Глава 28. Возвратившись через несколько дней в Вестминстер, Анна постаралась разобраться в

Возвратившись через несколько дней в Вестминстер, Анна постаралась разобраться в происшедшем. Она не допустила, чтобы Уолси еще раз встретился с королем в Грэфтоне, но понимала, что лишь временно расстроила его планы. А если кардиналу удастся заполучить папское послание для Генриха, его влияние на короля вновь станет безграничным.

Терзаемая тревогой, она отпустила фрейлин и уединилась в своих покоях. То, что произошло, касалось не только Анны. Ее семья и те люди, которые поддерживали Болейнов, зависели от ее положения при дворе. И сейчас их надежды сильно пошатнулись. Перед лицом всех обожателей и приверженцев Анны король и кардинал прошли мимо, не обратив на нее ни малейшего внимания, а пурпурная сутана кардинала оскорбительно небрежно задела ее платье.

«Я заставлю Генри пожалеть об этом! – клялась она про себя. – И это после всех знаков его любви – подарков, поцелуев, нежных писем!»

Вспомнив о письмах, она посмотрела на шкатулку, в которой хранила их. «Покажи я некоторые из его писем, и он будет выглядеть в глазах людей изрядным дураком», – подумала она. Это была ее затаенная мысль, и она знала, что, если вдруг ее постигнет участь Мэри, в руках у нее будет оружие против Генриха. Не то чтобы она собиралась использовать письма в своих целях, но пусть Генрих знает, что ему есть чего бояться.

Это жестоко, но женщина в этом мире не должна быть беззащитной.

Вошли слуги, чтобы зажечь свечи, но Анна нетерпеливо отослала их прочь. Хотя высокий резной шкаф и тяжелый полог кровати уже отбрасывали густые тени, окна, выходящие на запад, пропускали достаточно света, чтобы можно было читать.

Она решила освежить в памяти эти строки, полные любви и нежности. Ни за что на свете не позволил бы Генрих чужим глазам увидеть их. «Как бы хотел я, любовь моя, чтобы ты была сейчас в моих объятиях или я в твоих. Как давно не целовал я тебя», – писал он в одном из писем. А в другом, после одной из более интимных встреч: «Любимая, посылаю тебе оленя, убитого мною. Тело оленя посылает тебе твой Генри и молит Бога, чтобы скорее настал тот час, когда ты захочешь получить наслаждение от тела Генри».

Анна невольно улыбнулась, в душе у нее посветлело. Напевая вполголоса, она прошла в другой конец комнаты, звонко стуча по полу маленькими каблучками. Подойдя к столу, Анна заметила, что шкатулка стоит немного криво и не совсем там, где стояла обычно.

Маргарэт, в чьем ведении была шкатулка и драгоценности Анны, всегда очень тщательно выполняла свои обязанности. «Скорее, это небрежность одной из служанок, – подумала Анна, – надо не забыть сделать выговор». Правой рукой она стала снимать с пояса крошечный ключик, и тут вдруг страшное подозрение зародилось в ее душе.

Несколько секунд она стояла и не мигая смотрела на шкатулку. Затем протянула левую руку – руку, которую обычно старалась спрятать в складках платья – и дотронулась до крышки шкатулки. Шкатулка была не заперта. Анна приподняла крышку и почувствовала знакомый запах мускуса. Ей показалось, что она теряет сознание: писем в шкатулке не было.

Охваченная паникой, все еще не веря глазам, Анна поднесла шкатулку к окну, судорожно поворачивая ее к свету то одной стороной, то другой. В углу белел сложенный лист пергамента. Дрожащими пальцами она развернула его.

«Не забывай – любовь жива…»

История верной любви Томаса Уайетта, любви беззаветной, истинной. Что до остального, то шкатулка была пуста.

Письма короля пропали.

Ужас охватил Анну. Все, о чем она беспокоилась час назад, показалось ей мелким и ничтожным. На одно мгновенье, хватаясь за любую мысль, она подумала, что, может быть, Маргарэт или эта озорная девчонка Савайл решили разыграть ее. Но еще до того, как ее рука потянулась к колокольчику, чтобы позвать их, она уже знала, что они никогда не посмели бы сделать этого. Только не с письмами короля. Кроме того, они также только что вернулись из Грэфтона.

