Теперь не до шуток

— Ладно, — Санин решительным движением засунул газету в карман, — нечего лясы точить. Газету изучили от корки до корки, из нее больше ничего не выжмешь. Здесь, на скамейке сидя, ничего больше не узнаем. Время уже к вечеру. Надо действовать, а то ночевать на улице останемся.

— Извините. — Алексей встрепенулся. — Что делать? Если мы действительно попали в другое время или в другой мир, нам надо как-то представиться… чтобы нас не приняли за сумасшедших.

— Ты что, серьезно думаешь, что мы попали в другой мир? — протянул Павел.

— Лично я допускаю любую версию, — бросил Санин. — Какими бы теориями мы ни были вооружены, лучшие советчики — это наши глаза и интуиция. Из всего, что я пока увидел, я еще не готов сформировать окончательную версию, благодаря которой мы могли бы вписаться в здешнюю действительность, но вступать в контакты с людьми нам придется. Помните главное: тот, кто больше слушает, тот больше узнает, а кто меньше болтает, меньше дает узнать о себе. Последнее, боюсь, нам тоже пригодится. Следуйте за мной, господа.

Он встал и решительным шагом направился к калитке. Студенты двинулись за ним. Когда они вошли, юноша и девушка, уже закончившие игру и присевшие на скамейку, поднялись им навстречу.

— Здравствуйте, господа, — поприветствовал их Санин. — Меня зовут Дмитрий Андреевич Санин, я с племянниками приехал навестить сводного брата, инженера Телегина. Не подскажете ли, где его дача?

Девушка прыснула. Юноша укоризненно посмотрел на нее, так что она покраснела и отвернулась, и проговорил:

— Извините, такой человек мне не знаком. С вашего позволения, я осведомлюсь у отца. Он лучше знает здешних дачников.

— Если это вас не затруднит, — галантно улыбнулся Санин.

Юноша поднялся на веранду, девушка последовала за ним. Санин переглянулся со спутниками. Через пару минут из домика вышел высокий худощавый мужчина с пышными усами, лет пятидесяти, одетый в светлый костюм старомодного кроя, с белой рубашкой и галстуком, и светлые туфли. Приблизился, коротко поклонился и представился:

— Инженер Карл Байер, к вашим услугам.

— Дмитрий Санин, историк, — кивнул в ответ Санин. — Не подскажете ли, где здесь дача инженера Телегина?

Байер нахмурился, потом отрицательно покачал головой:

— Увы, человек с такой фамилией мне неизвестен.

— Очень жаль, — вздохнул Санин, — приехал из Варшавы навестить сводного брата, а он, видите ли, на даче. Так вот, еще оказалось, что поселок мне неправильно назвали. Ведь это Строганово, я правильно приехал?

— Господь с вами, — замахал руками инженер, — Строганово — совсем в другую сторону, на юг. Вы в поселке Хиттало.

— Ах, как жаль, — всплеснул руками Санин, — Что же, придется нам возвращаться на станцию.

— Увы, — вздохнул Байер, — но последний поезд ушел больше часа назад. Раз уж случай привел вас ко мне, переночуйте здесь, а утром отправитесь в Петербург. Я провожу вас до станции.

— Мне, право же, неудобно вас стеснять, — изобразил смущение Санин.

— Полноте, — махнул рукой инженер и, повернувшись в сторону дома, крикнул: — Маняша, душечка, к ужину изволь еще три прибора, у нас гости.

* * *

Байер провел их на веранду, своими размерами превышавшую веранду Санина раза в три, но так же обставленную в соответствии со вкусами начала двадцатого века. Там их встретила худощавая женщина, одетая в платье, скроенное по моде того же времени. Санин, очевидно чувствуя себя в своей тарелке, поклонился и поцеловал руку:

— Дмитрий Санин, историк. Чрезвычайно польщен…

— Этот человек приехал навестить своего брата, но ошибся поездом, — объяснил Байер. — Я предложил ему провести ночь в нашем доме.

— Ну, разумеется, — улыбнулась женщина. — Очень приятно, Марта Байер. Добро пожаловать.

Слегка смутившись, Алексей и Павел кивнули и представились. На веранде повисла неловкая тишина.

— А далеко ли отсюда до границы, позвольте узнать?

— По этой ветке вы до границы княжества Финляндского не доедете, — произнес Байер. — Она проходит более чем в ста километрах отсюда, за Выборгом и Приозерском. Что же мы стоим? Прошу вас к столу.

Когда все расселись, появились давешние юноша и девушка. Полноватая женщина средних лет, в традиционном костюме горничной, принялась накрывать на стол. Алексей отметил про себя, что положенный перед ним массивный столовый прибор сделан из серебра.

— Тяжел ли был путь из Варшавы? — осведомился Байер.

— Для меня — нисколько, — хмыкнул Санин, — Я, знаете ли, старый путешественник. Приехал юношам Петербург показать. А вы, позвольте узнать, коренной петербуржец?

— О да, — протянул инженер. — Мои предки приехали в Санкт-Петербург еще в шестнадцатом веке.

Перехватив встревоженный взгляд Алексея, Санин еле заметно покачал головой, давая понять, что эмоциональные реакции здесь неуместны, и быстро перевел разговор на превратности климата.

* * *

Когда после ужина хозяева показали две отведенные для гостей комнаты — одну для студентов, другую для профессора — на втором этаже огромного дачного дома и вежливо пожелали им спокойной ночи, Санин тут же зашел к своим спутникам и, усевшись на стул, негромко произнес:

— Ну, какие мнения?

