Смена старост

В большом селе Александровна до войны был один из передовых колхозов области. Его председатель получил от правительства орден за высокие урожаи конопли. Александровцы всегда досрочно рассчитывались с государством. И даже теперь, после двух лет оккупации, в этом селе еще были видны следы мирной зажиточной жизни. Еще стояли здания трех школ, больницы, клуба, перед которым раньше были разбиты хорошие цветники- любимое место отдыха колхозников.

Сохранение этих благоустроенных домов привело к тому, что гитлеровцы постоянно использовали село для размещения своих гарнизонов. Школы, больница, клуб и другие общественные здания превратились в казармы.

Сами александровцы держались дружно, всеми способами саботировали приказы оккупантов о выходе на работу. Здесь даже не удавалось сколотить полицейский гарнизон. Долго не могли найти человека и на должность старосты. И все же староста появился.

Никто не знал, откуда он пришел. Бывший житель Александровки, имевший тут когда-то два дома, высланный вначале коллективизации за вредительство. С тех пор его никто не видел.

Теперь этому человеку было около семидесяти лет. Скрюченный, сухой, как старый корень, с седовато-рыжей, словно ощипанной бородкой и маленькими злобными глазками.

Бывший кулак пришел в село под вечер. Ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь, направился прямо к «новым хозяевам». Видно, пообещал хорошо служить, держать односельчан в страхе и повиновении. Так Александровка получила, наконец, старосту.

Звали его Василием Михайловичем Кожухом. Вновь назначенный его стараниями начальник полиции был тоже Кожух и тоже Василий, только Афанасьевич.

Мы «поздравили» с такими тезками и однофамильцами нашего подрывника, секретаря партбюро — Василия Андреевича Кожуха.

— Ничего. — утешился тот. — Зато наш лучший связной в Александровке — Миша Кожух. И вообще там Кожухи — честные, достойные люди!

Что действительно поделаешь, если в этом селе, образовавшемся когда-то из множества хуторов, все граждане именовались по названиям этих хуторов: Кожухи, либо Лупаны, или Максимихины, да еще Караси, Кривульки. Других фамилий здесь почти не встречалось.

Едва оккупантам удалось под угрозой отправки в лагерь собрать в Александровке несколько мужчин и нацепить им белые повязки полиции, как все разбежались. Назначенный старшим Иван Максимихин вместе со своими двенадцатью подчиненными прямо в повязках ушел к нам в лес. Фашисты было сместили Кожуха с поста начальника полиции, но так как другого взять было неоткуда, вернули обратно.

При новом наборе мобилизовали в полицию и нашего связного Мишу Кожуха. Шестнадцатилетний парень тяжело переживал это и волновался, слезно просил разрешения прийти в отряд. Мы ему отказали, велели служить в расчете на то, что его близость к вражеской среде может принести нам пользу. Миша скоро успокоился. По ходу дела он познакомился с солдатами и офицерами венгерского батальона. Сдружился с неким лейтенантом Зваричем, и мы стали получать систематически информацию о расположении немецких гарнизонов в нашем районе и еще кое о чем.

Однако староста непременно хотел выслужиться. Ему удалось выследить шестерых коммунистов, тайно проживавших в Александровке. Всех шестерых он выдал гестапо. Их расстреляли. Пострадали и скрывавшие этих людей семьи.

Решением командования нашего отряда староста — предатель был приговорен к смертной казни.

Привести этот приговор в исполнение оказалось не просто. Староста боялся народа, всего остерегался, редко его можно было встретить в вечерние часы. Мы взяли на строгий, чуть ли не хронометрический учет его распорядок дня. Ничего не получалось. Он беспрестанно вращался в самой гуще фашистов.

Но вот выдался денек, когда наш связной лично услышал приказание, данное гитлеровцами старосте: выйти на поля, проверить, как идут прополочные работы. Связной рассказывал, что поручение старосте не пришлось по вкусу: он попросил у своих хозяев, чтобы дали охрану! Но какой гитлеровцам был смысл выделять своих людей для сопровождения этого старого черта? И оккупанты просто посмеялись над своим прислужником — дали ему свисток. Если мол что не так-свистни!

Итак, следовало старосту, вместе с его свистком, взять среди бела дня в поле.

Эта небольшая, но ответственная операция была поручена Василию Андреевичу Кожуху, Григорию Гулаку, Зибницкому и Ременцу.

Поля Александровки на подходах к лесу окружены кудрявым дубовым кустарником. Ночью наши заползли туда и схоронились среди пышных ветвей молодой поросли. Целый день нещадно пекло солнце. В нескольких шагах от партизан работали люди. Но староста в этот день не появился.

Па следующую ночь четверо товарищей вышли снова, снова просидели в кустарнике, а староста опять не пришел.

