И Баоши-цзы исполненными достоинства, величавыми шагами двинулся следом за Да-бянем, Сяо-бянем и телом Елюя.

— Стопами шествуй! — глубокомысленно подбодрил Бага Хисм-улла, вслед за великим наставником скрываясь во вратах.

Баг переглянулся с Судьей Ди и, сопровож­даемый котом, пошел за ними.

Апартаменты Багатура Лобо,

Й день восьмого месяца, вторница,

Ночь

— Извини, драг еч, что звоню тебе так поздно, но дело — безотлагательное. Канал у тебя закрыт, проверь? Горит огонек? Ага... А циферка какая высвечена? Ага. Да нет, ре­бенком я тебя не считаю. Я тебя очень хоро­шим человеком считаю. А хороший человек не всегда вспоминает, что в телефоне могут и скорпионы лишние висеть. Внимательно меня выслушай... Перво-наперво сообщаю тебе, что меня убили. Как-как... Очень просто: из кустов, рядом с Храмом Света Будды выскочил неиз­вестный в сером халате и нанес мне в спину несколько ножевых ранений, несовместимых с жизнью. Я упал на песчаную дорожку, веду­щую к вратам, и в бурных конвульсиях, обли­ваясь кровью, покинул этот мир, устремившись на прием к Яньло-вану... Да, извини за некото­рую красочность речи, извини, это нервное... Нет, с тобой не голодный дух разговаривает... Нет, я умер, ты правильно понял, но, с другой стороны, — и не умер. Это я, еч, я, Багатур Ло­бо... То есть, еч Богдан, для всех я умер, а для тебя живее всех живых. Да, ты прав... Именно... Именно тактический ход. Нет, нет, я не из­деваюсь. Сейчас объясню. Ты слушай. Значит, так. Знаешь, где был наш сюцай Елюй? Ну вот когда мы с тобой его в розыск подавать собра­лись? Да. Так вот. Он побывал в гостях у не­коего Великого Прозреца... Понятия не имею. Наверняка то ли Козюлькин, то ли Сусанин... Понимаешь, Елюй героем позарез хотел стать и немедленно свершить геройское деяние для блага Родины; Жанна твоя, ты рассказывал, — тоже страстьми обуреваема была... Ну да, ну да! Именно: эти все елюевы разговоры о геройстве, о русских, которых все обижают. Чуешь, еч? У Елюя свежие следы от пиявок на шее — там же, где и у других. Надо сказать, работает это здорово: парень на меня кидался, ровно тигр с перевала ¹ , мечтал меня сначала ножом заре­зать, здоровенным, кстати, ножом, а потом — заколоть шпилькой от шапки. Я только и успе­вал уворачиваться, даже стукнул его пару раз, а он — хоть бы что. Так мы с ним долго пры­гали, я вижу: Судья Ди уже драть сюцая изго­товился, и тут появился Хисм-улла, я его вчера в храм отвез... хлоп ладонь на голову Елюю, тот — бряк, и на песочек упал. Лежит, скуча­ет. Глаза закатил, дышит тихонечко — обмо­рок. Этого, понятно, никто посторонний не ви­дел, сюцай на меня уже внутри напал... Ну как... Да очень просто: выхожу я из повозки, а он тут как тут, хочу, мол, с вами в храм, драг еч. Я: пошли, говорю, в храм всем путь открыт. Мы и вошли. Тут наш сюцай как взбесился:

¹ Багатур Лобо, по всей вероятности, имеет в виду извест­ный эпизод из классического китайского романа “Шуи ху чжуань” (“Речные заводи”), когда богатырь и народный герой У Сун, напившись пьян, забил до смерти голыми кулаками тигра, жившего на перевале Цзинянган и терроризировавшего местное население.

