Архетип и ческие защиты личностного духа 8 страница

Дэннис возвращается и сердито зовет меня. Мы уплыва­ем прочь от него. Я не вижу, куда мы плывем. Дельфин говорит мне, чтобы я держалась и тогда со мной все будет в порядке. Время пришло, я берусь крепче за его плавник, и мы стремительно несемся, рассекая воду.

Интерпретация и теоретический комментарий

Мы видим на материале сновидений Кэй, как послан­цы трансперсональной системы самосохранения в ее пози­тивном аспекте (образы дельфинов) приходят на помощь сновидческому эго, которое находится в состоянии силь­ной тревоги передлицом отвержения и/или приступа яро­сти со стороны негативного аспекта той же самой «систе-

мы» (образы босса и Дэнниса). Другими словами, Кэй трав­мируют не одни лишь обстоятельства внешнего события. Внешнее событие, и в самом деле достаточно трудное для кого бы то ни было, усилено критическими нападками ее внутренних архетипических фигур — именно это сочета­ние внешнего и внутреннего аспектов делает ситуацию трав­матической. Из сновидения Кэй о концентрационном лаге­ре мы знаем, что страх Кэй является не просто ее реакцией на внешнюю угрозу, он связан с «нацистской», карающей частью ее «перфекционистского я», сформировавшегося в контексте ее отношений с родителями. Внешнее событие само по себе не определяет психическую травму. Проблема обусловлена тем фактом, что ее эго интерпретирует вне­шние события как некое доказательство истинности того, что она «ненормальна» и вызывает отвращение — разру­шительные выводы, к которым она пришла когда-то в дет­стве. Видимо, именно это имел в виду Генри Кристел (Krystal, 1988), когда сказал, что травма — это не просто перегрузка в цепи. Травма связана со смыслом — в нашем случае речь идет о негативном и искаженном смысле, кото­рый Кэй, будучи маленькой девочкой, придала своим стра­даниям,— то, что она сама каким-то образом несет вину за все те «плохие» вещи, которые с ней случались.

Образ дельфина в мифологии

Интересно, что система самосохранения приходит на выручку Кэй в образе дельфина. Образ дельфина, как мо­жет быть никакой другой мифологический образ, лучше всего подходит для воплощения позитивных целительных энергий Самости и функции хранителя личностного духа в ситуациях чрезвычайной опасности, ведь дельфины часто спасают людей, находящихся на грани жизни и смерти (для сравнения: Graves, 1955). Грейвс, например, приводит гре­ческий миф о том, как Арион, сын Посейдона, искусный музыкант, играющий на лире, был приговорен к смерти мо­ряками, позарившимися на его богатство. Допев свою пос­леднюю песню, Арион прыгнул за борт корабля и пригото­вился к смерти. Однако дельфин спас его и доставил раньше корабля в Коринф, где, после того как ему был оказан цар­ский прием, он обличил своих самозванных судей и пала­чей, которые явились причиной собственной гибели*. Та-

v Грейвс Р. Мифы Древней Греции.— М.: Прогресс-Традиция, 1999, т. 1, с. 330-331.

ких историй можно найти довольно много. В соответствии с сюжетом другой мифологической истории, Энол в отчая­нии прыгнул за борт корабля, желая воссоединиться со своей утонувшей возлюбленной на дне океана. Его возлюб­ленную спасает самец дельфина. Другой дельфин спас Па-лантуса, когда тот тонул по пути в Италию, и, наконец, сам Аполлон в поисках подходящего места для своего оракула прыгнул за борт критского корабля, превратившись в ог­ромного дельфина, и привел изумленных моряков к Дель-фам. Здесь он открылся им и повелел устроить в этом месте храм Аполлона Дельфийского (вышедшего из дель­фина), назначив хранителем своего оракула (см. Tripp, 1970, р. 62).

Другие связи между темой возрождения духа и обра­зом дельфина мы можем найти у Павсания, изложившего предание, согласно которому Тар, сын Посейдона и доче­ри Миноса Сатирейи (произошедшей от сатира), был Но­вогодним Ребенком, которого приносил дельфин в дорий­ский город Тарентум. Исходя из других источников у Павсания, Грейвс указывает на то, что ритуалы, связанные с празднествами, посвященными Новогоднему Ребенку, особенно распространенные в Коринфе, исполнялись при участии дрессированного дельфина, которого обучали жре­цы бога Солнца*.