И вот, наконец, на третий день, уже после часа дня, когда крестьяне успели пополдничать, на поле загремела телега. На ней ехал приговоренный к смерти предатель.

Солнце пекло немилосердно. Староста ежеминутно утирал пот, ливший с его лысой головы. Молча ехал ненавистный всем старик по междурядью свеклы. Работавшие женщины разгибались и тоже молча плевали в его сторону. Он не решился сделать им пи одного замечания. Конечно, будь с ним охрана, он вел бы себя по- другому. Но. свисток ему помочь не мог!

Вот староста подъехал к краю поля. Тут он стал с нервной торопливостью поворачивать свою лошадь, пугливо озираясь по сторонам. И не зря озирался: ветви кустарника раздвинулись, и наш партизан Григорий Гулак в упор посмотрел на старика. Тот задрожал и перекрестился.

— Не крестись, пан староста. Бог правду видит! — сказал Гулак.

Старик хотел крикнуть, но закашлялся.

Шум поднимать было нельзя: по ближней дороге то и дело проезжали немецкие машины, проходили солдаты. Гулак очень спокойно протянул старосте фляжку с водой и тихо спросил:

Что с вами, земляк? Подавились, что ли? Кашляйте потише, вам невыгодно шуметь. Зачем нам привлекать внимание немцев? Получится неудобно: скажут — пан староста потихоньку встречается с партизанами. А за это расстреливают.

Предатель совсем растерялся, не мог вымолвить ни слова. А Гулак также тихо и спокойно предложил ему слезть с подводы: «Нам надо поговорить с удобством, не навлекать на себя внимания. Вам же хуже, если шум получится.» — объяснял партизан.

Хитрый старик обернулся: кругом в поле работали люди, которые ненавидели его. Помощи ждать неоткуда. Лишь по дороге, метрах в шестистах, время от времени проезжали немецкие машины. Если даже удастся привлечь внимание, вряд ли ему успеют прийти на помощь. — И староста решил сделать вид, что он согласен поговорить с партизанами; впрочем, другого выхода ему не оставалось: чуял, что если поднимет тревогу, то ему уже не видать, чем она окончится.

Старосту окружили и связали. А вечером доставили в лагерь. После допроса, на котором старый предатель дал весьма важные сведения, приговор привели в исполнение.

Оккупационные власти в 1943 году уже не удивлялись, когда старосты пропадали, просто искали новых.

Через три дня старостой Александровки назначили помощника казненного — Лупана.

Этот пожилой человек, в прошлом только тем и известный, что, будучи казначеем церковного прихода, пропил деньги верующих, страшно испугался назначения. Но комендант не Советовался с ним, согласия его не спрашивал.

Александровны ожидали от Лупана разного. Пока он ходил в помощниках старосты — никому не вредил. Но теперь из страха перед гестапо мог натворить дел. Как он покажет себя? «Какая сила над ним власть возьмет, той и поклонится» — к этому сводилось мнение

большинства его односельчан. Нам же было чрезвычайно важно иметь старосту на своей стороне, и вот почему.

Если раньше, в первый год войны, оккупанты пробовали создать видимость выборности старост, чтобы иметь в них «представителей народа», проводить через них свои «новые порядки», распространять влияние на народ, то нынче оккупанты с этой иллюзией уже распрощались. Старост просто назначали.

Тем не менее старосты оставались людьми весьма сведущими о силах и планах оккупантов, конечно, в пределах своего района. Староста знал о предстоящих продовольственных поборах, о мобилизации населения на работу или на отправку в Германию. Он также знал, какие меры наказания будут применены к отклоняющимся от исполнения этих приказов.

От старосты во многом зависело, как жители воспримут то или иное указание оккупационных властей, и население должно было считаться с тем, смотрел ли он сквозь пальцы на нарушения «нового порядка» или строго спрашивал за них.

Наш подпольный обком партии учил своих людей, что партизанам надо постоянно держать старост под своим наблюдением, а желательно и под влиянием.

Мало того, что староста имел возможность заранее предупредить о мобилизации и поборах и таким образом мы могли срывать исполнение немецких приказов. Но староста мог еще и связать нас с большим количеством людей, а это в сорок третьем году было особенно важно.

Линия фронта приближалась. Надо было подумать о людском пополнении, которое получит Красная Армия, как только освободит область. У кого, как не у нас, спросят: что за люди оставались здесь, в тылу? Можно ли им доверять? Как вели себя при фашистах?

Мы не могли принять всех, желающих вступать в партизанские отряды: не хватало оружия, продовольствия, да и не было нужды бесконечно растить партизанскую армию. Вместе с тем работать с людьми, готовить их к продолжению борьбы было нашей прямой обязанностью, указанной подпольным обкомом.

Вот почему наладить правильные отношения со старостами было для нас теперь важнее, чем когда-либо. Для успеха организационно-политических задач иной бой теперь оказывался менее важен, чем подчинение своему влиянию старосты крупного населенного пункта.

