Возвращение к проблеме нового мирового порядка 1 страница

В начале последнего десятилетия XX века вильсонианство, похоже, совершило триумфальное шествие. Коммунистический, идеологический и советский ге ^ ский вызовы оказались преодолены одновременно. Цель моральной оппоз ^ мунизму слилась с геополитической задачей сопротивления советско

Возвращение к проблеме нового мирового порядка

сионизму. Неудивительно, что президент Буш провозгласил свои надежды на новый мировой порядок, облекая их в классическую вильсонианскую терминологию:

«Перед нами встает видение нового партнерства наций, перешагнувших порог „холодной войны". Партнерства, основанного на консультациях, сотрудничестве и коллективных действиях, особенно через международные и региональные организации. Партнерства, объединенного принципом и властью права и поддерживаемого справедливым распределением расходов и обязанностей. Партнерства, целью которого является приращение демократии, приращение процветания, приращение мира и сокращение вооружений»1.

Преемник Буша, избранный президентом кандидат от демократической партии Билл Клинтон, описал стоящие перед Америкой задачи в сходных выражениях, высказываясь на тему «расширения демократии»:

«В новую эру опасностей и возможностей нашей всепоглощающей целью должно стать расширение и усиление мирового сообщества стран демократического характера, опирающихся на рыночную экономику. Во время „холодной войны" мы стремились уменьшить угрозу выживанию свободных институтов. Теперь мы стремимся расширить круг наций, которые живут при наличии свободных институтов, ибо нашей мечтой является тот день, когда мнения и энергия каждого человека на свете найдут полное самовыражение в мире бурно расцветающих демократических стран, сотрудничающих друг с другом и живущих в мире»2. р

третий раз на протяжении нынешнего столетия Америка подобным образом провозглашает свои намерения выстроить новый мировой порядок, применяя свои собственные ценности на всем мировом пространстве. И в третий раз Америка, похо-, же, возвышается над всей международной ареной. В 1918 году Вильсон своей тенью заслонил Парижскую мирную конференцию, где союзники слишком зависели от Америки, чтобы громко вьгсказаться против. К концу второй мировой войны Франклин Делано Рузвельт и Трумэн, казалось, имели возможность перекроить весь глобус по американской модели.

| Конец «холодной войны» породил еще большее искушение переделать мир по американскому образу и подобию. Вильсона ограничивал изоляционизм во внутренней политике,^, а Трумэн столкнулся со сталинским экспансионизмом. \ В мире по окончании «холодной войны» Соединенные Штаты остались единственной сверхдержавой, которая обладает возможностью вмешательства в любой части земного шара. Однако могущество их стало менее ощутимым, а вопросы, решаемые военной силой, исчезли. Победа в «холодной войне» пбместила Америку в мир, имеющий много общего с системой европейских государств XVIII и XIX веков и с практикой, которую американские государственные деятели и мыслители постоянно подвергали сомнению. Отсутствие всеобъемлющей угрозы как идеологической, так и стратегической дает нациям свободу ведения внешней политики, во все большей степени базирующейся на сиюминутных национальных интересах. В международной системе, для которой характерно наличие, возможно, пяти или шести великих держав и множества меньших государств, порядок должен возникнуть в основном, как и в прошлые столетия, на базе примирения и балансирования соперничающих национальных интересов. Как Буш, так и Клинтон говорили о новом мировом порядке, словно он находится

Дипломатия

за ближайшим углом. На деле он все еще проходит период вызревания, и окончательные его формы станут зримы лишь в пределах будущего столетия. Будучи частично продолжением прошлого, а частично беспрецедентным, новый мировой порядок, как и те, на чье место он приходит, должен возникнуть как ответ на три вопроса. Что является фундаментальными составляющими мирового порядка? Каковы способы их взаимодействия? Каковы цели, ради которых происходит подобное взаимодействие?

