Ликвидація лагера 1 страница

Въ марте 1917 г. разошлась весть, что насъ отпустятъ домой. Вначале не верилосъ. Когда однако въ наши руки попалъ императорскій рескриптъ отъ 8 марта 1917 г., мы убедились, что желаніемъ Карла I. было освободить всехъ интернированныхъ, ибо самъ фактъ интернированія являлся безправіемъ, Въ виду этого было поручено исполнительнымъ властямъ въ спешномъ порядке разсмотреть все дела заключенныхъ и разбить ихъ на партіи. Началась лихорадочная работа, которая ознаменовалась окончательнымъ освобожденіемъ интеллигенціи въ день 30 апреля 1917 г. Мая 2 го и 3-го дня освобождено 800 крестьянъ, a остальныхъ определили на поселеніе по группамъ. Въ первую вошли принудительно конфинированные съ правомъ выбора места жительства; во вторую вошли конфинированные съ правомъ жительства за пределами Галичины, a въ третью конфинированные съ правомъ возвращенія въ Галичину. Затемъ поделили узниковъ на т. зв. „bemittelt” и „unbemittelt”, то есть со средствами и безъ средствъ. Последніе перевозились на казенный счетъ, но отпускались на волю во вторую очередь.

Я попалъ въ первую категорію. Избравъ местомъ жительства свой приходъ Угерцы, вернулся домой вместе съ прихожаниномъ Іосифомъ Устіановскимъ 10-го мая. Дома засталъ я жену съ одною дочерью въ матеріальной нужде. Остальные члены семьи бежали въ Россію. Весь живой и мертвый инвентарь разграблено въ мое отсутствіе, a зданіе, где помещалась читальня и кооперативъ уничтожено до основанія.

Сообщеніе Вас. Поворозника изъ с. Великая Березовица, Тернопольскаго у.

Путешествіе изъ Галичины въ Градцъ предполагалось въ пять сутокъ. За все время езды кормили трижды супомъ, a конвоировавшіе насъ львовскіе полицейскіе издевались надъ нами невероятнымъ образомъ. Изъ Градца проследовали въ Талергофъ, a затемъ обратно въ Градцъ для дознанія. Было насъ изъ Вел. Березовицы семь человекъ: Василій Поворозникъ, Николай Крупа, Петръ Украинецъ, Алексей Геремей, Іосифъ Грабовскій, Дмитрій Мушастый и Петръ Керничный.

Въ Градце просидели въ тюрьме девять месяцевъ. Спали на голомъ полу, въ холоде и грязи, имея только по одной паре белья, занимались все время истребленіемъ насекомыхъ. Обвинялись въ шпіонаже и измене.

После произведеннаго следствія и судебнаго оправданія, отправлено стариковъ Алексея Геремея, Іосифа Грабовскаго и Дмитрія Мушастаго въ Гминдъ, a ocтальныхъ на итальянскій фронтъ, где находились подъ строжайшимъ надзоромъ. Петръ Украинецъ потерялъ на позиціи правую руку, Петръ Керничный умеръ на военной службе въ Моравской Остраве, Димитрій Мушастый умеръ въ Гминде, a Николай Крупа умеръ дома. Остальные вернулись благополучно и живутъ до сихъ поръ.

Сообщеніе свящ. Ант. Бучко изъ с. Ладанцы, Перемышляаскаго у.

4-го сентября 1914 г. привезли въ Талергофъ 2000 узниковъ въ 92 вагонахъ. 13-го сентября переведено изъ нихъ въ военную тюрьму въ Градце (K. u. K. Garnisonsarrest in Graz, Paulustorg. 15), где прожили мы полъ года. Несколькократно водили подъ конвоемъ въ военный судъ передъ снемченнаго чеха, который, услышавъ о нашемъ русскомъ происхожденіи, бесился со злости, угрожая револьверомъ.

6-го марта 1915 г., изъ-за недостатка доказательствъ, пріостановлено следствіе, a 22-го марта, въ день паденія Перемышля, освобождено меня изъ тюрьмы съ определеніемъ на поселеніе въ стирійскомъ городке Гнасъ (старославян. Князь), Фельдбахскаго уезда, въ 7 km. отъ известнаго курорта Gleichenberg. Шестимесячное заключеніе въ сырыхъ казематахъ сильно подорвало мое здоровье и наделило ревматизмомъ.