Ноги не держали Анну. Без сил, она опустилась в кресло и бессмысленно уставилась на пустую шкатулку. Надо было успокоиться и обдумать все хладнокровно. В ее отсутствие в доме никого не было, кроме слуг. Но они вне подозрения. Укравшего надо искать среди врагов. Кто ее первый враг?

Уолси!

Он владел этим домом раньше и знает здесь каждый закоулок. В его распоряжении множество тайных агентов, шпионов и умельцев вскрывать чужие шкатулки.

Да, Уолси! Он знал о существовании этих писем и решил, что украсть их – вернейший способ отомстить ей. Это самое худшее, что могло случиться с ней. Генрих будет в ярости.

Страшно подумать, что чьи-то глаза будут читать его сокровенные мысли, какие-то люди будут смеяться над его любовными признаниями, ласковыми словами и желаниями. Пусть это случилось не по ее вине, но не предупреждал ли он ее раньше, не просил ли сжечь письма? Он может сказать, что если бы она действительно любила его, то держала бы его письма всегда при себе. И будет прав.

Простит ли он ее – неизвестно, но нет сомнения в том, что он сотрет в порошок того человека, который замышляет сделать его всеобщим посмешищем.

Анна прижала к себе шкатулку.

«Я не скажу ему, – решила она. – Пусть думает, что письма у меня. Если Уолси и выкрал их, он никогда не осмелится предъявить эти послания. Его цель другая: ему надо иметь какое-то оружие против меня, чтобы я все время чувствовала его силу над собой».

В камине догорал огонь. Все еще прижимая злосчастную шкатулку к груди, Анна подошла к камину. «Лучше избавиться от нее, чтобы ее вид не напомнил Генри о письмах», – подумала она. Ее мысли беспорядочно метались в поисках спасительного выхода. «А что если сказать ему, что я уже давно сожгла его письма?»

Но вдруг ее глаза радостно заблестели, и румянец стал возвращаться на щеки.

– Боже мой! Как я глупа! – воскликнула она. – Уолси не осмелится сознаться, что письма у него, но он мерит всех по себе и вряд ли допускает мысль, что я решусь обвинить его в краже. Ну, мой дорогой кардинал, наконец-то ты попался мне!

Она отперла дверь и позвонила. Явившиеся на зов фрейлины забегали, исполняя ее приказания.

– Пусть одна из вас идет на половину короля и скажет сэру Хениджу, что мне необходимо повидаться с Его Величеством по очень важному делу, которое касается нас обоих. Убеди его, что я должна видеть короля сегодня. Вот, возьми кольцо Его Величества, которое он дал мне. Кто-нибудь, зажгите свечи, я ничего не вижу в этой темноте. Марго, принеси мои украшения. И пошли за Мэри Говард – она всегда так хорошо причесывает меня. Арабелла, Друсилла, постарайтесь, пожалуйста, чтобы я выглядела лучше, чем всегда. Нет, нет, Силла, ярких румян не надо. Я должна выглядеть прекрасной, mais un peu triste^[33].

Спустя час Анна вошла в рабочий кабинет короля. Несмотря на позднее время, Генрих все еще занимался не терпящими отлагательства государственными делами. Правда, он уже отпустил своего секретаря Райтсли, но продолжал беседовать с французским послом, которого, впрочем, бесцеремонно выпроводил с приходом Анны.

И вот маленькая позолоченная шкатулка появилась перед ним на его рабочем столе, рядом с научно-философским трактатом, составленным для обоснования готовящегося развода короля, и чьим-то еще не подписанным смертным приговором.

Сам Генрих стоял спиной к камину. На лице его ясно проступало недоумение и раздражение.

– Но это невероятно – то, что ты говоришь! – резко бросил он ей.

Они вместе молча посмотрели в пустоту шкатулки. Тишину нарушали лишь потрескивавшие в камине поленья. Затем Генрих стал рассматривать взломанный замок.

– Ее мог легко открыть каждый, кому не лень. Почему ты подозреваешь именно Томаса Уолси?

