Марко Кралевич

А вообще-то музыканты очень неплохие ребята. Руки у них, что у барышень, берегут они их как зе­ницу ока. Когда мы были ребятишками, носили мы музыкантам дрова на растопку, воду таскали им, что­бы не случилось чего с их нежными ручками. Многие из них затем весь свет обошли со своими скрипками. А большая часть осталась дома. Одни рано женились. У других на руках остались беспомощные старики. Так вот и ходят эти музыканты по домам, с Новым годом да с пасхой поздравляют. Из них, ясное дело, никогда не получится настоящих музыкантов. Нема­ло бродит по свету и таких горемык, как Геллер. А ведь они лучшего заслужили. Любит цыган погу­лять и выпить не прочь, так и проживает он все свои деньги! Разъезжать в каретах, пускать пыль в глаза, строить из себя барина - это по-цыгански. Иногда отец семьи - знаменитый премьер-цыган, важнее его в мире не сыщешь, промотает этот премьер все зара­ботанное, и малышня его собирается в оркестр, игра­ет по кабакам. И мать за их счет кормит своего зна­менитого мужа. Мальчонка наутро сонный, в класс придет и дремлет. Поучится такой самую малость, а там и вовсе бросает школу, потому что повадится, постреленок, в корчму. Еще молоко на губах не обсохло, а он уж женится. Наделает кучу детей да и становится сам не лучше своего отца.

Так-то с музыкантами. И не диво, что дочки гвоз­дарей ищут себе в мужья гвоздарей.

Немало я передумал за свою долгую жизнь. И от­чего это цыган как только попадет в корчму, так сра­зу же метит в господа и ломается так же, как те пья­ные гаджо, что сорят деньгами в кабаках. И вот цы­ган начинает строить из себя барина. Ему это не­трудно, деньги у него легкие. Подойдет он к подгу­лявшему гаджо, уставится ему прямо в глаза и спрашивает, какая песня его любимая... Милый, драгоцен­ный барин, верьте этой скрипке, она какую хотите песню вам сыграет - и уже водит смычком по стру­нам. Потом пьет стаканчик за стаканчиком, ваше, мол, здоровьичко, а сотенная бумажка уже в кармане. Иногда не обходится, конечно, без издевки. Но ведь цыган все стерпит, на то ведь он и цыган. Пожалует­ся цимбалисту, обругает за глаза гаджо, а сам изо всех сил подделывается под гаджо. Белит он белила­ми свою рябую физиономию, и самое большое для него и для его жены горе - если сын черен. «Ой, кало сал, кало сал мро чаво! Ой, как ты черен, мой сыночек!»

Хорошо еще, что хоть скажет-то на своем языке, а то ведь такой барин и вовсе забыл родной язык. «Ло­ве да нане, те башавен да те роден» (Если денег нет - играй и заработаешь (цыганок.)) - вот и все, что они помнят, и это им нужно лишь для того, чтобы гаджо не подслушал их секреты в корчме. А куда делись песни? Где чудесные цыганские песни?! Цы­гане, что постарше, помнят их, да молодые их не игра­ют, только и тянут пустые песни гаджо: «Иди, когда позову, когда умру - говори со мной» да тому по­добную чепуху. На эти песни тратит он свое искус­ство, в них вливает свою горячую ромскую кровь, ко­торая для лучшего дана.

В общем, всячески стараются походить теперешние цыгане на гаджо. Дураки, неужто не понимают, что цыган все равно останется цыганом. Ведь рома за сто шагов различишь. И что тянуться за гаджо: раз­ве цыган будет знать столько, сколько гаджо? Разве он будет доктором или еще кем-нибудь! Да пусть ра­дуется, если кончит пару классов. А то он отшвыри­вает прочь все цыганское, забывает родной язык, а ничему другому не научится. Это похоже на старого Марци, беднягу. Если изредка еще и пойдет он иг­рать на свадьбе, чтобы немного винца заработать, знай твердит посетителям: «Что поделаешь? Новой песни еще не знаем, а старую уже позабыли». Так оно и есть. Не гаджо и не ром, а так, сброд какой-то эти музыканты.

