Шеллинг и откровение. Но и творческими силами, которыми они созданы, то это оз­начает только

но и творческими силами, которыми они созданы, то это оз­начает только, что они выражают идейное содержание мира, и доказывает, что он вытекает как необходимое следствие из существования разума. Шеллинг же, напротив, действительно принимает разум за нечто такое, что может существовать и вне мирового организма, относя его истинное царство к пустой, бессодержательной абстракции, к «зону до сотворения мира», который, однако, к счастью, никогда не существовал и в кото­ром разум еще в меньшей степени мог как-либо проявляться или же испытывать чувство блаженства. Здесь, однако, обна­руживается, насколько крайности сходятся; Шеллинг не спо­собен постичь конкретную мысль, он гонит ее в область са­мой головокружительной абстракции, которая тут же снова воплощается для него в чувственный образ, так что эта хао­тическая смесь абстракции и представления образует харак­терную черту схоластически-мистического способа мышления Шеллинга.

Мы можем почерпнуть новые доказательства в пользу высказанного нами, если мы обратимся к развитию содержания «негативной философии». Потенция бытия служит основой. Карикатурное искажение гегелевской диалектики наиболее отчетливо бросается в глаза. Потенция по своему произволу может совершать переход или не совершать его. Таким образом, из нейтральной потенции выделяются в реторте разума две хи­мические составные части: бытие и небытие. Если бы вообще можно было всю эту путаницу потенций вернуть в сферу здра­вого смысла, то здесь обнаружился бы диалектический момент и здесь Шеллинг как будто догадывается, что сущность потенции есть необходимость перехода и что потенция может быть абстра­гирована только от акта действительности. Но нет, он все более запутывается в односторонней абстракции. Он один раз в виде опыта заставляет потенцию сделать переход и приходит, к ве­ликому открытию, что после этого перехода она утратила имев­шуюся у нее раньше возможность также и не совершать пере­хода. Одновременно он открывает в потенции третье свойство: возможность воздержаться от того и другого и свободно витать между бытием и небытием. Эти три возможности, или потенции, должны заключать в себе всякое разумное содержание, всякое возможное бытие.

Возможность стать бытием становится действительным бы­тием. Этим отрицается вторая возможность — возможность так­же и не стать бытием. Попытается ли последняя восстановить себя? Как может она это сделать? Ведь то, чему она здесь под­вергается, не есть только отрицание в гегелевском смысле; она

<t>. ЭНГЕЛЬС

совершенно уничтожена, сведена на нет, на такое радикальное небытие, которое может встретиться только в философии воз­можности. Как может эта раздавленная, проглоченная, съе­денная возможность еще иметь силу восстановить себя? Ведь отрицается не только вторая возможность, но даже первона­чальная потенция — тот субъект, простым предикатом которого является та вторая возможность, и тут, собственно, не эта последняя, а именно та первоначальная потенция должна была бы пытаться восстановить себя. Но это вовсе не может входить в ее задачу, — говоря образным языком Шеллинга, — ибо она должна была заранее знать, что, становясь актом, она подверг­нет самое себя отрицанию, как потенцию. Такого рода восста­новление вообще может иметь место только там, где отрицают взаимно друг друга лица, а не категории. Только безграничное непонимание, только невероятная страсть к искажению могли так бессмысленно извратить принцип гегелевской диалектики, явно положенный здесь в основу. Насколько недиалектичен весь этот процесс, видно также из следующего: если обе стороны потенции имеют одинаковую силу, то без толчка извне она вов­се не может решиться на переход и должна остаться в прежнем состоянии. В этом случае весь процесс, конечно, не совершился бы, и Шеллинг был бы в безвыходном положении, не зная, где ему раздобыть прототипы мира, духа и христианского три­единства. Таким образом, мы не видим необходимости всего построения в целом, и остается неясным, почему потенция остав­ляет свой прекрасный потенциальный покой, отдает себя во власть бытия и т. д., — весь процесс с самого начала покоится на произволе. Если это происходит в «необходимом» мышлении, то чтб еще ждет нас в «свободном» мышлении! Но так это и есть, этот переход должен остаться произвольным, ибо иначе Шел­линг ведь признал бы необходимость мира, а это не соответ­ствует его позитивизму. Это, однако, опять-таки является дока­зательством того, что потенция является потенцией лишь как акт, без акта же она — бессодержательный пустой призрак, которым сам Шеллинг не может удовлетвориться, ибо пустая потенция не дает ему никакого содержания; содержание появ­ляется, когда потенция становится актом, и, таким образом, он против воли вынужден признать несостоятельность противо­поставления потенции и акта.

Вернемся еще раз ко второй потенции, с которой Шеллинг проделывает самые удивительные вещи. Мы раньше видели, как она подвергалась отрицанию, сводилась на нет. Теперь Шеллинг продолжает: так как первая потенция есть нечто мо­гущее быть, то вторая является ее противоположностью, она

Дата добавления: 2015-07-20