Эти мифологические сюжеты укрепляют символичес­кую взаимосвязь между тем разумным «центром» бессоз­нательной психики, которую Юнг назвал Самостью, и уди­вительным, умным, веселым и человечным обитателем подводного мира — дельфином. По-видимому, эта связь и ее функция охраны личностного духа так же стары, как и само человечество.

Патриция и дитя-призрак: когда дух возвращается в тело

Патриция была женщиной средних лет. Ее юность про­шла в бедности, на стоянках для жилых автоприцепов и в мотелях — ее семью каждый раз прогоняли с очередного места жительства, ее мать была пьяна большую часть вре­мени, а отец был на войне. Отец вернулся домой, когда ей исполнилось 2 года, он принес с собой в дом пламя войны, бушевавшее в его попойках и приступах ярости, во время

* См. Грейва, цит. изд., с. 332.

которых он избивал мать. Однажды отец чуть было не за­душил ее насмерть прямо на глазах у Патриции, после чего мать принуждала ее спать вместе с собой для защиты от отца. Все свое детство Патриция провела в страхе. Она ста­ралась изо всех сил улучшить ситуацию в семье — заботи­лась о других детях, желая дать им детство, которое посте­пенно, с годами, уходило от нее самой. Она стала маленькой мамой этого семейства: готовила пищу, убирала постели, волокла пьяную мать из баров домой и так далее. Однако наступил такой момент — ей было между 4 и 5 годами,— когда эта маленькая храбрая девочка, позже ставшая моей пациенткой, сломалась. Ее дух покинул ее. Все краски по­меркли — остаток ее детства, по ее словам, был буквально выкрашен в черно-белый цвет.

До начала нашей терапии Патриция участвовала в груп­повом семинаре, где она проделала процедуру активного во­ображения, и образ, появившийся во время этой работы, от­части послужил мотивом к началу терапии. В ее видении к ней подошел мужчина-проводник и отвел ее в храм. Глубоко внут­ри этого каменного святилища, в затемненной комнате, на воз­вышении, похожем на алтарь, лежала маленькая девочка. Однако эта девочка была сделана из камня. Патриция стояла рядом с этой девочкой, и та медленно оживала. Девочка рас­кинула руки — внутри ее тела сияла звезда. Эта прекрасная звезда из золота сверкала всеми цветами, но постепенно она превратилась в бляху шерифа, и видение закончилось.

Ассоциации моей пациентки указали на важную связь между образом шерифского значка и сновидением, кото­рое я приведу ниже. В начале своей карьеры она работала в приюте для детей, от которых отказались родители, и для детей с нарушениями в развитии. Она часто принимала уча­стие в процедурах по оформлению приема этих детей в при­ют. На нее возлагалась обязанность оформлять у шерифа бумаги, которые удостоверяли, что мать, сдававшая ребен­ка в приют, лишается всех прав на этого ребенка. Патриция ненавидела эту процедуру, она чувствовала, что это добав­ляет еще одно унижение к тому, что уже пережила мать.

Все это всплыло позднее. Когда Патриция работала со своим видением, она поняла, что эта каменная девочка в храме — она сама. Определенный смысл заключался для нее в том, что девочка была сделана из камня, ведь сама Патриция чувствовала, что она будто бы заморожена внут­ри, отделена от своих эмоций, своей сексуальности. Ее со­стояние можно было охарактеризовать как депрессию.

Во время последующего курса терапии, после многих сеансов, которые мы провели, исследуя ее детство, в пере­носе появилось действительное переживание травмы. Пат­риция испытывала чувства ярости и горя по поводу того, что «любовь», которую она чувствовала к своему аналити­ку, не может быть прожита в «реальном» мире, что взаим­ность в наших отношениях, которую она себе вообразила, является иллюзорной. Это привело к тому, что во время сеансов мы переживали циклы притяжения и отталкива­ния, ухода и восстановления связей. Ретроспективно я рас­сматриваю этот процесс как постепенную трансформацию системы защит ее системы самосохранения. Бывало, ее де­мон нашептывал ей: «Смотри, я предупреждал тебя об этом — ему наплевать на тебя, ты для него всего лишь еще один «случай»!» — ион вырывал ее из наших отношений. Потом, после ее ухода, мы каким-то образом восстанавли­вали контакт, и наша работа продолжалась. Каждый раз, раскрывая свои чувства таким образом, она изменяла свое­му демону и открывалась навстречу отношениям и своему «истинному я».