Международные системы живут, идя на риск. Каждый «мировой порядок* выражает стремление к постоянству; уже само это определение несет на себе печать вечности. И все же элементы, которые его составляют, находятся в непрерывном движении; действительно, с каждым столетием продолжительность существования международных систем уменьшается. Порядок, выросший из Вестфальского мира, продержался полтора столетия; международная система, созданная Венским конгрессом, прожила сто лет; международный порядок, характерный для «холодной войны», нашел свой конец через четыре десятилетия. (Версальское урегулирование никогда не функционировало как система, приемлемая для великих держав, и представляла собой немногим большее, чем просто перемирие между двумя мировыми войнами.) Никогда еще компоненты мирового порядка, их взаимодействие друг с другом, задачи, которые надо решить, не менялись столь быстро, не были столь глубоки или столь глобальны.

Как только составляющие международной системы меняют свой характер, не бежно следует период потрясений. Тридцатилетняя война в значительной степени ве^ лась в связи с переходом от феодальных обществ, базировавшихся на традиции и пре тензии на универсальность, к современной государственной системе, опирающейся raison d'etat. Войны времен Французской революции означали переход к го^ дарствам-нациям, определяемым наличием общего языка и культуры. Войны XX в были связаны с распадом империи Габсбургов и Оттоманской империи, вызовом, ^ занным с претензиями на господство в Европе и концом колониализма. В каждь этих переходных периодов то, что ранее принималось как должное, вдруг станов анахронизмом: многонациональные государства XIX века, колониализм XX. ^

Со времен Венского конгресса внешняя политика стала соотносить народы ДР ^ другом — отсюда термин «международные отношения». В XIX веке появление ^ одной новой нации — такой, как объединенная Германия, — порождало деся ^^ смуты. После окончания второй мировой войны появилось на свет почти сто нередко имеющих существеннейшие отличия от европейских, исторически шихся государств-наций. Крах коммунизма в Советском Союзе и распад повлекли за собой возникновение еще порядка двадцати наций, многие увлечены и поглощены сведением вековых кровавых счетов. и ^лъ.

Европейское государство XIX века имело в своей основе общность яз"моЖНЬ1м туры и, с учетом технологии того времени, стремилось оптимально нИЯ на способом достичь безопасности, экономического роста и роста своего отые еВ-международные события^В мире по окончании «холодной войны» традиц" вПлоть ропейские государства-нации — страны, составлявшие «европейский конц^Р ^обалЪ. до первой мировой войны, — не обладают ресурсами для того, чтобы ИГР ^яние. ную роль. Консолидация в Европейский Союз предопределит их будуш ра3делен-Объединенная Европа продолжит свое существование как великая держав,

Возвращение к проблеме нового мирового порядка

ная же на национальные государства — сползет к уровню обладателя второстепенного статуса, k

Частично потрясения, связанные с возникновением нового мирового порядка, проистекают из факта взаимодействия, по крайней мере, трех типов государств, зовущих себя «нациями», но обладающих, однако, слишком малым числом исторических атрибутов государства-нации. С одной стороны, это этнические осколки распавшихся империй типа государств — преемников Югославии или Советского Союза. Одержимые историческими обидами и вековым стремлением к самоутверждению, они в первую очередь стремятся взять верх в старинных этнических соперничествах. Цели международного порядка находятся за пределами их интересов, а часто и за пределами их воображения. Подобно мелким государствам, порожденным Тридцатилетней войной, они стремятся оградить свою независимость и увеличить собственную мощь, не принимая во внимание более космополитические соображения международно-политического порядка.

Кое-какие из постколониальных наций являются примером еще одного любопытного феномена. Ведь у многих из них нынешние границы есть административное порождение, явившееся на свет ради удобства империалистических держав. Французская Африка, обладавшая весьма протяженной береговой линией, была расчленена на семнадцать административных единиц, каждая из которых ныне превратилась в государство. Бельгийская 'Африка, тогда именуемая Конго, а ныне Заиром, имела весьма узкий выход к морю, а потому управлялась, как единое целое, хотя и занимала территорию равную Западной Европе. При подобных обстоятельствах государство очень часто означает «армия», которая и становится единственным национальным институтом. Когда такого рода претензия не находит своего воплощения, последствием часто становится гражданская война. Если к таким нациям применять стандарты государственности XIX века или вильсоновские принципы самоопределения, неизбежностью станет радикальная и непредсказуемая переделка границ. Им придется выбирать между территориальным статус-кво и бесконечно жестоким гражданским конфликтом.