— Голова идет кругом, — выпалил Алексей. — Я не могу поверить: мы что, действительно переместились во времени? Да только ли во времени? Как можно было переехать в Петербург в шестнадцатом веке?

— Может, он путает Петербург и Ингерманландию[1]? – предположил Павел.

— В нашем мире в Ингерманландии жило очень немного людей, — покачал головой Санин, — и те, кто не относился к исконно местному населению, в основном шведы, покинули эту землю в начале восемнадцатого века. Здесь все другое. Есть и еще один сюрприз. В четырнадцатом году в нашем мире здесь было княжество Финляндское, государство, входящее в состав Российской империи, но со своей валютой и границей. Есть версия, что русские цари держали его на тот случай, если будут свергнуты своими придворными. Тогда бы они могли бежать туда и править, как в обычном европейском государстве. По-другому, честно говоря, объяснить те уникальные привилегии, которыми пользовалась Финляндия, я не могу. Но не о том речь. Важно, что здесь ходит российский рубль, такой же, как до революции в нашем мире, — я видел, как Байер давал деньги горничной, — и никакая граница не отделяет нас от Петербурга. Карельский перешеек принадлежит здесь Петербургской губернии. Сильно подозреваю, что это связано как раз с существованием той загадочной Северороссии.

— Так вы все же считаете, что мы попали в другой мир? — изумленно проговорил Павел.

— Что же, — откашлялся Санин, — давайте анализировать. Уж не знаю, какими путями мы сюда попали, но, думаю, стоит исходить из того, судари мои, что мы в другом времени. Слишком масштабная декорация для обычной шутки. Найти старый паровоз с вагонами еще можно, но вот снести один из железнодорожных путей, срыть насыпь и засадить ее лесом, убрать электропровода, разрушить дачу и за час возвести на ее месте новую, нанять такое количество весьма профессиональных актеров и найти костюмы для них… Не многовато ли, чтобы просто посмеяться? Если даже допустить безумную мысль, что это какой-то новый русский разыгрывает своего приятеля, то такие представления обычно проходят под контролем и нас с вами, как нежеланных гостей, быстро бы попросили удалиться. А предположить, что разыгрывают нас… Право, у меня нет такой мании величия. Так что версию розыгрыша отметаем. Газета позволяет нам определить время. Придется смириться и действовать исходя из реалий именно этой эпохи. Пункт второй: похоже, что переместились мы не только во времени. Судя по всему, в этом мире события идут аналогично событиям нашего мира, но все же по-иному. В частности, до тысяча семьсот сорок первого года существовала некая Северороссия, достаточно влиятельная, раз России пришлось вступать с ней в унию. Если бы это было государство незначительное, его бы просто аннексировали, не поперхнувшись. Но сейчас унии нет, а есть империя. Деньги — такие же, как были у нас перед революцией. Когда произошли все эти изменения и почему, надо еще выяснить.

— Хорошо, что еще? — спросил Алексей.

— Все, — улыбнулся Санин. — Остальное нам еще предстоит выяснить. Сделать это нужно быстро и не вызывая подозрений. А еще надо подумать, други мои, как нам здесь обустроиться. Вы, по здешним меркам, выпускники гимназии. Кстати, советую побыстрее изучить здешнюю грамматику, а то мы с вами, по местным меркам, люди предельно безграмотные. Я сам весьма смутно представляю себе, где применять какое «и», где «ять», а где «е».

— Дмитрий Андреевич, — с надеждой произнес Алексей, — а может, у нас еще получится вернуться? Что, если еще разок пройти по тому месту? Ну да, мы там уже два раза проходили… А если время выбрать? Давайте все же попытаемся. Шутки какие-то уж больно неприятные и непонятные. Хотел бы я знать чьи.

— Боюсь, что знаю, — нахмурился Санин. — Ладно, други мои, обсуждения пока закончим. Наблюдать, анализировать, думать. Сейчас нужно понять, что происходит вокруг и как нам себя вести. А теперь всем спать.

Он поднялся и направился к выходу.

— А все же, почему из Варшавы? — спросил вдогонку Алексей.

— Все очень просто, — задержался Санин. — Если события пойдут без серьезных отклонений, то скоро Варшава окажется прифронтовым городом, потом будет оккупирована немцами. Уйдут они оттуда только после поражения в восемнадцатом году, передав власть уже польскому правительству, так что проверить все, что мы сейчас наговорим, будет очень проблематично. Ладно, спокойной ночи. Да, прежде чем ложиться, запрячьте поглубже все, что не соответствует… началу двадцатого века.

* * *

Ночь, однако, оказалась не слишком спокойной для Павла и Алексея. Оба ворочались и не могли сомкнуть глаз, переживая события прошедшего дня. Случившееся с ними казалось невозможным, невероятным, немыслимым… но это была та реальность, которая окружала их отныне. Достаточно было подойти к окну и выглянуть на улицу или спуститься на первый этаж (что оба неоднократно делали), чтобы убедиться в этом. Оба заснули далеко за полночь.

Утром разбудил их Санин. Первым делом оба студента бросились к окну в надежде увидеть там типичный дачный пейзаж начала двадцать первого века. Но их ждало разочарование. Прямо под их окнами на качелях раскачивалась дочь инженера Байера в своем легком платьице и шляпке с широкими полями. Спустившись вниз, они умылись и позавтракали овсяной кашей вместе с семейством Байеров, после чего Карл Байер предложил проводить гостей до поезда. Юноши переглянулись, соображая, что делать дальше. Обоим стало ясно, что поехать по железной дороге они могут, только заплатив за билет местными деньгами, которых у них не было.