Процесс, в который мы с Патрицией были вовлечены, с той или иной степенью точности можно было бы назвать «работой горя». Здесь важно отметить, что это включало в себя и мою собственную «работу горя». Для того, чтобы подвести работу к «фазо-соответствующему» разочарова­нию* в травматогенной защите, необходимо бросить вызов позитивным отношениям переноса/контрпереноса, вызы­вающим взаимное удовольствие, доставляющим обеим сто­ронам много радости и возможностей для потворствования ad infinitutn**. Часто дьявольский «голос», источником ко­торого служит система самосохранения, до такой степени деморализует пациента, что симпатизирующий ему тера­певт легко впадает в соблазн просто предоставить позитив­ный «контрголос» для того, чтобы утешить пациента и вдох­новить его. На самом деле это необходимо лишь на первых фазах психотерапии. В дальнейшем, ограничиваясь подбад­риванием, мы оставляем пациента на милость его демонов. Поэтому необходима констелляция хотя бы какого-то ас­пекта исходной травмы в отношениях переноса, а для этого приходится констеллировать конфликт с пациентом. Для выполнения этой задачи нужна чрезвычайная деликатность,

* См. примеч. к стр. 232. ** До бесконечности (лат.)

так как внутренний демон использует межличностную при­роду терапии в своих попытках убедить пациента изнутри, что надеяться на «реальные отношения» с терапевтом, по меньшей мере, несерьезно, а без этого все безнадежно. В са­мом деле, очень часто можно услышать сомнения в том, что в терапии возможно создание такой взаимности между па­циентом и терапевтом, которая компенсировала бы ее недостаток в детских отношениях пациента, что составля­ет ядро переживания ранней депривации у пациентов, стра­дающих от последствий психической травмы. Безусловно, есть люди, которым еще в младенчестве был нанесен такой ущерб, что они не могут получить помощь от терапии имен­но в силу парадоксального сочетания в ней близости и сепа­рации.

Как бы там ни было, проблема Патриции заключалась не в этом. Она храбро принимала переживание разочарова­ния во мне и в ситуации в целом, отдавая себе отчет в том, что это является этапом восстановления ее истинной жиз­ни в этом мире, чего она отчаянно желала. Каждый раз, когда мы сталкивались лицом к лицу с ограничениями, ко­торые терапия накладывала на наши отношения, то, что приносилось в жертву на одном уровне (иллюзии), возни­кало на другом уровне (отношения),— именно поэтому жер­тва (sacrifice) означает «сделать святым, духовным» (make sacred). Во время этого сложного периода с Патри­цией стало происходить нечто, что я могу описать только как возвращение ее духа в ее тело. Я хочу привести здесь сновидение, в котором нашел отражение этот процесс, по­тому что в этом сне представлен образ того, как в детстве дух покинул ее. По иронии, этот сон об уходе духа мог присниться только тогда, когда его возвращение стало бе­зопасным.

Содержание ее сновидения помещено в контекст ее первой работы в детском приюте. Я перескажу его от пер­вого лица, как он был рассказан мне Патрицией.

Я нахожусь в доме, где, по-видимому, живет маленькая девочка, в этом доме полно юристов самых разных мас­тей. К производству принято дело о выводе девочки из травмирующего окружения... о лишении ее родителей их родительских прав. Главный адвокат рисует на стене диаграмму, демонстрирующую, что ребенок испытыва­ет тревогу каждый раз, когда мать или отец находятся рядом. Неподалеку стоит бабушка девочки, которая не-

вероятно сильно ее любит, бабушка здесь для того, что­бы защитить ее от матери и отца. В этой ситуации я исполняю обязанности судебного клерка. Я понимаю, что бабушка покинет девочку. Она не раскрывает нико­му, как ужасно она себя чувствует. Она должна быть грубой и бесчувственной для того, чтобы создать впе­чатление, что в этой семье для ребенка не осталось чувств, потому что она хочет, чтобы главный адвокат вызволил ребенка из этой семьи. Я вывожу бабушку этой девочки наружу, сдавливаю все ее тело в крепких объя­тиях для того, чтобы вытянуть из нее ее чувства. Мы обе начинаем плакать. Я понимаю, что она должна сейчас переживать все свое горе. Она хочет потерять эту ма­ленькую девочку, потому что она знает, что это является единственным способом спасти ребенка.