/^Наконец, существуют государства континентального типа, которые, возможно,, явятся базовыми ячейками нового мирового порядка. Индийская нация, возникшая; при британском колониальном правлении, многоязыка и многорелигиозна. Это, по сути, — множество национальностей. Поскольку она более чувствительно реагирует на религиозные и идеологические течения в соседних государствах, чем европейские нации XIX века, разграничительная линия между внутренней и внешней политикой у нее несколько иная и менее четкая. Соответственно, Китай является конгломератом различных языков, скрепляемых воедино общностью письменности, общностью культуры и общей историей. Такой могла бы стать Европа, если бы не религиозные войны XVII века, и такой она еще сможет стать, если Европейский Союз оправдает чаяния своих сторонников. Соответственно, обе сверхдержавы периода «холодной войны» никогда не были государствами-нациями в европейском смысле. Америка преуспела в создании четко отличимой национальной культуры на базе национального многоязычия; Советский Союз представлял собой империю, включавшую в себя множество национальностей. Его преемники, особенно на момент написания этой книги, Рос-

Дипломатия

сийская Федерация, раздираемы между дезинтеграцией и деимпериализацией точно так же, как это было с империей Габсбургов и Оттоманской империей в XIX веке., Все это радикально меняет содержание, методику и, что важнее всего, масштаб международных отношений. Вплоть до современного периода различные континенты действовали в основном в изоляции друг от друга. Невозможно было соразмерить мощь, к примеру, Франции и Китая, поскольку у этих двух стран не было средств взаимодействия. Но как только расширились технологические границы, будущее прочих континентов стало определяться «концертом» европейских держав. Ни один из (предыдущих международных порядков не обладал крупными силовыми центрами, ^размещенными по всему земному шару. И никогда еще государственные деятели не обязаны были заниматься дипломатической деятельностью в такой обстановке, когда события воспринимаются мгновенно и одновременно как лидерами, так и общественностью их стран.

Поскольку число государств увеличивается, а возможности взаимодействия между ними возрастают, на каких принципах может быть организован новый мировой поря-док? С учетом сложности новой международной системы могут ли вильсонианские ¦ концепции типа «расширения демократии» служить путеводными указателями для американской внешней политики, а также в качестве замены стратегии сдерживания ¦> времен «холодной войны»? Ясно, что "эти концепции не были ни безоговорочно.успешными, ни безоговорочно неудачными. Некоторые из наиболее утонченны | свершений дипломатии XX века уходят своими корнями в идеализм Вудро Вильсон. / «план Маршалла», самоотверженное обязательство по сдерживанию коммунизма,! щита свободы Западной Европы и даже злосчастная Лига наций, а также более позд ^нее ее воплощение — Организация Объединенных Наций.

¦- В то же время вильсонианский идеализм породил превеликое множество про л ^ Некритическое применение принципа этнического.самоопределения в том виде, ^ это отражено в «Четырнадцати пунктах», неспособно было учесть соотношение си^ I дестабилизирующий эффект прямолинейного преследования этническими групп ^ целей, связанных со скопившимся за продолжительный срок соперничество давней ненавистью. Неспособность снабдить Лигу наций механизмом военного Р нуждения усугубляла проблемы, являвшиеся неотъемлемой частью вильсонов понятия коллективной безопасности. Неэффективный пакт Бриана—Келлога, за ^ ченный в 1928 году, согласно которому нации отвергали войну как средство п0 _ ки, демонстрировал пределы чисто юридических ограничений. Как предстояло ^ зать Гитлеру, в мире дипломатии заряженное орудие часто обладает о гютенциальной силой, чем юридическое предупреждение. Призыв Вильсона, ой / щенный к Америке, следовать путем демократии, вызвал деяния великой твор ^ ^ ' силы. Он также привел к крестовым походам типа вьетнамского, обратившимс 1 тастрофу. набл10-