Въ Гнасе началось новое страданіе. Ежедневная явка въ жандармское управленіе, ограниченіе свободы передвиженія до 7 km, въ окрестности, враждебное отношеніе местныхъ жителей немцевъ, делали жизнь невыносимой. Тоска по роднымъ, отсутствіе известій изъ родины и недостатокъ занятія убивали нравственно заточенцевъ, которыхъ число съ временемъ увеличивалось. Девятнадцать священниковъ и 23-хъ мірянъ обоего пола и разнаго возраста влекло тяжелую жизнь въ неприветливой чужбине, где умерли священники: Мих. Гандякъ изъ Березки, Миронъ Черлюнчакевичъ изъ Крукеничъ и учителя: Гр. Задорожный изъ Джурина, І. Кульматицкій изъ Яворова - Наконечнаго. Ссыльные жили въ Гнасе два года. Когда же освобожденіе галичанъ было объявлено съ австрійской парламентской трибуны, тогда одни были отпущены на свободу, a более опасные для австрійскихъ властей были задержаны въ Гнасе.

Въ последнихъ дняхъ іюня, 1917 г., мне было разрешено вместе съ пок. свящ. Феод. Капко изъ Демянова переехать изъ Гнаса въ Drahotuse на Моравіи. Среди чеховъ началась совершенно иная жизнь. Впоследствіи прибыли къ намъ изъ Вены священники: о. Маркелъ Раставецкій изъ Громна, о. Іоаннъ Мащакъ изъ Липицы Верхней и о. Николай Винницкій изъ Галича.

Въ Гнасе настоятель римско-кат. прихода разрешилъ только одному изъ нашихъ священниковъ служить въ местномъ костеле, здесь же въ Drahotuse д-ръ Францъ Prikryl, известный чешскій исторіографъ, весьма сочувственно относился къ нашимъ священникамъ, разрешая всемъ безъ исключенія жить въ своемъ костеле. Чехи откровенно оказывали свои симпатіи русскимъ галичанамъ.

Австрія опять заняла Галицію и заточенцамъ было разрешено вернуться домой. Въ половине сентября авторъ статьи вернулся на свой приходъ въ Ладанцы, a на следующій день явился ко мне жандармъ, арестовавшій его 1914 г. Съ любопытствомъ, присущимъ ребенку, разсматривалъ онъ мои документы не подозревая, что черезъ годъ тюрьма народовъ Австрія будетъ вычеркнута изъ списка великихъ европейскихъ государствъ.

Сообщеніе г. Крыжановскаго изъ с. Небылова, Калуш. у.

Въ четвергъ вечеромъ, 3-го сентября 1914 пріехали мы въ Терезинъ въ северной Чехіи, Сейчасъ же заперто насъ въ крепости, въ помещеніи кавалерійской казармы. За все время путешествія это былъ первый ночлегъ на соломе. На следующій день вывели насъ на прогулку на земляныя насыпи кругомъ крепости, День былъ хорошій, кругомъ зелень, множество знакомыхъ, a всехъ интернированныхъ находилось въ ту пору въ Терезине несполна 1000 человекъ.

Здесь я разделся и посмотрелъ на свои плечи. Отъ побоевъ полученныхъ въ Кракове кожа приняла темно-синій цветъ. Свидетелями сему: бухгалтеръ Иванъ Пашкевичъ и купецъ Владиміръ Дришничъ, оба львовяне.

Въ полдень выдано котелки и обедъ, a после послеобеденной прогулки и ужина заперто насъ на ночь въ техъ же казармахъ. Въ начале получали хлеба достаточно, съ теченіемъ времени однако порціи малели. Гулять разрешалось въ узкомъ внутреннемъ дворе. Въ дождливые дни сидели почти целый день подъ ключомъ въ казармахъ. Такъ жили въ продолженіе трехъ месяцевъ. Случалось, что наши ключники, идя на базаръ за покупками для кухни и буфета, брали охотниковъ изъ среды узниковъ въ городъ. Вообще жизнь въ Терезине была довольно сносной благодаря сочувствію и матеріальной поддержке чеховъ. Дисциплина постепенно падала, не запирали насъ больше въ душныхъ кавалерійскихъ помещеніяхъ, разрешалось свободно входить въ казарменный дворъ и гулять тамъ подъ надзоромъ стражи.

5 го мая 1915 г. погрузили насъ въ спеціальный поездъ и черезъ двое сутокъ привезли въ Талергофъ. Здесь объявлено мне решеніе следственной комиссіи для интернированныхъ въ Градце, что останусь жить до конца войны въ Талергофе, a въ августе вместе съ другими определили на военную службу. Передъ отправленіемъ въ полкъ перевели меня въ 27-ой баракъ подъ надзоръ украинофила д-ра Вл. Чировскаго, известнаго нашимъ талергофцамъ своей ненавистью ко всему русскому, a также вымогательствами и взяточничествомъ отъ интернированныхъ, за что былъ приговоренъ военнымъ судомъ къ 6-ти летней каторге.