Потом я смотрю наверх и вижу маленькую девочку, ко­торая смотрит вниз из верхнего окна, и в этот момент я понимаю, что этот ребенок также является мной. Мне/ ей около 4 или 5 лет. Я машу ей рукой, чтобы она спуска­лась вниз, и по мере того как она спускается вниз, я понимаю, что она не настоящий ребенок, а своего рода дитя-призрак. Она вся как бы соткана из эфира и воз­душных пузырьков. Она спускается к нам. Я передаю ее в руки бабушки, так что она может почувствовать всю нашу любовь к ней, когда она будет освобождена.

Когда Патриция рассказывала мне этот сон, она чув­ствовала невероятную грусть, но она не знала почему. Она предполагала, что это может быть связано с каким-то слу­чаем на ее работе. После долгого молчания я просто сказал ей, что я думаю об этом сне. Я полагал, что сон этот о собы­тии, которое случилось с ней, когда ей было 5 лет... Воз­можно, тогда она не могла продолжать оставаться целос­тной личностью и какая-то ее часть должна была быть «освобождена» в безопасности. Я сказал ей, что это была ужасная потеря, по поводу которой, до настоящего вре­мени, она не могла даже испытывать горя, и этот сон пара­доксальным образом приснился ей именно теперь, после нашей совместной работы, потому что, наверное, эта де­вочка вернулась в ее тело. Теперь она достаточно сильна, чтобы пережить чувство потери и позволить этому пере­живанию обрести какой-то «смысл».

Она приняла смысл своих переживаний, и это усилило чувства, которые она испытывала до окончания этого сеан­са. Здесь мы видим пример того, как сновидение связыва-

ет вместе аффект и образ при условии готовности к этому психики, образуя смысл, который, в свою очередь, от­крывает дорогу дальнейшему страданию — на этот раз осмысленному страданию, которое может быть инкор­порировано в глубинное повествование об индивидуаль­ном жизненном пути. Таким образом восстанавливается трансцендентная функция, заново обретается способность к деятельности воображения и возможность символичес­кой жизни.

Этот сон, как и предыдущее видение каменного ребен­ка, были истолкованы мной следующим образом: когда жизненные надежды 4-х или 5-летней девочки, которая позже стала моей пациенткой, были разрушены и она отка­залась от своего духа, в ее психике появилось и овладело им нечто, что я описал как архетипическую защиту Само­сти. Это нечто (figure), как я предположил, обратило ее дух в камень и вложило в его руки звезду — звезду, кото­рая являлась как символом неразрушимой, неизменной сущности, так и значком шерифа — «знаком» того, что от духа этого ребенка отказались «официально».

Сновидение рисует картину освобождения этого духа. Образы главного адвоката и бабушки я бы проин­терпретировал как разные аспекты Трикстера-охранни-ка ее системы самосохранения. Вместе они обводят вок­руг пальца семью. Главный адвокат и бабушка действуют заодно для того, чтобы обеспечить безопасное освобож­дение этого ребенка-духа, а пациентка, в чье тело нисхо­дит дух, делает все, чтобы по «возвращении» этот ребе­нок чувствовал, что его любят. Плотные, крепкие «объятия» свидетельствуют о вновь обретенном пациен­ткой воплощении.

Мы можем рассматривать этот момент также как ос­вобождение Самости от защитных функций ради исполне­ния ее исконной работы психопомпа и посредника в про­цессе индивидуации. Вышеизложенное является, по крайней мере, одним из вариантов представления всего того, что Патриция и я пережили в этот период чрезвычайно бы­строго углубления нашей работы. В последующие недели ее сновидения стали концентрироваться вокруг конкрет­ной цели (telos) или направления, сеансы проходили в ат­мосфере большего сотрудничества и взаимопонимания, по­степенно темп работы замедлился, и возникло чувство благодарности за осмысленную работу.

