И опять глубокое взаимное неумение

Сражение при Тоба-Фушими произошло потому, что почти все хотели, как лучше. К числу желающих, как лучше, относились: императорская партия, бывший сёгун Хитоцубаши Кейки, дайме Айзу и Кувана, а также, естественно, Сайго Такамори с компанией. Единственными, кто не хотел, как лучше, были Отори Кэйске и г-н Кондо с заместителем - но естественно, влияния на события зложелатели не имели.

А вышло так. У нового имперского правительства было очень туго с деньгами. А у клана Токугава, наоборот, хорошо. И это положение императорская партия находила крайне несправедливым. И неправильным. И очень хотела этими ресурсами воспользоваться. И было вполне понятно, что Кейки по целому ряду причин готов предоставить микадо эти фонды - если получит слово в том, как они будут использоваться.

А потому к Кейки в Осаку отправились даймё Эчизена и Овари с официальным предложением стать одним из советников императора. Стороны пришли к соглашению, но после того, как высокопоставленные послы убыли, Мацудайра Катамори сказал, что императору верить можно, а вот этим двоим - никак. А потому в столицу ехать надо, но следует взять с собой войска. Надо сказать, основания для столь дурного мнения у даймё Айзу были, и серьезные. Поэтому с ним никто не спорил. Только г-н Кондо вежливо посоветовал, мол, если уж брать, то только пехоту собственно клана Токугава (неплохо переобученную французами), ну и какие-нибудь вспомогательные части. Шинсен, например. И тревоги у противной стороны не вызовет, и отбиться, в случае чего, будет чем. Но как же даймё могут допустить, чтобы глава клана отправлялся на такую встречу без верных вассалов... Поэтому пошли всей толпой. По _двум_ дорогам. Тоба-кайдо и Фушими-кайдо. Откуда, собственно, и название сражения. Надо сказать, что такой способ передвижения вызвал некоторое недоумение уже у Отори - но его соображения также были отметены как несущественные. Ведь две дороги - это _два_ авангарда. И куда меньше необходимости делить почетные позиции.

Авангард номер один прибыл в Тоба и обнаружил, что дорога перегорожена.

Представители даймё отправились на переговоры, объяснили что глава клана Токугава следует в Киото по приглашению императора... И получили ответ, что ни про какие переговоры никто не слышал, а уж про конвой такого размера - так и вовсе. Рогатки, конечно, никто не убрал. Парламентеры вернулись к своим и авангард начал перестраиваться, в твердом намерении очистить дорогу. Поскольку перестраивался он в полном виду противника... В общем, командир заслона решил, что доказательства враждебных намерений налицо - и открыл артиллерийский огонь, предварительно послав за подкреплениями.

Сайго Такамори, не веривший в успех переговоров и ждавший от противной стороны всяческого вероломства, получив донесение окончательно уверился, что все вышло, как он и думал, и поднял войска.

Дальнейшее можно описать при помощи старого выражения "война в Крыму..." За войсками Токугава было численное преимущество. Практически полностью съеденное тем обстоятельством, что оные войска были растянуты колоннами по двум дорогам с речкой между ними.

Со связью творилось нечто поразительное. Командиры соединений действовали, как тэнгу на душу положит. Попытки Кондо (он находился как раз при том, что должно было быть штабом, незадолго до того получил пулю в плечо - посмертный подарок от Ито Кашитаро, и сдал активное командование Хиджикате) организовать некое подобие управления раз за разом разбивались о его статус.

Был момент, когда войска хана Айзу пытались атаковать артиллерию Сацума сомкнутым пешим строем - и Хиджиката положил едва не четверть соединения, вытаскивая их. Вот там погиб Иноуэ Гэндзабуро, командир шестой, один из старых членов додзё Шиэйкан. Кто-то из участников запомнил, а потом записал, как Хиджиката кричал на командующего войсками Айзу "Что еще должно произойти, чтобы вы поняли, что время меча и копья ПРОШЛО!"