^Окончание «холодной войны» создало ситуацию, которую многочисленны еН. датели называют «однополюсным» или «моносверхдержавным» миром. Но сторОН. ные Штаты на деле находятся не в столь блестящем положении, чтобы в оДН^ймпаСЬ нем порядке диктовать глобальную международную деятельность. Америка большего преобладания, чем десять лет назад, но по иронии судьбы сила ее

Возвращение к проблеме нового мирового порядка

лее рассредоточенной. Таким образом, способность Америки воспользоваться ею, чтобы изменить облик остального мира, на самом деле уменьшилась. ]

Победа, в «холодной войне» сделала еще более затруднительным воплощение \ вильсонианской мечты о всеобщей коллективной безопасности. В отсутствие по- \ тенциально доминирующей державы основные нации не воспринимают угрозы ми- | ру единообразно, и, кроме того, они не желают идти на одинаковый риск в преодо- / лении тех угроз, которые действительно признают. (См. гл. 10, 11, 15 и 16.)/ Мировое сообщество в достаточной степени готово сотрудничать в деле/ ¦ «поддержания мира» — то есть в обеспечении существующих соглашений, не оспариваемых какой-либо из сторон, — но в достаточной мере уклончиво относится к «обеспечению мира*, то есть подавлению реальных вызовов мировому порядку. Это неудивительно, ибо даже Соединенные Штаты до сих пор не выработали ясной концепции того, чему будут противодействовать в одностороннем порядке после окончания «холодной войны»Г/

В качестве подхода к вопросам внешней политики вильсонианство предполагает, ^ что Америка обладает исключительными качествами, проявляющимися в неоспори- \ мых добродетелях и неоспоримой мощи. Соединенные Штаты были до такой степени; уверены в собственной силе и. высокой моральности своих целей, что всегда видели себя в роли борца за собственные ценности в мировом масштабе. Американская исключительность должна была стать отправной точкой вильсонианской внешней политики.

По мере приближения XXI столетия могучие глобальные силы трудятся все упорнее,^ так что по ходу времени Соединенные Штаты лишатся части своей исключительности. \ В обозримом будущем у американской военной мощи по-прежнему соперников не бу- \ дет. И все же американское стремление направить эту мощь на мириады крохотных \ конфликтов, которым мир явится свидетелем в течение надвигающихся десятилетий — типа Боснии, Сомали и Гаити, — явится ключевым концептуальным вызовом для американской внешней политики. Соединенные Штаты, вероятнее всего, в будущем столетии сохранят самую мощную в мире экономику. И все же благосостояние распростра- ] нится гораздо шире, точно так же, как технология, обеспечивающая благосостояние. И Соединенные Штаты окажутся перед лицом экономической конкуренции такого рода, какая не проявлялась в период «холодной войны».

Америка останется великой и могущественной нацией, но нацией, с которой уже будет кому равняться; «первой среди равных», но тем не менее одной из ряда подобных. Американская исключительность, являвшаяся неотъемлемым фундаментом вильсонианской внешней политики, скорее всего в наступающем столетии в значительной мере утеряет свое значение.

Но американцам не стоит рассматривать это как унижение или симптом национального упадка. На протяжении значительной части своей истории Соединенные Штаты были на деле одной из многих наций, а не абсолютной сверхдержавой. Подъем прочих силовых центров: Западной Европы, Японии и Китая — не должен тревожить американцев. В конце концов, совместное использование мировых ресурсов и развитие иных обществ и экономик были типично американской задачей еще со вре-j мен «плана Маршалла».