– Но кто знает мой дом лучше, чем он? – спросила Анна с видом оскорбленной невинности. – У него есть запасные ключи, и он оставался здесь, в доме Йорков, и прибыл в Грэфтон, когда мы уже собрались уезжать оттуда. И ты знаешь, он ревнует тебя ко мне.

Генрих сухо рассмеялся.

– Он трудится над тем, чтобы прийти к соглашению о браке с французской принцессой. В этом смысле он может рассматривать твое присутствие как помеху его планам. Но то, что ты говоришь, немыслимо. Подумай только, человек, стоящий так высоко…

– А разве Уолси всегда стоял так высоко? – начала наступление Анна.

Машинально король взял со стола свой написанный по-латыни трактат о разводе, но в сердцах бросил его обратно.

– Старая история! Во всяком случае, его родители не были грабителями с большой дороги. Они честно трудились, разводили скот и нашли средства, чтобы послать сына учиться в Оксфорд. Ты относишься к нему предвзято с тех пор, как он поставил на место этого нахального щенка Нортамберленда! Но он сделал так по моему приказанию!

Анна всегда старалась обойти этот вопрос, промолчала она и сейчас, но загнанная вглубь ревность стареющего короля только распалилась от упрямого молчания Анны.

– Ты слишком доверяешь сплетням всех этих молодых щеголей, которые вертятся вокруг тебя, – раздраженно проговорил он.

– По крайней мере, все они из хороших семей, – дерзко ответила Анна. – И мне приятно находиться в их компании.

Она знала, чем уколоть Генриха Тюдора.

Его лицо вспыхнуло, но ее дерзость, дерзость красивой и страстно любимой им женщины, была так нова и непривычна, что он терялся, не зная, как поступить. Анна была особенно прекрасна сегодня… Быть может, если ему удастся успокоить ее, она станет добрее к нему…

– Но зачем кардиналу понадобилось совершать такой гнусный поступок? – спросил он мягко.

Уловив его изменившееся настроение, она быстро подошла к нему, нежная, беззащитная…

– О, Генри, Генри, можно ли понять этого человека? Разве сделал он что-нибудь для того, чтобы мы с тобой были счастливы? Да и чем он отличается от остальных смертных? По-моему, он никогда не отказывал себе ни в каких земных удовольствиях, а ведь он – слуга Божий.

Будучи близким другом Уолси, Генри не имел никакого желания вдаваться в вопрос о любви кардинала к земным удовольствиям.

– Он был хорошим лорд-канцлером, – уже менее уверенно заметил Генрих.

– Да, и лучше всего у него получалось подписывать смертные приговоры! – зло рассмеялась Анна. – Ты, надеюсь, понимаешь, твоим другом не может быть человек, который, как уличный воришка, был посажен в колодки!

Генрих, собиравшийся снять нагар с оплывшей свечи, остановился и в недоумении взглянул на нее.

– В колодки?

– Да, за пьянство.

Не видя, что он делает, Генрих положил серебряные щипцы на украшенные чудесными рисунками рукописи и медленно подошел к ней.

– Что ты сказала? – В его голосе слышалась еле сдерживаемая ярость.

Но Анна не отступила. Она знала, что выглядит неотразимо прекрасной сегодня, и чувствовала себя уверенной.

– Когда он был еще простым приходским священником – в Лимингтоне, в графстве Сомерсет, он однажды так напился на сельской ярмарке, что его задержали и посадили в колодки.

Анна сидела, а король стоял, возвышаясь над ней, и его массивная фигура отбрасывала на стену огромную уродливую тень. Он изо всех сил старался сдерживать гнев, чтобы не ударить ее.

– Ты, должно быть, сошла с ума, если смеешь говорить такие вещи, – прорычал он, став вдруг слепым к ее красоте.

Анна бесстрашно рассмеялась.

– Спроси у сэра Эмиаса Пулета, если не веришь мне, – предложила она и стала небрежно перелистывать страницы его трактата.

– Сэр Эмиас был там мировым судьей, – вспомнил Генрих, говоря больше с самим собой, чем с Анной.

В ответ Анна принялась тихонько напевать недавно услышанный веселый мотивчик.

