В МАНГЕЙМ. Бармен, 9 сентября 1841 г.

Бармен, 9 сентября 1841 г.

Дорогая Мария!

Мама утверждает, что в последний раз я послал тебе не письмо, а какую-то пачкотню, недостойную ответа. Поскольку ты не ответила на вышеупомянутую пачкотню, то мне, к глубо­чайшему сожалению, почти приходится сделать вывод, что ты

• На обороте письма надпись: Мисс №ри Энгельс, Маагейм. Рев.

Марии Энгельс, 9 сейтйврЯ 1а41 г.

разделяешь это мнение. Впрочем, я должен тебе сказать, что та­кое отношение меня чрезвычайно огорчает, если не осморбляет; и только сегодня вечером, потому что я в хорошем настроении и не хочу с тобой ссориться, я пишу тебе письмо, ибо ты его ни в коем случае не заслужила. Кроме того, я хочу доставить удо­вольствие маме, и теперь ты знаешь, кому ты обязана этими стро­ками. Я нахожусь здесь уже около шести недель и выкурил много табака, а также усердно занимался, хотя в высших сферах склонны утверждать, будто бы я ничего не делал. Через неделю или две я все-таки поеду в Берлин, чтобы выполнить там свой долг гражданина, то есть, но возможности, освободить­ся от солдатчины, а затем вернусь в Бармен. Как пойдет это дело, увидим.

В субботу и воскресенье мы собирались устроить прогулку в Альтенберг, но из этого ничего не получится, так как Бланк и Рот не могут ехать; мне надо будет сообразить, не можем ли мы устроить что-нибудь другое. Сейчас мне пришло в голову, что ведь я мог бы опять как-нибудь собраться в Бейенбург, посколь­ку я там очень давно не был.

Вчера мама была приглашена на кофе в семью Августа * и заметила там, что фрейлейн Юлия Энгельс была очень молчалива, а фрейлейн Матильда Вемхёнер — очень разговорчива. Опреде­ленные выводы из этого предоставляю тебе сделать самой.

В общем, я нахожу, что Анна ** очень весела, Эмиль *** делает успехи в остроумии, Хедвига **** стала очень дерзкой, а Рудольф ***** вступил на тот же путь, по которому пошел Гер­ман ******, когда этот болван был в его возрасте; между прочим, Элиза ******* стала большой франтихой.

Твое английское письмо к отцу, которое я сегодня прочел, в целом очень хорошо составлено, за исключением нескольких грубых ошибок.

Du reste ********.

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _,

Bd. 2 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

— Августа Энгельса, дяди Фридриха Энгельса. Рев.

— Анна Энгельс. Ред.

— Эмиль Энгельс. Ред.

— Хедвига Энгельс. Ред.

— Рудольф Энгельс. Ред.

— Герман Энгельс. Ред.

— Элиза Энгельс. Ред.

— А пока остаюсь. Ред.

[ 487

1842 год

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Берлин²⁰¹, 5—6 января 1842 г.

5 января 1842 г. Моя дорогая Мария!

С величайшим стыдом признаюсь, что твое письмо напомнило мне о давно забытой мною обязанности писать тебе. Это дейст­вительно позорно для меня, и такое преступление совершенпо не заслуживает прощения. Поэтому я хочу немедленно заняться этим и ответить на твое милое письмо, которое я получил тре­тьего дня. Вчера у меня была «пушечная лихорадка». Суть в том, что с утра я чувствовал себя очень неважно: у меня была какая-то слабость, затем меня вызвали на учения и возле пушки мне чуть не стало дурно, после чего я удалился, а после обеда у меня началась позорная лихорадка. Сегодня утром мое само­чувствие улучшилось, но занятия все еще не шли как следует. Сейчас уже все опять более или менее наладилось, но я взял два дня отпуска по болезни, ввиду катаральной пушечной ли­хорадки. Надеюсь, что после этого я опять смогу как следует действовать банником. Кстати, не пиши, пожалуйста, об этом ничего домой, ведь никакой пользы не будет. Знаешь, что док­тор прописал мне против пушечной лихорадки? Стакан пунша перед сном, разве это не чудесное лекарство? Из этого ты мо­жешь убедиться, что ротный хирург стоит гораздо большего, чем, например, какой-нибудь д-р Рейнхольд со всеми своими пластырями и шпанскими мушками, кровопусканием и пр., хотя хирургу не нужно знать так много. У нас применяются толь­ко сильные средства, сплошь медицинская тяжелая артилле­рия, бомбы и гранаты и 24-фунтовые пушки. Наши рецепты очень просты, и я в Бремене все время лечился с их помощью. Сначала пиво; если это не помогает — пунш; если это тоже

