Вырисовывалось следующее.

Узнанный Жанной милосердный брат, он же бродячий борец против угнетения русских, звался Архипом Онуфриевичем Козюлькиным; несколько лет назад он, правда, поменял, фамилию и сделался из Козюлькина Архатовым. Ро­дился Архип Онуфриевич в маленьком город­ке Кинешма Костромского уезда, по христиан­скому летосчислению в одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, четырнадцатого октября. Он был на два месяца старше своего земляка Борманджина Сусанина и ходил с ним в одну школу. В один класс.

Судя по данным школьного архива, по психообдумывательным заметкам воспитателя — они дружили. Ходили друг к другу на дни рож­дения.

Хотя, судя по ним же, маленький Архип очень трудно сходился со сверстниками. Во­обще с людьми. Все у него получалось как-то надсадно, с чрезмерными усилиями. Он не за­икался, но почти всегда говорил так, будто вот-вот начнет заикаться, — с трудом выдавливая слова, будто постоянно страшась, что его прервут, засмеют, не поймут, пренебрегут всем, что бы он ни старался донести до собеседни­ков. Несомненно, этому способствовала и нека­зистая фамилия: дети жестоки и любят давать всякие обидные прозвища, любят зло и едко издеваться над такими вещами; наверняка Ар­хипушку в детстве дразнили Козюлькой, предположил Баг. От всего этого: от постоянной излишней натуги, от постоянного отчаянного стремления суметь, смочь, превозмочь, в том числе и фамилию, стать лучше, чем он есть, — у юного Козюлькина все получалось хуже, чем он мог бы. Редко, но бывают такие случаи в воспитательском деле, когда ничего не получа­ется исправить, и остается только руками раз­вести в надежде, что со временем жизнь, са­мый неумолимый и беспощадный, но и самый лучший, ни сна, ни устали не знающий воспи­татель, сделает то, что не смогли ни родители, ни учителя. Вроде и семья благополучная, без ссор, без измен, набожная в меру; вроде и шко­ла не из плохих — да что об этом говорить, не кто-нибудь, а Сусанин вышел из нее одновре­менно с Архипом, тогда еще Козюлькиным; бок о бок стояли, получая свидетельства об окон­чании...

Одну черную жемчужину обнаружил Баг, одну. Воистину для их расследования — жемчужину. Но воистину — черную. В пятом клас­се еще, когда несмышленые детеныши челове­ческие вступают в самую опасную пору взрос­ления — детство уходит, а юности еще и в помине нет, и оттого они более чем когда-либо напоминают зверят, а лучшие черты их буду­щих характеров висят на волоске, — препода­вательница ханьского Агафья Боруховна Лян, войдя в класс минут через двадцать после окончания последнего урока — что-то она там забыла — застала маленького Архипа горько и одиноко плачущим в уголке. На ее попытки выяснить, что стряслось, мальчик поначалу не отвечал ничего, и она уже подумала, что это, как обычно, из-за “Козюльки”, но потом, когда слезы просохли, мальчик вдруг спросил ее се­рьезно и с какой-то недетской грустью: “Поче­му русских все обижают?” Ошеломленная учи­тельница попыталась спокойно выяснить, с че­го это в голову ребенку пришла такая странная мысль, но Архип опять замкнулся и, лишь ухо­дя, уже из дверей обернулся к ней и сказал спокойно: “Я знаю, это еще с половцев нача­лось”.

Тут Баг с Богданом понимающе перегляну­лись. Старательно переписанное от руки “Сло­во” — вот что тут же вспомнилось обоим.

Агафья же Боруховна в глаза не видела “Противу-Слова” и потому никак не могла взять в толк, при чем тут древние половцы. Эта ключевая фраза осталась для нее пустым звуком. Встревоженная настроениями мальчика, она несколько раз пыталась поговорить с ним, по­том с его родителями, но родители были уве­рены, что учительница преувеличивает — ре­бенок обут, одет, накормлен, посещает музеи и театры, читает все, что хочет, ни в чем дур­ном не замечен, не курит и не пьет спиртно­го... значит, с ним все хорошо. А мальчик в от­вет на окольные старания учительницы по­нять, что его так гнетет, лишь отмалчивался, а на заданный однажды прямой вопрос отве­тил так, словно давно ждал его и заучил по бумажке ответ: “Не знаю, о чем вы, я этого не помню”.

было предположить, что именно в то время в руки ребенка попало каким-то загадочным образом “Противу-Слово” и глу­боко воздействовало на неокрепшую детскую душу.

Ах, следовало бы сейчас же сняться с места и лететь в Кинешму, беседовать задушевно с престарелой Лян, с владыкой школы, с овдо­вевшей семь лет назад матерью Козюлькина... Как попало, откуда? С захламленного чердака старого дома Козюлькиных? От проезжего ли­цедея? Откуда?!

Да только вот голосование по челобитной — послезавтра, И одно название что послезавтра — до полуночи оставалось меньше трех часов, а в полночь послезавтра неумолимо превратится в завтра.

Утонченный Богдан, мастер на сопережива­ние и проникновение в чужие сердца, пример­но мог себе представить, что тогда происхо­дило, — и, сколько умел, попытался объяснить это Багу и Жанне. Представьте, говорил он, го­рячась и сам какой-то частью души ощущая себя несчастным, одиноким, задразненным, затюханным мальчиком, представьте, у вас все наперекосяк. Все с трудом. Жизнь вроде как у всех — но вязкая какая-то; все смеются, а вы нет, все купаются, брызгаются с визгом и тузят друг друга, а вам это кажется грубым и неле­пым, и вообще вода какая-то слишком мок­рая; а может, вы просто стесняетесь раздеться вот так же запросто — как другие дети, и не­стись с радостными воплями в воду... Вами пренебрегают. С вами скучно. Вы, говорят все они, вы — зануда. Бледная поганка. Козюлька противная. Вы ощущаете себя последним чело­веком, и чем больше вы стараетесь приспосо­биться, тем меньше это получается... И вот к вам в руки попадает книга, которой никто не знает. Которую никто не читал. Которую не из­дают. И книга эта — тоже об обиде. О жут­кой обиде, которую нанесли человеку какие-то Кончаки и Гзаки...

При этих его словах Жанна, пытливо лис­тавшая “Противу-Слово”, подняла на мужа глаза: “Ты думаешь, это так понять?” — “Ну, конечно! А как еще?” — воскликнул он. Какая разница, продолжал он, расхаживая по гостиной, что ты и сам не с лучшими намере­ниями пришел к этим Кончакам. Для ребенка это неважно, ребенок относится к дракам и во­обще к насилию гораздо легче, чем взрослые... Это ж я пришел не с лучшими намерениями, я! У меня-то все равно все лучшее! В том числе и намерения... А меня обидели. А потом я от них спасся, прибежал к своим — и они, эти свои, хоть я и не победил врагов, хоть и погубил всех, кто мне доверился и со мной на вра­гов пошел, чуть ли не на руках меня но­сят, славу поют... Страны рады, грады веселы! А почему так? Потому что они — свои! Эта книга про то, что есть чужие, для которых ты всегда плох, и свои, для которых ты, что бы ты ни натворил, — всегда хорош.

Дата добавления: 2015-07-20