Здесь мы сталкиваемся с высшей иронией, которая заключается в нашей работе с психикой. Те же самые внут­ренние силы Самости, что, казалось, сводят на нет все наши терапевтические усилия, с такой очевидностью относящи­еся к силам смерти, расчленения и аннигиляции сознания, в то же время являются источником новой жизни, более полной интеграции и истинного просветления, если толь­ко эти силы подвергаются процессу трансформации в «до­статочно хорошем» психоанализе. Здесь мы подходим ближе к пониманию слов, которыми Дьявол описывает себя в «Фаусте» Гете. Отвечая на вопрос «Кто ты?>>, Дья­вол говорит:

Часть силы той, что без числа, Творит добро всему желая зла.

(Гете*)

Психосоматические расстройства и система самосохранения

Далее я намерен использовать примеры из случаев Ли-норы и Патриции для иллюстрации взаимосвязи между разумом, телом, психикой и духом как в случае психичес­кого здоровья, так и в случае психических нарушений, свя­занных с травматическим опытом. Мы знаем, что наши па­циенты, перенесшие психическую травму, вынуждены диссоциировать разум и тело. В итоге они страдают от деп­рессии и утрачивают свой дух. Как мы можем понять эту утрату духа и каким образом эта утрата соотносится с ра­зумом, телом, психикой и душой? Как мы можем помочь этим людям вновь обрести их утраченный дух? Какая рабо­та необходима для того, чтобы подготовиться к возвраще­нию духа?

Разум

Д.В. Винникотт предположил, что в том случае, когда мать неадекватно заботится о своем ребенке, разум (mind) при иных, благоприятных, условиях интегрированный с психосоматическими переживаниями, становится «вещью в себе» (Winnicott, 1949: 246). Это приводит к тому, что «разум», сформировавшийся преждевременно, узурпиру­ет функции внешней среды (enviromental functions). В ито-

* Пер. Пастернака Б.Л.

ге образуется патологическая структура «разум-психика» или «разум-объект». Эти патологические структуры (см. Corrigan& Gordon, 1995) «разум-психика» или «ра­зум-объект» эквивалентны нашей системе самосохранения. Разум не используется для того, чтобы придать смысл но­вым ощущениям и переживаниям, наоборот, разум навязы­вает в новой ситуации тот смысл, который он образовал в исходной травматической ситуации. Как мы уже виде­ли, это обычно эквивалентно осуждению (condemnation) внутреннего детского «я» тираническим Защитником/Пре­следователем.

Обычно понятие «разум» включает в себя представле­ния о рациональных чертах мышления, которые в основ­ном связаны с активностью левого полушария мозга, с тен­денциями к оперированию абстракциями, концептами и правилами логики. Это понятие также включает представ­ление о способности к рефлексии и интерпретации потока актуальной информации посредством процесса перевода нейрогуморальных сигналов тела в мысленные представле­ния, такие как слова и понятия. Используя юнгианский язык, мы говорим о функции логоса — способе, которым наш разум придает форму и создает представления о по­ступающей в виде телесных ощущений недифференциро­ванной информации. Язык является центральным компо­нентом функции логоса; в результате развития языковых средств представления, переживания становятся понятны­ми как самому себе, так и другим людям. Включая правопо-лушарные функции в нашу концепцию разума, следует ска­зать, что представления не являются одними лишь сухими словами, это живые образы, слова, связанные с телесными ощущениями,— примером тому служит поэзия.

Дух

Ранее мы упоминали о том, что когда ранняя травма Линоры и Патриции стала непереносимой, в их психике произошло расщепление, их личностный дух покинул еди­ную структуру тело/разум и ушел в область бессознатель­ного, став для них источником меланхолических фанта­зий. Такого рода фантазия представляет собой бесплотное (ethereal) пространство и, как ясно показал нам Винни-котт, не является эквивалентом воображения. Отраже­ние этих клинических фактов мы можем найти в древней энергетической системе, разработанной в алхимии, кото­рой так интересовался Юнг. Старое алхимическое изрече-

ние гласит: «В человеческом теле имеется определенная эфирная субстанция... небесной природы, известная очень немногим, которой не требуется никакое лекарство, ибо она сама является безотказным лекарством» (Jung, 1955: 114п*). Это «оживляющее начало», согласно учению ал­химии, является natura abscondita (скрытой природой), доступной восприятию только внутреннего человека. В ал­химии этот «живительный» дух тела имеет два аспекта — земной и небесный. Небесный аспект представлен в обра­зе крылатого существа, которое может достигать про­странств эфира и восходить на Олимп, общаться там с Богами, доставляя затем их послания к человеку. Алхи­мики называли этот двуликий дух Гермесом, или Мерку­рием. Меркурий, сам являясь двойственной фигурой, объе­диняет в себе противоположности: разума и тела, света и тьмы, женского и мужского. Как воплощенный дух, Мер­курий пред ста вляет собой то, что Парацельс назвал «lumen naturae» (свет естества). С другой стороны, как небесный дух, обитающий на эфирных высотах, он представляет неземной лучезарный «numen», или небесный свет. Как на­поминал нам Парацельс:

