Все помни, все проверь

Каждый раз, когда к нам приходили новые люди, отряд находился перед опасностью принять предателя.

Гестапо, разумеется, стремилось заслать к нам своих шпионов. Ухо надо было держать востро. Иногда предатели работали довольно тонко, даже внушали нашим связным такое доверие, что те за них просили и ручались. Один такой шпик сумел обойти хорошего, преданного человека — пастуха Макотру. Пастух нам житья не давал — возьмите да возьмите! Живет мол такой Петр Яковлевич Козлов в селе, работает налоговым агентом сельуправы, тяготится немецкой службой так, что и сказать нельзя, — все его мечты только о партизанах да о лесе.

Макотре мы верили. Но опасная вещь — переносить доверие с одного человека на другого. И почему-то, ни разу не видев этого Козлова, я опасался его. Что-то мне напоминала эта фамилия. Но что? Сколько на Руси Козловых? Кто из них хорош, кто плох? Но кто-то из них был связан в моей памяти с недобрым происшествием. А каким — я не знал.

Оттягивая свидание, я напрягал память, стараясь объяснить себе то неясное предубеждение, которое вспыхивало каждый раз, когда пастух Макотра говорил мне о своем Козлове. Но ничего не получалось. Тогда я стал расспрашивать — не помнят ли какой-нибудь истории, связанной с этой фамилией, мои товарищи по соединению? Мне рассказывали десятки историй, не имевших никакого отношения к моим подозрениям, я только руками разводил.

Попросил Макотру узнать, где Козлов работал до войны.

Оказалось, что в Корюковке, на сахарном заводе! Теперь ясно, что делать: немедленно запросил я по рации обком партии: «Узнайте у секретаря Корюковского райкома Короткова, что за человек Козлов Петр Яковлевич, бывший работник сахзавода».

И получил ответ Попудренко: «Козлов Петр Яковлевич дезертировал из отряда Короткова в сорок первом году. Работал в гестапо в Сосницах. Примите меры к аресту. Сообщите исполнение».

Вот тогда-то я с легкой душой и разрешил этому Козлову незамедлительно прибыть в лагерь, чтобы доложить командиру о выполнении приказа.

Случай этот, конечно, очень простой, но учил он не оставлять без внимания малейшее свое подозрение. Я не помнил, почему фамилия Козлова так настораживает меня, но, оказывается, что память все время была мобилизована давнишним рассказом Маруси Скрипки об этом человеке.

Ловили и выявляли мы врагов по-разному. Стандарта в таком деле быть не может. Одного удалось обличить по почерку: к нам в руки попал документ, посланный из села с нарочным в райцентр. Это был список шестнадцати жителей, уличенных в связи с партизанами. Кто его написал — нарочный и сам не знал. Подпись: «Лесной». Мы документик спрятали, а у себя завели с тех пор (на время) «бюрократический» порядок. Всех просившихся в отряд заставляли писать автобиографию. На этом и поймали некоего гражданина Степанченко — «Лесного».

Случалось, немецкие служаки сами налетали на наших людей и раскрывали передними свои черные планы. Один старик, бывший торговец лесом Захарченко, решил заслужить обещанную гитлеровцами за сведения о партизанах соль. Он долго бродил по лесу, будто бы собирая ягоды, и сумел обнаружить место нашего лагеря в урочище «Зеты».

Воротившись домой, предатель рассказал о своем открытии первому попавшемуся полицаю и попросил передать «господам немцам» в районный центр. Полицай обещал сразу же все сделать и велел старику никому больше не рассказывать, чтобы лишней болтовни не было, «а то награду перехватят».

Захарченко довольный пошел домой, а полицай-то был наш. Он дал знать, что бродит по лесу такой добровольный шпик.

На другую же ночь основной наш артист на немецкие роли Николай Жадовец облачился в свой «выходной» костюм с крестом и медалями, взял свиту и «переводчика», обмундированных таким же образом, и отправился к Захарченко получать сведения о расположении партизанского отряда.

Миша Кожух представил Захарченко «помощнику семеновского коменданта господину Шульцу», и старый дурак начал восхвалять быстроту господ немцев: умилялся, что не пожалели себя, побеспокоились и приехали даже ночью!..

Жадовец подробно расспросил предателя о том, как ему удалось напасть на след партизан, не помогал ли ему кто-нибудь. Комендатура мол вознаградит этих людей тоже.