488 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 Г.

не помогает, то глоток рома: он уже должен помочь. Это артилле­рийское врачевание. Кстати, я думаю, ты надорвала бы себе живот от смеха, если бы увидела, как я стою в мундире, с длин­ным толстым банником в руке возле шестифунтовой пушки и верчусь около колеса. Впрочем, моя форма очень красива: синяя, с черным воротником, на котором нашиты Две широкие желтые полосы, обшлага черные с желтыми полосами, а фалды подбиты красным. Кроме того, красные эполеты с белыми кан­тами. Уверяю тебя, что это производит очень эффектное впе­чатление, меня можно было бы показывать на выставке. Не­давно я своим костюмом позорно сбил с толку поэта Рюккерта, который сейчас здесь находится. Дело в том, что во время ого выступления я сел очень близко от него, и бедняга, не отрывая глаз, упорно смотрел на мои блестящие пуговицы и совершенпо потерял нить. Кроме того, я как солдат пользуюсь тем преиму­ществом, что никогда не должен стучаться, если я к кому-либо прихожу, и не должен говорить «добрый день» или делать раз­ные комплименты. Однажды кто-то пришел к капитану и нечаян­но стукнул в дверь ножнами шашки. За это он получил восемь дней ареста, потому что капитан утверждал, что оп постучался. Ты видишь, какой я стал теперь отчаянный, кроме того, я скоро буду бомбардиром, это вид унтер-офицера, и получу золотой га­лун на обшлагах. Итак, проникнись должным уважением ко мне. Ведь когда я буду бомбардиром, то получу право распоря­жаться всеми рядовыми во всей прусской армии и все рядовые должны будут отдавать мне честь.

Что ты так много болтаешь в своем письме о старом Фрице Вильме * и молодом Фрицхене Вильмхене **? Вам, женщинам, не нужно вмешиваться в политику, вы в ней ничего не понимаете. Но так как тебе уж очень хочется что-нибудь узнать о твоем дорогом величестве, то я могу тебе сообщить, что его высочай­шая особа 16 сего месяца отбывает в Лондон, чтобы быть восприемником при крещении его королевского высочества, маленького английского принца ***. На обратном пути он, воз­можно, заедет в Париж, но обязательно будет в Кёльне, а весной будет праздновать в Петербурге серебряную свадьбу своего вы­сочайшего зятя, императора Российского ****. Потом летом бу­дет забавляться в Потсдаме, осень проводить на Рейне, а затем зимой развлекаться в Шарлоттенбурге. А сейчас мне пора на лекцию.

* — Фридрихе-Вильгельме III. Рев. '* — Фридрихе-Вильгельме IV. Рев. • •• — Эдуарда. Рев. **•* — Николая I. Рев.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 г.

6 января 1842 г.