... так же, как в человеке почти ничего не может суще­ствовать без божественного numen. так же в нем ничего не может существовать и без природного lumen. Чело­века делают совершенным numen и lumen, только эти два. Все берет свое начало из этих двух, и эти два нахо­дятся в человеке, без них же человек есть ничто.

(Jung, 1954 para 388)

То, что Парацельс называет «сосудом света», или «lumennaturae», философы-неоплатоники называли «тон­ким телом». Они считали, что это тело состоит из материи более тонкой природы, чем та, что образует физический мир, в то же время тонкое тело отнюдь не является одним только духовным образованием. Для обозначения духов­ной сферы эти философы использовали слово «пневма», пе­реходную же область они называли «somapneumaticon» — духовным или эфирным телом, что, конечно же, является парадоксом. Это тонкое или духовное тело, согласно воз­зрениям неоплатоников, представляет собой внутренний образующий жизненный принцип любого человека. Совер-

* Юнг К.Г. Mysterium Coniunctionis. M.-K.: Рефл-бук-Ваклер, 1997, с. 117, 249—250.

шенствование этого принципа было главной темой алхимии (см. Mead, 1967: 34ff.). Это соотносится с нашей концепци­ей психики.

Психика

Понятия тонкого или духовного тела весьма близки к тому, что Юнг обозначил как психика (psyche); порой он даже указывал на то, что эти понятия тождественны. Кли­нический пример, который привел Юнг, показывает, что болезнь может быть локализована именно в этой области: может страдать психика, в то время как тело или разум остаются в полном здравии.

Пациентом Юнга был интеллигентный, успешный мужчина, одержимый идеей, что у него рак кишечника, при этом анализы давали негативный результат. Доктора пыта­лись убедить этого мужчину в том, что в физическом плане с ним все в порядке и ему не о чем беспокоиться, т. е. он не страдает «настоящим» онкологическим заболеванием. Од­нако эта болезненная идея преследовала его и все более овладевала им, пока, наконец, вся его жизнь не оказалась поглощена ею — при всем том, что рационально, умом, он понимал, что это раковое заболевание было только плодом его воображения (Jung, 1937b: para. 12). Далее Юнг приво­дит следующие комментарии:

Когда дело касается невроза, привычная нам материа­листическая концепция психики едва ли сможет помочь. Если бы душа была наделена какой-нибудь, пусть тон­кой, но телесной субстанцией, мы могли бы, по крайней мере, сказать, что эта, подобная дуновению ветра или дыму, субстанция страдает от вполне реального, хотя в нашем примере и воображаемого, мыслимого заболе­вания раком — точно так же, как наше грубое тело мо­жет стать носителем такого заболевания.

(ibid.: para 13*)

Юнг продолжает свои рассуждения, указывая на то, что этот человек был болен, но не физически и не умствен­но — он знал, что у него нет рака — однако страдала его психика, в каком-то смысле третья переходная область. Здесь Юнг подчеркивает реальность психики. Заболева-

Юнг К.Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991, с. 136.

ние психики, по его мнению, точно так же «реально», как заболевание тела или разума, несмотря на то, что психи­ческая реальность тонка и нам трудно уловить форму ее существования. Вот что Юнг говорит о психике:

Согласно лежащему в основе этого представления о психическом, это субстанция наполовину телесной, на­половину духовной природы; некая «anima media natura»*, как ее называли алхимики, т. е. наполовину душа, наполовину природа, андрогинная по сути, объе­диняющая в себе противоположности, сущность, ни­когда не бывающая полноценной в индивиде изоли­рованно от окружающих. Не связанное ни с кем человеческое бытие лишено цельности, так как дос­тигнуть ее человек может только благодаря душе, а сама душа, в свою очередь, немыслима без «Ты» друго­го. Целостность состоит из соединения «Я» и «Ты», являющихся частями того трансцендентного единства, сущность которого постижима только в символичес­кой форме, например, в символах rotundum""", розы, колеса или conjunctio Solis et Lunar"'*.