От полного и немедленного поражения войска Токугава спасло то, что с логикой и координацией действий у их противников дела обстояли немногим лучше. Сражение три дня качалось из стороны в сторону, но наконец начало сказываться численное превосходство, да и войска Айзу пришли в себя, реорганизовались (кто бы мог подумать) и к 30 января (последнему дню боя) уже дважды отбрасывали сацумцев с позиций.
Впрочем, исход сражения определило не мастерство или отсутствие такового, а предательство. В решающий момент артиллерия хана Цу, пришедшая с Токугава, открыла огонь по своим. Даймё Цу, Тодо Идзуми-но-Ками (между прочим, сводный брат Тодо Хэйске, командира восьмой в Шинсене) все это время вел переговоры с имперским командованием и они, наконец, сошлись в цене.

Дальше в рядах Токугава началась паника, которой и воспользовался Сайго. Воспользовался не так основательно, как хотелось бы, потому что левый фланг Токугава, внезапно обнаруживший, что стал арьергардом, _не_ запаниковал, не стал стоять насмерть на месте, а ударил в бок наступающим сацумцам. Очнись к тому времени еще кто-то...

Но армия Токугава катилась назад. Шинсен и примкнувшие к ним самураи других соединений пробились к реке, переправились и ушли. Потери личного состава - до двух третей. Из офицеров в тот день погиб еще Ямадзаки Сусуму - начальник разведки. Был ранен, лодка перевернулась и он не выплыл.

Хитоцубаши Кейки узнал о разгроме едва ли не 12 часов спустя - гонцы не добрались по забитым дорогам.

Вестерн

Сан-Франциско, 1872 год. В ресторане на набережной сидит азиат в европейском костюме и ест бифштекс. Его бы, может, туда не пустили, но он - член дипломатической миссии, и местные предрассудки его не касаются. А вот второго азиата в странной рубахе и еще более странных широких штанах они коснулись бы - если бы он им дал на то хоть какое-то время. А так он просто вломился под тент и брякнул на стол перед дипломатом длинный меч. И представился.

Фамилии было достаточно. Вице-посол Кидо Коин ее прекрасно помнил. У него вообще была отменная память на людей. А с родней этого молодого человека вышла маленькая неприятность, когда Кидо и Такасуги брали власть в Чошу. Маленькая неприятность, зато перманентная. Так что у молодого человека были все основания гнаться за Кидо не то что до Америки, а до царства Эммы. И бить первым. Но мститель был человеком вежливым. И романтическим. И хотел, чтобы все было правильно. Он даже, зная, что Кидо не носит оружия, второй меч приволок - для равного боя.

- Юноша,- сказал Кидо (хотя сам в этом возрасте уже был главой фехтовальной школы, старшим самураем хана и заговорщиком),- между нами не может быть равного боя. Да и война окончена. У вас вся жизнь впереди, не тратьте ее на мертвое.

Ну и на повторное требование взять меч ответил вежливым отказом.
Поняв, что совсем правильно не получится, молодой человек выхватил свой меч и с криком ринулся на врага. Меч вонзился в пол. А молодой человек рухнул рядом, потому что - тут очевидцы разошлись в показаниях - не то в горле, не то между соответствующими ребрами у него торчал нож для бифштекса.

К дипломату ни у кого не было особенных вопросов - чистый случай самообороны.

- Не знаю,- сказал Кидо,- мог ли я остановить его иначе. Он не отказался бы от своего намерения, а у меня довольно жесткое расписание.

Япония. Истории времен смуты

В 1877 году, когда окончательно было решено взяться за Формозу (Тайвань) и присоединить ее к Японии, Кидо Коин ушел в отставку. Ушел с треском и грохотом, потому что считал экспансионизм чрезвычайно "дорогим" в перспективе способом решать внутренние проблемы.

На следующий день, выйдя на прогулку, Кидо обнаружил, что сделался каким-то, вероятно, очень древним персонажем фольклора, потому что даже у тысячелетней лисицы хвостов всего девять - а у него было явно больше.