– Эмиас Пулет. Прекрасный стрелок. У него были великолепные охотничьи угодья. Что еще? – напрягал память Генрих. – Не его ли несколько лет назад осудили за распространение ереси?

– Ну, конечно, судил-то его Уолси! – не поднимая головы от трактата, заметила Анна.

– Так почему же мне не сказали об этом?! – вдруг рявкнул разгневанный король. – Этот свинопас много лет сидит со мной за одним столом, на равных с твоим дядей и герцогом Саффолком!

Анна спокойно закрыла красиво оформленную книгу Генриха.

– Разве я не объясняла тебе много раз, что люди боятся говорить правду королям, особенно об их любимцах. Только те, кто истинно любят, скажут правду, Генри, только они.

Генрих взял ее за плечи и заставил посмотреть себе в глаза.

– Ты действительно веришь в то, что письма украл Томас Уолси?

– Человек с таким прошлым способен на все, – пожала плечами Анна.

– Я сейчас же пошлю за ним.

Меньше всего Анне хотелось встретиться сейчас с Уолси. В конце концов, она совсем не была уверена в том, что это он украл письма. Уолси мог легко оправдаться перед королем. Анна перехватила руку Генриха, потянувшуюся к колокольчику.

– Ты же понимаешь, если Уолси завладел твоими письмами, они в надежном месте, – поспешила она уверить его.

– Ты хочешь сказать, что он мог отослать их за границу?

– Вполне возможно. С Кампеджио.

Генрих побледнел и бессильно опустился в кресло.

– Отослал их в Рим? – с ужасом пробормотал он.

Он отчетливо представил себе собрание кардиналов. Они непременно сделают вид, что им до омерзения противно читать чужие письма. Но что же делать, если их долг – блюсти нравственность помазанников Божьих.

А государственные мужи при дворах Франции и Испании будут издевательски хихикать. Как же, в их глазах он много лет был образцом супружеской верности, а сейчас, когда начал стареть и полнеть, влюбился вдруг, да так, что задумал развестись и жениться вновь! Не смешно ли, в его-то годы?!

Анна читала мысли Генриха и жалела его от души.

– Если письма попадут к папе, mon ami, это очень повредит нам. Ты знаешь, там есть такие строки…

Она видела, что Генрих старается вспомнить, и по тому, как его лицо залилось краской, поняла: он вспомнил, что писал ей о папе и его роли в деле развода.

– Что бы я ни писал, это предназначалось тебе одной, Нэн, – с горечью произнес он, стараясь не поддаваться отчаянию.

Он сбросил короткий клешеный камзол с широкими рукавами и начал искать что-то на своем столе.

– Вот, – сказал он, найдя какую-то записку. – Кампеджио выезжает в Лувр на рассвете. У нас еще есть время.

В голосе Генриха появилась решительность. Он говорил с хрипотцой, как бывало всегда, когда ярость захлестывала его.

Анна мгновенно поняла, что он собирается сделать. Она выросла в семье дипломата и представляла ужасные последствия его действий. Обыск багажа иностранного посла мог повлечь за собой серьезные международные осложнения.

Но Генрих, видимо, решил вернуть письма любой ценой, пусть даже его методы не будут отличаться особой щепетильностью.

– Да, Генри. К тому же, весьма вероятно, что удастся найти и пропавшую папскую грамоту, – поддержала она его.

– Папскую грамоту? – Золотистые брови Генриха удивленно поднялись. – Разве я не сказал тебе, дорогая? Ну да, из-за множества дел я совсем забыл. Этот сумасшедший Кампеджио сжег ее, как только закончился суд.

– По приказу папы? – в свою очередь удивилась Анна.

– Вполне может быть, если учесть, что Клементий только затягивает развод и водит меня за нос.

– Но тогда, Уолси… – У нее захватило дух от волнения, и она едва не сказала: «конец», но вовремя спохватилась. – Уолси больше не нужен тебе.

– В этом деле – нет. И ни в каком другом, если окажется, что он приложил руку к исчезновению писем, – решительно заявил Генрих. – Отныне я буду бороться за свой развод один.

Анна с восхищением посмотрела на него.