Въ октябре пріехалъ мой отецъ изъ Талергофа въ Oberhollabicum, a я отправился въ первыхъ дняхъ ноября на военную службу въ 33 полкъ ландверы въ Кракове. Не смотря на офицерскій чинъ, полученный мною еще въ 1906 году, и мой протестъ, меня определили въ полкъ на правахъ рядового, a заперли въ военномъ аресте вместе съ однимъ крестьяниномъ изъ долинскаго уезда, заподозреннымъ въ государственной измене и вместе съ некимъ Іосифомъ Гуменчукомъ изъ Дрогобыча. Въ старшіе назначено намъ ефрейтора Антона Цюру, учителя изъ Роздола, жидачевскаго уезда.

22-е марта 1916 вызвали меня въ канцелярію и здесь адъютантъ прочелъ мне въ присутствіи полковника Фрейсингера решеніе министерства краевой обороны, на основаніи котораго меня разжаловали въ нижніе чины по причине моихъ опасныхъ политическихъ убежденій. Въ качестве ландштурмана служилъ затемъ въ 33, 91, 31 пехотныхъ полкахъ, въ последнемъ подъ командой добраго поручика Козака. Побывалъ на итальянскомъ фронте, въ бояхъ на горе подъ Monfalerne, a после болезни служилъ въ качестве военнаго писаря въ Перемышле вплоть до ноября 1918 года.

Сообщеніе Ивана А. Васюты Волковцы, у. Снятинъ

Въ последнюю ночь передъ отъездомъ изъ сяноцкой тюрьмы мы узнали что насъ отвезутъ въ Грацъ. Однако, мы ошиблись въ нашихъ надеждахъ на лучшую жизнь, ибо проехавъ черезъ Грацъ, мы очутились въ Талергофе.

Былъ месяцъ ноябрь. Въ палаткахъ царили морозъ, грязь, насекомыя. Какъ позже оказалось, тамъ уже побывали до нашего пріезда тысячи людей. Палатки были назначены для карантина. Купить нечего, голодъ донимаетъ и нельзя выйти на просторъ, ибо палатки окружены колючей проволокой.

После двухънедельнаго карантина отправляютъ насъ въ весьма примитивную баню. По середине котелъ съ полутеплой водой, рядомъ разставлены грязныя корыта, полъ изъ каменныхъ, холодныхъ плитъ. Велятъ раздеваться на дворе, на снегу. Одежду забираютъ для дезинфекціи, насъ гонятъ въ гангары купаться, a после купели опять на снегъ одеваться.

Въ новыхъ баракахъ, въ которыхъ разместились после бани, страшная скученность. Человекъ по 250—280 въ одномъ, ночью лежащимъ трудно повернуться.

Ежедневно пригоняли въ Талергофъ новыя партіи, ежедневно ихъ раздевали на снегу, последствіемъ чего были массовыя заболеванія заключенныхъ сыпнымъ тифомъ и другими болезнями. Эпидемія косила народъ десятками и сотнями. Въ одно время казалось, что весь лагерь вымретъ и одной живой души не останется.

Были между нами свои врачи, напр. Влад. Могильницкій изъ Бучача и д-ръ Войтовичъ изъ Перемышля. Они работали сверхъ своихъ силъ, однако результаты были незначительны. Нехватало лекарствъ, инструментовъ и средствъ.

Эпидемія между темъ распространялась съ ужасающей скоростью. Какъ я уже выше упомянулъ, въ баракахъ находилось по 250 — 280 человекъ, a были бараки съ нарами въ три этажа, которые вмещали по 500 человекъ. Болели буквально все. Вначале такой больной чувствовалъ себя весьма несчастнымъ и одинокимъ. Когда же позже больной тифомъ виделъ, что соседъ его справа не живетъ, слева догораетъ, сверху стягиваютъ покойника a въ коридоре лежитъ вместе и рядомъ несколько человекъ и бредитъ въ тифозномъ жару, тогда делался постепенно равнодушнымъ къ своей болезни и къ окружающей его среде. Сегодня тебя тащатъ на кладбище, завтра меня, и такъ продолжалось безъ конца. Поднявшись утромъ съ постели, мы первымъ деломъ замечали на улице передъ бараками покойниковъ въ разныхъ позиціяхъ — голыхъ, въ лохмотьяхъ. Одни лежали подъ навесами крышъ, другіе прямо въ грязи, a подъ часовенкой, къ полудню, набиралось ежедневно 30 — 40 — 50 гробовъ съ покойниками.

