Кто был прав

Устроившись лагерем под зеленой крышей урочища «Рогозное», мы вновь начали боевую жизнь. Я присматривался к новичкам и скомплектовал подразделения так, чтобы все они имели прослойку старых партизан.

Подумали мы с комиссаром и о том, чтобы правильно расставить наших коммунистов.

Мне помнится первое общее партийное собрание.

Здесь были и хорошо известные мне люди, которых я видал и в мирной обстановке, и в бою, — знал, чего можно от них ждать. Были и новые, совсем почти незнакомые люди — из тех, которых я застал в группе Бугристого. Но я не думал ни о ком в отдельности, а обо всем коллективе в целом. Ведь он — моя опора, помощник, судья. Отряд подчиняется командиру, но и командир, и масса партизан черпают моральную поддержку из коммунистического ядра. Это ядро и насыщает нашу жизнь той внутренней силой, какая должна быть в каждом настоящем советском коллективе. «Куда я пойду со своими сомнениями и трудностями, которые, конечно, будут? — думал я. — Кто вправе спросить у меня отчета в моих действиях? На кого я буду надеяться в минуты самой тяжелой опасности?..» И отвечал сам себе: «Вот на этих товарищей, которых вижу сейчас перед собой, на коммунистов отряда».

Словно в подтверждение моих мыслей, на первом же собрании было сказано много ценного, дельного. Коммунисты вникали во все подробности организации нашей жизни, обсуждали, как быстрее и лучше достичь выполнения боевых задач.

Одно из принятых в тот день предложений касалось работы разведчиков: речь зашла о том, что они, как люди, наиболее тесно связанные с населением, являются одновременно и агитаторами. Они распространяют листовки, ведут устную пропаганду. Поэтому собрание указало разведчикам-коммунистам, чтобы они внимательно относились к этой стороне своей работы. Ее решили считать партийным поручением, с отчетом на партбюро.

И вот на ближайшем заседании бюро наш секретарь — Василий Андреевич Кожух заметил, что партизанская пропаганда имеет очень узкий круг действия.

— Разведчики заводят связи пока в ближайших селах, — сказал он. — Села же, отстоящие от нас на пятьдесят, на восемьдесят километров, остаются без сводок Информбюро, без живого слова советской правды. Надо подумать и о том, чтобы проникнуть подальше, осветить людям положение, да и самим лучше знать, как живет район.

На другой же день я снарядил несколько небольших групп и направил их с листовками по специальным маршрутам. Об итогах их работы я и хочу рассказать.

Все разведчики вернулись с интересными рапортами, но одна группа была выслушана нами с особым вниманием. Она пришла из большого села Тимоновичи, что у самой границы Черниговщины с Орловской областью. Разведчики сообщили, что в селе этом есть подпольная организация. Ее недавно предали, многие схвачены, но и осталось немало.

Ядро подпольщиков составили советские военнопленные и окруженцы: в Тимоновичах нашло убежище семнадцать человек. Они сумели организоваться и поставили себе целью объединить боеспособное население, уйти в лес и создать партизанский отряд.

Для этого надо было собрать оружие, произвести разведку, но, самое главное, узнать и подготовить людей. Для этого, конечно, прежде всего следовало показать себя, свою работу — значит пойти к людям.

Среди подпольщиков был радиотехник из Ростова — Федор Попов. Ему удалось с помощью тимоновичских пионеров собрать скромный радиоприемник. Начали слушать Москву, записывали сводки Совинформбюро, регулярно их распространяли. Стали писать и свои листовки, выпускать рукописную газету, в которой рассказывали народу о действиях оккупантов и предателей, звали народ к сопротивлению врагу.

Организация стала расти.

В лесу уже заложили базы оружия и продовольствия. Был назначен день выхода молодого партизанского отряда в лес.

Но в Тимоновичи неожиданно нагрянули фашисты. Они произвели обыски по безошибочно выбранным адресам. Тридцать участников организации было схвачено. Те, кому удалось избежать ареста, спаслись только потому, что предатель, видимо, не знал полного списка, а население не выдало никого.

Предателем оказался вступивший в группу по заданию жандармерии шпион Хомусько. Он больше не появлялся в Тимоновичах; ценой жизни тридцати патриотов он купил себе должность экзекутора камеры предварительного заключения в Репкинском гестапо.

Этот рассказ разведчиков подтвердили и уточнили пришедшие с ними в лагерь члены подпольной группы товарищи Судилов, Яшин, Обухов и Константинов.

Мы с комиссаром долго с ними беседовали. Понемногу положение на селе представилось нам так.

Жители Тимоновичей держались дружно. Их преданность до сих пор спасала уцелевших членов организации от глаз полиции. Но после провала они еще не оправились. Люди почти не покидали укрытий, опасаясь нового предательства, не желая подводить под удар своих хозяев. Пришедшие к нам люди сами точно не знали, сколько их товарищей осталось в селе.

Фашисты, считая, что село «обезврежено», праздновали победу. Каратели покинули ограбленные хаты; избитых измученных жителей на ответственность полиции. Но у партизан сложился богатый опыт обращения с полицаями: мы умели их брать по-всякому.

Расспросил я у разведчиков и у товарищей из Тимоновичей про дороги, подходы к селу, о расположении улиц, узнал, где комендатура, старостат, и выработал план налета на село. Провести операцию решил сам. Из- за этого дела я чуть не поссорился впервые со своим комиссаром.