Кидо пожал плечами и сделал то, что делал всегда, когда обнаруживал, что посторонних наблюдателей слишком много. А именно - исчез.

Ищут пожарные, ищет милиция, да кто-только не ищет, а вторые сутки бывшее не то четвертое, не то третье лицо в государстве пребывает в нетях. И все остальные лица начинают слегка нервничать, потому что, что такое Кидо, работающий против режима, все знают по опыту.

На третий день Кидо обнаружился у себя дома. Приказал коляску и поехал к Окубо.

И сказал ему примерно следующее:

- Я, наверное, мог бы изменить соотношение голосов в свою пользу, так или иначе. Но тогда получилось бы, что мы зря воевали. Я ничего не стану делать. Но вы совершаете ошибку.

И на этом ушел.

А те два дня, как выяснилось впоследствии, Кидо провел в веселом квартале. С женой.

О пользе международного права. Инцидент с «Марией Луз»

7 июля 1872 года шторм загнал в иокогамскую гавань перуанский барк «Мария Луз», следовавший из Макао в Перу. На борту барка находилось 232 китайских кули. Ночью один из них сбежал и вплавь добрался до английского корабля «Железный герцог». Там он сказал, что он был украден из Макао, ни в какое Перу не хочет и просит ему помочь. Китайца передали японским портовым властям, а те вернули его на судно – у него документов не было. Дня через два к тому же «Герцогу» (видно, удобно стоял) доплыл еще один кули с той же историей – и с добавкой, что, мол, того первого беглеца избили, и косу ему отрезали (страшный позор), и, если кто не вмешается, то его совсем убьют.

Этого пловца уже никуда сдавать не стали, скинулись ему на первое время – и тихонечко сплавили на берег. А сами обратились в консульство. А консульство, разъяснив обстоятельства, забило тревогу – граждане, это ж работорговля чистой воды... и пожаловалось губернатору Канагавы, Оэ Таку. И вот, слушается дело, где предмет обсуждения подданые Китая, обвиняемый – гражданин Перу и лейтенант перуанского военного флота, а суд – японский. И довольно быстро этот суд постановил, что никакого права на этих кули у перуанцев нет, а потому всех – и перуанцев и кули - следует отправить по домам, кого в Перу, а кого, соответственно, в Китай.. Приехал представитель шанхайского городского магистата и увез своих сограждан.

Естественно, поднялся жуткий скандал. Большинство иностранных представителей считало, что японцы вопиющим образом нарушили закон. Поддержали решение только Англия (чья позиция по работорговле была вполне драконовской) и Штаты (у которых она как раз успела стать такой же). В Японии ждали прибытия перуанских военных судов и принимали соответствующие меры. Но суда не пришли. Конфликт решили уладить на дипломатическом уровне, избрав арбитром... Императора Всероссийского. Уж не знаю, что думали перуанцы. Возможно, хотели сохранить лицо. Потому что Его Императорское Величество Александр II, естественно, заявил, что Япония совершенно права. Потому что работорговля – это такое дело, которое надо глушить, где видишь.
Но на этом дело не кончилось. Потому что на самих слушаниях произошла некая неожиданность. Лейтенат Эррейра, капитан «Марии Луз», никак не мог найти себе адвоката – и вдруг, ко всеобщему удивлению, перуанца согласился защищать Фредерик Дикинс – видный юрист и дипломат, от которого никто такого не ждал. Ситуация, впрочем, разъяснилась довольно быстро – 18 сентября Дикинс произнес речь, в которой удивлялся тому, что японские власти находят ситуацию с кули противозаконной. Ведь в самой Японии таких случаев – пруд пруди.

«Существует разновидность контракта, чрезвычайно распространенная в Японии – контракт между частными лицами, обязывающий оказывать услуги самого омерзительного рода, которые только может исполнять человек. Такие контракты являются действительными по японскому закону и японский закон строго следит за их исполнением. Я говорю о контрактах, которые заключают с проститутками содержатели борделей Йошивары.»

