Новый переворот

Павел погладил рукой старинную каменную стену и ощутил холод, будто пропитавший ее за века. «Интересно, — подумал он, — Лешка сидел в этой камере? Как изменчива судьба. Сначала он, теперь я. А потом? Наши победят, в этом нет сомнений. Дожить бы. Отступая, беляки могут нас и замочить. Обидно будет. Какие планы, какие возможности! Я хочу дожить. Я должен дожить. Я не могу допустить позорного двадцатого съезда, который поведет страну к гибели. До пятьдесят третьего года все нормально… Стоп, почему нормально? Ведь будет еще сорок первый? И я в силах предотвратить поражения первых лет. А как? Сталина я видел, смотрел в его тигриные глаза и понял, что об известных мне тайнах надо молчать. Иначе он вырвет их из меня вместе с жилами и кишками. Да, прав Лешка: если мы допустим появление атомной бомбы у Гитлера к сорок первому году, даже если другая к этому моменту будет у Сталина, это может привести к мировой катастрофе. Разведка работает, надо молчать.

Не ошибся ли я, делая на Сталина ставку в истории? Нет и нет. Я же знаю, он строитель великой социалистической империи, той империи, в которой я мечтаю жить. Люди для него винтики, материал. Но это правильно, так и должно быть. И я буду винтиком, во имя этой будущей великой империи, которая распространится на весь мир. Быть винтиком в такой империи — это большое счастье. Куда лучше, чем прозябать мелким лавочником в буржуазном государстве.

Но если я буду винтиком, как я смогу предотвратить страшный июнь сорок первого? Очень просто: надо всего лишь убедить Сталина напасть на Гитлера за неделю до роковой даты. Да, я читал исследования всех этих антикоммунистов о планах Сталина первым напасть на Гитлера. Бред, но одна вещь там написана верно. Если нанести удар по армии, которая сосредоточена у границы и готовится к наступлению, но не готова к обороне, разгром может быть ужасающим. В той ситуации, которая должна сложиться, напасть на Гитлера будет удобно и логично. Франция в руинах. Италия и Испания — фашистские режимы со слабыми армиями. Англия и США — наши естественные союзники. Народы покоренных стран встречают нас как освободителей. Через полгода советская власть распространяется до Атлантики. Какие возможности! Стоп. Если это ясно мне, то гений Сталина это наверняка должен был… будет понять, и тогда… Значит, нападение все же готовилось, только начаться должно было позже! Ну и правильно, во имя социализма, за светлую идею. И я поддерживаю это. В моем мире не успели, но если я смогу подсказать правильную дату, все может измениться. Коли так, моя задача проще. Когда, по утверждениям наших демократов, планировалось нападение? Шестого июля. Гитлер напал двадцать второго июня, на две недели упредив сталинский удар, и нанес чудовищный урон. Что мне нужно? Всего лишь убедить Сталина, чтобы перенес дату наступления с шестого июля на восьмое июня. И тогда все сложится по-другому. Я сделаю это… Если выживу».

Перед его мысленным взором вдруг предстал мир, который возникнет на Земле после окончательной победы социализма. Всеобщее счастье, мирный, радостный труд, царящая справедливость. Прекрасные дороги, великолепные дома, счастливые люди. Почему-то казалось, что в этом мире всегда будет светить солнце и невозможны обиды и недовольство. «Все это случится, пусть не скоро, но обязательно царство всеобщего счастья придет, — подумал он. — Если мы победим. И я сделаю все, чтобы мы победили. Но для этого надо выжить и освободиться!»

В бессильной злобе он ударил кулаком в стену. Боль пронзила всю руку.