Поблагодарив гостеприимного хозяина, Санин как ни в чем не бывало принялся собираться и тут же «обнаружил», что его бумажник куда-то пропал. Следующий час прошел в поисках бумажника по всему дому и участку, после чего всем «стало ясно», что незадачливый историк потерял его в поезде или в блужданиях по дачному поселку. К удивлению Алексея, инженер Байер, расстроившись так, словно это он потерял деньги, тут же вручил Санину пятьдесят рублей ассигнациями, заверив, что готов ждать возврата долга столько, сколько будет нужно, потому что порядочные люди должны помогать друг другу.

Почему-то именно в этот момент Алексей с особой четкостью осознал, что происходит нечто действительно серьезное. До сих пор весь этот антураж столетней давности — костюмы, паровозы, обороты речи — казался ему бутафорией, театральщиной, которая вот-вот кончится, актеры снимут маски и все будет как прежде. Но теперь он увидел человека, без всякой наигранности поступающего так, как поступать в мире Алексея было невозможно по определению. И тогда студент по-настоящему испугался. В голове пронеслась детская мысль, что-то вроде: «Мама, я хочу домой!». Но этот чудной и чуждый мир от этого не заколебался и не исчез, а, напротив, продолжал стоять так же незыблемо. Так же нежный ветерок колыхал листву деревьев, то же солнце освещало уютный домик инженера Байера.

В сопровождении семейства Байеров пришельцы из двадцать первого века двинулись на станцию. Следуя совету Дмитрия Андреевича, студенты старались как можно меньше общаться с окружающими, внимательно наблюдать и запоминать все, что происходит вокруг. В глубине души оба надеялись, что вот-вот мелькнет какая-то деталь, которая позволит им рассмеяться и закричать: «Обманули!». Появится ли у кого-то в руках транзисторный приемник, проедет ли по дороге «Лада» десятой модели, пролетит ли в небе реактивный самолет. Но ничто не давало повода усомниться в том, что они находятся в начале двадцатого века. Одежда, чернильницы и ручки со старомодными перьями, мебель на даче Байеров, костюмы встречных дачников — все будто назло говорило: «Вы попали в другое время, в другой мир, ребята».

На станции, не принимая никаких возражений, инженер купил своим гостям билеты до Петербурга, в вагон второго класса. Через четверть часа к перрону подкатил уже знакомый невольным путешественникам во времени поезд, на котором они и отправились в пока неведомый им Петербург этого мира. Разместившись в купе на деревянных полках, они с интересом рассматривали попутчиков. Теперь их уже интересовали не столько одежда или мелкие предметы быта, сколько то, как держались окружающие их люди. Выглядывая в окно вагона, они с удивлением обнаружили, что здесь нет той суетности и нервозности, к которым они привыкли в своем мире. Только люди низших сословий, крестьяне и ремесленники в вагонах третьего класса, еще как-то напоминали типичных пассажиров российских электричек начала двадцать первого века. Остальные же выглядели куда как более преисполненными чувства собственного достоинства, покоя и уверенности в завтрашнем дне, чем их далекие потомки. Это касалось даже степенного кондуктора (он шествовал по вагонам точно фабрикант, который осматривает свою собственность) и неизменных жандармов на платформах.

На протяжении всей дороги путешественники хранили молчание, лишь изучая обстановку и людей. Стук колес и периодические свистки паровоза убаюкивали, хотя на душе у Павла и Алексея было неуютно. Пугала окутавшая их неизвестность. Один Санин, казалось, был невозмутим и даже, как предпо ложил Алексей, чувствовал себя значительно комфортнее, чем в их мире.

Примерно через час после отправления поезд прибыл на Финляндский вокзал Санкт-Петербурга… здешнего Петербурга. С первых же минут пребывания в городе они поняли, что он очень сильно отличается от знакомого им. Естественно, что Финляндский вокзал отличался от известного им, построенного в семидесятые годы. Но сразу стало ясно, что располагается он в другом месте. Невы в пределах видимости не обнаружилось. К вокзалу подступали дома типичной европейской застройки конца девятнадцатого века. Кварталы заводских корпусов и рабочих домиков уходили на север, улицы с более затейливо украшенными доходными домами убегали на юг. Первое, что сделал Санин, покинув вокзал, — осведомился у городового, где можно снять недорогие меблированные комнаты. Оказалось, что нужный им дом находится прямо напротив вокзала. Им досталась узкая, обставленная незатейливой мебелью, включавшей три железные кровати, комната привокзальной гостиницы. На большее со скудными деньгами, имевшимися в их распоряжении, они рассчитывать не могли.

Сняв комнату, Санин предложил первую «экскурсию» по городу, и они направились туда, где, по их мнению, должен был располагаться центр. Пройдя около двадцати минут в южном направлении, путники с удивлением остановились перед воротами в мощной крепостной стене, сложенной по всем правилам европейского средневекового фортификационного искусства. Осмотрев это несколько нетипичное, с их точки зрения, для Петербурга сооружение, они прошли через ворота, ступая по мощенной булыжником мостовой, и попали в типичный европейский город.