Суд отмел возражения Дикинса, как относящиеся к совершенно другой ветви законодательства – но после того, как тяжба была решена в пользу китайцев, губернатор Канагавы подал петицию императору, где указывал на сугубую необходимость немедленно отменить «контракты на срок». Потому как бесчеловечно это. И очень неудобно. (Чего, собственно, Дикинс и добивался.)

И 2 ноября 1872 года парламент издал закон, по которому все кабальные контракты лишались силы – вне зависимости от того, числился ли за второй стороной долг хозяевам заведения или нет. «Поступить иначе, - гласил рескрипт,- значило бы приравнять людей к лошадям и коровам.»

Действия двух китайских кули, группы британских офицеров, губернатора Оэ, российского царя и английского адвоката, сложившись, привели к отмене рабства в Японии.

Штрих к портрету Кацура Когоро

Кацура Кацусабуро, год рождения 1848, старший (и очень любимый) приемный сын Кацуры Когоро, погиб 20 августа 1864 года во время атаки на ворота Хамагури. Было мальчику, как следует из простой арифметики, 16 лет. Что думал приемный отец об организаторах нападения, осталось неизвестным. Могилу сына он, впрочем, посещал каждый год - даже когда не зависящие от него обстоятельства, то есть гражданская война, делали это крайне опасным мероприятием.

Штрих к портрету Кацура Когоро

Когда в 1868 императорская армия взяла Айзу, Кидо был сторонником крайне жесткой политики - военное правление, массовые высылки и безусловная ликвидация уцелевших лидеров. Когда кто-то сказал ему, что вообще-то сдавшегося противника принято щадить, Кидо поднял брови и поинтересовался, откуда в законах или обычаях может взяться такая вещь, как "сдача Императору", если ее по-японски и произнести-то нельзя, не вывернувшись наизнанку - за отсутствием в языке понятия?
А в марте 69 Кидо узнал от формирующейся тайной полиции, что в Токио скрывается много людей из Айзу - и что эти люди страшно бедствуют. Действия? Какие действия? Оценить наличные средства (персональные, конечно), поговорить с высокопоставленными знакомыми побогаче, собрать за сутки 1000 рё (рё - золотая монета) - и через буддисткие контакты передать.

Никакого противоречия, надо сказать, в своих действиях Кидо не видел. Оставить безнаказанным прямое выступление против императорской власти новое правительство, по его мнению, не могло - особенно в виду обстановки на севере (на момент взятия Вакамацу Сендай еще был занят сторонниками сёгуната, а флот как раз только успел пропасть.). А вот к тому, чтобы оказать помощь лично, никаких препятствий не было. А раз не было - значит нужно помогать. "Они воевали за то, во что верили. Мы делали то же самое."

Немного об Онива-бан

Известно,что в сегунате Токугава была служба онива-бан("садовников"),правда,в ней
состояли не садоводы,селекционеры и прочие мичуринцы,а ниндзя,шпионившие и охра
нявшие сегуна.Правда,со временем "садовники" изрядно растеряли навыки,хотя и не все.

Оказывается,подобная служба существовала и в Симадзу,а небезызвестный
Сайго Такамори,сначала боровшийся с сегунатом,а потом поднявший мятеж в Сацуме, в юности успел побывать "садовником" в этой провинции.По одной версии, во время революции Мэйдзи он воспользовался своими познаниями в области шпионажа.
И решил не размениваться на мелочи,а сразу озвучить мнение верховного божества.

Дело было так.Однажды,наутро после бури горожане в Эдо обнаружили,что город буквально усыпан листовками храма Исэ-дзингу,посвященного самой богине-покровительнице Японии Аматерасу. На листовках значилось следующее: "Бакуфу пускает в Японию иностранцев и оскверняет землю страны богов.Божество храма Исэ рассержено этим и осыпает своими амулетами Эдо. Воля неба-изгнать варваров."

Это происшествие буквально потрясло набожных японцев.А подстроила его парочка ниндзя,которые во время той самой ночной бури поднялись на гору Айсеки и стали
швырять листовки.А уж ветер разнес сообщение о божественном гневе по всему Эдо.