отдай, говорит, святую, меня, мол, Вели­кий Прозрец послал за книгой, отдай, а не то порежу... Ну и начал резать. Честно говоря, ес­ли б он разговаривать не затеял, а перешел бы к делу сразу — мог и преуспеть. Никак я от него не ожидал, а шел он позади меня... Мог бы. Тогда б я тебе уж не позвонил... Остатки уважения ко мне, что ли, сквозь яд-дурман у него прорезались, что он сначала с просьбой обратился, — не знаю... Вот. Когда его Хисм-улла вырубил, пришел наставник Баоши-цзы и велел послушникам нести сюцая внутрь, а там уж твой отец Кукша поджидает. Они там, вид­но, не первый час были вместе — Баоши-цзы, Хисм-улла и Кукша. Как мне Кукша сказал, беседовали о нестроении в улусе, совет держа­ли. Настало, мол, нестроение великое, и что де­лать надлежит — неведомо. Я так мыслю, еч, знаки им были, что творится злое дело великой важности... Так что Максим Крюк — он тоже под пиявкой, это уж теперь доподлинно ясно... Да потому, что мне еще вчера Хисм-улла в участке на него показал — и говорит: “Печать шайтана”. И про Елюя то же самое. Печать, мол. Кукша это “в тенетах диаволовых” назвал. А потом попросту объяснил: бес вселился. Ну и вот. Собрались они втроем вокруг сюцая — а он бледненький такой лежит, глаза закатились — одни белки видны... собрались и стали по очереди на него руки возлагать. То Баоши-цзы мантру прочтет да и длань возложит, то Кукша помолится, перекрестится и лба его кос­нется. Один Хисм-улла просто стоит — глаза закрыл, руки на груди скрестил и стоит, толь­ко чего-то про себя гудит тихонько. И ведь ожил у них сюцай! Глаза открыл — нормальные вполне глаза, трезвые, только болезнен­ные. Где я, говорит, что со мной? Кукша ему: ты во храме, сын мой, мы с тобою и оттого Бог с тобою, и, стало быть, все хорошо. Жить, мол, будешь долго и счастливо, но не сразу... И о чем-то духоподъемном разговор заводит. Я го­ворю, погодите, отцы, мне бы показания снять, дело-то государственной важности! Они так, знаешь, все трое подумали-подумали и кивнули разом, и Кукша спрашивает: поведай, сыне, кто тебя подучил драг еча Лобо убить? Кто тебе вложил ножик в руку? А Елюй: Великий Прозрец повелел. Если не отдаст. Ну, тут уж я вступил: а что за книга? “Слово о полку Игореве”. Эта книга в каждом книгохранили­ще, говорю, в каждой книжной лавке есть, что в ней особенного? Это, говорит таким слабым голосом Елюй, особая книга, не то “Слово”, что в каждой лавке да в книжном шкапу, а дру­гое — на которое Игоревичи молятся. Да вдо­бавок еще не то, что у Прозреца типографски где-то издано — то только для молитв, и, ви­дать, именно его-то я в Асланiве и видел, пред­ставляешь, как расползлось? — а от руки пере­писанное, энергию переписчика в себя вобрав­шее, и, стало быть, на нем о будущем гадают. Великий Прозрец им объяснил — дескать, его с помощью магического куба читать нужно. Какие-такие Игоревичи? А те, которые стоят за всех русских духом, которые хотят справедли­вость восстановить, которые и есть настоящие герои. И тут у Елюя опять глазки стали за­катываться. Я ему: а где этого Прозреца ви­деть-то? Хочу, мол, с ним побеседовать, очень интересный человек... Ну да, ну да, еще бы и ты не интересовался. А Елюй ко мне повернулся, весь трясется и говорит: это ведь я вашему коту драгоценному банку с пиявкой на шею-то надел, а было это в Москитово. Когда пиявку-то розовую ставили — обещали здоро­вье, силы, ясность разума, победу святого дела, а потом сквозь дрему слышу, Прозрец бормо­чет: полная покорность, вера лютая... То есть, похоже, пока пиявка розовая сосет человека или сразу после, над ним и надо успеть сотво­рить программный наговор — а человек этого уж не сознает. Но Елюй, ты понимаешь, еч, — ведь уже под пиявкой был, одного его оставили очухиваться после наговора, а он... оказалось, он — и впрямь герой. Превозмог, сообразил, что делать... Ну и случай счастливый, конеч­но, — кота с собой взял, когда к Прозрецу для окончательного просветления отправился. От­ветственный сюцай, не оставил кота дома одно­го невесть на сколько времени, знал, что может вернуться нескоро... Уважаю мальчишку. Толь­ко уж слишком подвига захотел — вот и дал себя увлечь этим скорпионам... Значит, расска­зал это все — и опять в обморок... Да, да, еч, именно в