Вот уже больше полутора месяцев он сидел в гроссмейстерском замке. Его перевели сюда из кронштадтской тюрьмы в первых числах марта. Вначале тюрьму охраняли матросы. Потом на их место заступили специально нанятые североросские надзиратели, еще в царской форме тюремной стражи, но уже с новыми кокардами и погонами. Весь март его ежедневно таскали на допросы. Следователя интересовала деятельность Павла в качестве сотрудника ЧК. Павел не особо запирался, поскольку к формированию подполья отношения не имел, а свою борьбу с контрреволюцией считал делом достойным и с гордостью рассказывал об успехах на этом поприще. Его соседей по камере, боцмана Хроменко и следователя ЧК Зальца, допрашивали не реже, возвращались они в камеру усталые. Однако Павел был вынужден признать, что следователи вели себя корректно и не применяли насилия.

Шестого марта «тюремный телеграф», освоенный Павлом еще в «Крестах» в пятнадцатом году, сообщил о заключении Брестского мира между РСФСР и Германией. Десятого марта пришло известие, что немцы ввели свои войска на территорию Северороссии и в Петербурге уже обосновался небольшой немецкий гарнизон. Адмирал Оладьин покинул ставку в Новгороде, и неизвестно, по своей воле он это сделал или потому, что немцы против его возвращения в Петербург. Известие это не обрадовало и не огорчило Павла. Он сразу провел аналогию с Украиной, зная, что после ухода немцев эта территория ненадолго досталась белой армии, а потом была отвоевана советской властью. «Здесь будет то же самое», — твердо решил он.

В начале апреля допросы закончились. Следователь объявил, что суд над участниками Советов и сотрудниками ЧК состоится в конце мая, и с тех пор узники коротали время в спорах о судьбах мирового коммунизма и в перестукивании с соседями. Кормили их исправно и день ото дня все лучше. Скука, тоска, безнадега.

* * *

Дверь с лязгом отворилась, и на пороге возник немецкий офицер в полевой форме и с пистолетом на боку. За ним, явно лебезя, следовал тюремный надзиратель.

— Встать, — скомандовал надзиратель.

Заключенные нехотя поднялись. Офицер заговорил по-немецки. Павел тут же пожалел, что недостаточно изучил этот язык за время подпольной работы в Северороссии. «Леха молодец, — подумал он, — английскую школу окончил еще в том мире. Дмитрий Андреевич сразу после того, как попал сюда, немецким серьезно занимался. А я — остолоп. Почему я сразу не понял, что в длительном поединке всегда побеждает тот, кто работает над собой? Не важно, сколько ты набрал оружия и союзников. Важно, что ты из себя представляешь сам». Но тут тюремщик начал переводить, и Павел весь обратился в слух.

— Господа, мы уполномочены объявить вам, что вчера совет представителей Ингерманландии принял решение о выходе Ингерманландских земель из состава Северороссии. Совет принял решение создать на территории, исторически принадлежащей германскому народу, Ингрийское королевство. Монарший скипетр королевства сегодня согласился принять прямой наследник последнего гроссмейстера Ингерманландского ордена Зигмунд фон Бюлоф. Высочайшим указом всем лицам не германской крови, проживающим на территории Ингерманландского королевства, разрешено остаться на его земле и даже позволено соискать его подданства. Однако вы, будучи уличены в совершении уголовных преступлений на его территории, подлежите депортации в течение двадцати четырех часов. Поскольку у его величества есть достаточно оснований полагать, что по пересечении границы с Североросскими землями вы будете немедленно арестованы и преданы суду, его величество распорядился препроводить вас под конвоем через Эстонию и Латвию к границе РСФСР, где вы будете переданы местным властям. В настоящее время вам надлежит пройти во внутренний двор тюрьмы для оформления документов…

«А ведь это немецкий националистический переворот, — мелькнуло в голове у Павла. — Славно. Как говорил Владимир Ильич, чтобы победить врагов, надо перессорить их между собой. Нужно действовать».

Он шагнул вперед и произнес:

— Господин офицер, я имею важное сообщение для правительства Ингрийского королевства.