О совмещении должностей или Кой черт его понес на эту галеру

Надо сказать, что с самого начала между г-ном президентом республики Эцу и его главкомом имелись некоторые разногласия. Эномото Такеаки очень рассчитывал (поначалу небезосновательно) на поддержку и помощь европейских держав - которым существование "двух Японий" было бы, в числе прочего, чрезвычайно выгодно. И полагал, что без этой поддержки у республики Эдзо шансов нет. Хиджиката же считал, что у нее в принципе шансов нет, что, впрочем, не повод не делать работу так хорошо, как только можно.

Поэтому, когда выяснилось, что даже поначалу благосклонная Франция от республики отвернулась, Эномото чрезвычайно расстроился и начал прикидывать, как бы свернуть операцию, положив при этом как поменьше народу. Главком же ничего нового в их положении не усмотрел. Из-за чего и вышла между ними первая и единственная ссора.

Дело в том, что войска Сацума начали наступление, которое грозило разрезать позиции республиканцев натрое. Разобщенность, потеря внутренних коммуникаций... в общем, нехорошо. Поэтому главком предложил план, позволявший эти клинышки сбить - ну и по ходу дела возможно обвалить сацумцам весь этот участок. Президент же решил, что не видит в операции смысла. Ну еще две-три недели они отыграют - что изменится? И наложил на план вето. Главком тихо и грустно высказал президенту все, что он думает о пораженческих настроениях и напомнил ему, что он, Хиджиката Тошидзо, в виду острой кадровой недостачи еще и военный комендант Хакодатэ. И значит может распоряжаться гарнизоном. И распорядится. А если у президента есть возражения, пусть президент выскажет их главкому. Каковой их охотно выслушает. Когда вернется. И ушел, оставив Эномото в бюрократическом оцепенении.

Дело в том, что у Хиджикаты были еще и личные причины - форт Бентен, который сацумцы собрались отезать, защищали его люди. Те, кто уцелел из старого состава Шинсена. И он никак не собирался их бросать.

В общем, клин на Чиёгаоку был срезан. Клин на Бентен был срезан... а вот при обратном движении г-н главком, он же военный комендант Хакодатэ налетел на случайную пулю в обоих своих ипостасях.

Наутро сацумцы уже без помех повторили операцию, потом в пороховой погреб форта Бентен угодил снаряд с "Каменной стенки" и от форта осталось сильно попорченное воспоминание. Так что о гибели командира гарнизон Бентена узнал уже в плену. По утверждению свидетелей, взрослые люди "плакали как дети, узнавшие о смерти матери". Г-н Шинсенгуми-но-они фукучё(*) Хиджиката был бы, вероятно, крайне недоволен таким нарушением устава, но его мнения никто не спрашивал.
(*) демон-подполковник Шинсенгуми

Английские словечки

К вопросу о настроениях, витавших не только в обществе, но и в природе - а также откуда есть пошли в Японии сторонники конституционной монархии и парламентской республики.

Да, а природа тут при том, что милейший Рёма с удовольствием подхватывал английские словечки. И услышав обозначение для стаи грачей - "грачиный парламент" (a parliament of rooks) - в негодовании зашипел: "У _грачей_ уже есть, а у нас - нет!"

НАРОДНЫЕ ДВИЖЕНИЯ “ОКАГЭ МАИРИ” (1830)

И “ЭДЗЯ НАЙ-КА!” (1867)