Хорошо еще, что новый люд прибывает из горных мест, из Уйвара, Пербете, Фаркашда. На том дворе, где они поселяются, разговор идет только по-ромски. А к ним потом повадятся и местные цыгане: ходят туда слушать сказки, песни, - что ни говори, вле­чет цыган родное слово, которое слыхали они еще в детстве. В горах, высоко в Чехии, да в Чобанке, и в

Валке, - большинство цыган только в школе слышит венгерскую речь. Они даже у бакалейщика по-цыган­ски говорят - хоть он и гаджо, а цыганскую речь понимает. В этих краях сказки так и сыплются. В дол­гие зимние вечера, когда посреди комнаты тлеет на блюде уголь, а кругом на соломе сидят цыгане и гретют руки над углями,, льется сказка и льется, покуда детвору не одолеет сон. Только и слышишь: жил да был, жил да был... про Марко Кралевича, что все-таки был цыганским парнем, и про того, другого... Но вы пришли сюда послушать сказку, так я вам сразу же и расскажу, что он был за человек.

Только вы погодите, дайте мне собраться с мы­слями.

Высоко в пилишских горах, там, где живут и сер­бы, жила когда-то бедная вдова. Считали вдовой, потому что мужа у нее не было. А жила она тем, что брала в богатых домах белье в стирку и занималась рукоделием. И был у этой бедной вдовы сынок, по имени Марко Кралевич, по-сербски, значит, его звали, как и всех других ребят в деревне.

И вот мальчуган этот вырос, и мать отдала его к судье в услужение. Тот послал его в поле, пусть присмотрит за свиньями.

Все шло хорошо. Так бы и жил Марко Кралевич потихоньку со своей матерью-вдовой. Да не тут-то было. Сын судьи тоже выходил в поле пускать стре­лы из лука. У него было всего-навсего две-три стре­лы, и он все время целился в маленького Марко. Мар­ко должен был всякий раз возвращать стрелы сыну судьи, а если он отскакивал, чтобы в него не попа­дало, здоровый и злой барчук бил его по лицу. Дать сдачи Марко не мог, да и, не посмел бы: мать его часто получала работу в доме судьи. Словом, Марко был смирный мальчик и все терпел. Но сын судьи, когда увидел, что парнишка робеет перед ним, начал задирать его, бить что есть сил. Жизнь маленького Марко становилась с каждым днём все хуже и не­стерпимей.

И вот, скажу я вам, случилось однажды такое! Коройовав*, если вы догадаетесь! Однажды сын судьи не то проспал, не то с ним еще что-то случилось, од­ним словом, не пришел, и Марко один пас в поле сви­ней. Бродит себе он по полю, и вдруг - баро Дел! Что он видит?! Даже выговорить страшно, язык не по­ворачивается! В поле, на самом солнцепеке, сидит пресвятая непорочная Марья. Маленькому Марко так жалко ее стало. Как она терпит эту немыслимую жару! Побежал он, нарезал зеленых веток и сложил шалаш у нее над головой, чтобы солнцем не палило святую деву.

*(Ослепнуть мне! (цыганск.))

Сложил он шалаш и пошел было к своему стаду, но пресвятая Марья окликнула его:

- Марко, вернись!

Мальчик вернулся, а святая Марья спрашивает его, чего он желает в награду за свое доброе дело. Спрашивает она ласково:

- Сын мой, Марко, Марко Кралевич, чего тебе надобно больше всего?

- Моя драгоценная святая мать, - отвечает ей ракло, - я хотел бы быть сильным, сильнее всех на свете.

Тогда дала святая Марья парнишке платок, чтобы тот вытирал платком лоб: сколько раз утрет, во столько раз прибудет его сила. И еще дала она ему нож.

- На что хочешь обращай свою великую силу. Твоя воля. Но помни одно: есть дело, на которое не хватит силы даже у моего небесного свекра. На это дело и я не могу дать тебе силы.