(Jung, 1946: para. 414****)

Итак, мы локализуем психику в области, которую Винникоттназвал «переходнымпространством».Болезнь индивида, чьи разум и тело отщеплены друг от друга пос­ле перенесенной психической травмы, гнездится в этой третьей области — в его или ее психике, а не обязательно в теле или разуме. Человек, страдающий от последствий психической травмы, может иметь блестящий «ум». Он может быть весьма одаренным или эффективным в интел­лектуальной деятельности (даром что обычно такие люди скорее чувствуют себя в своей тарелке в тех видах дея­тельности, которые требуют абстрактного мышления, или в тех, которые ограничены областью утонченной эстети­ки, но не в том, что требует личностной вовлеченности). Точно так же такие люди могут иметь здоровое тело. Они могут принимать участие в экстремальных видах спорта, демонстрировать незаурядные физические навыки и чу­деса выносливости: участвовать в марафоне, в десятибо-

• Душа промежуточной природы (лат.) ** Круглое (лат.)

*** Соединение Солнца и Луны (лат.)

**** Юнг К.Г. Практика психотерапии СПб.— М.: Универси­тетская книга — ACT, 1998, с. 252—253 (с ред.)

рье, заниматься бодибилдингом и так далее. Однако при внимательном рассмотрении мы увидим, что в телесных переживаниях этих людей нечто отсутствует, и этот не­достающий компонент в первом приближении может быть описан как личностный дух, ощущение жизненности, ин­тимности, уязвимости. Эта утрата вызывает компульсив-ное чувство неудовлетворенности, заставляет человека пускаться на поиски все более интенсивной стимуляции. На самом деле эти люди ищут психику, или душу — мес­то, где разум и тело могут встретиться и двое могут полю­бить друг друга. Истинное рождение личностного духа может состояться, если человек выдержит это напряже­ние, но первым делом необходимо найти свою психику, или душу. Исходя из этих соображений, мы говорим о психопатологии или о психотерапии.

Понимание того, что душа является наполовину те­лесной и наполовину духовной субстанцией, имеет неко­торые практические приложения. Одна из опасностей пси­хотерапии заключается в том, что она может стать слишком «умственной (mental)» (словесной) и в итоге связь с телом будет упущена. Когда это происходит в пси­хотерапии, также теряется связь с психикой. С другой стороны, смещение акцента в работе психотерапевта толь­ко на телесные симптомы таит в себе опасность высво­бождения слишком большого массива соматической энер­гии, при этом «сырой» аффект остается недоступным разуму, так как отсутствуют понимаемые им образы или слова. Если аффект, имеющий телесную основу, не мо­жет быть выражен в контексте человеческих отношений вербально или в символической форме, то он не может достичь уровня «смысла», того места, где находится пси­хика. Поэтому терапевты, работающие только с телом (body-workers), также могут потерять психику, и если это происходит, то теряется всякая возможность работать на подлинную трансформацию.

Расщепление разума, тела и духа при травме

В предыдущей главе мы обсудили, каким образом си­стема самосохранения, образовавшаяся при ранней трав­ме, не позволяет всем элементам целостного переживания быть представленными одновременно и как это приводит к атаке на связь между душевным (mental) и соматически­ми компонентами переживания. Мы могли бы сказать, что

поскольку соматические и ментальные компоненты отли­чаются друг от друга «по определению», защита системы самосохранения использует это несоответствие между ра­зумом и телом, разделяя переживание. Аффективные и чувственные компоненты переживания сохраняются в теле, а отщепленный аспект мысленного представления остается в «разуме». Соматические ощущения и состоя­ния физического возбуждения у такого человека не могут стать осознанными, т. е. его или ее разум в этом случае не имеет возможности оформить телесные импульсы с по­мощью слов или образов. Вместо этого сообщения, исхо­дящие от тела, должны разряжаться как-то по-другому, оставаясь, таким образом, досимволическими. Такой ин­дивид не будет способен найти слов для своих чувств, и это ставит его в чрезвычайно невыгодное положение. Он не сможет психологически проработать чувственный опыт, играя с символическими значениями, переживание чувства реальности и полноты жизни будет отнято у него, резуль­татом чего становится трагическое состояние, известное как деперсонализация.

Дата добавления: 2015-07-20