с быстротой загоревшейся соломы – по дворцу великолепному и уютному, где Екатерина провела столько беззаботных, счастливых часов как гостья Уолси, где она проходила под величественными сводами, отправляясь на прогулку или в так полюбившуюся ей, отделанную золотом часовню.

Новость отрезвила обитателей замка – старые грумы, повара, дворецкие вспомнили о прошедших тихих и безмятежных днях в Хэмптоне – времени зенита славы великого кардинала, вспомнили, как по дорожкам сада шелестел тяжелый испанский бархат и кардинальский пурпур, когда кардинал и королева вели задушевные беседы. Теперь ни кардинал, ни королева не удостоят их чести своего пребывания в стенах дворца.

Екатерина Арагонская мертва. Она умерла наконец!

Анна сразу поняла это, как только гонец появился в галерее.

– Идите сюда! Сэр Ричард, заберите чашу! – воскликнула Анна и широким жестом кинула ее Саутуэллу.

Анна смеялась, что-то кричала, встряхивала мокрые пальцы, и на присутствующих сыпались ароматизированные брызги.

Потрясенный гонец поблагодарил ее за оказанный прием и в недоумении повторил ее вопрос:

– Как она умерла?

В суете король отправил с новостью того же гонца, который прибыл из Хантингдоншира. Это был коренастый фермер, он совсем смутился при виде шикарной публики.

– Говорят, что она заставила себя дожить до захода солнца, чтобы принять тело Господне, – начал рассказывать он, медленно растягивая слова. – Леди оставила завещание, в котором упомянула всех придворных. После бальзамирования свечник заявил, что хоть она и была королевой, но под бархатным платьем носила власяницу, простите уж меня, Ваше Величество. При ней нашли небольшую раку, с которой Екатерина не расставалась. Говорят, вещь ничего не значащая, но перед смертью она просила передать ее дочери.

Гонец был истинным католиком. В замешательстве он переминался с ноги на ногу, его ботинки с налипшими комьями грязи оставляли следы на надушенных камышовых половиках. Он с трудом сглотнул слюну и выдавил:

– У бедной женщины совсем не осталось драгоценностей.

Анна пропустила мимо ушей его колкость.

– А что она завещала королю? – напомнила она.

Первый раз за все время гонец набрался смелости и посмотрел прямо в глаза высокомерной молодой лютеранской королеве.

– Она написала письмо Его Величеству. И не нам читать его, мадам. Последние ее слова были обращены к Его Величеству. Секретарь королевы покинул комнату, заливаясь слезами…

– Он рассказал тебе о содержании письма?

Гонец кивнул.

– Когда готовил сообщение для Вестминстера, которое я и доставил. Видите ли, никому не было дела до Екатерины. Только ее подруга донна де Сармиенто прорвалась без разрешения к ней и оставалась возле нее до конца.

– Расскажи, что она написала, – потребовала Анна.

Придворные дамы молча окружили Анну. Приготовились с жадностью ловить каждое слово. Всем было интересно, как бывшая королева простилась с мужем на смертном одре. Конечно, большого значения ее слова не имели, никто уже не мог отомстить ей за них. Но всех волновало, как она простилась с ним. Надменно, как подобает дочери испанской империи? А может она говорила в своей манере – уверенно и прямолинейно? Или, умирая, она упрекала его, – единственная из всех женщин в мире, имеющая на это право?

Перепачканный дорожной грязью фермер вращал глазами, пытаясь вспомнить.

– Она закончила письмо к королю такими словами: «Из всех благ в нашем бренном мире я пожелала бы одно – видеть вас».

В длинной галерее все стихло. Неукротимый дух Екатерины витал над ними, и в последний раз она заставила стихнуть злобу, прекратить насмешки, показала всю несостоятельность их лирических модных воздыханий, выразив свои чувства самыми красивыми и простыми словами.

– Она по-настоящему любила его, столько выстрадала, но продолжала любить! – медленно проговорила Анна.

Анна застыла не в силах далее говорить. Она не любила Генриха, она попросту украла его и теперь, перед лицом Господа, почувствовала себя пристыженной и низко падшей.