* * *

Король Зигмунд Первый смерил большевика надменным взглядом. Сидящий перед ним коммунист, в кожанке, косоворотке, галифе и офицерских сапогах еще вчера был заключенным замка. Его замка. Замка, из которого правил этой землей его далекий предок — Альберт фон Бюлоф. Предок потерял свои владения из-за подлого предательства. Эта земля должна была принадлежать германцам. Это была воля Провидения, это было веление тевтонского духа, этого требовал естественный порядок вещей. Глупый случай отдал ее под власть славян на пять с половиной столетий. Он, Зигмунд, исправит эту ошибку истории. Коммунистическую шваль, благодаря которой соотечественники Зигмунда развалили проклятого славянского монстра, вознамерившегося править миром, он хотел выкинуть из королевства в первый же день своего правления. Но не получилось. Политика есть политика, и большевистская Россия, хоть и отделенная от Ингрийского королевства полосой земель этой никчемной Северороссии, призванной самой историей стать его вассалом, пока все же реальная сила, с которой придется считаться. Горделиво вскинув голову, Зигмунд произнес:

— Премьер-министр доложил, что вы обратились с предложениями относительно нашего союза с правительством Ленина. Скажите, однако, имеете ли вы полномочия делать такие предложения?

Стоящий рядом переводчик тут же начал переводить. Павел, до этого момента сосредоточенно рассматривавший богатое убранство кабинета Екатерининских времен, посмотрел на короля. «Высокомерен, — подумал он, — преисполнен чувства собственной значимости. Кажется, не понимает, что является марионеткой. Марионеткой даже не кайзера, а немецкого Генштаба. Похоже, не слишком умен и очень амбициозен, раз, великолепно зная русский язык, демонстративно им не пользуется и с первого же дня переехал в Зимний дворец. А вот у Оладьина хватило ума разместить свою ставку в Мраморном дворце. Хотя, кто его знает, как повернулось бы. Правил адмирал из Петербурга только семь дней, потом выехал в Новгород, а назад его, похоже, не пустили. Ладно, твое правление, Зигмунд, думаю, тоже длинным не будет. А пока используем твои амбиции в наших целях». Дослушав перевод, он произнес:

— Ваше величество, я не имею верительных грамот, но выступаю как частное лицо, которое может связаться с самыми высокими членами советского правительства для заключения союза между нашими государствами. Союз этот более чем естественен. И для вас, и для нас русское правительство Северороссии представляет огромную опасность. Думаю, для вас не секрет, что Оладьин чрезвычайно амбициозен. Он не сможет не выступить против вас при первой же возможности. Для нас же белогвардейское движение Северороссии представляет не меньшую опасность. Мы убеждены, что оладьинцы сомкнутся с контрреволюционным движением в России. Мы с вами заинтересованы в одном: независимой Северороссии существовать не должно.

— И вы верите в союз между нами? — поднял брови Зигмунд. — Я — король, помазанник Божий. Вы — коммунист, ненавистник монархий.

— Но ведь министры кайзера смогли договориться с советским правительством, — парировал Павел. — Сможем договориться и мы. Как бы вы, положим, отнеслись к принятию под свой протекторат или даже к включению в состав королевства Псковской губернии, при условии перехода Новгородской губернии в состав РСФСР?

— А Архангельская губерния? — потер руки Зигмунд.

— Карелия — вам, остальные Архангельские земли — нам, — небрежно махнул рукой Павел.

— Для начала подтвердите свои полномочия, — оскалился Зигмунд.

— Мне нужна связь с Москвой, — потребовал Павел.

— Вас отведут в соседнюю комнату, оборудованную правительственной связью, — проворчал король.

Около четверти часа потратил Павел на то, чтобы объяснить московским телефонистам и сотрудникам ЧК на Лубянке, кто он и почему ему надо срочно услышать товарища Дзержинского. Наконец Павел услышал знакомый голос:

— Дзержинский у аппарата.

— Это Павел Сергеев, — крикнул Павел, — товарищ Федор.

— Товарищ Федор! — В обычно ровном голосе зазвучало удивление. — Где вы?

— В Зимнем дворце, — выпалил Павел. — У короля Зигмунда.