Именно таким пунктом и было для нас село Александровка. Помимо большого количества населения, интерес представляло и то, что село расположено вблизи железной и грунтовой дорог, которые мы были обязаны держать под своим контролем.

Казнь предыдущего старосты в Александровке была не только актом возмездия, но и организационной необходимостью, вытекающей из наших политических задач. Теперь же нам было очень важно, как поведет себя вновь назначенный староста.

Вот почему мы решили не дожидаться, пока Лупан начнет «творить дела» и показывать себя, а сразу склонить его на свою сторону. Добром или силой — неважно. — Если удастся — пусть остается старостой и работает на нас; нет — его постигнет судьба предшественника.

Мне когда-то давно приходилось встречаться с Лупаном, и мы с комиссаром пришли к выводу: переговоры с новым старостой лучше всего провести мне.

Не откладывая дела в долгий ящик, мы выбрали подходящую ночь и с группой партизан вышли в Александровку.

Когда мы появились на сельской улице, все уже спали. Нигде не видно огонька. Я тихонько, но требовательно постучал в окно хаты Лупана.

Никто не откликнулся. Постучал снова, погромче. Мои ребята немного нервничали. Боялись за меня. Вася Кузнецов принялся терзать мой рукав, приставать, чтобы я отошел:

— У него винтовка есть и пистолет. Ведь даст в упор — убить недолго!

Но всякая осторожность могла показаться старосте подозрительной — и вышло бы хуже. Чтобы осуществить мой план, надо было действовать смело и открыто.

Я постучал опять и спросил:

— Пан староста дома?

В квартире послышался шорох.

— Хозяйка, подойди-ка, свои! — повторил я спокойным, требовательным тоном.

— Ах, боже мой, кто вы?

— Полиция! Долго вы будете там копаться?!

Тут у окошка показался сам хозяин.

— Не бойтесь, пан староста, — сказал я ему. — Мы — из Семеновки по заданию. К вам на житье едут триста пятьдесят немцев. Быстрее одевайтесь. Надо приготовить квартиры.

Окно открылось, и жена Лупана Пелагея Якимовна обрела дар слова:

Может, вы промерзли? Зашли бы в хату, выпили стакан молочка, пока мой соберется.

Кузнецов спросил ее:

— А чего-нибудь погреться нема?

— Заходите, поищем, пожалуй, что и найдем.

Мы вошли. Староста, не зажигая света, спешил одеваться. На столе появились две бутылки самогона. Гостей усадили. Я потихоньку завел разговор с хозяйкой.

— Когда вам лучше жилось, — спросил я Пелагею Якимовну, — при Советской власти или сейчас?

— Конечно, сейчас! — затарахтела она как сорока. — Теперь сам-то каждый день дома, а прежде приходилось работать па лесопильном заводе в Семеновке, а потом церковные дела, так день и ночь пропадал.

Она говорила бы долго, подыскивая доказательства нынешней «хорошей» жизни, но староста уже смекнул кое-что.

— Молчи, старая дура! — одернул он жену. — Видишь — не те хлопцы.

Я похлопал старосту по плечу и начал спокойно рассказывать, что скоро война кончится, Красная Армия гонит фашистов вон. Не стоит позориться перед Советской властью, которая нас поднимала и тянула к свету двадцать пять лет.

Затем я назвал себя, напомнил, что в тридцать девятом году мы мирно встречались, а теперь вот какая нехорошая история получилась. Я- партизанский командир, а вы — «пан староста». немецкий прислужник!

Лупан сидел неподвижно — видно, даже руки похолодели и язык онемел. Мои ребята ни о чем не беспокоились — спокойно угощались. Только двое остались на улице — стеречь дом.

Я крепко предупредил старосту о том, чтобы хорошо относился к народу и помогал партизанам во всем, что мы потребуем, а Гулак довольно убедительно добавил:

— От нас никуда не уйдешь. На советской земле нигде спасения предателям нет и не будет!

Лупан поклялся помогать партизанам и саботировать распоряжения фашистов. Он увидел собственными глазами спокойных представителей Советской власти, их выдержанность и тактичность, уверенность в себе. Все это дошло до его сознания. Он оценил то, что мы не только сохранили ему жизнь, но даже пальцем не тронули и вообще никак не обидели, а поговорили с ним, как с человеком.

А Пелагея Якимовна, провожая нас, кланялась и благословляла.

На другой день эта глупая женщина потихоньку рассказала одной-двум близким соседкам, какие хорошие, вежливые люди партизаны. Мы заметили Лупану, чтобы велел жене придержать язык. И все же с легкой руки этой болтушки просочился слух о том, как партизаны в одном селе убрали старосту-предателя и поставили безвредного своего человека.

Мы этот слух не опровергали. Зачем?

Дата добавления: 2015-08-10