Сегодня утром я переселился из передней комнаты в заднюю, так как передняя сдана одному моему земляку, юристу из окрестностей Кёльна, а, кроме того, она плохо отапливается. Любопытно, что стоит только немного протопить заднюю ком­нату, несмотря на то что она больше передней, и она уже нагре­вается, а в передней всегда мороз. В передней комнате я никак не мог добиться, чтобы ледяные узоры на окнах растаяли, а здесь, в задней комнате, приятно смотреть как лед, наросший уже восемь дней тому назад, толщиной с палец, тает, как весной, и ясное голубое небо весело глядит в окно, — а ведь я так долго не мог видеть его из своей комнаты. Отсюда опять открывается вид на казарму второго гвардейского полка «грибников» (так мы называем пехотинцев) и на весь плац ветеринарной школы с пристройками.

У нас здесь есть один рейнский ресторан, где готовятся все наши любимые кушанья, которых вообще здесь никто не знает. Каждую субботу вечером мы едим здесь картофель­ные оладьи и с ними выпиваем чашку кофе. Вчера я ел яблоки и картофель. Наш старый суп с уткой, который ты, конечно, еще помнишь, играет здесь тоже важную роль. Есть еще много других блюд, которые я сейчас не припомню. Сегодня на обед у нас будет квашеная капуста со свининой, чему я уже заранее радуюсь. На днях нас хотели еще угостить гречневым супом, но он не получился, потому что тут нельзя достать греч­невой муки, нельзя испечь тут и картофельный пирог, о кото­ром мы уже давно мечтаем.

Как хорошо! Вот и солнышко засветило ярче, что на меня действует очень живительно. Ведь теперь я смогу после обеда пойти погулять, и, так как Шеллинг сегодня вечером не чи­тает, у меня весь вечер свободен, и я буду иметь возможность весьма усиленно и спокойно работать.

Театр здесь очень красивый, замечательные декорации, пре­восходные актеры, но большей частью плохие певцы. Поэтому я редко бываю в опере. Завтра состоится премьера новой пьесы — «Колумб» Вердера ²⁹². Это тот же самый Колумб, который от­крыл Америку, а Вердер — профессор здешнего университета, тот самый, который открыл глубину отрицания. Истинно, истинно, говорю я тебе, завтра в театре будет полно, и я тоже буду содействовать этому своим присутствием. Два действия происходят в море, на корабле, это должно быть очень лю­бопытно.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 Г.

Здесь ты видишь меня в форме; я ношу свою шинель в очень романтическом и жи­вописном стиле, но в чудовищное нарушение устава. Если бы я в таком виде прошелся по улице, то я каждую минуту подвергался бы опасности быть посаженным под арест, что не очень-то приятно. Ибо если у меня на улице останется не застегнутой хотя бы только одна пуговица на форме или будет расстегнут хотя бы один крючок на воротнике, то каждый офицер или унтер-офицер имеет право арестовать меня. Как видишь, опасно быть солдатом, даже в мирное время. Самое замечательное то, что мы раз в 4 педели должны ходить в церковь, но я всегда от этого увиливал, кроме одного раза. Ведь когда идешь в церковь, надо сначала еще в течение целого часа стоять во дворе в тяжелом кивере с перьями, а потом, насквозь продрогнув, люди попадают в промерзшую церковь, где очень плохой резонанс, так что опять-таки невозможно расслышать ни одного слова из проповеди. Разве это не великолепно? Пиши скорее еще.

Твой брат

Фридрих Облатка держится не наилучшим образом.

Впервые опубликовано в журнале «Deutsche Revue». Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Нп русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ*

Берлин, [14J—16 апреля 1842 г. Dorotheenstraße, 56

Дорогая Мария!

Этот нежный лепесток в течение полугода хранился в моей папке **. Теперь я извлекаю его, чтобы преподнести тебе, и надеюсь, что он вознаградит тебя за то, что я заставил тебя так долго ждать, в чем глубоко раскаиваюсь. Г-н Хёстерей

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в Институте вели­кого герцогства. Мангейм. Рев.