— Да, нам сообщили о перевороте в Петербурге, — процедил Дзержинский. — Вам что, приказали говорить от имени новых властей?

— Нет, я сам вступил с ними в переговоры. Открываются потрясающие перспективы.

— Какие могут быть перспективы в реакционном монархическом перевороте? — возмутился Дзержинский.

— Прикончить Оладьина и Северороссию, — ответил Павел и подумал: «Ну, Леха, держись».

* * *

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство. Полковник Посадников прибыл в ваше распоряжение.

Пожилой офицер мрачно смотрел на своего начальника, двадцатидвухлетнего полковника Татищева, получившего это звание только два дня назад.

Они стояли на пригорке. В ста метрах лежал берег Волхова, а там, за рекой, была уже немецкая территория, самопровозглашенное Ингерманландское королевство. Сюда, на берег Волхова, Посадников поехал сразу после переворота в Петербурге по приказу Оладьина. Разумеется, содеянное немцами вызвало в ставке адмирала бурю гнева. Но поделать Оладьин и его окружение ничего не могли. В день переворота немецкие части в полной боевой готовности стояли во всех ключевых точках, и было ясно, что малейшая попытка сопротивления приведет к быстрому разгрому верных североросскому правительству частей, низложению Оладьина и установлению на всей подконтрольной ему территории немецкого оккупационного режима. Приехавший в день переворота к адмиралу главнокомандующий группой германских войск в Северороссии в ультимативной форме потребовал признания Зигмунда и начала демаркации границы. Пришлось уступить… Впрочем, вскоре после этого в приватном разговоре с адмиралом Алексей получил «особые указания», которые и намеревался теперь выполнить, устраивая границу с внезапно возникшим соседом.

— Рад приветствовать вас, — широко улыбнулся Алексей. — Мне сообщили, что вы знаток своего дела.

— Так точно, — ответил Посадников, — двадцать три года безупречной службы в пограничной страже.

— Это очень хорошо, — кивнул Алексей. — Мне чрезвычайно необходим ваш опыт. Как вы знаете, я не профессиональный пограничник.

— Знаю, — кивнул Посадников. — Я объехал посты на границе с ингрийцами и вынужден доложить, что охрана оставляет желать лучшего. Простите, но через ваши заставы слона можно протащить, не то что контрабанду.

— В моем распоряжении обычные полевые части… — развел руками Алексей.

Слова полковника неприятно кольнули его самолюбие. Но он понимал, что старый пограничный волк прав.

— Но есть определенные правила, — покачал головой Посадников. — Их надо соблюдать, даже если у вас под началом необученное ополчение. У границы свои законы.

— Разумеется, — кивнул Алексей. — Я рассчитываю на ваш опыт. Сейчас самое важное — организовать пограничную стражу на рубежах с Ингерманландским королевством. Потом надо будет заняться укреплением рубежей с Советами. И не извольте судить строго. Таких опытных пограничников, как вы, в моем распоряжении пока не было. Третьей на очереди стоит граница с Эстонией. Немцы вынудили адмирала признать ее отторжение от Северороссии… Но посмотрим, как дальше будут развиваться события. Вы назначаетесь с сегодняшнего дня заместителем начальника пограничной стражи Северороссии. То есть моим заместителем. Полагаю, мне предстоит еще многому научиться у вас. Впрочем, между теми задачами, что ставило перед пограничной стражей правительство Российской империи, и теми, что стоят перед нами, есть существенная разница. Вы служили в пограничной страже, подчиняющейся Министерству финансов[12]. Вашей главной задачей было — предотвратить контрабанду. Возможно, скоро в Северороссии снова наступит время, когда главной задачей пограничной службы будет соблюдение экономических интересов страны. Но сейчас мы выполняем сугубо военные функции. Посмотрите на тот берег. Там нет соседа, с которым мы собираемся жить в мире многие годы. Там лежит государство, начало войны с которым — это лишь вопрос времени. Мы не допустим отделения центральной, самой важной территории Северороссии. А наша граница с большевиками вообще формально не существует. Красная армия не переходит в наступление лишь потому, что не имеет для этого достаточно сил… пока. То же касается и вооруженных сил самопровозглашенного Ингерманландского королевства. Поэтому мы строим сейчас границы не для мирной жизни, а как будущую линию фронта.