– О, Генри, конечно же, так будет лучше, хотя мы и бросаем вызов всему христианскому миру. Но я верю, у тебя хватит сил доказать свою правоту. И почему Риму дано право навязывать нашему народу свою волю и вмешиваться в наши дела? В нашей стране не любят иностранцев.

– Да, но некоторые из них накрепко завоевали сердца наших сограждан, – мрачно заметил Генрих, вспомнив о своей жене – испанке. – Мой народ иногда поражает меня сдержанностью, странно только, что порой эта знаменитая сдержанность изменяет ему. Особенно когда людям кажется, что игра ведется нечестно.

Генрих привлек к себе Анну, и так они стояли молча, чувствуя, что на их пути стоит сила, куда более грозная, чем церковь или неодобрение европейских дворцов.

Но через минуту Анна вернула Генриху уверенность.

– Церковь выйдет из-под влияния Рима. И ты будешь ее главой. Ты сможешь очистить приходы и монастыри от погрязших в грехах священников и поставить на место зарвавшихся епископов. А излишки, изъятые у церкви, можно вложить в развитие университетов. Ты только подумай, Генри, у тебя будут развязаны руки, и ты осуществишь множество реформ.

– Да, и при этом наши церковные службы сохранят прежний порядок и останутся такими же великолепными, – вдохновенно подхватил Генрих.

Но мечты о будущем не могли вернуть им утраченные письма.

Следующим утром на Кампеджио и сопровождавших его лиц, проезжавших по Флит-стрит, напали грабители. Поскольку произошло это почти сразу же после того, как процессия тронулась в путь, возмущение Кампеджио обрушилось, в основном, на неповоротливых изнеженных мулов, которых дал ему кардинал Уолси.

В ходе стычки содержимое дюжины или больше сундуков было вывалено на мостовую, а утренний ветер разметал его по придорожным канавам. Заспанные подмастерья, лениво направлявшиеся в этот ранний час в Ист-Энд, чтобы начать трудовой день, до странности быстро очнулись от дремотного состояния и активно включились в исследование содержимого сундуков.

Захлопали ставни в окнах вторых этажей. Полуодетые матроны громко и детально обсуждали разбросанные пожитки итальянского кардинала. Их мужья, с важностью стоя в дверях своих домов, кричали:

– Иностранцам нечего соваться в наши дела!

И, надевая свою теплую справную одежду, благополучные жители Лондона с презрением рассматривали плохонькое бельецо итальянцев, потертые сутаны, сухари да крутые яйца – жалкий скарб папских посланников, возвращавшихся, чтобы дать отчет папе о жизни его подданных.

Конечно же, совершенно случайно именно по Флит-стрит как раз в это время проезжал отряд королевских алебардщиков. Они помогли итальянцам поднять носилки кардинала и принялись с усердием собирать вещи обратно в сундуки, с большой аккуратностью перебирая и укладывая их.

Молодой капитан был так вежлив и с таким старанием складывал растрепанные ветром бумаги, что можно было подумать – его повышение по службе зависит от этого. Никому и в голову не могло прийти, что он ищет в этих бумагах любовные письма Генриха VIII, короля английского.

И хотя поиски ни к чему не привели, общая тайна и общая забота еще более сблизили Генриха и Анну.

Они провели спокойное Рождество в Гринвиче, представляя собой прелестную семейную картину. У Генриха не возникало желания видеть человека, который, может быть, читал и перечитывал его любовные письма.

Екатерина же была выслана в мрачный отдаленный угол страны, называвшийся Мор Парк. Даже ее рождественский подарок королю был отослан обратно. Ей также было приказано вернуть все королевские драгоценности. Поначалу Екатерина отказывалась подчиниться.

Екатерина и Анна были, похоже, единственными в стране, кто имели достаточно мужества отказывать Генриху во всем, чего бы он у них ни попросил. Но в конце концов король заставил жену покориться, и в рождественскую ночь тяжелое рубиновое ожерелье королевы украшало стройную шею Анны.

По тому, что Генрих передал ей королевские драгоценности, и по его намерению порвать с папой, Анна совершенно уверилась в том, что он намерен жениться на ней. Впервые за долгое время она чувствовала под собой твердую почву и поэтому могла позволить себе быть доброй и великодушной.