•• По-видимому, изображенная в письме роза является виньеткой на почто­вом листе бумаги. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС. 14 — 16 АПРЕЛЯ 1842 г. 491

благополучно доставили мне твое пись­мецо, после того как его благородие со­крыли его в кармане своих брюк от глаз австрийских таможенных чиновников, за что его благородие просили у меня прощения и, между прочим, на очень хорошем немецком языке. Моя совесть уже не позволяет заставлять тебя ждать еще дольше, и вот я пишу. О чем? Да я и сам еще этого не знаю. О том, что я сегодня утром с восьми до половины двенадцатого упражнялся в церемони­альном марше? Что я при этом разгля­дывал весьма крупный нос г-на подпол­ковника? Что у нас в воскресенье будет церковное шествие? Что мои хорошие сигары кончились, а пиво у Вальмюллера за последние дни очень скверное? Что мне сейчас нужно идти на улицу из-за нескольких ба­нок инбиря, которые я заказал для семьи Снетлаге? Да, дело обстоит так. Итак, до завтра.

Сегодня, в пятницу, 15 апреля, я уезжаю. Погода у нас стала немного лучше. Перед моим домом стоит множество дрожек: здесь находится их стоянка. Извозчики, как правило, пьяны и очень меня забавляют. Итак, если мне вдруг захочется прокатиться, то мне это будет очень удобно сделать. Я вообще устроился очень недурно: на втором этаже у меня изящно об­ставленная комната, в наружной стене три окна, простенки меж­ду ними узкие, так что в комнате очень светло и приятно.

Вчера, после того как я написал предыдущие строки, мне помешали. Сегодня я могу сообщить тебе радостную новость: у нас завтра, вероятно, парада не будет, так как его вели­чество король * высочайше соизволил направиться в Потсдам и Бранденбург. Это мне очень приятно, так как я не имею ника­кого желания бегать завтра по этой проклятой дворцовой пло­щади. Надеюсь, что благодаря этому мы вообще обойдемся без всякого парада. Кроме того, у нас проводятся очень милые учения на так называемом Грюцмахере, очень большой пло­щади, на которой мы по колена погружаемся в песок, а послед­ний обладает очень приятным свойством — он наэлектризован. И теперь, если двенадцатая рота гвардейской тяжелой артилле­рии, при которой я состою и которая также наэлектризована, но отрицательно, явится сюда, то столкнется положительное и отрицательное электричество и в воздухе поднимется суматоха,

* — Фридрих-Вильгельм IV. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 14—Iß АПРЕЛЯ 4842 Г.

которая притянет к себе тучи. По крайней мере, иначе я никак не могу объяснить себе тот факт, что, когда наша рота направ­ляется на Грюцмахер, всегда идет дождь или снег. Между про­чим, я уже четыре недели как хожу в бомбардирах, если ты этого еще не знаешь, ношу теперь мундир с галунами и позу­ментами и синий воротник с красным кантом. Впрочем, ты в этом ничего не понимаешь, но этого и не нужно, хватит с тебя одного — знать, что я бомбардир.

Ты, должно быть, еще не слышала, что г-н Лист был здесь и своей игрой на рояле очаровал всех дам. Берлинские дамы были настолько без ума от него, что на концерте форменным образом передрались из-за перчатки Листа, которую он уронил, а две сестры, из которых одна забрала перчатку у другой, навеки перессорились. Недопитую великим Листом чашку чая графи­ня Шлиппенбах перелила в свой флакон для одеколона, пред­варительно выплеснув одеколон на пол. Затем она запечатала этот флакон и поставила его на свой секретер на вечную память и каждое утро любуется им, как можно видеть на карикатуре, которая появилась после этого случая. Такого шума здесь еще никогда не было. Молодые дамы подрались из-за него, а он, к их ужасу, прошел мимо них и предпочел выпить шампанское в обществе нескольких студентов. Тем не менее, в каждом доме можно увидеть несколько портретов великого, милого, небесного, гениального, божественного Листа. Хочу для тебя тоже сделать его изображение. Вот этот че­ловек с прической камчадала. Кстати, он, на­верное, ааработал здесь 10 000 талеров, а его счет в гостинице составил 3000 талеров, не счи­тая того, что он прокутил. Да, скажу я тебе, вот это мужчина. Он ежедневно выпивает по двад-Ф. Лист цать чашек кофе, на каждую чашку по четыре лота, по десять бутылок шампанского; из этого е достаточной уверенностью можно сделать вывод, что он все время живет немного навеселе, как это подтверждается и фактами. Теперь он отправился в Россию; интересно, способны ли там дамы проявлять такое же безумие.

