ЖИТИЕ иже во святых отца нашего

МАКАРИЯ ЖЕЛТОВОДСКОГО

Я беру книгу в руки, подаю за нее три рубля и спрашиваю:

— Довольно ли этого, матушка?

— Довольно, — отвечает старушка, — довольно, батюшка!

И с этими словами берет от меня книгу, чтобы ее завернуть, а я тем временем на задней стороне обложки вижу: цена 2 р. 50 к.

Вот, подумалось, хоть и монашка, а взяла с меня полтинник лишку. Ну, думаю, пусть идет ей или на монастырь Христа ради.

— А что, — спрашиваю, пока она заворачивала книгу, — нет ли у вас, матушка, в про­даже колбасы с чесноком?

Удивленно взглянула на меня старушка, но ответила спокойно:

— Есть и это, батюшка.

— Так отрежьте ж, — говорю, — мне фунтик.

Из-под прилавка она достала колбасу, отрезала от нее кусок, свесила, завернула в бу­магу, подает мне и говорит, пристально глядя мне в глаза:

— Я вам, батюшка, колбасу-то продала, как проезжему, в пути сущему, а следовало бы вам попомнить, что ныне пост-то святой апостольский.

На этом я проснулся. Солнышко было уже довольно высоко: шел шестой час утра.

"Э, — подумалось мне, — вот оно что: в пути сущему послабление поста, по нужде, хотя и не возбраняется, ну, а мне-то повелевается "попомнить, что ныне пост-то святой апостольский.

Я позвал Машу и велел готовить себе весь пост постное.

II

Но к чему явлена была мне во сне книга жития "иже во святых отца нашего Макария Желтоводского" и что это за святой, о котором я никогда ничего не слыхивал, того я никак уразуметь не мог. И тем не менее и книга эта, и весь сон глубоко запали мне в память.

Прошел год, прошел другой и третий, — четыре года прошло с того сна. Сна своего я не забывал, посты стал держать исправно, но сколько ни допытывался у людей посвященных, ни от кого о Божьем угоднике Макарии Желтоводском узнать ничего не мог.

Помню, один иерей, в Белеве Тульской губернии, на мой вопрос о нем ответил:

— Не наш ли это Жабинский Макарий? Его монастырь от Белева в двух верстах. Не он ли? Не спутали ли вы?

И вправду, не спутал ли я? Может быть, и в самом деле Жабинский, а не Желтоводский? Звуковое-то сходство как будто и есть. Съездили с батюшкой в монастырь, поклонились надгробию Преподобного (мощи его под спудом). Спрашиваю у гробового монаха:

— Есть у вас житие вашего угодника?

А сам думаю: вот сейчас увижу книгу в розовой обложке и на ней знакомые слова.

— Нет, — отвечает, — его жития у нас нет. Есть краткое о нем предание — оно изложено в книжке об основании нашего монастыря.

Принес тощенькую книжечку с не менее тощеньким содержанием. Нет, не то, совсем не то! И вовсе не Жабинский, а Желтоводский — не мог я этого спутать!

Наступил страшный 1904 год. Как гром с ясного неба, ударила по России японская война. В этот год в августе мне пришлось быть в Перми. Еду оттуда я в обратный путь и уже неподалеку от Нижнего вижу — на левом берегу Волги, за высокими стенами, стоит и глядится, отражаясь в Волге, большой белокаменный монастырь. Спрашиваю у матроса:

— Чей это монастырь?

— Макарьевский.

— Какого Макария?

— Желтоводского.

Я едва ушам своим поверил: неужели тут ключ к четырехлетней загадке? В то время пароход наш начал причаливать к противоположному берегу и пристал к пристани. В толпе, снующей от парохода и к пароходу, я после второго свистка заметил монахиню-сборщицу; в руках у нее была тарелка, а в тарелке небольшая, вершка в три, иконочка — не Макария ли Желтоводского? Я быстро по сходням сбежал на пристань и прямо к монахине.

— Из какого вы монастыря, матушка?

— А что напротив, на том берегу, от Преподобного Макария Унженского.

— Как — Унженского? — переспросил я разочарованно. — Мне сказали — Желтоводского.

— Да это все тот же угодник Божий: он именуется и Унженским, и Желтоводским.

— Так это, — спросил я, — его икона у вас на тарелочке?

— Его, — ответила она мне, видимо, удивляясь моему волнению.

— Матушка, — воскликнул я вне себя, бросая ей на тарелку серебряный рубль, — пожалуйте мне ее, Бога ради!

А иконе той от силы прочь цена в монастыре полтинник.

— Как же я ее вам продам, батюшка? Меня ведь ею сама матушка игуменья на сбор благословила.

— Матушка, Христа ради, не откажите!

А тут третий свисток, и начали убирать сходни.

— Ну, — говорит, — видно, так самому Преподобному угодно — берите.

Едва успел я вскочить на пароход со своей драгоценной ношей, как он зашумел колесами и стал отчаливать. А монахиня стоит у конторки, и вслед меня крестит, и сама крестится. Надо ли сказывать верующей душе, что я чувствовал? Завеса над тайной как будто приоткрылась, но ключа к загадке я все-таки еще не получил.