Рига или Таллинн, как констатировал Санин, немало поездивший в свое время по городам советской Прибалтики. Но это не была ни Рига, ни Таллинн, это был Петербург здешнего мира. По улицам ходили люди самого разного возраста, социального положения и рода занятий. Офицеры, солдаты и матросы в дореволюционной русской военной форме, состоятельные горожане в костюмах и платьях начала двадцатого века, рабочие в сапогах, косоворотках и картузах. Со звоном и грохотом по узким средневековым улочкам проносились дореволюционные трамваи, набитые людьми, мчались извозчики-лихачи, проехало несколько ломовых повозок и даже грузовиков и легковых автомобилей, показавшихся Санину со спутниками ожившими мастодонтами. Бросилось им в глаза и то, что многие вывески на магазинах, салонах и ателье были на немецком и русском языках.

Когда они миновали уже третью крепостную стену и вошли в город, застроенный в стиле раннего средневековья, Санин пробурчал себе под нос:

— Строили немцы, и не позже четырнадцатого века.

— Интересно еще, где строили, — отозвался Алексей.

Это была правда, сориентироваться им так и не удалось. За все время прогулки они пересекли только одну речку и никак не могли определить, где находятся.

— Стоп, — произнес вдруг Санин, останавливаясь перед новыми воротами в городской стене. — Это мы уже идем из центра, а мне бы хотелось еще здесь освоиться. — Он повернулся к проходившему мимо господину в темном костюме и котелке и спросил: — Простите, не подскажете ли, как пройти к Неве.

— Вам туда, извольте, — махнул рукой на запад господин, приподнимая котелок и вежливо улыбаясь.

— Благодарю, — кивнул Санин, затем повернулся к спутникам: — Ну хоть Нева в этом Петербурге есть, уже приятно.

Они снова двинулись по узким улочкам средневекового города и через несколько минут вышли к огромному готическому собору, устремившему к небу два шпиля с крестами. По размерам собор ничуть не уступал кельнскому.

— Простите, — обратился Санин к стоящему тут же городовому, — когда построен этот собор?

— Начали строить еще при ордене, — сообщил тот, — а закончили при государе Александре Первом, в ознаменование победы русского, германского и британского оружия над Наполеоном.

— Благодарю, — кивнул Санин, подавая городовому мелкую монету, и пробурчал себе под нос, когда тот отошел: — Становится все интереснее.

Они пошли дальше и примерно через четверть часа очутились перед мощным тевтонским замком, нависшим над свинцовыми невскими водами. С правой стороны замок омывался какой-то речкой. Слева через Неву был переброшен мост. А на том берегу…

На том берегу они впервые увидели здания, похожие на те, что стояли в знакомом им Петербурге: Зимний дворец, Адмиралтейство, Мраморный дворец; вдали возносился купол Исаакиевского собора. На расстоянии полутора-двух километров справа и слева виднелись еще два больших моста через Неву. По ним двигались трамваи и пролетки.

— Очень интересно, — пробормотал Санин.

— Ничего не понимаю, — буркнул Алексей. — Что происходит?

— А это, судари мои, нам еще выяснять и выяснять, — отозвался Санин. — Пока ясно только то, что здесь Петербург начали строить еще в Средние века и занимались этим рыцари одного из западноевропейских орденов…

— Тевтонского? — предположил Павел.

— Стоп, коллега, — прервал его Санин, — мы с вами исследователи и имеем право опираться только на факты. Скажите спасибо, что мы попали не в средневековье, когда каждый неверный шаг мог бы стоить нам голов. Здесь пока времена поспокойнее, погуманнее… но все равно, ни в сумасшедший дом, ни в контрразведку лично мне бы не хотелось. Фактов у нас слишком мало, делать выводы слишком рано. Но я уже понял следующее. Здешний Петербург заложен в Средние века. До восемнадцатого века это была столица отдельного государства с монархической формой правления. Пока все. Сейчас уже поздно, посему возвращаемся в гостиницу, ужинаем, поскольку на обед в центре города у нас, полагаю, денег недостаточно. А завтра — снова сбор информации.

— А где мы вообще? — недоуменно произнес Алексей. — Не могу сориентироваться.

— Здесь все просто, — ответил Санин. — Тут, где мы стоим, в нашем мире был шведский город Ниен и крепость Ниеншанц. А в наше время на этом месте располагается Большеохтинский мост. Кажется, те, кто закладывал здесь город, куда лучше умели выбирать места для градостроительства. В отличие от дельты, наводнения здесь гораздо менее опасны.

* * *

На следующий день после завтрака, состоявшего из каши и горячего чая, которые им подали в трактирчике на первом этаже гостиницы, Санин выдал Алексею и Павлу по рублю и скомандовал:

— Расстаемся до вечера. Если каждый пойдет своим путем, узнаем втрое больше, чем если ходить скопом. Задача на сегодня: собрать максимум информации и по возможности найти себе занятие и способ хотя бы как-то прокормиться в этом мире. Общую легенду поддерживаем ту же, что и в первый день. Меньше болтать, больше слушать, дурацких вопросов, которые могут вызвать подозрения у окружающих, не задавать, денег зря не тратить. Все, по коням.

— Так что делать-то? — растерянно спросил Алексей.

— А это вам, сударь, решать, — смягчился Санин. — Запомните только: чем быстрее каждый научится действовать в этом мире самостоятельно, тем больше шансов выжить у нас всех.

— Вы прямо как полковник перед строем, — улыбнулся Павел.

— Всякое было, — неопределенно отозвался Санин, поднимаясь и всем видом давая понять, что разговор окончен.

* * *

Через одиннадцать часов, когда летнее солнце уже низко склонилось к горизонту, Алексей, с трудом переставляя натруженные за день ноги, приблизился по коридору к комнате, толкнул дверь и вошел. Санин и Павел уже были там, и, сидя на кроватях, вели негромкий разговор.