— Понятно, — кивнул Посадников. — Значит, будем готовиться к войне.

* * *

Ласковое майское солнце светило над Петербургом, когда «паккард», ранее принадлежавший начальнику пограничной службы Северороссии, подкатил к дому на Кирочной улице. Тот факт, что недавно этот автомобиль принадлежал Алексею, а теперь был куплен для нужд советского полпредства, особенно радовал Павла. Расправив красный флажок на капоте, Павел взглянул на солнце и подумал: «Двадцать пятое мая. К концу года Северороссии не будет. Господи, если ты только есть, сделай так, чтобы Алексей попал ко мне в руки. Больше всего на свете я хочу увидеть его, когда он осознает, что все его надежды рухнули».

Он толкнул дверь и вошел в подъезд. Отметив, что сейчас парадная убрана куда как лучше, чем зимой, он взбежал на третий этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открыла миловидная горничная.

— Я к Дмитрию Андреевичу, — опешил Павел.

— А, Пашенька, проходите, — раздался из глубины квартиры голос Санина.

Когда Павел вошел в прихожую, профессор обнял гостя, рассмотрел его с нескрываемым интересом и произнес:

— Наконец-то вы, дорогой, в цивильном костюме и при галстуке. Откуда в таком виде?

— Из Москвы, — отозвался Павел.

— Сбежали, выпустили? — светским тоном осведомился Санин.

— Послали в качестве полномочного представителя, — ответил Павел. — Кстати, большое спасибо за передачи, которые вы носили мне в тюрьму.

— Ну, проходите, — улыбнулся Санин. — А благодарности не стоит. Мелочь.

В комнате Павел поздоровался с супругой Санина, беременность которой была уже более чем заметна. Профессор достал из буфета бутылку с коньяком и тарелочку с тонко нарезанным сыром:

— Коньячку не желаете?

— С удовольствием, — кивнул Павел.

— И какие же ветры занесли представителя великой страны победившего пролетариата ко двору реакционного монарха? — спросил Санин, разливая коньяк.

— Переговоры, — улыбнулся Павел. — У нас есть взаимный интерес в деле борьбы с Северороссией. Верительные грамоты мне подписал и напутствие дал сам Владимир Ильич.

— Ой, — поморщился Санин, — и надо это вам?

— Что вы! — воскликнул Павел. — Вы же понимаете, что режим Зигмунда обречен самой историей. Немцы, конечно, поступили неглупо, провозгласив Ингрию отдельным государством. Надеялись, что даже в случае поражения сумеют удержаться здесь. Однако не учли, что на дворе уже двадцатый век. Скоро над Петербургом будет развеваться красное знамя. Но сначала надо, чтобы немцы помогли нам покончить с кликой буржуазных правителей Северороссии.

— Бросьте вы этой ерундой заниматься, — пробурчал Санин, чокаясь с гостем и осушая рюмочку.

— Какая же это ерунда?! – вспылил Павел. — Речь идет о будущем государства.

— Ну, вот я вам и советую: бросьте, — настаивал Санин. — Вы затеяли слишком опасную игру. Увлекательно, конечно, только ведь зашибет.

— А я пришел вас на службу в полпредство звать, первым секретарем, — сказал Павел. — Подумайте: когда сюда придет советская власть, вы с полным правом сможете заявить о себе как о человеке, оказавшем нам неоценимую помощь. Дмитрий Андреевич, я убежден, что у вас большое будущее при советской власти. Такие люди, как вы, необходимы народному государству.

— Помилуйте, — махнул рукой Санин, — куда мне на старости лет? Заезжайте, выпьем, поговорим, всегда буду рад. Что же до политики — увольте. Не пойду и вам не советую.

Дата добавления: 2015-08-10