24 Г. Киссинджер

Дипломатия

Но коль скоро вильсонианство становится все более не соответствующим времени, а обязательные принципы вильсонианской внешней политики: коллективная безопасность, обращение соперников в свою веру и приобщение американскому образу жизни, международная система решения споров юридическим путем и безграничная поддержка этнического самоопределения — во все меньшей степени находят воплощение на практике. На каких же принципах следует Америке основывать свою внешнюю политику в наступающем столетии? История не предлагает не только путеводителей, но даже более или менее удовлетворительных аналогий. И все же история учит силой примера, а поскольку Америка отправляется в плавание по не нанесенным на карту водам, ей стоило бы сопоставить эпоху, предшествовавшую появлению Вудро Вильсона, и «американский век», чтобы найти подсказки для грядущих десятилетии.

Концепция Ришелье относительно «raison d'etat», иными словами, принцип оправдания интересами данного государства средств, которыми оно пользуется, что ы обеспечить эти интересы,, всегда была отвратительна американцам. Речь идет не о том, чтобы американцы никогда не применяли принцип raison d'etat: имеется много примеров, начиная со времен «отцов-основателей», когда проводилась твердая и тре вая политика по отношению к европейским державам в первые десятилетия существования республики, и вплоть до целенаправленного.обеспечения западной экспансии, проходившей под лозунгом «судьбоносных проявлений». Но американцы всегд^ чувствовали себя неловко, открыто признавая наличие у них эгоистических инте? сов. Воюя в мировых войнах или участвуя в локальных конфликтах, американс руководители всегда заявляли, что сражаются во имя принципа, а не ради собств ных интересов.

Для любого, кто изучает европейскую историю, концепция равновесия сил вы пает как нечто самоочевидное. Понятие равновесия сил, как, впрочем, и высши ^ тересов государства, первоначально было введено в обиход еще английским кор Вильгельмом III, который пытался обуздать экспансионистские устремления Р^ ции. Следовательно, концепция коалиции более слабых государств, объединяю • чтобы стать противовесом более сильному, не является чем-то из ряда вон *q^ щим. И все же поддержание равновесия сил требует неустанного внимания. ^ дующем столетии американским руководителям придется сформулировать' пер „g щественностью концепцию национальных интересов и объяснить, как обес ^ национальных интересов — в Европе и Азии — служит поддержанию равновес Америке потребуются партнеры в деле сохранения равновесия в ряде регионо ^ ^ и этих партнеров не всегда придется выбирать из одних лишь моральных со ^ ний. Потому четкое определение национальных интересов потребуется для т бы существенным образом направлять американскую политику. большой

Международная система, просуществовавшая самый длительный срок без войны, была та, что возникла на Венском конгрессе. Она сочетала в себе ность и равновесие сил, общность ценностей и дипломатию по контролю за ^ шением сил. Общность ценностей ограничивала объем требований со ст|*? веке дельных наций, а равновесие сил ставило предел возможностям нажима. оСНОвЫ-Америка дважды пыталась создать мировой порядок, почти исключительно * ваюшийся на ее ценностях. Эти попытки представляют собой героические у

Возвращение к проблеме нового мирового порядка

ряде случаев увенчавшиеся успехом. Но вильсонианство не может являться единственной основой в эпоху после окончания «холодной войны».

Рост демократии продолжает оставаться одним из главных чаяний Америки, однако необходимо смотреть в лицо препятствиям, появившимся как раз в момент кажущегося философского триумфа. Сокращение власти центрального правительства являлось главной заботой западных политических теоретиков, в то время как во многих других обществах политическая теория была направлена на укрепление авторитета государства. Нигде не было столь настоятельного требования расширения личных свобод. Эволюция западной демократии привела к созданию гомогенных обществ с продолжительной общей историей (даже Америка, со своим многоязычным населением, создала мощнейшее культурное единство). Общество и, в каком-то смысле, нация предшествовали государству и не нуждались в том, чтобы оно их создало. В подобном обрамлении политические партии, представляют собой вариации изначального консенсуса; сегодняшнее меньшинство — это потенциально завтрашнее большинство.