«Я искуплю свою вину. Окружу добротой Мэри. Встану на защиту бедных. Отдам все силы новой реформированной вере», – мысленно клялась она. Но покаяние длилось недолго, через минуту она по-прежнему являла собой образец гордости и бездушия.

– Я хочу, чтобы этого доброго человека наградили. Сэр Ричард, проследите, чтобы его накормили.

Большим усилием воли она заставляла говорить себя обычным равнодушным тоном, не желая поддаваться угрызениям совести.

Когда двое мужчин удалились, Анна подобрала юбки и начала носиться по галерее, выделывая невообразимые па, которые придумывала на ходу. Каждое ее движение, казалось, кричало: посмотрите, как я ликую.

– Теперь я настоящая королева! – провозгласила она и разразилась хохотом. Она смеялась до тех пор, пока не запершило в горле.

– Что нам делать, госпожа? – спросила Арабелла, когда подавала стакан с водой.

– Что делать? – с тем же вопросом обратилась и Маргарэт.

– Готовить грандиозное веселье! – таков был ответ ветреной королевы.

– Веселье! – усмехнулась мрачно Джейн. – Хорошее веселье, когда отменены все развлечения да еще на Двенадцатую ночь. Наши соблазнительные костюмы покроются плесенью в мастерских портних, ведь бал-маскарад в честь королевы не состоится! Посмотрите, у ворот дворца, ведущих к реке, причалила лодка с тканями – они черные, как подобает в дни траура.

– Одно радует, что не надо присутствовать на похоронах, – поежилась Джейн Симор, новая фрейлина, которую взяли на место Мэри Говард.

– Прелестная Белла права: надо что-то делать, – неожиданно согласилась Анна. Она подняла красивые руки выше головы и встряхнула ими, как будто хотела сбросить нахлынувшую скуку. – Невыносимо думать, что в такой день, мой день, я должна изнывать от скуки только потому, что умерла Екатерина. Неужели не осталось ни одного музыканта? Разве все королевские музыканты выехали из дворца в Вестминстер, чтобы сыграть реквием?

– Марк Смитон остался, – вспомнила Арабелла. Она хоть и была недавно помолвлена, но не пропускала мимо ни одного привлекательного юноши.

– Где он? – поинтересовалась Анна. Ей пришелся по душе чистый альт юноши.

– Он внизу во дворе. Его отец, мадам, стоит мастером над столярами, они как раз заканчивают отделывать панелями новый зал. Марк рассказывал, что его так же, как и братьев, ждала участь подмастерья, но вмешался король и выкупил его для хора мальчиков в Виндзоре.

– Что ж, приведите его, – снисходительно позволила Анна. Глаза ее заблестели, она вновь выглядела помолодевшей и веселой. – Бал-маскарад состоится, сегодня вечером, здесь – в моей галерее.

– Уж не тот ли, который вы придумали вместе с Рочфордом, – о Цирцее, где мужчины превращаются в зверей? – спросила Арабелла.

– А вдруг вечером вернется король? – испуганно проговорила Маргарэт.

– Я слышала, как король сказал Хениджу, что на улаживание всех дел уйдет два дня, – вмешалась Друсилла.

– Не самые приятные дела, особенно для него, – напомнила всем Анна. – Правда, мы можем провести репетицию. Если маскарад удастся, король, возможно, позволит поставить его на Двенадцатую ночь.

– Как хорошо, мадам! – воскликнули фрейлины одновременно, хлопая в ладоши.

По привычке Анна поискала глазами брата: его остроумие гарантировало успех любому балу. Но Джорджа не было, он вместе со всеми отправился вслед за королем.

– Бал-маскарад без мужчин! – фыркнула ее невестка.

– А почему бы и нет? – с вызовом спросила Анна из чувства противоречия. – Здесь остались сэр Ричард Саутуэлл, с полдюжины молодых церемониймейстеров и младший сын верховного мажордома.

– А также Марк и Хенидж, – загоревшись, подхватила Арабелла.