— Ну вот и мичман Панин, — широко улыбнулся Санин, — а то уж полночь близится. Присаживайтесь, граф, рассказывайте.

— А вы что узнали? — устало произнес Алексей, опускаясь на кровать.

— Вот вас и ждем-с, чтобы впечатлениями обменяться, — ухмыльнулся Санин. — Ну-с, излагайте.

— Я, значит, по городу ходил, — начал Алексей. — В общем, Петербург — это столица Российской империи. Император — Николай Второй. Тот же самый, портреты я видел. На левом берегу — город восемнадцатого века. Эрмитаж, Адмиралтейство, Исаакий, все как у нас. Есть даже Невский проспект — идет от Адмиралтейства к Николаевскому, сиречь Московскому, вокзалу. Все то же, только островов меньше. Западная окраина города заканчивается у Фонтанки, но это уже рабочая слобода. Дельта абсолютно не обжита. До восемнадцатого века люди селились в основном на правом берегу. Здесь есть университет. Как оказалось, город заложили немецкие рыцари еще в тринадцатом веке, отвоевав эти земли у Новгорода. Тот замок, на берегу, — бывшая резиденция гроссмейстера. Сейчас там тюрьма, полный аналог нашей Петропавловской крепости. Мостов через Неву пять. Вокзалов пять, как и у нас: Финляндский, Николаевский, Варшавский, Балтийский и Витебский.

— В Петербурге перед Первой мировой войной был еще шестой, Сестрорецкий вокзал, — заметил Санин. — Позже его демонтировали. Это все?

— Больше пока ничего не удалось узнать без расспросов, — пожал плечами Алексей. — Ах да, все говорят, что со дня на день будет объявлена мобилизация в ответ на ультиматум, объявленный Австрией Сербии. Кое-где уже открылись пункты для записи добровольцев.

— И что? — склонил голову набок Павел.

— Я записался на флот, добровольцем, — почему-то глядя в пол, произнес Алексей.

— Ты — что?! – подскочил как ужаленный Павел. — Ты — на войну?! Дурак!

Алексей сидел молча.

— Спокойно, — произнес Санин. — Ваш доклад принят, граф. Теперь вы, Павел.

Павел безнадежно махнул рукой в сторону Алексея, опустился на кровать и рассказал:

— Я тоже гулял по городу. Общее впечатление такое, что этот Питер более многонационален, чем в нашем мире. Здесь живет очень много немцев, еще потомков тех, кто переселился сюда с орденом. Так мне сказал один лавочник. Много финнов. Я послушал разговоры на улицах. Как ни странно, перспектива войны с Германией не сильно шокирует даже здешних немцев. Все уверены в том, что война будет короткой и после победы Россия выйдет на Балканы и присоединит Константинополь, то есть Стамбул[2]. Имперское мышление преобладает даже среди рабочих. Заводов здесь много. Все окраины в различных промышленных предприятиях.

— Вот, господа, — произнес Санин. — Любуйтесь тем, как творится история. Готовится всемирная бойня, а куча недоумков в Петербурге, Берлине, Вене, Париже и Лондоне орут во все горло и радуются, что их сейчас погонят на убой. Потом устанут сами от себя и пойдут свергать правителей, вменив им в вину их грехи и свои собственные. Павел, у вас все?

— Еще я устроился учеником в депо Финляндского вокзала. Двадцать рублей в месяц, — буркнул Павел.

— Хорошо, — кивнул Санин, обводя спутников взглядом. — А я, знаете ли, весь день в библиотеке провел и вот что выяснил…

При этих словах оба студента понурились. Простая идея посетить библиотеку почему-то не пришла в голову ни одному из них, о чем теперь приходилось только сожалеть. Санин же невозмутимо продолжил:

— Этот мир развивался строго аналогично нашему до тринадцатого века. В сороковых же годах этого столетия на Псковских и Новгородских землях возникла усобица. Часть бояр желала создания самостоятельных государств, ориентации на Западную Европу и превращения Новгорода и Пскова в ганзейские города. Другая часть делала ставку на патронаж приснопамятного Александра Невского и союз с татарами. В принципе, ничего нового здесь нет. У нас было то же, но победила партия Невского. А вот здесь Александр Невский подозрительно удачно для западников скончался в тысяча двести сорок первом году. Похоже, отравили. Дальше, центром прозападной партии становится Псков, центром партии восточной — Новгород. Очень скоро в войну вмешиваются немцы. Тевтонский орден. Они выступают на стороне Пскова, разбивают новгородскую рать и с согласия псковитян отторгают земли вокруг Невы и называют их Ингерманландией. Потом, в тысяча двести сорок третьем, они вместе с псковитянами берут Новгород. Новгород и Псков становятся независимыми государствами, но через два года вынуждены принять протекторат ордена. Чтобы упрочить свое положение в этих землях, в тысяча двести сорок седьмом году немцы закладывают Петербург как крепость, запирающую водный путь на Балтику и в Европу, и как торговый город. В тысяча двести пятьдесят шестом году Тевтонский орден раскалывается. В нашем мире всего лишь был переворот со свержением гроссмейстера, решившего перейти от союза с императором Священной Римской империи к союзу с римскими папами, а здесь этот гроссмейстер бежал в Петербург и объявил о создании Ингерманландского ордена. Ордену удалось выжить и даже расшириться. В тысяча двести шестьдесят девятом году рыцари пытались покорить оставшуюся Русь, но были разбиты объединенным русско-татарским войском в битве при Торжке. Таким образом, на территории известной нам западной части Ленинградской области возникло орденское государство, распространившее протекторат, да и фактически управлявшее на Новгородских и Псковских землях. Оно успешно просуществовало более ста лет, но в тысяча триста семьдесят пятом году великий инквизитор, заручившись буллой антипапы Климента Четвертого, провозгласил себя королем Ингерманландии Иоахимом Первым и постарался свергнуть гроссмейстера. Возникла усобица, в которой, как обычно, проиграли оба. Ослаблением немцев воспользовался некий князь Андрей, предводитель русской повстанческой армии, сумевшей захватить власть в Ингрии, а потом и создать единое государство Северороссию, Ингрию, Новгород и Псков. Кто был этот Андрей, мне выяснить не удалось. Старые летописи выводят какую-то хитрую генеалогию от Рюрика через князя Глеба. Приятно же иметь святого в предках! Современные историки полагают, что он был младшим братом Дмитрия Донского. Думаю, это тоже утка, чтобы оправдать последующее объединение. Скорее всего, до правды уже не докопаться. Не суть. Важно то, что этому Андрею удалось создать на Северо-Западе Руси вполне западное государство, с серьезной армией, внушительным флотом, торговым и военным, с думой, обладающей законодательными правами, и с очень передовым на тот момент гражданским законодательством. Кстати, здешний уровень веротерпимости на тот момент тоже впечатляет. Когда началась реформация, сюда в больших количествах переселились протестанты из тех стран, где победили католики, и католики из протестантских стран.