Эпидемія унесла въ продолженіи двухъ месяцевъ до трехъ тысячъ жертвъ. Все оне схоронены подъ „соснами”.

Въ другой половине лета производился рекрутскій наборъ. Всехъ до 50-летняго возраста взяли на военную службу. Молодыхъ сейчасъ же погнали на позиціи, кто постарше, техъ отправили въ начале 1916. Настало именно время когда австрійскіе вожди почувствовали недостатокъ въ пушечномъ мясе. Тутъ уже не разбирали, благонадежный ли человекъ или же политически заподозренный, все мало-мальски внешне здоровые оказывались подходящими солдатами.

И меня определили въ начале марта 1916 на военную службу. Не стану скрывать, не понравился мне этотъ сюрпризъ, однако съ другой стороны, почувствовалъ удовольствіе, что вырвусь изъ грязной клетки на свежій воздухъ, на Божій светъ. Недолго радовался я свободе, ибо на третій день Пасхи меня опять арестовали, благодаря мазепинцу эксъ-жандарму Добрянскому - Демковичу, вертевшемуся между нами въ полку. Именно онъ обвинилъ насъ четырехъ въ государственной измене, последствіемъ чего мы очутились въ военной тюрьме въ Граце. После предварительнаго следствія, продолжавшагося, въ общемъ, два месяца, получили я и мой товарищъ Іосифъ Кебузъ изъ с. Пикуличъ, Перемышльскаго уезда, по 15 месяцевъ, a студентъ М. Гукъ изъ Львова 18 месяцевъ. Судъ определилъ намъ въ защитники украинофила д-ра Чировскаго, который однако своими разъясненіями суду относительно опасности для государства „руссофильскаго” движенія больше защищалъ свидетеля, то есть упомянутаго эксъ-жандарма, a намъ темъ самымъ сослужилъ медвежью услугу. Конечно мы обжаловали приговоръ, но безъ пользы и безъ результата.

По истеченіи двухъ месяцевъ осматривалъ тюрьму генералъ, по національности изъ южныхъ славянъ. Всехъ арестантовъ уставили въ две шеренги, a генералъ обращается къ намъ съ вопросомъ, нетъ ли у кого какой-нибудь просьбы или жалобы. Тутъ мне вспомнилась исторійка французскаго капитана Дрейфуса приговореннаго въ свое время за государственную измену къ четыремъ годамъ каторжныхъ работъ, какъ онъ после двухълетняго заключенія исходатайствовалъ ревизію приговора и былъ освобожденъ отъ дальнейшаго наказанія. Захотелось и мне попробовать счастья и я, скрепя сердце, выступилъ впередъ. Изложивъ свою жалобу и безпочвенную клевету со стороны доносчика, послужившую причиной незаслуженнаго наказанія, я просилъ генерала о пересмотре моего и товарищей дела.

Не знаю, тронуло ли генерала наше несчастье или действительно онъ пожелалъ, чтобы правда восторжествовала, a быть можеть, зналъ кое-что о массовыхъ ссылкахъ галичанъ въ глубъ Австріи - онъ пообещалъ намъ заняться ближе нашей судьбой. Въ непродолжительномъ времени после его отъезда намъ объявили, что будетъ пересмотръ дела въ дивизіонномъ суде и допросъ нами поставленныхъ свидетелей. Насъ отправили въ роту, a черезъ несколько недель оправдали отъ вины и наказанія.

Во время второго разбирательства выяснилось, что нашъ споръ съ эксъ-жандармомъ не имелъ политическаго характера, угрожающаго целости и суверенности Австрійской имперіи, ибо заключался въ препирательстве относительно существованія въ Галичине русскихъ просветительныхъ институцій и обществъ по окончаніи войны. Мы, конечно, отстаивали свою позицію, a доносчику хотелось видеть въ Галичине монопольную мазепію, потому не постеснялся оклеветать насъ передъ военными властями.

На суде признали эксъ-жандарма невменяемымъ, a насъ после освобожденія отправили на италіанскій фронтъ, сперва въ Силянъ, a после въ Кальдонасо и Asijado. Здесь мучились мы, взбираясь съ кирками и винтовками по Альпамъ, вплоть до развала Австріи.