– Только не Хенидж, – нахмурилась Анна.

– Хорошо, оставшихся мужчин сыграем сами, нарядимся в их костюмы.

– Что ты говоришь, Арабелла! – воскликнула скромная Симор. Она только недавно покинула уединенное поместье родителей в Уилтшире.

– А что в этом такого страшного, госпожа скромность, нас никто не увидит! – возразила Арабелла. – Мадам, прошу вас, позвольте мне надеть сногсшибательный костюм с оленьими рогами, который сшили для милорда Рочфорда!

Королева шутливо ткнула пальчиком в ямочку на щеке Арабеллы. Анна полюбила девушку за жизнерадостность и изобретательность еще много лет назад, когда, переодевшись, они пробрались вдвоем в городской дом Уолси.

– Отправляйся к портнихам и прикажи доставить сюда костюмы, каждый выберет себе сам, – попросила Анна. – Друсилла достаточно высокая, из нее получится превосходный кавалер для танцев.

Вскоре в королевской галерее закипела работа: повсюду были разбросаны фантастических цветов костюмы, валялись головы от чучел животных, искусные белошвейки заливались смехом, подбирая дамам платья и помогая примерять их.

Анна выглядела восхитительной в платье Цирцеи. Маргарэт расплела ее косы, и волосы заструились по плечам из-под лаврового венка. Плотный желтый сатин был Анне к лицу, на груди ткань скрепили бронзовыми петлями, выполненными в форме змей.

Но когда королева посмотрела на себя в зеркало, то увидела вокруг глаз предательские морщины, а в уголках губ глубокие борозды, свидетельствовавшие о ее твердом и решительном характере. «Ни одна женщина не сможет избежать этих отметин, когда ей приходится поддерживать страсть мужчины в течение стольких лет», – успокаивала себя Анна.

Утром она наконец получила долгожданную радостную весть и теперь могла сбросить с плеч тяжелую обузу и продолжить борьбу за жизнь. Нечего, было бояться – она стала настоящей женой короля. Только сейчас она почувствовала себя помолодевшей, полностью выздоровевшей от тяжелых родов. К ней вновь возвратился беззаботный и радостный смех. На следующий день или на неделе она хорошо отдохнет и попросит Генри разрешить поехать с дочкой в Хевер, где нежная любовь Джокунды излечит все ее болезни.

Но сейчас ей нужен свет и музыка! Екатерина Арагонская скончалась!

Только после того, как послала за нотами и текстом кого-то из придворных, Анна заметила притаившегося за открытой дверью Смитона. Красивый, хорошо сложенный юноша держал в руках лютню. Он выглядел взрослым не по годам – результат его пребывания при дворе и чрезмерного внимания со стороны короля.

Анна хотела обращаться с ним как с простым мальчиком, но, рассмотрев выражение его лица, догадалась, что он подглядывал за дверью, когда Друсилла и остальные дамы помогали ей переодеваться, – он смотрел на нее глазами взрослого мужчины, снедаемого страстью.

– Подойди сюда, Марк, я хочу убедиться, что ты в состоянии разобрать ноты и сыграть на лютне, – резко позвала она его. – У нас репетиция, а музыкантов настоящих нет.

Он быстро подошел к ней, нисколько не растерявшись. Своей расторопностью юноша стремился показать готовность выполнить любые ее желания. В голове его кружились всевозможные мечты. Он увидел перед собой расстилающийся блестящий мир, где он призван служить своей манящей музе и соблазнительной королеве, чья романтическая репутация разжигала его воображение.

Несколько часов Анна провела с Марком в музыкальной комнате: они трудились над совершенствованием стихов ее брата и музыки, которую она сочинила на его стихи. Ей нравилось это занятие. Ее отсутствующих талантливых друзей заменил Марк, его темные, как и у нее, глаза излучали тепло и горели огнем творчества. Его непонятный статус при дворе – ни кавалер, ни слуга – позволил Анне сразу перейти на неофициальный тон в разговоре с ним об искусстве.