Москитово. Нет, не сказал точнее, не успел. Глазами поворочал — и все, закатились глазки... А я, честно говоря, поначалу-то силь­но порадовался: думаю, вот ведь как легко и просто всех опиявленных обратно в ра­зумение привести, вернуть к полноценной жиз­ни... Привезти в храм, собрать отцов — и через полчаса наговора как не бывало. Там прямо и брякнул все это, радостный такой... Что ж вы, отцам говорю, жмите дальше, гоните, говорю, беса совсем, не видите разве, как человек му­чается? Баоши-цзы на меня глянул с жалостью и слегка с недоумением: экий ты, мол, наивный, не ожидал. Суфий с попугаем только за­смеялись. А Кукша посмотрел печально и го­ворит: “Бог — не кузня чудес. Изредка он чу­деса являет, чтобы вразумить нас и наставить на путь истинный, но не для удобства нашего в мире сем, а для грядущего спасения в мире горнем. Он о душах наших печется, а о телах надлежит печься нам самим, никто за нас этого не сделает”. Так-то... Естественно... А как ина­че? Нужно какое-то противуядие срочно де­лать. Тут уж научники должны расстараться, кровь из носу... Так вот что, еч Богдан, я ду­маю. В завтрашних наших планах нужно кое-какие изменения произвести. Я ведь умер, пра­вильно?.. Да, да, ты прав, ничего тут нет пра­вильного. Правильно то, что Прозрец этот будет думать, что сюцай меня зарезал и лежу я сейчас на холодке в морге Управления, тихий и остывший. Знаешь, как это было у Аи Ни-кэ: “Его косточки сухие будет дождик омывать, его глазки голубые будет курочка клевать”... Ну ладно, ладно. Нервное это, говорю же. Все ж не каждый день на меня сосед-приятель, уче­ник почти что, с ножом бросается... Да. Ну вот: нет меня. Выведен из строя. И ему, Прозрецу, заботы меньше. Я тут договорился, чтобы по радио сейчас прошло сообщение о моей неожи­данной смерти от руки подлого подданного, ко­торый с места происшествия скрылся, минут через пятнадцать можешь включить... Да какие шутки, еч! Тактика. Вот. А завтра с утра по­раньше, на случай, если наш Прозрец и Игоре­вичи его радио не слушают, покажут это сооб­щение в новостях по телевидению. Мой порт­рет и все такое... Это уж он точно увидит. И успокоится, станет Елюя ждать, когда тот отнятое у меня святое писание обратно водво­рит. Ты немного поскорби: создай видимость печальной деятельности, похлопочи, выйди из дому утром с трагическим лицом, у тебя грусть хорошо получается, прям сама собой, я-то знаю... Да не издеваюсь! Просто достоверно все должно быть! Если Прозрец почует что, мы их гнезда скорпионьего век не разорим, все кон­цы — раз и в воду, благо залив-то рядом. Я на тебя, еч, надеюсь. И Жанне скажи: коли позвонит кто незнакомый, пусть имеет в виду, что меня убили и у вас горе, ладно? Ну вот... Ты похлопочи пару часиков, в Управление съезди зачем-нибудь, а к десяти утра подъезжай в Москитово, к лечебнице. Только лучше бы тебе там внезапно объявиться, как снег на голову. Психологически надежней. Так что сделай па­ру кругов на своем “хиусе”, убедись, что за то­бой не едут, и кати не по Прибрежному, а от Дубравино зайди. Нет, драться тебе не придет­ся. Что ж я, не понимаю? Твоя сила не в ру­ках... Причину своего посещения ты уж сам придумай. Оттяни их там на себя, всех возмож­ных Прозрецов. А я зайду с тыла, пригляжусь тихонько, пока Козюлькин в лечебнице с то­бою беседует, — что там у него и как... То, что я умер и ты один остался, нам тут сильно на руку сыграет — они все вокруг тебя запляшут. Только нам время выдерживать нужно очень точно. Ты — к ним, они — к тебе, я — к нему в дом. Да. Нам главное что? Кто Прозрец? Су­санин? Козюлькин? Потом другое. Первое — где питомник, второе — где наговоры творят, третье — кого обработать успели, особенно из соборных бояр. Учет пациентов, побывавших в лечебнице, у них же ведется? Лечение — дело личное, а уж особые списки наш Прозрец хра­нит под замком, если они есть, конечно... Во-от... А все, кто там лечился, могут оказаться запрограммированными. Все. Конечно, кош­мар, еще какой кошмар. Подозревать придется всех, а как проверять — может, отцы и знают, а я нет... Договорились? Ну и хорошо... Да, да, и тебе спокойной. Хотя, какое тут, к Яньло, спокойствие... Что? Конечно, я позвоню Стасе, что ты! Жанне поклон передай. До завтра.

Дата добавления: 2015-07-20