ІІІ

Прошло еще два года. В корень изменилась вся моя жизнь: по слову блаженной Параскевы Ивановны, "зипун" я переменил, оправдалась и символика ее с двумя яйцами

— Матерь Божия, по вере моей, даровала мне чудную по единодушию и единомыслию жену^[241].

И свел меня Господь с путей и распутий мира и века сего и повел по пути Православия, от страны временного пришествия и странничества туда, где верующему оку светит издалече красотою нездешнего света Небесный Иерусалим, Град Царя Великого.

Положили мы за правило ежедневно прочитывать по Четьи-Минеям Святителя Димитрия Ростовского жития всех дневных святых, чтимых Православною Церковью. И так изо дня в день, из месяца в месяц — целый год. Шесть долгих лет прошло с памятной ночи моего снови­дения. Поселились мы тогда с женой в тихом и в то время еще богобоязненном Валдае, на берегу святого Богородицкого озера, омывающе­го своими прозрачно-голубыми волнами Иверский Богородичен монастырь, любимое детище великого патриарха Никона. Приближался Успенский пост. Надумали мы с женой из валдайского нашего безмолвия углубиться в безмолвие еще более совершенное и поехать подготовиться говеть в Иверский монастырь, где уже успели у нас завестись друзья по духу и молитвен­ники среди насельников святой обители.

Как-то случилось так, что начиная с 20 июля у нас временно прекратилось чтение житий святых. Захватили мы с собой в монастырь июльскую и августовскую книги Четьих-Миней, и в тишине монастырского безмолвия я под 25 июля впервые обрел ключ к тайне моего сновидения: он нашелся в житии Преподобного Макария Желтоводского и Унженского, память которого именно в тот день и празднуется Православной Церковью.

Вот что обрелось в житии этом:

"В лето бытия мира шесть тысящ девятьсот четыредесят седьмое (в 1439 г.), во дни благо­верного великого князя Василия Васильевича, бысть попущением Божиим нашествие агарянское на российские страны. Нечестивый бо царь Златыя Орды Улу-Ахмет из царства и отечества изгнан быв, к российским пределам приближися, и седши во опустелом граде Казани, нача распространяти область свою, воевати же и опустошати российскую землю: и прииде с сыном своим Мамотяком ратью на Нижний Нов- град и на пределы того. И рассеявшеся сарацинстии вой повсюду, мечем и огнем опустошаху вся населения христианския. Проидоша и в пустынная в пределах тех места, идоша до Желтоводския Макария Преподобнаго обители, на нюже нечаянно нападоши, всех в ней обретшихся иноков и бельцов, овых мечным посечением, аки класы на ниве пожаша, овых же пленища и обитель сожегоша, Преподобнаго Макария, емше жива, ведоша с прочими пленники к воеводе своему, Милосердовав убо воевода агарянский, даде свободу Преподобному Макарию, еще же и прочия пленныя свободи его ради. Бе же мирян плененных до четыредесяти мужей, кроме жен и детей, всех тех Преподобному дарова... едину заповедь Преподобному отцу дав ту, да не пребудут на тех Желтоводских местах. И соглашавше ити в Галические пределы... и помолившися Богу яшася пути непроходимы лесами и блатами страха ради поганых.

Бе же тогда месяц иуний.

Грядущим же им дни многи, не доста народу хлеба, и бысть скорбь велия изнемогающим от глада. И по Божьему смотрению молитвами же Преподобнаго Макария, обретоша дивияго скота, глаголемаго лося, в тесном месте, и яша его жива, и хотеша его заклати на пищу себе и просиша у отца святаго благословения и разрешения поста: бе бо тогда пост апостольский, и еще три дня бяше до праздника святых верховных апостол Петра и Павла, Преподобный же не благословляше им разоряти поста от церкви святыя установленнаго, но веляше терпеливо ждати дне праздничнаго апостольскаго... и повеле да ятому лосю отрежут ухо и пустят его жива. Всемощный бо питатель Бог и без пищи облегчаше им глад.

Приспевшу же святых верховных апостолов дню и помолившись святому, внезапу оный преждереченный лось, невидимой рукою приведен, обретеся посреде народа, и яша его руками жива, и видевше урезанное ухо, познаша яко той есть. Людие же заклаша лося и испекше ядоша вси и насытишася довольно".

Так, спустя шесть лет после знаменательного для меня сновидения, и открылась мне его тайна в свидетельство непреложной истины, что земная жизнь всякого человека, ищущего спасения в вечной жизни, ныне, как и встарь, управляется всеблагим промыслом Божиим или непосредственно, или же чрез небесных пестунов — угодников Божиих, подобных Макарию Желтоводскому и Унженскому.

Знаменательно для меня в этом сновидении было и то, что обучение меня хранению святых постов, установленных Церковью, произошло как раз перед первой моей поездкой к Преподобному Серафиму за исцелением тела и души: надо было сперва стать покорным Сыном Церкви, и только уже затем, а не раньше.

IV

Дата добавления: 2015-08-02