Не понял Марко слов святой Марьи, а ведь то были мудрые слова. Да и как ему понять? В детстве я слыхал эту сказку, и мне тогда тоже невдомек было, о чем шла речь. Потом стал я мужчиной, познал женщину, женился. Двух жен моих, бедняжек, лихо­радка после родов унесла, но от третьей было у меня семнадцать душ детей. И хоронили мы, и крестили, и справляли свадьбы, и вот пожалуйте: один из моих правнуков теперь мне из Шведии пишет, другой тут, со мной на одном дворе живет. Такая большая род­ня - не сочтешь. С тех пор ни разу не вспоминал я сказку и только теперь - что поделаешь, таковы уж старики! - когда заговорил о далеких временах, вспомнил и ее. Ну, так слушайте же.

Я остановился на том, что Марко хоть и не понял ничего из речи святой Марьи, однако ножик и пла­ток спрятал в карман, сердечно поблагодарил святую Марью и пошел к своему стаду. Тут дожидался его сын судьи.

- Эй, ты, черномазый! (Потому что Марко, чего греха таить, был черен, а вернее, кожа его была смуг­лая, как у всех нас.) Где тебя носило?

Больше ничего не сказал сын судьи, ну, может, обозвал еще мать Марко как-нибудь. А Марко вы­тащил из кармана платок и стал водить им по лбу.

- Ишь ты, у этого черномазого щенка уже и пла­ток есть. Давай сюда платок, не то я твою прокоп­ченную башку рассеку надвое!

Но мальчик и не собирался отдавать платок сыну судьи. Он спокойно водил и водил им по лбу.

- Ну, так ты отдашь платок или нет?! Может, мне на колени перед тобой упасть и умолять тебя! Ах, ваше превосходительство, у меня к вам просьба, отдайте мне, пожалуйста, этот хорошенький кисей­ный платочек. Получай же, вонючка!

С этими словами он ударил бедного Марко. Я ска­зал «бедного Марко»? Нет, Марко уже не был бед­ным! И если б знал об этом судейский сын, ни за что не стал бы его задевать. Марко тоже ударил его, уда­рил только один раз, но так, что сыну судьи тут же пришел конец. Упал он на землю и лежит. И при этом вид у него был такой, будто он говорил: «На сегодня хватит: «Завтра тоже будет день». Но только для него этот завтрашний день будет днем страшного суда и проснется он от звуков фанфар.

А Марко пошел домой, к матери, пошел уверенной поступью, как человек, сделавший важное дело.

- Что, мой красавчик? Что ты так рано пришел? Не случилось ли чего? Не заболел ли ты? Я живо постелю тебе, моя звездочка!

- Не болит у меня, родная, ничего. Я убил сына судьи.

Как услышала это цыганка, принялась плакать и причитать:

- О, горе мне, горе, дитя мое, родной мой сын! Что теперь будет с нами?

А Марко утешает ее:

- Не бойся, родная, ничего не бойся. Видишь, я ничего не боюсь. Я буду таким сильным, что справ­люсь с целой деревней. Ты погляди на этот платок. Если я буду тереть им лоб, ко мне придет сила.

Услыхала мать такие слова и, подумав немного, говорит:

- Ну, что ж, сын мой, это хорошо. Раз ты такой силач, тебе бояться нечего. Выполни одну мою про­сьбу, а потом делай со своей силой, что хочешь. У меня большая беда, до сих пор я молчала об этом, а теперь скажу. Шляется тут один верзила, Харамбусой его зовут, и позорит мою вдовью честь. Если сможешь, то сделай что-нибудь, сын мой.

И вот этот Марко - кровь у него была горячая - тотчас же отправился на поиски Харамбусы. Как смеет он оскорблять его, Марко, мать!.. Ну, погоди же, Харамбуса, Марко покажет тебе, где раки зи­муют. Все богатыри таковы, а если такой силач к тому же и ром (а ведь Марко был ромом), то... Но не будем забегать вперед.

Идет Марко по большаку, глядит по сторонам: не встретится ли ему тот, кого он ищет. Уже с полдня прошел и увидел вдруг, что навстречу ему едет огром­ный детина верхом на коне. Увидел великан Кралевича и кричит ему:

- Эй, ты, ублюдок, поди прочь с моей дороги!