Во многих других частях света государство предшествовало нации; оно было и часто остается главнейшим элементом ее формирования. Политические партии, там, где они существуют, отражают жесткое, как правило, общинное единение; принадлежность к меньшинству или большинству обычно носит постоянный характер. В такого рода обществах политический процесс сводится к вопросу господства, а не к смене пребывания у власти, которая, если вообще имеет место, то скорее посредством неконституционных переворотов. Концепция лояльной оппозиции — сущность современной демократии — редко имеет место. Гораздо чаще оппозиция рассматривается как угроза национальному единству, приравнивается к измене и безжалостно подавляется.

Демократия западного стиля предполагает наличие консенсуса относительно ценностей, что ставит пределы партийным идеологиям. Америка не была бы сама собой, если бы не настаивала на универсальной применимости идеи свободы. То, что Америка обязана отдавать предпочтение демократическим правительствам по сравнению с репрессивными и быть готова платить определенную цену за свою моральную убежденность, бесспорно. То, что.существует определенная степень секретности, призванная защищать действия в пользу правительства и институтов, воплощающих на деле демократические ценности и права человека, также ясно. Трудности возникают тогда, когда конкретно следует определять цену, подлежащую уплате, и ее соотношения с Другими существенно важными американскими приоритетами, включая вопросы национальной безопасности и всеобщего геополитического баланса. Если американская проповедь добра и осуждение зла должны выходить за рамки патриотической риторики, то, безусловно, с целью реалистического осознания американских возможностей. Америке надлежит с осторожностью относиться к расширению моральных обязательств, когда сокращаются финансовые и военные ресурсы для проведения глобальной внешней политики. Широковещательные заявления, не подкрепленные материальной возможностью и готовностью претворить их в жизнь, уменьшают влияние Америки и по другим вопросам.

Точное соотношение между моральными и стратегическими элементами американской внешней политики не может быть предметом абстрактных предписаний. Но

Дипломатия

начальная стадия мудрости заключается в признании необходимости подобного соотношения. Как ни могущественна Америка, ни одна из стран не обладает возможностями навязать все свои предпочтения остальному человечеству; необходимо установить приоритеты. Даже если реально существуют ресурсы, обеспечивающие недифференцированное вильсонианство, его не следует поддерживать, если американская общественность не имеет четкого и ясного понимания сопутствующих обязательств и степени своей вовлеченности в конфликт. Иначе оно рискует превратиться в голый призыв, при помощи которого может совершаться уход от трудного геополитического выбора, тонущего в словесной эквилибристике, оправдывающей отказ от какого бы ни было риска. И тогда может появиться угрожающий разрыв в области американской политики между заявленными претензиями и готовностью их подкрепить делом; практически неизбежное разочарование очень легко превратить в оправдание полного самоустранения от международных дел.

В мире по окончании «холодной войны» американскому идеализму потребуется закваска в виде геополитического анализа, чтобы пробиться через толщу новых сложностей. Это будет нелегко. Америка отказалась господствовать над миром, когда обладала ядерной монополией, и с пренебрежением относилась к понятию равновесия сил даже тогда, когда вела, как, например, в период «холодной войны», дипломатию с учетом сфер национальных интересов. В XXI веке, однако, Америке, как и прочим нациям, придется научиться лавировать между жестокой необходимостью и гибкостью выбора, между неизменными принципами международных отношений и элементами, сохраняемыми государственными деятелями в тайне.