Это очень усилило Северороссию. Местный университет славился по всей Европе уже в пятнадцатом веке. Это государство успешно развивалось в статусе великого княжества аж до шестидесятых годов шестнадцатого века. К этому моменту Северороссия отвоевала у Швеции всю Южную Финляндию и в ходе Ливонской войны, в которой она выступала вместе с Московией, присоединила Эстонию. Но потом возникла смута. Очередной князь, именем Василий, занявший престол после очень подозрительных убийств великого князя Николая и его сына, объявил себя царем и принялся путем репрессий устанавливать абсолютную власть. Действовал он полностью в русле политики Ивана Грозного и, похоже, был его марионеткой. Против этого выступила армия, воевавшая с Литвой на территории Латвии. Главнокомандующий этой армии и глава заговора фельдмаршал Вайсберг разбил царя Василия в битве при Кингисеппе. Естественно, возник вопрос о престолонаследии. Тогда Североросская дума провозгласила Северороссию королевством и пригласила на трон одного из представителей дома Стюартов, Карла Стюарта. Очень удачный ход, если учитывать последующие события. Иван Грозный, конечно, поддержал своего ставленника. Возникла затяжная война, гражданская для Северороссии, где на стороне Василия были еще Московия и Швеция, а на стороне дома Стюартов — Речь Посполитая и Англия. Потеряв все приобретения в Финляндии, дом Стюартов укоренился в Северороссии. Правда, в ходе военных действий Иван Грозный истребил население Новгорода, почти повторив ту резню, что была в нашем мире. В общем, эта война быстро стала частью Ливонской войны, что была и в нашем мире. Здесь, как и у нас, она охватила почти весь север и северо-восток Европы и закончилась с приходом к власти в Москве Бориса Годунова. К чести северороссов должен сказать, что они не воспользовались смутным временем для захвата территории Московии или ее грабежа, а продолжили войну со шведами за Финляндию. Был интересный момент: когда московские бояре пригласили североросского наследника на престол в Москву, тогдашний король Северороссии Алексей ответил, подобно нашим полякам, что не отдаст наследника в страну, где своих правителей предают, как предали Годунова, Лжедмитрия и Шуйского. Вообще, похоже, основные интересы Северороссии в семнадцатом веке лежали в Европе, где они в союзе с Речью Посполитой воевали со Швецией. С переменным успехом, впрочем. Судя по всему, на тот момент это была обычная европейская держава. Ситуацию переломило вступление в Северную войну России во главе с Петром Первым.

Вообще, все, что не касается Северороссии и соседних с ней стран, шло до скучного в соответствии с нашим вариантом истории. Так вот, в тысяча семьсот двадцать первом году эти три державы нанесли Швеции сокрушительное поражение. Речь Посполитая очистила свою территорию от шведских войск. Северороссия заполучила всю Финляндию. А вот Россия получила выход к морю через Латвию и… не поверите. Петр Первый сделал своей столицей Ригу. Впрочем, полагаю, это спасло немало жизней, если вспомнить, сколько народу в нашем мире погибло на строительстве Петербурга. Как и у нас, Петр помер в тысяча семьсот двадцать пятом. Но здесь он успел выдать свою дочь Елизавету за наследника северорусского престола. Это и создало почву для дальнейшей интриги. Когда в тысяча семьсот сорок первом году в результате очередного дворцового переворота был свергнут малолетний царь Иоанн, а с ним и власть Бирона, именно Елизавета оказалась самым вероятным наследником. Но она к тому моменту была вдовствующей королевой Северороссии. Последовала длинная цепь переговоров и интриг, в ходе которых Россия и Северороссия вступили в унию.