А Марко ему в ответ:

- Ты, видать, и есть Харамбуса? А ну, слезай-ка с седла, дай поломать мне твои косточки! Как раз тебя-то я и ищу. Давай же померяемся силами!

- И ты собираешься со мной тягаться, сопляк? Да я дуну на тебя - и ты забудешь, где бог обитает. Прочь с дороги! Щенок!

- Вижу, Харамбуса, ты только языком силен. Не вздумай слезть с коня - я тебя пополам перело­маю. - С этими словами Кралевич достает свой пла­ток и проводит им по лбу.

Харамбуса соскочил с лошади и стал оттаскивать парнишку с дороги.

- Пойдем-ка, чючке, на шелковую траву-мураву, я утоплю тебя в луже крови.

- И не подумаю, - отвечает ему Кралевич, - пусть твою кровь впитает пыль дороги.

Начали они бороться.

Уже полдня борются Харамбуса и мальчик и не уступают друг другу. Паренька пот прошиб, он уж еле дышит, а сам молится святой Марье: «Ой, дра­гоценная моя непорочная мать! Выручай меня, не справиться мне с великаном!»

А Марья посмотрела с небес на землю и говорит Марко:

- И не одолеть тебе его, сын мой, покуда сидит змея в его пояснице. Достань-ка ты нож-чури, что я дала тебе. Пускай хоть одному человеку удастся то, что он задумал. Смотри только не было бы худа!

Права была наша Мать. Да разве парнишка смыс­лил что-нибудь? Схватил нож и бросился на великана.

Мигом вырезал у него змею из поясницы, и вели­кан тут же растянулся. А змея-то зашипела на ухо Марко Кралевичу:

- Что же ты наделал, дурак, что ты наделал? Убил своего собственного отца. Он тебе правду ска­зал. Жил он с твоей матерью и родился ты от него. А теперь он бросил твою мать, она из мести и натра­вила тебя на него. Дурак же ты, парень, дурак! По­гляди только на его черные волосы и смуглую кожу. И скажи: сын ты ему или нет? Отца должен любить цыган сильнее всех! Лучше бы ты мать убил, когда она тебя на отца науськивала. Но сделанного не воротишь, выдолби теперь из крепкого дуба гроб, по­ложи в него отца и меня рядом с ним. Просиди над ним ночку по старому цыганскому обычаю, а наутро схорони его вот здесь, при дороге.

Так Марко и сделал. Вырубил из дуба красивый гроб, а в него уложил своего чоро дадоро (Бедный отец (цыганск.)). Просидел у гроба всю ночь напролет, а наутро похоронил отца у дороги.

Покончив с этим, он пошел домой. «Постой же, злая мать, отец мой в гробу лежит, но я сведу с тобой счеты!»

Он тихо, как всегда, открыл дверь.

- Что с тобой, мой любимый сыночек? Отчего так бледно твое лицо?

- Со мной-то ничего, а вот вы мне скажите: кто был мой отец?

- Бедняк, сын мой, гусар он был. На войне пуля ему сердце пробила. Вот и осталась я вдовою с тобой на руках.

- Значит, гусаром был?

- Гусаром.

- И убили его?

- Убили.

- А жаль, что не жену его убила лихая сила! Да есть ли у вас сердце? Захотели, чтоб сыновьи руки погубили отца! И это сделала моя родная мать! Ро­дить сына, чтобы его руки потом пролили отцовскую кровь? Да вас сжечь мало! Получайте то, что заслу­жили! - С этими словами он ударил мать по голове, да так, что она тут же испустила дух. Марко не стал ее оплакивать, не сидел у гроба, он оставил ее, застывшую в крови, собакам на съедение. А сам пошел бродить по свету.

Ох, и ошибся ты, Марко, Марко Кралевич! Бога­тырская сила - это еще не все! Как ни силен был Марко, а с ним все же случилась беда.