Вокруг замка простирались заснеженные равнины, Темза наполовину замерзла, и каждое утро на стеклах окон появлялись причудливые узоры.

А в замке было тепло и уютно. Во всех каминах пылал огонь, и веселые слуги украшали комнаты ветками падуба. Мастер Корнелис писал портрет Анны, который обещал быть очень удачным. И все дни в замке звучала музыка.

В собрании короля было семьдесят шесть музыкальных инструментов, а поскольку Генрих не выезжал на охоту и не упражнялся в стрельбе, они с Анной имели достаточно времени, чтобы опробовать каждый из них. Вечерами в замке царили музыка и веселье, а утром в церкви зажигались свечи, и проникновенный голос Кранмера звучал под древними сводами, открывая им всем истинное значение старых молитв.

Но больше всего Анну радовало то, что Джокунда проводила это Рождество с ними.

Анна старалась не вспоминать о Екатерине, жившей где-то в полуразрушенном доме в такую на редкость суровую зиму. В минуты раскаяния Анна откладывала в сторону вышивку со сложным оригинальным сюжетом, которую она хотела подарить Генри, и начинала вместе с Джокундой и другими женщинами старательно вязать теплые вещи для бедных.

«Как хорошо, когда тебя все любят, как любят Екатерину, – думала Анна. – Как хорошо быть доброй и не кривить душой. Но с другой стороны, Екатерина родилась принцессой, и ей не пришлось бороться за свое место в жизни, расталкивая других».

Случай проявить человечность и доброту неожиданно представился в день перед двенадцатой ночью. Прибыл доктор Баттс с вестью о том, что Томас Уолси серьезно болен.

Генрих непритворно огорчился.

– Болен? Что с ним? – спросил он, отодвигая в сторону доску для трик-трак и забыв о своих выигрышах.

– Ваше Величество, он болен не только телом. Он страдает и душевно, – ответил добрый Баттс. – Страдания его так велики, что, боюсь, он не протянет долго, если только вы, Ваше Величество, не соблаговолите послать ему утешительную весточку.

– Господь не допустит его смерти, – взволнованно воскликнул Генрих. – Передай ему, мой дорогой Баттс, что я не держу на него зла и пусть он пребывает в мире и покое. – Король снял с пальца перстень со своим собственным изображением. – Вот, передай ему. Он узнает его, потому что сам когда-то подарил мне его. Отдохни и отправляйся поскорее в обратный путь. И прошу тебя, сделай для него все возможное, как если бы ты старался для меня самого.

У Анны слова Генриха не вызвали удивления. Он так же, как и она, стал спокойнее и добрее за время их уединения, вдали от бесконечных государственных дел. В эти дни она не раз думала, что у них с Генрихом могла бы быть хорошая семейная жизнь.

Он подошел к ней, не прося и не приказывая, но взывая к ее доброте.

– Любовь моя, ради меня, пошли бедному Уолси что-нибудь в знак того, что ты не держишь на него зла, – тихо сказал он. – Я буду очень благодарен тебе за это.

Анна была рада сделать ему приятное, тем более, что, чувствуя под собой твердую почву, она, действительно, больше не хотела увеличивать страдания человека, который уже не мог причинить ей зла. Анна отцепила висевшую у нее на поясе драгоценную безделушку и вручила ее своему любимому доктору.

– Прошу тебя, ухаживай за милордом так же хорошо, как ухаживал за мной, когда я болела чумой.

И доктор Баттс так старательно лечил милорда кардинала, что тот встал на ноги уже через несколько дней.

Но в отличие от своей племянницы, Томас Норфолк не растратил жгучей ненависти к Уолси. Ни он, ни его сторонники не собирались отступать. Их план состоял в том, чтобы не дать двум старым друзьям соединиться вновь.

– Если ты хочешь и дальше оставаться в милости у короля, – наставлял Норфолк Томаса Кромвеля, – постарайся внушить своему хозяину, что для его здоровья будет очень полезно пожить немного в Йорке. Но учти, если он не поторопится с отъездом, я мертвой хваткой вцеплюсь в его жирную шею.

Дата добавления: 2015-08-02