Воспоминанія Ю. H. Киселевскаго изъ Коломыи

Мы пріехали въ Талергофъ уже после эпидеміи сипного тифа и тутъ были размещены въ выбеленныхъ известью баракахъ. Зная, что въ этихъ баракахъ до нашего пріезда жили тифозные, и боясь заразиться въ помещеніи, мы все время пребывали во дворе, благо хорошая и теплая погода этому благопріятствовала.

Въ то время были уже устранены изъ службы лютейшіе начальники и разнаго рода коменданты въ роде Чировскихъ и заменены людьми интеллигентными и более гуманными, Н. пр. одну изъ комендантскихъ должностей въ лагере исполнялъ тогда оберлейтенантъ д-ръ Осташевскій, затемъ лейтенантъ Яскульскій. Упомянутые офицеры, въ виду ихъ хорошаго обращенія съ арестованными, были скоро отрешены отъ должности и отправлены въ действующую армію.

Низшая охрана всегда позволяла себе издевательскія, нечеловеческія выходки по отношенію къ арестованнымъ, въ особенности къ крестьянамъ, вследствіе чего интернированные прилагали всехъ усилій чтобы попасть въ наряды на работы вне лагеря, даже более состоятельные изъ интернированныхъ просто откупались у стражниковъ отъ безчинствъ и надоедливыхъ, a иногда совершенно невыносимыхъ преследованій. Упросилъ и я унтеръ-офиц. Сеницу (словенца) нарядить меня на полевыя работы въ соседнемъ графскомъ замке.

Въ замке познакомился я съ комендантомъ Eigenwirtschaft-a oберлейтенантомъ Калиною (чехомъ), которыи впоследствіи сделалъ меня старшимъ дружины.

Теперь моя жизнь потекла более разнообразно. Ежедневныя экскурсіи изъ лагеря въ замокъ должны были укрепить мое здоровье, сильно пошатнувшееся еще въ Терезинской крепости. Въ замке перевозилъ я землю, садилъ и окапывалъ капусту. Когда же лагерный плацъ-комендантъ Уейскій (изъ интернированныхъ поляковъ), за взятки и вымогательства, былъ отстраненъ отъ должности, я согласился на усильныя просьбы моихъ знакомыхъ и сотоварищей заменить уступившаго и былъ назначенъ на его место.

Моимъ новымъ положеніемъ въ среде лагернаго населенія пользовались главнымъ образомъ духовенство и мірская интеллигенція, желавшія подышать свежимъ воздухомъ. Подъ предлогомъ полевыхъ работъ въ рабочія дружины наряжалась, при соблюденіи известной очереди, интеллигенція. Въ замке былъ хорошій паркъ и небольшой лесокъ.

Сносясь постоянно по долгу службы съ главной канцеляріей, былъ я посвященъ въ некоторые администр. секреты по управленію арестованными.

Талергофскій лагерь состоялъ изъ трехъ отдельныхъ дворовъ, по 10 бараковъ, съ кухнями и другими постройками. Въ каждомъ бараке находилось до 140 человекъ.

Все это были люди, противъ которыхъ уголовное следствіе было уже пріостановлено. Каждымъ баракомъ управлялъ „циммеркомендантъ”, получавшій для своихъ людей пропитаніе, одежду, отвечавшій за порядокъ и т. п.

Наша улица длиною въ одинъ километръ проходила черезъ все три двора и упиралась въ рядъ бараковъ, где помещались интернированные, находившіеся еще подъ следствіемъ. Затемъ стоялъ баракъ съ отдельными камерами для провинившихся и осужденныхъ въ административномъ порядке лагеркомендантомъ. Дальше следовали лазареты, изоляторъ для инфекціонныхъ больныхъ, прачешныя, кухни, конторы, карантинные бараки, баня, дезинфекціонный баракъ, a рядомъ съ ними православная часовенка.

Рядомъ съ часовенкой стояла небольшая постройка, помещеніе православнаго священника, жилъ въ ней, однако, офицеръ, ведшій реестръ покойниковъ.

Отсюда велъ путь на кладбище „подъ соснами”. Дополненіемъ талергофской картины служили две мертвецкія, одна рядомъ съ лазаретами, a другая въ конце лагеря, рядомъ съ арестантскими бараками, обе съ лаконическими и каждому изъ насъ весьма понятными надписями: „Mein letztes Heim” (моя последняя обитель).

На границе 1-го и 2-го дворовъ была построена высокая электрическая водокачка, a въ двухъ противоположныхъ концахъ лагеря два бассейна, устроенные на случай пожара, откуда застоявшаяся вода заражала воздухъ въ целомъ лагере.