Как им удалось объединиться, ума не приложу. В России был крепостной строй, Северороссия крепостничества и не ведала. Россия была абсолютной монархией, Северороссия — конституционной, где пять составляющих ее земель: Ингрия, Псков, Новгород, Эстония и Финляндия — имели большие возможности в самоуправлении. Но с тех пор, начиная с Елизаветы, самодержцы российские стали именоваться императорами Всероссийскими, королями Североросскими. При этом где-нибудь в Торжке они могли казнить и миловать по своему усмотрению, а уже в Старой Русе приговоры выносил только независимый земский суд. Столицей унии, как вы уже узнали сами, стал Петербург. Далее внешняя политика империи складывалась по нашему варианту истории. Столицу, кстати, из Риги в Москву вернул еще Петр Второй. Так что в унии официально было две столицы. С подобным положением дел одним ударом покончил Николай Первый. Отметив столетие унии в тысяча восемьсот сорок первом году, он своим указом ввел королевство Североросское в состав Российской империи. Все права самоуправления земель были уничтожены, дума распущена; столицей империи, впрочем, был провозглашен Петербург. Наверное, Николаю не хотелось переезжать. Все царские резиденции, между прочим, здесь в наличии, включая Петергоф, Павловск, Царское Село и Ораниенбаум. А вот Гатчина построена еще гроссмейстерами Ингерманландского ордена. Интересно будет на нее посмотреть. Разумеется, после этого были восстания, возникло множество тайных обществ. Большей частью они боролись за независимость Северороссии, безуспешно, впрочем.

В тысяча восемьсот сорок восьмом году по всем североросским землям прокатилось мощное восстание, жестоко подавленное властями. Уже в тысяча восемьсот шестьдесят втором году Александр Второй возвратил многие права самоуправления землям, но вернуться к унии так и не решился. Как я понял, партия североросского сопротивления здесь не менее сильна, чем польского. Похоже, действуют они совместно. Кстати, за счет того, что в Северороссии не было крепостничества и действовали более либеральные законы, здесь очень быстро развивались промышленность и торговля. Сейчас это самый развитый экономически регион империи. Находится примерно на уровне Германии по среднедушевым показателям, хотя население здесь пятнадцать миллионов. Ну а все остальное, включая турецкие войны, дуэль Пушкина и Цусиму, вполне соответствует нашему варианту развития. Есть, конечно, еще вопросы, на которые стоит найти ответы. Это я и собираюсь сделать в ближайшее время, благо устроился на работу в библиотеку университета.

В комнате воцарилось молчание. Наконец Алексей произнес:

— Значит, история все-таки нивелирует колебания и возвращается на магистральный путь развития.

— Не уверен, — покачал головой Санин. — Сто тридцать орденских лет, триста шестьдесят лет независимой Северороссии и еще сто лет в унии даром пройти не могли.

— Да, — вдруг воспрял духом Павел, — в двадцатом веке все может сложиться по-иному.

— Уж я постараюсь, — тихо процедил Алексей.

Санин обвел их печальным взглядом.

* * *

Алексей, уже в форме курсанта мичманской школы, сидел в гостиной двухкомнатной квартирки Санина на Привокзальной улице. Профессор снял ее через день после того, как начал работать в библиотеке университета. Невзрачный доходный дом, темная, редко убираемая лестница. Павел не переехал к нему, а поселился в рабочем бараке, в комнате, которую предоставило ему депо. Алексей прожил две недели с профессором, но теперь, когда война была объявлена, а на призывном участке сообщили, что, несмотря на утрату документов об окончании гимназии, принято решение послать его в школу мичманов в Хельсинки[3], он готовился к отъезду.

— Уж, извините, — протянул Санин, — на вокзал вас проводить не смогу. Работа. Решились, стало быть. Не страшно? Вы ведь знаете, что предстоит. Война — вещь жестокая, а дальше… Офицеру в семнадцатом тяжеловато придется.

— Решился, — кивнул Алексей. — Вот, чтобы не было ни расстрелов, ни позорного поражения, я и иду туда.

— Вы что же, надеетесь изменить ход истории? — поднял брови Санин.

— Надеюсь, — признался Алексей. — Потому и пошел в армию, что, с моей точки зрения, так будет проще добиться тех целей, которые я себе поставил. Вы ведь знаете, настанет время, когда все будет решать «товарищ Маузер».

— Знаю, — нахмурился Санин. — И каким же образом вы намерены вмешаться в историю?

— Я хочу не допустить коммунизма вообще, — отчеканил Алексей. — Это позволит сохранить множество жизней, особенно здесь, в России. Цивилизация в двадцатом веке будет развиваться свободней, богаче, правильнее.

— Кто знает, как правильно? — вздохнул Санин. — Уж не вы ли, восемнадцатилетний наивный юноша?

— Я знаю, как не надо, — жестко произнес Алексей. — Я знаю, что не надо пускать миллионы в расход и загонять в ГУЛАГ. Я знаю, что люди должны жить свободно, а не под гнетом коммунистической идеологии. Я постараюсь добиться всего этого. Я никогда и никому не буду навязывать своих взглядов, я лишь буду защищать мир от тех, кто навязывает свои.

— Цели, конечно, благородные, — кивнул Санин, — но, стремясь изменить историю, вы берете на себя тяжкий груз ответственности. Кроме того, так или иначе вам придется убивать, и убивать много. Вы готовы к этому?

— Возможно, мне придется убить десяток, чтобы жили тысячи, — отозвался Алексей.

— В таких вопросах, боюсь, арифметика не работает, — покачал головой Санин. — Вы действительно считаете, что можете решать, кому стоит жить, а кому — нет?