Был у его покойной матери родной брат, могучий великан. Знали его даже в далеких краях и звали Рыжебородым Герцогом. Услышал Рыжебородый Герцог, что убили его сестру, и велел трубить в рог. Собрал свою дружину и приказал доставить ему жи­вым или мертвым убийцу сестры. Конная рать пусти­лась в путь и вскоре нашла Марко - он шел по до­роге. Марко, словно зайцев, уложил нескольких солдат, но справиться со всеми, конечно, не мог. При­вязали его к седлу, стянули ему руки и так повезли к Рыжебородому Герцогу. У Рыжебородого Герцога было столько же ума, сколько у Марко силы - не­даром была у него рыжая борода. Стал он допраши­вать Марко, а потом обратился к нему с такими сло­вами:

- Ну, браток, хоть ты и убил отца и мать, все же племяником мне приходишься, и я свои руки не стану марать твоей кровью. Головы твоей я с плеч не сниму, на кол тоже не посажу и четвертовать не стану, а замурую тебя в темный подвал. Умрешь там своей смертью, умрешь за то, что поднял руку на отца с матерью.

И вот солдаты схватили Марко и повели в тем­ницу. В темнице той в самом деле не было ни окна, ни щелки. Век бы не вырваться оттуда Марко, если бы не милосердие святой Марьи. Не обошла она и теперь своей милостью Кралевича - понравился Марко Кралевич придворному шуту Рыжебородого Герцога. Просверлил он стенку темницы и через дыру стал передавать Марко пищу.

Немало передумал Марко в темнице, было у него на то время!

«Что стоит мне, - думал он, - расширить эту дыру, что шут просверлил в стене, и выйти на сво­боду. Да я и сам мог бы проломить стену. Что мне стоит? Мог бы перерезать горло Рыжебородому и уйти отсюда. Ну, а дальше? Нет, я понесу наказание за то, что сделал. Не хочу, чтоб в меня тыкали пальцем и говорили: «Вон, Кралевич, убийца матери, бе­жим скорее, а то, чего доброго, он и нас на тот свет отправит. Лучше здесь мучиться! Будь что будет, вспомнят когда-нибудь и обо мне».

И о нем вспомнили. Прошло ровно пятьдесят лет. И вот Рыжебородый, чуя близкую смерть, сказал солдатам:

- Сломайте стену темницы. Кралевич, видно, дав­но уже умер. В свой смертный час он мог покаяться. Вытащите его, и пусть он теперь найдет себе покой в земле.

Разобрали стену, и вышел из темницы Кралевич! Но только не молоденьким парнишкой, каким его замуровали! Не узнать Марко! Даже Рыжебородый не узнал его: белый он был, как Лунь, и волосы, и борода седые. Было ему лет семьдесят, а выглядел он словно восьмидесятилетний. Смотрит на него Рыжебородый, смотрит и говорит:

- Эх, Марко, Марко Кралевич, остался ты все-таки живым. Видать, сама Марья Всевышняя хра­нила тебя. Ступай же, племянник мой, и пусть ветер заметет пылью твои следы.

Но мир велик: куда податься? Куда деться старику? Кому он нужен? Может, наняться на старости лет в услужение? Или одиноко скитаться по белу свету?

Подумал, подумал он, да и пошел прямиком домой. А дорогу ему указывала колокольня, родной деревни, что белела вдалеке.

Что же ждало его дома? То же самое, что ждет меня, когда в воскресный день после обеда одену я свой выходной костюм и выйду к воротам. Прежде люди проходили мимо и раскланивались со мной - все знали меня: «Как, дядя Напо, поживаете? Все молодеем?» или «Ну, как живешь, старина, душа твоя присохла к плоти, что ли - не можешь рас­статься с этим грешным миром, так же, как и я?» Словом, каждый скажет что-нибудь. А теперь проходят мимо дома какие-то чужие люди. Никто не здо­ровается со мной, никто не зовет в корчму, что на­против моего дома. Постою я так немного, а потом возвращаюсь в дом, вешаю обратно в шкаф черный выходной костюм, натягиваю на колодку ботинки и аккуратно ставлю их вниз, чтобы жена моего внука не придралась, да укладываюсь пораньше спать. Ну, посудите сами, что мне еще остается делать? И по­чему не берет меня к себе господь?

Все это я говорю к тому, что и Марко Кралевичу было не сладко. Люди поглядывали на его седую бороду и думали: «Что нужно здесь этому старику?»