Вот уже стоят на поляне люди. Уже нагрузились толом, боеприпасами, продовольствием; мы вместе с комиссаром проверили каждого бойца, его выкладку. Поворачиваюсь к комиссару, протягиваю руку:

— Прощай, Тимофей Савельевич. Жди нас с пополнением.

Но комиссар мне руки не подал, а сделал знак зайти в землянку. Какие такие еще дела? Будто обо всем условились, и группа в поход готова.

Зашел в землянку, и тут оказалось: для комиссара неожиданность, что я поведу группу сам. Я считал это естественным, но он держался совсем другого мнения.

— Я с этим согласиться не могу, — твердо сказал мне Немченко. — Идти в эту операцию вы не имеете права.

— То есть как это, почему? Почему вдруг комиссар мне палки в колеса ставит?

Тогда Тимофей Савельевич повел такую речь: вы, дескать, не имеете права распоряжаться своей жизнью. В случае неудачи вы рискуете не только той частью бойцов, что возьмете с собой, но оставите без командира весь отряд. Вы подводите под удар успех наших заданий, значит, и действия всего соединения.

— Помочь подпольщикам нужно? — спрашиваю его в лоб.

— Безусловно, — отвечает. — Но зачем сам командир?

— А можно быть уверенным в успехе дела, когда мы с тобой, комиссар, еще не определили как следует людей?! На кого положиться, кому доверить руководство операцией, отвечай! — говорю я.

— У нас есть опытные бойцы из старых.

— Знаю я этих опытных, сам опытный. Нет, этого дела я никому не поручу. Знаю, каково быть ответственным за жизнь товарищей. Кого мы к этому подготовили? Успел кто-нибудь на практике показать себя так, чтобы ему дать сорок человек?

Мне казалось — я кругом прав. А дело-то еще было в том, что я по привычке солдата рвался в бой; не нашел для себя нового мерила храбрости: ведь для бойца оно одно, для командира — другое.

Мне представилось, что комиссар мешает мне быть смелым. Осторожничает, страхуется и еще бог знает что. Вдобавок ко всему, совершенно новым для меня был самый вопрос отношений с комиссаром: его полномочия не ниже моих. А равенство дает право на контроль. Вообще-то я должен с ним считаться. Это было мне ясно. Но что делать, если не верю, что он прав?

Комиссар не унимался. Особенно меня сердило, когда он называл операцию на Тимоновичи «вылазкой», приходилось поправлять его. А он все равно не придавал моим поправкам ни малейшего значения и продолжал гнуть свою линию.

Мы носим имя Чапаева, — говорил он. — Оно должно напомнить вам, как он понимал, где место командира в бою. Помните, Чапаев объяснял своим людям на примере с картошками? Командир возглавил дело, нацелил бойцов. Они пошли. Он ведет. Но атакует ли он первый? Нет! В минуты боя он уже занял наблюдательный пункт и руководит оттуда. И, кстати сказать, — из безопасного для его жизни места. Вы же хотите предпринять вылазку за шестьдесят километров от основных сил отряда, рисковать в деле, которое никак не является нашей прямой задачей. Командование поставило перед нами другую цель, другую задачу.

— И совсем непохоже на наш случай. — Я упрямо отказывался понять, что комиссар мне толкует не о «сходном случае», а о нормах поведения командира. Что же касается до наших прямых задач, то Попудренко говорил мне о росте, о пополнении отряда, и я доказывал Немченко, что, безусловно, будь мы в соединении, — вопрос о походе на Тимоновичи был бы решен положительно.

Комиссар продолжал приводить мне другие примеры поведения командира. Вспомнил и Федорова. Но я был глух и строптиво отвечал на все его доводы:

— Эва, Федоров! Сравнили. Это же первый секретарь обкома.

И тут же я сам себе выбрал образец, который вполне устраивал меня:

— А Попудренко? — спросил я комиссара, считая, что тут ему уже, как говорится, «крыть будет нечем». — Всем известна его смелость и умение рисковать. Он, если хотите, очень даже горячий.

Но я не сбил своего комиссара.

— Вы забываете, что Попудренко был до сих пор заместителем командира. А вы — командир. Меньший, чем он, но, помните, командир! Уверен, что Попудренко теперь, когда он отвечает за соединение, станет другим. Будет осторожнее и не позволит опасной горячности.

И тут комиссар, замечая, что я не принимаю его возражений, — пустил в ход последний козырь: сказал, что не хотел бы оставаться в качестве командира на срок моего отсутствия.

Уж не боится ли он все той же «шапки Мономаха»?.. Но комиссар тут же сказал, что лучше сам поведет группу в Тимоновичи. Я не согласился. Надо было сделать сильный рывок, да с нахальством. А тут передо мной — умный, но осторожный человек. Теоретик, учитель — пусть воспитывает. А где надо похитрить да взять врага врасплох, — это ж наше ремесло.

Поспорили еще малость, и, как комиссар ни артачился, я поставил на своем. Отряд остался под командованием Немченко, а я с группой в сорок человек в ту же ночь вышел в Тимоновичи.

Полностью осознал правоту комиссара я только через несколько месяцев, — узнав о гибели Попудренко, узнав, как погиб наш любимый командир. А в те времена долго еще не мог сдержать в себе страсть быть первым в бою; оправдывал это в какой-то степени поведением Попудренко и хотя ценил хорошее побуждение комиссара, но следовать его совету не нашел в себе сил.

Дата добавления: 2015-08-10