— Но я же буду убивать только тех, кто попытается организовать красный террор, — с напором произнес Алексей. — Я не собираюсь ни производить массовые расстрелы, ни поддерживать диктат. Они будут пытаться сделать это, а я постараюсь предотвратить… Их не так много.

— Если уж вы решили поворачивать историю народов, десятками жизней не ограничитесь, — вздохнул Санин. — Будут и безвинные жертвы. И именно вы окажетесь человеком, несущим ответственность за них. Кроме того, запомните одну вещь. Если вы попытаетесь бороться против чего-то, не предлагая альтернативной конструктивной программы, то обязательно придете к негативным последствиям. Сражаясь с красными чудовищами, вы можете превратиться в чудовище белое, столь же кровавое и ужасное. Ладно, надеюсь, вы все-таки сориентируетесь в этом безумном мире. Насчет необходимости хранить в тайне наши знания мы с вами уже говорили. Надеюсь, что и вы, и Павел вполне осознали: первое — не навреди, и только второе — сделай лучше. Берегите себя. Надеюсь, у нас еще будут возможности поговорить на эту тему. Главное, чтобы вашу юношескую горячность не использовали нечистоплотные люди.

* * *

Алексей и Павел стояли на перроне Финляндского вокзала. Павел уже был одет по местной моде: в косоворотку, широкие штаны и сапоги. Он отпросился из депо всего на час, чтобы проводить друга, однако периодически поглядывал на вокзальные часы, опасаясь опоздать. Вокруг царила обычная вокзальная суета. Пробегали спешащие на поезд в Хельсинки крестьяне и рабочие. Они направлялись к вагонам третьего класса. Быстрыми шагами проходили разночинцы, младшие офицеры, интеллигенты и купчики средней руки. Их ожидали более комфортные вагоны второго класса. Около вагона первого класса в непринужденных позах стояли и беседовали штатский в дорогом костюме, с брильянтовыми запонками на манжетах и тросточкой в руке, полковник артиллерии и дама в бархатном платье и широкополой шляпе, увенчанной бантами невероятных размеров.

— Значит, все же решил на войну, — произнес Павел. — Зря. Ты ведь знаешь, что самые главные события скоро начнутся в Петербурге.

— Да как тебе сказать, — протянул Алексей, оглядываясь по сторонам. — Образование получить все же хочется. Да и укрепиться в этом мире. А это лучший шанс сейчас, как говорят в шпионских романах, легализоваться.

— Ну, образование… — хмыкнул Павел. — Хотелось бы, но я за учебники засяду только после революции. Ты ведь знаешь, что я решил. Такой шанс упускать нельзя. Мы здесь можем изменить историю так, чтобы было меньше жертв, чтобы жизнь была счастливее. Я помогу нашим, чтобы коммунизм побыстрее победил во всем мире. Я думаю, для этого надо немногое, особенно с нашими знаниями. Тогда не будет многих жертв, войн, голода. Ведь все то, что ты говоришь о низком уровне жизни и жестком политическом контроле в Советском Союзе, было связано лишь с тем, что приходилось обороняться от враждебного буржуазного окружения. А если совершится всемирная революция… ну, не ухмыляйся ты. Почему я никак не могу объяснить тебе, что коммунизм — это действительно светлая идея, несущая счастье всему человечеству? Что все будут жить свободно, богато, счастливо. Надо только очистить место этому новому миру. Роды — это всегда кровь…

— Скажи только одно, — попросил Алексей, — ты все-таки считаешь допустимым с оружием в руках загонять людей в свой социалистический рай?

— Мы не загоняем! — воскликнул Павел. — Мы лишь ломаем сопротивление старого, отжившего, боремся с теми, кто хочет жить за счет других.

— Ладно, Пашка, — поморщился Алексей, — поговорим об этом еще, когда в отпуск приеду. До отправления поезда уже меньше десяти минут осталось. Давай хоть не идеологическим спором прощаться.

— Давай, — кивнул Павел. — Береги себя. Слушай, когда вернешься, может, все же на Вуоксу съездим, на пикник? Хоть и в этом мире. Дмитрия Андреевича с собой пригласим, девушек возьмем, шашлычок пожарим. Здесь шашлыка еще не знают!

— Хорошо, — улыбнулся Алексей, — шашлык — это здорово, особенно в твоей компании… и с девушками.

Они обнялись. Затем Алексей подхватил саквояж и заспешил к вагону второго класса. Найдя свое место, он обнаружил, что Павел стоит на перроне у его окна и машет рукой. Алексей тоже помахал ему. Раздался звон вокзального колокола. Паровоз свистнул, и поезд начал набирать скорость. Павел, широко улыбаясь, шел около вагона, пока не кончился перрон, потом еще раз помахал на прощание. Алексей, высунувшись из окна, отдал ему честь. «Хороший он парень, — подумал Алексей, — умный, добрый, надежный… только упертый в свой коммунизм.

Ничего, даст бог, еще образумится, когда увидит, во что это выливается. Тогда поговорим еще и, может, вместе многое сделаем».

Странная мысль пронзила его сознание. «Я больше не боюсь, — вдруг понял он. — Мне не страшно, что я в чужом мире, в чужом времени, без родителей, без большинства знакомых. И пропал этот страх в тот момент, когда я поставил себе цель. И я больше не чужой в этом мире. И Пашка больше не боится. Не боится после того, как начал работать в депо. Освоился? Нет, тоже поставил себе цель… И я знаю какую. Неужели мы обречены столкнуться с оружием в руках? Нет, этого не будет, не должно быть. Это неправильно».

Дата добавления: 2015-08-10