Лагерь былъ обведенъ высокимъ заборомъ и колючей проволокой, дальше за проволокой съ внешней стороны караулили сторожевые посты.

Свободные участки внутри лагеря были засажены овощами, которыми впоследствіи насъ кормили.

Въ баракахъ Nr. l жили русскіе военнопленные, занятые въ Талергофе въ качестве плотниковъ, пекарей, кузнецовъ и др. Лагерные магазины, пекарни, прачешныя, конторы и казармы для помещенія караульной команды, находились вне ограды.

Между интернированными находились целыя семьи съ детьми школьнаго и дошкольнаго возраста. Для нихъ вместе съ ихъ матерями былъ отведенъ баракъ Nr. 2 и была приделена одна сестра милосердія для ухода за маленькими арестантами.

Для семейной, но бездетной интеллигенціи, былъ отведенъ баракъ Nr. 30, съ отдельными комнатками и перегородками, a рядомъ съ часовенкой. построено нечто въ роде ресторанчика, предназначеннаго для располагавшихъ матеріальными средствами. Собственно говоря въ этой лавчонке кроме кукурузнаго хлеба, молока, табаку и колбасы весьма сомнительнаго качества, нечего больше было купить.

У входа въ лагерь стряла внушительная постройка, отличавшаяся размерами отъ остальныхъ талергофскихъ бараковъ. Это было лагерное управленіе съ целымъ штатомъ полицейскихъ и военныхъ чиновъ, тутъ же помещалась почта.

Свиданія постороннихъ посетителей съ интернированными происходили въ жандармскомъ управленіи, всегда по особому разрешенію коменданта лагеря, полковника Штадлера, и всегда продолжались не более 10 минутъ.

Все посылки въ лагерь и изъ лагеря тщательно проверялись стражей, корресподенція тщательно цензурировались по сколько вообще не считалась запретной или же не задерживалась на талергофской почте по усмотренію чиновника. Случалось, что посетители лагеря неделями ожидали въ Градеце разрешенія полковника на свиданіе съ интернированнымъ въ Талергофе.

Въ жандармскомъ управленіи въ Талергофе были заняты большей частью чиновники поляки изъ Галичины, эвиденцбюромъ ведали оберлейтенантъ Бехтлефъ, немецъ, родомъ изъ Городка Ягайлонскаго, судебными делами ведалъ оберлейтенантъ д-ръ Герцъ, еврей, человекъ совершенно безпристрастный, a почтой заведывалъ оберлейтенантъ д-ръ Винтеръ. Изъ низшихъ конторскихъ служащихъ помню капраловъ: италіанца Мерка, онемеченнаго чеха Гариха, и коломыйскаго еврея Маера Ляхса, бывшаго у насъ посредникомъ между талергофскимъ лагеремъ и внешнимъ міромъ. Ляхсъ перевозилъ неофиціонально въ Градецъ наши записки знакомымъ и роднымъ и исполнялъ иныя мелкія въ сущности, однако для насъ весьма важныя порученія.

Наивысшей властью въ лагере былъ полковникъ, a его ближайшимъ органомъ являлось эвиденцъбюро съ различными секціями и многочисленнымъ штатомъ служащихъ. Отдельные дворы въ лагере имели кроме того своихъ комендантовъ, австрійскихъ офицеровъ, съ несколькими унтерами и те непосредственно сносились съ нами. Однимъ изь такихъ комендантовъ былъ офицеръ д-ръ Чировскій, мазепинецъ.

Была тутъ своя санитарная комиссія, состоявшая изъ полкового врача, двухъ заместителей, a въ качестве четвертаго члена этой комиссіи былъ допущенъ интернированный д-ръ Могильницкій изъ Бучача. На услугахъ санитарной комиссіи была целая партія могильщиковъ, набранныхъ изъ среды интернированныхъ.

Кладбище находилось на Flugfeld -е подъ „соснами”, где хоронились все въ заранее заготовленныхъ глубокихъ и длинныхъ могилахъ и засыпались пескомъ и гравіемъ (мелкими камешками.) Хоронились покойники часто въ одной рубашке. Въ последнемъ году существованія талергофскаго лагеря разрешалось хоронить покойниковъ въ сопровожденіи священника и интернированныхъ, однако не больше 200 человекъ по спеціальному разрешенію, и съ предложеніемъ именного списка. У изголовья каждаго покойника помещалась табличка, прибитая на колышке, съ надписью, указывавшей фамилію покойника. Къ моменту упраздненія лагеря номера табличекъ дошли до 2.000 (двухъ тысячъ). Разрешалось ставить на могилахъ кресты, и талергофское кладбище покрылось трираменными крестами. Узнавъ случайно объ этомъ явленіи, пресловутый д-ръ Чировскій исходатайствовалъ у высшихъ властей разрешеніе обрезать рамена крестовъ, что затемъ и было проделано по его приказанію.