А засим я должен сейчас уйти и поэтому кончаю. Прощай и
отвечай поскорей. _{Твой брат}

Фридрих

Берлин, 16 апреля 42 г.

Впервые опубликовано в журнале a Deutsche Revue». Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Но русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ЛЕТО 1842 Г.

49 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

(ОТРЫВО.К)

[Берлин, лето 1842 г.]

Вот интересная история, рассказанная женихом Иды*, сыном богов Альбертом Молияеусом, в присутствии одного француза: Enfin, à la porte du ciel était Saint-Pétrus (вместо Saint Pierre) et le peintre Köttgen d'Elberfeld était abordé par le musicien Weinbreimer: Eh bien, Köttgen, vous ne dites rien, racontez-nous donc quelque chose. Enfin, Köttgen dit: Enfin, j'ai eu cette nuit un fameux rêve. Enfin, dit Weinbrenner, qu'est-ce qu'il y avait donc? Enfin, dit Köttgen, je rôvais d'être à la porte du ciel. Alors il y avait tous les artistes célèb­res, Meyerbeer, Horace Vernet etc. Enfin, Meyerbeer frappait à la porte; Petrus dit: Qui est là? «Meyerbeer». Les artistes n'en­trent pas ici, dit Pétrus. Enfin vint Horace Vernet. Qui est là, dit Pétrus. «Horace Vernet». Les artistes n'entrent pas ici, dit Pétrus. Enfin Weinbrenner arrivait. Qu'est-ce qu'il y a là?, dit Pétrus. Enfin, je suis Weinbreuner. Enfin, Pétrus dit: Entrez, s'il vous plaît **.

Самую соль этого анекдота — ainsi, Weinbrenner n'est pas d'artiste*** — этот умный молодой человек, который так хорошо говорит по-французски, разумеется, пропустил. Теперь ты можешь убедиться, что за человек бьется за честь стать в бу­дущем твоим свояком.

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _ _

Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

* — Идц Энгельс. Ред.

«* — Итак, у врат небесных стоял святой Петр, а музыкант Вейнбреннер при­ставал к живописцу Кётгену из Эльберфельда: «Что же, Кётген, вы ничего не говорите, расскажите же нам что-нибудь». Тогда Кётген говорит: «Так вот, я сегодня ночью видел замечательный сон». — «Вот как, — говорит Вейнбреннер, — что же это за сов?» Кётген говорит: «Мне снилось, что я стою у врат неба, и там собрались все зна­менитые артисты: Мейербер, Орас Верне и др. Наконец, Мейербер постучался в дверь; Петр спрашивает: «Кто там?» — «Мейербер». — «Артистам вход сюда воспрещается», — говорит Петр. Потом подошел Орас Верне. «Кто там?» — спраши­вает Петр. — «Орас Верне». «Артистам вход сюда воспрещается'» — говорит Петр. Наконец, пришел Вейнбреннер. «Кто там?» — спрашивает Петр. «Это я, Вейн­бреннер». Тогда Петр говорит: «Входите, пожалуйста»». Ред. *** — следовательно, Вейнбреннер — не артист. Ред.

17 М. и Э., т. 41

494 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2 ИЮЛЯ 1842 Г.

---

Дата добавления: 2015-07-20