Захарченко кланялся, благодарил, рассказывал все, что от него требовалось, и под конец даже прибавил выражения своих чувств по адресу исключительно «приятного, молодого господина офицера». Тут он, конечно, не ошибся: хоть всю Семеновку переверни, а где же такого еще можно было сыскать?

Николай усмехнулся, начал прощаться. Скрипя зубами, заставил себя пожать предателю руку, поздравил с будущей наградой. Велел прибыть за ней в комендатуру завтра же.

Только назавтра Захарченко лежал на дороге с вложенной в руку запиской: «Смерть предателям своего народа. Вместо соли получают пулю».

Но далеко не все наши враги были так просты, чтобы делиться с первым встречным. Особенно осторожно работали те, кто имел задание попасть к нам в лагерь. Тут дело обставлялось по всем правилам гестаповского искусства. Особенно постарался начальник новгород — северской жандармерии Петере, направляя в отряд бывшего вора — рецидивиста Савелия Юхновца.

Не так давно он был главарем банды, действовавшей «под партизан» наподобие уже разоблаченной нами банды Малькова. Вел «вольную жизнь», грабил население, на что немецкие власти смотрели в первое время весьма одобрительно: они надеялись скомпрометировать таким образом доброе имя партизан. Но когда всем стало ясно, что такие провокации ничего не дают, что партизаны сами истребляют бандитов, фашисты решили приспособить уголовников к более тонкому делу.

Савелий Юхновец тихо поселился на селе. И вот получаем мы горячую просьбу раскаявшегося преступника; признание в том, что хотел было создать свой отряд, — но не вышло, оказались плохие ребята. Было дело — и обижал народ: не нашел другого способа добыть пропитание. Теперь все осознано, он умоляет простить, дать возможность боевыми делами смыть позор.

Искренним раскаянием пренебрегать не следует. Бывали случаи, когда человек, имевший на совести преступление против Советской власти и даже в прошлом судимый, делом доказывал, что он уже не враг и честно проходил с нами боевой путь. Но искренен ли Юхновец? Дать ему прямой отказ было не в наших интересах. Командование ничем не рисковало, поручив ему для начала задание. Выполнит — видно будет. И мы предложили Юхновцу как условие вступления в отряд взять на себя взрыв склада зерна. А сами начали проверять Юхновца, выяснять, откуда взялся этот запоздалый патриот, и всю его биографию.

Юхновец условия принял и очень ловко подорвал склад. Но, удивительное совпадение, — за день до взрыва со склада было вывезено почти все зерно. Видно, назначенная нами цена показалась гитлеровцам слишком дорогой. Начальник новгород-северской жандармерии Петере, руководивший, как мы узнали, этим делом, решил устроить его с меньшими потерями.

В ближайшие дни к Юхновцу, продолжавшему добиваться приема в отряд до выполнения задания, присоединился новый человек. Это был писарь сельуправы села Поповка Михаил Велик, ничем не скомпрометированный перед нами. Однако утвержденный нами староста села Александровка связался со старостой Поповки Гончаренко и узнал, что Велик — тайный осведомитель гестапо. Очень хорошо. Что будет дальше?

Эта пара просится, а мы не отказываем, только тянем, будто опытные бюрократы. Наконец, разыгрывается пьеска в нескольких актах.

Юхновец якобы неожиданно узнает, что Велик — предатель. Пораженный этим, при свидетелях стреляет в него, ранит и бежит в поисках защиты к нам в леса. Петерс с большим шумом обставляет преследование. Ну, просто — всех на ноги поднял!

Конец этого представления должен был состояться уже в нашем отряде, где партизаны встретят героя овацией.

Овация была короткой. Одного выстрела хватило, чтобы Юхновец получил должное вознаграждение.

Но, несмотря на провал Юхновца, возня шпионов вокруг нас продолжалась.

— Произошел, например, такой случай. Разведчики познакомились с пожилой и, по их утверждениям, весьма симпатичной женщиной — жительницей Семеновки Анной Онуфриевной Бондаренко. Она их растрогала слезным рассказом об издевательствах и оскорблениях немцев из гебитскомендатуры, расположившихся в ее доме. Слово за слово разведчикам удалось ее убедить работать на нас.

А будь что будет! — согласилась она. — Чего уж зря-то жить среди зверей, принесу помощь Родине.

С тех пор наши разведчики держали с ней постоянную связь. Несколько раз Анна Онуфриевна приходила в лес на условленное место и приносила различные данные о противнике. Не всегда точные, иногда просто наивные, но разведчики видели, что желание работать с партизанами у нее очень постоянно: «Старается тетка. Не сразу и мы стали разведчиками. Научится.» — так говорили они. Даже у начальника разведки отряда Бугристого складывалось об Анне Онуфриевне впечатление весьма неплохое. Для подозрений действительно оснований не было. Ни о чем не расспрашивает, в отряд не стремится.