После ужина в галерее королевы зазвучали музыка и смех, все веселились, каждый чувствовал себя раскованно, потому что участниками маскарада были одни молоденькие дамы и кавалеры низкого происхождения. Отсутствие короля сделало всех добродушными, притупило дух соперничества. Смитон доказал всем свою незаменимость: словно молодой церемониймейстер, он мелькал то тут, то там, поспевая везде. Мужчины, которых оставили во дворце в столь важный день, были рады поучаствовать в веселье королевы, свалившемся на них так нежданно-негаданно.

Исключение составлял Хенидж. Близость к королю приучила его постоянно угождать, сделала его мышление своеобразным, заставила не считать шпионство позорным делом. Этот печальный день Хенидж провел, отмеряя черный шелк для слуг…

Весь дворец погрузился во мрак, приличествующий трауру, только галерея королевы светилась огнями как доказательство всему миру, привыкшему осуждать ее, что Анне тяжело было осознавать себя узурпаторшей, пока не умерла ее соперница.

– Это самый прекрасный маскарад, который вы когда-либо устраивали, мадам, – воскликнула Арабелла, с необыкновенной проворностью танцуя со своей дамой, – ни дать ни взять прелестный юноша в пышном наряде Рочфорда.

Наступил кульминационный момент представления, когда Арабелла должна была надеть оленьи рога, потому что королева, оторвавшись от группы девушек, одетых в платья, украшенные шафраном, начала соблазнять танцующих мужчин в магическом круге, который быстро начертил на полу Смитон. Во время сладострастного танца она превращала их в зверей.

Все смеялись и топали ногами. Поднялся такой невообразимый шум, что никто не заметил, как засуетились слуги из-за неожиданного прибытия короля. Лай гончих, выстрелы часовых, подающих сигнал, беготня грумов остались без внимания веселящихся. Они не ведали ни о чем, пока в галерею не вбежал сонный, со взъерошенными волосами паж и не прокричал тонким голосом:

– Король вернулся из Вестминстера!

– Уже? – запинаясь произнесла Маргарэт, сердцем предчувствуя недоброе.

– Он увидит меня в роли Цирцеи! – возбужденно воскликнула Анна.

Генрих обожал маскарады. Она сияла, представляя, как он обрадуется, как подойдет и обнимет ее, довольный, что оказался дома рядом с ней, что теперь они смогут вздохнуть с облегчением и предаться веселью после столь печального дня, что их любимый Хэмптон стал для них родным домом, где не нужно было притворяться на публике. Впереди было достаточно времени, чтобы подумать о притворной скорби…

В наступившей тишине послышались его шаги на лестнице.

– Откройте скорее дверь! – приказала она, не в силах подавить свое ликование.

Она стояла посередине галереи, со всех сторон окруженная девушками в платьях с шафраном.

Марк Смитон, горящий от страсти, подбежал и открыл дверь настежь.

Генрих застыл на пороге, недоуменно моргая. В своем коротком развевающемся плаще с неимоверно огромными рукавами он заслонил дверной проем, скрывая следовавших за ним людей.

Все замерли, только слышно было, как вздохнула Анна.

От бархатной шляпы до отполированных модных ботинок он был одет во все черное, только скромный нож, свисающий с пояса, был серебряным. Анна никогда раньше не видела его в черном. Черный цвет стройнил его и подходил к его светлым волосам. Но почему-то Генри показался ей чужим: суровым и недоступным, погруженным в личное горе. А может ей это только показалось? Но глаза его припухли и покраснели от слез.

«Лицемер!» – подумала она, закипая. Анна знала, что его легко разжалобить, но эта утрата ничего не могла значить для него по сравнению со смертью любимой сестры Мэри, – тогда он искренне оплакивал ее в тишине!

Анна остановилась на полпути, слова приветствия застыли на губах.

– Я увидел свет в окнах! Что за оргию вы устроили тут? – отчеканил он.

Голубые глаза смотрели не мигая, его взгляд, словно удар хлыста, прошелся по участникам веселья, боясь пропустить хотя бы одну мелкую деталь.