Получивъ назначеніе въ плацкоменданты, я постарался первымъ долгомъ облегчить хоть немного и улучшить до некоторой степени долю заточниковъ. Предостерегалъ интернированныхъ о поступающихъ на нихъ въ лагерное управленіе доносахъ отъ тайныхъ агентовъ, находившихся въ лагере, a принимая участіе при всякаго рода разследованіяхъ въ качестве уже должностного лица и главнаго переводчика, я прилагалъ все усилія, чтобы таковыя кончались хорошимъ исходомъ для подсудимыхъ интернированныхъ.

Многихъ изъ интернированныхъ я предупреждалъ о надвигающейся опасности и такимъ образомъ давалъ имъ возможность подготовиться надлежащимъ образомъ къ защите. Мне это удавалось потому, что упомянутый итальянецъ Меркъ сообщалъ мне обо всемъ, a въ некоторыхъ случаяхъ я лично имелъ возможность вглянуть въ канцелярскія книги и документы. Во время моего плацкомендантства прекратилась постоянная перекочевка интернированныхъ изъ барака въ баракъ, о всякаго рода злоупотребленіяхъ низшей администраціи я докладывалъ высшему начальству и виновные наказывались. Также прекратились злоупотребленія съ выдачею почтовыхъ посылокъ, какъ писемъ такъ и продовольственныхъ посылокъ, вследствіе установленія контролеровъ изъ среды интернированныхъ, которые всегда присутствовали при пріеме почты. Письма и иныя посылки теперь правильно доходили до рукъ интернированныхъ. Имея доступъ во все углы талергофскаго лагеря я имелъ возможность быть неофиціальнымъ передаточнымъ органомъ разныхъ записокъ и т. п. для интернированныхъ.

Тяжела была доля интернированныхъ крестьянъ. Не имея гроша при душе, не получая ничего изъ дому, и не имея посторонняго заработка, они занимались выделкой табакерокъ, крестиковъ и т. п. вещичекъ и продавали ихъ среди талергофцевъ. Знавшіе сапожное ремесло были определены въ лагерную мастерскую, где выделывались соломенные валенки и обувь съ деревянными подошвами. Такая обувь поступала въ казну, кажется для нуждъ арміи.

Пища въ Талергофе была плоха, a сильно ухудшилась качественно и количественно въ последнемъ году. Въ то время несостоятельные заточники опять заболевали, на этотъ разъ уже желудочными болезнями и осложненіями.

Въ то время мы выхлопотали также разрешеніе на устройство школы для детей арестованныхъ и на постройку православной часовни, о которой я уже упоминалъ въ начале. Тутъ следуетъ отметить, что д-ръ Чировскій не оставилъ въ покое и православнаго храма, донося полковнику, что часовенка является опаснымъ пропагаторомъ православія и цареславія среди интернированныхъ. Однако высшее начальство оказалось более благоразумнымъ и не сочло нужнымъ закрывать молитвенный домъ, служившій для сотенъ арестованныхъ единственнымъ утешеніемъ и облегченіемъ въ тяжелыхъ условіяхъ талергофскаго заточенія. Самъ д-ръ Чировскій былъ затемъ арестованъ и приговоренъ къ несколькимъ годамъ тюрьмы за некоторыя свои темныя проделки.

Въ заключеніе скажу, что уже въ последнее время организовался въ лагере маленькій струнный оркестръ, въ составъ котораго входили священники: Генсіорскій и Скобельскій, д-ръ Гриневецкій и другіе. Концерты оркестра, устраиваемые въ третьемъ дворе, собирали множество народа, самопонятно арестантовъ; такимъ образомъ интернированные старались вносить некоторое разнообразіе въ монотонную и печальную арестантскую жизнь.

Ю. Н. Киселевскій

ФЕОФИЛЪ ВАСИЛ. КУРИЛЛО:

Дневникъ лемка изъ Талергофа

(съ 14-го сентября 1914 г. по 22-ое августа 1915 г.)