Но как-то, сияя от радости, ока притащилась на встречу с большим картонным ящиком:

— Вот. Передайте подарок вашему командованию. Звери-то мои с квартиры убрались. Вместо них пришел очень приличный человек, мадьярский офицер. Он мне в комнату поставил приемник. Я решила отнести, зачем мне.

На этот раз с Анной Онуфриевной встречался политрук разведвзвода Иван Иванович Коновалов. Он оценил по достоинству подарок. Поблагодарил, сказал, что все в отряде будут, несказанно рады.

— У нас радистка, товарищ Щербакова, не любит, когда рацию пускают для общественных надобностей. Редко даст возможность послушать концерт. Все только для дела. Очень, очень благодарим, товарищ Бондаренко! — с этими словами Иван Иванович взвалил коробку с приемником на плечо, попрощался и пошел.

Анна Онуфриевна помахала ему рукой и тоже было повернула в свою сторону, как -вдруг Иван Иванович охнул, согнулся и сказал:

— Ну вот. начинается история. Заболела старая рана. Как же теперь?! Ах, беда. Ой, ой!..

Анна Онуфриевна вернулась. Ее лицо выражало и сочувствие, и волнение, и озабоченность.

— Как же вы теперь доберетесь? — спросила она с искренней тревогой в голосе.

— Я-то ничего, но подарок. Впрочем, что с ним случится. Давайте, Анна Онуфриевна, прикроем его вот там, в ямке, березовыми листьями.

Нет, что вы. Лучше уж я вам помогу. Я понимаю, конечно, — к вам в лагерь нельзя, но часть дороги. Нет, что вы, мне нисколько не тяжело. А здесь оставлять, как же это.

Бойцы с нашей заставы увидели такую картину. Пожилая женщина тащит согнувшись тяжелый груз на плече, по лицу ее струится пот, а сзади, шагах в пяти от нее идет Иван Иванович. Немного скривился, но ничего: балагурит, рассказывает какие-то партизанские анекдоты. Давно уж известен был Иван Иванович как шутник, но тут больше было похоже на издевательство.

И вдруг Иван Иванович выпрямился, вытащил из кармана пистолет и скомандовал:

— Стоп! Дальше ходить не надо. — Женщина повернула к нему недоуменное лицо, сделала такое резкое движение, что чуть не уронила свой ящик; но Иван Иванович во-время его подхватил. — Зачем же так неосторожно. Вот лучше поставьте на пенек.

Бойцам, которые подбежали с заставы, он крикнул:

— Назад! К этой штуке никому не подходить!.. Отведите-ка гражданочку в особый отдел. А сюда позовите радистов, то есть минеров. Вы, Анна Онуфриевна, не волнуйтесь, если ваш приемничек окажется без сюрпризов, вам будут возвращены и свобода, и наше уважение. А пока погуляйте с этими молодцами.

Наши подрывники с помощью связистов извлекли из нового и действительно хорошего приемника аккуратную алюминиевую коробочку, к которой тянулись от питания два провода. Сняли металлическую оболочку и увидели две четырехсотграммовые шашки тола с вделанным внутрь электромеханическим взрывателем.

— Отличная конструкция! — похвалил Шахов. — Надо будет иметь в виду. Тут очень интересное сочетание. От электрической искры сгорает предохранитель; потом кислота постепенно сжигает цинковую пластинку, и партизанский штаб летит на воздух. Ясно, что такой хороший приемник будет стоять в штабе.

А Иван Иванович сказал:

— А что, товарищи, разве я не прав, когда изо дня в день повторяю, что разведчикам надо давать звания «народный артист республики», «заслуженный артист.»

По нашей просьбе он рассказал, как ему удалось разоблачить диверсантку.

— Во-первых, упаковка. Видите — на приемнике гофрированный, фабричный картон. «Нет, — думаю, — навряд ли пошлет нам в подарок даже самый распредобрый дядя абсолютно новый приемник. Тут что-то не так». И разыграл я тогда сцену. Как только она отказалась приемник спрятать, — понял, ей нужно во что бы то ни стало его доставить к нам. Зачем же, спрашивается, я его потащу? Пусть сама тащит, не так ли?

Товарищу Коновалову я объявил приказом благодарность. А бойцов просил помнить об этом случае.

Дата добавления: 2015-08-10