Анна знала, что со двора окна галереи не видны. Плеть, которую он сжимал в руке, говорила о том, что он не на барже приплыл сюда. Без сомнения, Хенидж посчитал своим долгом сообщить королю о веселье. Хенидж, которого она не пригласила…

Молча она ждала, когда Генрих войдет в галерею.

– Разве лорд обер-гофмейстер не передал мое распоряжение о трауре при дворе? – осведомился он с холодной ужасающей вежливостью.

– Не… Передал, Ваше Величество, – призналась Анна, потупив взор на вызывающую желтую шелковую юбку, складки которой она теребила трясущимися руками.

– Тогда почему вы веселитесь вместе с этими дамами всю ночь напролет, да еще в таких гнусных желтых нарядах?

Анна, онемев, уставилась на него. Он часто дышал, она поняла, насколько Генрих взбешен. Оказалось, достаточно одного презрительного слова, и в прах развеялось ощущение красоты ее лучшего маскарада.

Зачем он молил ее о любви, пытался избавиться от Екатерины, зачем нетерпеливостью своей довел до открытого отлучения от Рима, от папы? Лучше было не знать ей его!

– Я жду ответа! Почему все молчат? – взорвался он, увидев, что Болейн не отвечает. – Почему по возвращении домой после организации похорон моей жены обнаруживаю такое оскорбительное веселье и вас, похожих на сборище шарлатанов?

Теперь настал черед возмутиться Анне. Она скинула на пол шуршащий шелк и шагнула навстречу королю, гордо подняв голову.

– Вашей жены! – негодующе воскликнула она.

– Моей бывшей жены, – поправился он.

Она подошла и положила руки ему на грудь.

– Но, Генри, я думала… разве вы не говорили сотни раз… мы молились, чтобы поскорей наступила эта минута…

Присутствующие вдруг увидели, что в своей искренней растерянности она стала прекрасней прежнего, но на Генриха ее вид не произвел впечатления. Первый раз за все время он не замечал ее красоты!

– Снимите это безобразное платье, – резко приказал он, – идите и молите Бога, чтобы он вернул вам разум и чувство приличия!

Генрих выскочил из галереи, громко хлопнув дверью за собой. Анна не двигалась, потом услышала, как король потребовал подать коня. После случившегося он не собирался ночевать в Хэмптоне. Он помчится в другой дворец, где его поздний визит заставит несчастных слуг покинуть теплые постели, где все будут мелькать перед ним, облачаясь во все черное, и обращаться к нему как к безутешному вдовцу. Будут демонстрировать наличие у себя чувства приличия!

Анна громко вскрикнула и дала волю слезам, затем прогнала всех из разгромленной галереи. И больше всех досталось дерзкому Смитону, который позволил глазеть на нее с сочувствием.

Она заперлась в спальне, безжалостно содрала желтое платье из дорогого шелка, разорвав его от плеча до кромки.

– Лицемер! Самодовольный лицемер! Пусть отправляется в постель к своей мертвой жене, она согреет его! – бесновалась Анна. – А вдруг не лицемерил? Том Уайетт как-то раз говорил об этом в чудесном саду Кента: «Что бы там ни было, а прожил он с ней в согласии восемнадцать лет!»

Не в этом ли заключается сущность мужчин, а пылкая любовь только тень? Мэри тоже говорила об этом: «Как только он воспользовался мною, я сразу потеряла власть над ним».

Анна лежала в постели, а со всех сторон спальни раздавались предостережения. Они сыпались из темноты, словно предательские удары ножом. Сердце ее наполнялось холодным ужасом.

Столь прекрасная в роли Цирцеи, она впервые в жизни утратила власть над мужчиной.

– Он пресытился моим телом! Я отдала ему всю себя до остатка! Одарила всем, чем могла, кроме, конечно, сына!

Словно привидение, Анна поднялась с постели, безотчетный страх охватил ее, задыхаясь, она поднесла руку к горлу.

– Сын! – слова, которые прохрипела Анна, стали молитвой для нее. – Господи, ты великодушен, пошли мне сына, он защитит меня!

Дата добавления: 2015-08-02