Сентябрь 1914 года

14 сент. понедельникъ. — Въ 8 ч. вечера выезжаетъ первый транспортъ русскихъ лемковъ изъ Горлицкой тюрьмы, при уездномъ суде въ Горлицахъ.

Тюремныя власти, во главе со Скальчинскимъ, собрали насъ на тюремной площади, прочли списокъ всехъ насъ и, произведши ревизію вещей, приказали строиться въ ряды, по четыре; a отправиться вместе съ этими вещами на вокзалъ. Держа вещи въ рукахъ, мы шли, не зная куда, и даже не смея спросить, куда насъ направляютъ. При нашемъ выходе изъ тюремнаго помещенія собралась толпа местныхъ жителей, которая относилась къ намъ почему-то враждебно и ругала насъ. На эту ругань мы не реаговали, a молча продолжали свой путь.

Сопровождаетъ насъ несколько жандармовъ.

На вокзале размещаютъ насъ въ товарныхъ вагонахъ числомъ больше сорока человекъ въ одномъ вагоне. На вагонахъ жандармы меломъ начертили надпись: „едутъ москалофилы изменники”.

15 сент. — Поездъ трогается съ места и затемъ делаетъ остановку на каждой станціи. Почти на каждой станціи встречаетъ насъ местное населеніе и ругаетъ насъ.

Некая старая женщина, держа въ руке молитвенникъ и четки, говоритъ своей соседке: „слушай Маша, я такъ чувствительна, курицы сама не зарежу, но того попа, что находится въ вагоне, я резала бы по кусочкамъ”. Кто-то сталъ бросать въ насъ пескомъ и бумагой. Увидевъ это, жандармъ закрылъ дверь вагона, и поездъ тронулся съ места.

Прибываемъ въ г. Живецъ, та-же самая картина. едимъ собственные припасы, купленные въ Горлицахъ, но экономно, ибо не знаемъ, какъ долго придется намъ ехать.

16 сент. — Проезжаемъ черезъ Венгрію. Жара нестерпимая! Въ закрытомъ вагоне страшно душно, ибо насъ въ немъ много, a открывать вагонъ запрещено. Некоторые изъ насъ лежатъ на полу почти безъ чувствъ.

Вспомнивъ, что у меня въ вещахъ находится вода для полосканія зубовъ, вынимаю ее, самъ нюхаю и даю понюхать о. Дуркоту изъ Ждыни. Это насъ несколько освежаетъ. Лишь только жандармъ открылъ дверь вагона на несколько минутъ, мы съ жадностью силимся хватать полной грудью свежій воздухъ. Лица наши красны, a глаза отъ духоты выпячены на верхъ.

17 сент., четвергъ. — Какъ только поездъ останавливается на какой-нибудь станціи, сейчасъ жандармы осведомляютъ местныхъ жителей, кого они везутъ. Жандармы открываютъ двери вагоновъ, толпа местныхъ жителей уже поджидаетъ насъ, ругаетъ и даже требуетъ выдачи насъ, дабы растерзать насъ.

Кто-то изъ толпы сказалъ, что среди насъ находится профессорь русскаго университета, я на это лживое заявленіе улыбнулся, за что толпа стала бросать въ меня камнями. Если бъ жандармъ не успелъ сейчасъ закрыть дверь вагона, то толпа могла бы и убить меня. На следующей станціи толпа категорически требовала выдачи насъ для самосуда. Мы молчимъ и попрятавшись вглубь вагона, съ трепетомъ ожидаемъ неизбежной смерти, но къ нашему счастью поездъ трогается и жандармъ закрываетъ двери.

18 сент. пятница. — Въ 10 часовъ ночи прибываемъ въ г. Грацъ, въ Стиріи, после въ Абтисендорфъ и Карлгофъ.

На вокзале встречаютъ насъ солдаты изъ Талергофскаго лагеря. Построивъ насъ въ ряды, по четыре, приказали намъ идти за собою. При свете факеловъ идемъ пешкомъ въ лагерь подъ ударами прикладомъ и сапогами въ спину и куда попадетъ.

Идущій рядомъ со мною юристъ Дмитрій Качоръ изъ Водаковъ получилъ сильный ударъ прикладомъ въ спину, стиснувъ зубы, идетъ дальше, но отъ сильной боли навернулись слезы на глаза. Нашъ транспортъ разделяютъ по полевымъ шатрамъ („цельтамъ”), где по сторонамъ и по середине находится несколько сноповъ соломы. Спать можно тамъ только сидя, опираясь спиной о снопъ соломы.

Дата добавления: 2015-08-10