Шел Марко на околицу деревни, к дому матери и все выспрашивал у людей:

- Неужели не узнаете? Я же Марко, маленький Марко, батрак, не помните? Я Марко Кралевич!

Теперь все его узнали. Окружила его толпа, вся деревня собралась - даже к дому матери его не под­пустили.

- Хорош, нечего сказать! Не постеснялся явиться сюда, людей лишить покоя! Да мы тобой детей стра­щаем: «Спрячься скорее под перину, а то вон Крале­вич идет, сейчас заберет тебя! Что тебе от нас нуж­но? Мало ты убивал на своем веку!

«Снести бы им всем сейчас головы, - думает про себя Кралевич, - ну, а что толку? От этого мне не стало бы легче. Уйду-ка я лучше отсюда. Нечего мне тут делать».

И он ушел из своей деревни. Вырубил себе палку, вырезал на ней узоры и пошел по дороге куда глаза глядят. Идет и печальную песню поет. Эту песню он сам сложил, не бог весть какая песня - простая, грустная, валахо-цыганская:

Эх ты, Девла, Девла, до чего ж я дожил! До чего ж я тяжко жизнь на свете прожил! Горе мою песню нынче завершает И ее начало вспомнить мне мешает!

И вот палка выпала из рук старого Кралевича. Смолкла песня. К чему она! Наконец Марко взмолился:

- Драгоценная дева Марья, раскрасавица моя! Услышь ты мою молитву! Никчемным стариком стал я, мне семьдесят лет, а может, и восемьдесят. Ребен­ком я на дурное дело употребил свою силу и загубил жизнь свою. Сидеть бы мне теперь вместе со всеми у костра, угольком разжигать трубку, забавляться с внуками, мирно коротать дни да рассказывать сказки о давно минувших временах. Возьми ты мою силу, прошу тебя, и сделай мои грехи несовершившимися. Я хотел бы дожить последние годы свои спокойно.

И ответила ему святая Марья:

- Много ты хочешь, Марко Кралевич. Здесь да­же бог не властен. Силу тебе дала я, я и возьму ее. Большую беду ты навлек на себя. Помогу я тебе как умею. Лишь бы худа не было, Марко Кралевич. Я когда-то уже говорила тебе: бывает, что и бог бес­силен. А теперь ступай в свою деревню.

Обрадовался бедный Кралевич и поспешил домой.

Когда вошел он в свою деревню, люди стали почти­тельно расступаться перед ним, а он смотрел на них с удивлением: что же случилось? Но они просто отдавали ему должное как старику.

Вот открыл он дверь родного дома и видит свою мать. Сидит она, как прежде, в кухоньке, глядит на Марко и не узнает его.

- Неужели это ты, мой сын Марко? Неужто это моя смуглая звездочка? Быть не может! Неужели я уже так стара! Поди сюда, склони голову ко мне на колени, стань как прежде моим маленьким сыночком! Иди же скорей, моя крошка.

- Я ведь старик уже, мама! Видите эту седую бо­роду? Давно прошло детство. К чему тратить слова понапрасну! Где отец мой?

- Отец? Разве я тебе не говорила? Умер он давно. Его на войне убили.

- Значит, он был гусаром? И носил красный мун­дир? Красный, как ваша старая нарумяненная рожа? Небось Харамбусу поджидаете к вечеру? Неужели вы все еще не образумились?

Марко Кралевич

И мать, не издав ни звука, свалилась со стула. В это время вошел Харамбуса.

- Эй ты, старая развалина, бородач проклятый, что ты сделал с моей рани (Госпожа (цыганск.))? Уж не подсыпал ли ты ей яду? Отвечай, не то подожгу твою бороду!

- А ты все такое же похотливое животное, каким был раньше! Моя родная мать - твоя рани, а ты - мой добрый отец... Что, удалось тебе выбраться из дубового гроба?

Не выбеги Кралевич из дома, был бы у этой сказ­ки плохой конец. Но он ушел, и снова потянулась пе­ред ним бесконечная дорога.

Мой дед встретил его где-то в задунайском краю.

Дата добавления: 2015-07-20