А когда установлен баланс между ценностями и необходимостью, внешнеполи ческая деятельность должна начинаться с какого-либо определения того, что есть дл страны важные интересы, — перемена международной обстановки, случается, ДО т кой степени способна подорвать национальную безопасность, что этой переме нужно противодействовать независимо от ее характера или видимой ее законно • Будучи в зените своего могущества, Великобритания готова была начать войну, ли бы предотвратить оккупацию нидерландских портов в Па-де-Кале, хотя бы даже забрала себе великая держава, во главе которой стояли бы святые. На протяже значительного отрезка американской истории «доктрина Монро» служила о тивным определением американских национальных интересов. С момента вступ Вудро Вильсона в первую мировую войну Америка избегала определения конкрет национальных интересов и ограничивалась заявлением о том, что она не прот менений как таковых, но возражает лишь против применения силы для осуше ния подобных изменений. Ни одно из этих положений более не соответствует р ^ ности; «доктрина Монро» чересчур ограничительна по сути, вильсонианство слишком зыбкий и чрезмерно легистский характер. Противоречивые споры, вождавшие почти все американские военные акции в период по окончании «хо войны», демонстрируют отсутствие до сих пор более широкого консенсуса по по ^ того, где Америке следует переступить черту. Обеспечить такой консенсус — КРУ масштабная задача американского руководства. тСКОй

Геополитически Америка представляет собою остров между берегами гига ^ Евразии, чьи ресурсы и население в огромной степени превосходят имеющееся у

Возвращение к проблеме нового мирового порядка

единенных Штатов. Господство какой-либо одной державы над любым из составляющих Евразию континентов: Европой или Азией — все еще остается критерием стратегической опасности для Америки независимо от наличия или отсутствия «холодной войны». Ибо такого рода перегруппировка стран способна превзойти Америку в экономическом, а в конечном счете и в военном отношении. Опасности этой придется противодействовать, даже если господствующая держава будет по отношению к Америке настроена благожелательно, ибо стоит ее намерениям перемениться, как Америка окажется лишенной значительной части возможностей, обеспечивающих эффективное сопротивление, и во все большей степени начнет утрачивать возможности оказывать решающее воздействие на события.

Америка оказалась вовлечена в «холодную войну» из-за угрозы советского экспансионизма и возлагает многие из собственных надежд по окончании «холодной войны» на факт исчезновения коммунистической угрозы. Точно так же, как отношение Америки к враждебности со стороны Советского Союза сформировало отношение Америки к глобальному порядку — с точки зрения сдерживания, — реформа в России является определяющим фактором американского мышления в отношении мирового порядка после окончания «холодной войны». Американская политика базируется на предположении, что мир может быть обеспечен Россией, закаляющейся в горниле демократии и концентрирующей свою энергию на создании рыночной экономики. В свете этого главной задачей Америки принято считать содействие становлению российских реформ с применением мер, позаимствованных из опыта осуществления «плана Маршалла», а не из традиционных арсеналов внешней политики.

Ни на какую другую страну американская 'политика не была ориентирована столь целенаправленно, исходя из оценки ее намерений, а не потенциала или даже политики. Франклин Рузвельт возлагал свои надежды на мирную послевоенную действительность, в значительной степени рассчитывая на сдержанность Сталина. Во времена «холодной войны» оперативная американская стратегия — «сдерживание» — имела своей объявленной целью перемену советских намерений, и дебаты в связи с этой стратегией сводились в основном к тому, произошла ли уже эта перемена. Из числа американских послевоенных президентов только Никсон постоянно видел в Советском Союзе геополитический вызов и действовал соответственно. Даже Рейган в огромной степени полагался на обращение советских руководителей на путь истинный. Неудивительно, что после краха коммунизма решили было, что враждебные намерения исчезли, а поскольку вильсонианские традиции отвергают сам факт наличия конфликтных интересов, американская политика по окончании «холодной войны» велась так, словно традиционные внешнеполитические соображения потеряли силу.

Те, кто изучает геополитику и историю, чувствуют себя неловко перед лицом столь прямолинейного подхода. Они опасаются того, что, переоценивая способности Соединенных Штатов формировать облик внутренней эволюции России, Америка может безо всякой нужды вовлечь себя во внутрироссийские споры, породить ретроградный всплеск национализма и оставить без внимания обычные внешнеполитические задачи. Эти специалисты поддержали бы такую политику, которая была бы направлена на трансформацию традиционной российской агрессивности, и по этой причине благо-

Дата добавления: 2015-08-10