Раннее утро

Нельзя сказать, чтобы это утро было для Богдана столь же безоблачным, каким оно казалось его напарнику — хотя Жанна довольно легко воспри­няла его осторожную просьбу го­ворить по телефону до его возвра­щения трагическим голосом и всем интересующимся кратенько и с подобающими всхлипами отвечать, что Багатур Лобо погиб. Ему почти не пришлось ничего ей объяснять: Жанна опять вспомнила про мик­рофон, который она некогда столь удачно приколола к одежде Ландс­бергиса; “Ну да, что-то в этом роде, любимая”, — промямлил правдивый Богдан, но, увидев озорные огоньки в ее глазах, немного успокоился; он не любил врать. Правда, Жанна тут же с тревогой спросила: “А Стася знает?” — “Знает”, — отвечал минфа, торопясь к выходу: пора было играть роль человека, удрученного смертью друга.

Уже в повозке его застиг звонок шилана Алимагомедова. Встревоженный начальник Ба­га хотел знать, как это случилось.

— Все в порядке, Редедя Пересветович, — успокоил его Баг. — С ланчжуном Лобо все в порядке.

— Тогда к чему все это? — В голосе Али­магомедова слышалось откровенное раздраже­ние. — Что происходит?

— Позвольте ему доложить вам лично, — мягко попросил Богдан. — Это не займет много времени. Я беру всю ответственность на себя и обещаю вам, что во второй половине дня вы получите от нас обоих самые полные разъяс­нения.

Но телевизор смотрели многие — были еще звонки: от Антона Чу, который, деликатно покашливая, поинтересовался, где находится тело погибшего, потому как в соответствующем по­мещении Управления он его не обнаружил; от старшего вэйбина Якова Чжана, совершен­но удрученного гибелью любимого начальника: Яков чуть не плакал; совершенно неожиданно позвонил из Асланiва Олежень Фочикян — де­ятельный и дотошный журналист приложил массу усилий, чтобы связаться с Богданом; он звонил уже в Управление, там ему ничего тол­ком не сказали... Богдан отделывался от зво­нивших как умел. Ему было стыдно, и он не­шуточно рассердился на Бага: столько хороших людей были искренне огорчены известием, ко­торое им преподнес утренний выпуск новос­тей! Эти люди переживали, недоумевали, бес­покоились... Богдан стал злиться на себя — что согласился с планом друга, позволил все это, допустил... “Господи, прости... ” — подумал он горестно, а потом вдруг ясно вспомнил боярина Ртище­ва, его сломленную горем, безутешную вдову, пустые глаза спятившего боярина ад-Дина... Сколько еще может случиться горя из-за како­го-то, как выражается Баг, скорпиона, если не­медленно, сегодня же, сейчас же не пресечь его человековредную деятельность?!

А завтрашнее голосование?

“Ничего, — думал Богдан, до боли в пальцах стискивая руль „хиуса", — ничего... Все правильно. Или сегодня — или... ” О том, что бу­дет, если сегодня им с напарником не удастся положить конец этому делу, он ужасался ду­мать.

В Управление Богдан заезжать не стал: это было выше его сил. Еще и там ему станут выражать соболезнования и неосмысленно допы­тываться, как же такое могло произойти...

Вместо этого он, то посвистывая сквозь зу­бы, то рассеянно напевая вполголоса, бесцель­но колесил по оживленным улицам безмятеж­ной Александрии, время от времени взгля­дывая осторожно в зеркальце заднего вида, и, насколько умел, проверял, не следует ли за ним неотрывно какая-нибудь повозка “Лес дрему­чий снегами покрыт... На посту пограничник стоит. Ночь темна, и кругом тишина — спит любимая наша страна... ”

Он остановился пару раз у каких-то лавок, в одной купил совершенно не нужные ему бумажные салфетки с изображением бога долго­летия Шоу-сина, а в другой, повинуясь неосознанному порыву, приобрел бутылку особого московского эрготоу — шестидесятипятиградус­ного; попросил лавочника завернуть покупку в плотную бумагу и, помахивая свертком, вер­нулся к “хиусу”.

Дата добавления: 2015-07-20