1867 год стал последним годом правления династии дома Токугава (1603—1867). В обстановке нарастания политического и социально-экономического кризиса в стране вспыхнули своеобразные народные выступления. Они охватили политические и экономические центры тогдашней Японии — Киото, Осаку, Эдо (нынешний Токио), Нагою и др. Начиная с осени 1867 г. городские низы — мужчины и женщины, взрослые и дети — включались в карнавально-танцевальные шествия; при этом они распевали песни, в которых повторялась реплика “Эдзя най-ка!” — “Эка важность!”. Это движение имело ряд особенностей. Сигналом к действию служило “падение с небес” синтоистских и буддийских амулетов. В местах, где они появлялись, народ устанавливал алтари, перед которыми клалось угощение; устраивались шумные пиршества, длившиеся по нескольку дней кряду. Затем шла подготовка к песнопениям и танцевальному шествию. Характерным было стремление к отречению от будничности и принятых стереотипов поведения. Это нашло отражение и в травестии: мужчины переодевались в женскую одежду, а женщины — в мужскую, старухи рядились под молодых. В песнях и танцах присутствовали нарочито вульгарные (в духе бурлеска) и эротические мотивы.

Исследование данного феномена началось в Японии сравнительно недавно, и пока его нельзя считать достаточно изученным

1. Соответствующий материал разбросан в многочисленных краеведческих историях

2. Имеющиеся оценки исследователей недостаточно обоснованны, скорее их следует рассматривать как рабочие гипотезы

3. Одни дают негативную оценку движению, считая, что вовлеченный в эти выступления народ не смог сыграть ту роль, которую был призван сыграть в свержении сёгуната (Хани Горо), что в карнавализированных выступлениях проявлялась в концентрированном виде слабость народных движений в Японии той поры, что эти выступления были использованы в политических целях антисёгунскими монархическими силами (Тояма Сигэки, Фудзитани Тосио и др.)

4. Ряд ученых подчеркивает позитивное значение этого движения. В течение месяца оно парализовало власть феодального правительства-бакуфу над народными массами (Иноуэ Киёси), породив вихрь народной энергии, в которой выразились протест народных низов и их сопротивление феодальному угнетению (Кобаяси Сигэру)

5. В движении “Эдзя най-ка!” усматривают также “предельно возможную форму проявления заинтересованности масс в политических переменах” (Сасаки Дзюнносукэ)

6. Видимо, расхождения в оценках во многом обусловлены тем, что информация по данной теме ограниченна.

Генезис “Эдзя най-ка!” правомерно связывают с более ранним массовым движением — “Окагэ маири”, паломничеством в главный синтоистский храм в Исэ. В обоих движениях находят много сходных черт по форме и идеологическому содержанию. В свою очередь, истоки “Окагэ маири” уходят корнями в глубокую древность — к празднеству в честь бога Токоё, символа вечной жизни (VII в.), и бога Сидара. Во время праздника в честь бога Сидара в 945 г. десятки тысяч людей приняли участие в карнавальном шествии с танцами и пением в провинции Сэццу (нынешняя префектура Осака). Сохранилось много сведений о крестьянском празднике-карнавале (дэнгаку), во время которого его участниками нарушались всяческие запреты и табу, регламентировавшие их повседневную жизнь. Особую известность получил “большой карнавал” (дай дэнгаку) 1096 г., который начался в деревнях под Киото и охватил саму столицу. Массовое паломничество в синтоистский храм в Исэ, которое сопровождалось пением и танцами, началось позднее и называлось Исэ одори — “[карнавальный] танец Исэ”. Первая массовая вспышка Исэ одори зафиксирована в 1614 г. Эти паломничества с карнавалом периодически продолжались на протяжении всего XVII в.

Паломничество 1830 г. непосредственно предшествовало движению “Эдзя най-ка!”. Подобные паломничества в храм в Исэ зафиксированы и в более ранний период (в 1650, 1705, 1718, 1723, 1771 гг.). О массовом характере этих движений свидетельствует и то, что в 1705 г. за 50 дней в паломничестве приняли участие более 3,5 млн. человек, в то время как общая численность населения Японии составляла 30 млн. В 1830 г. в течение пяти месяцев в паломничестве приняло участие свыше 5 млн. человек. Движение 1830 г. отличалось от предыдущих не только размахом, но и новым качеством: на стадии затухания паломничества в районе нынешнего Кансая возникло карнавальное шествие, уже не имевшее отношения к паломничеству; оно проходило организованно, по деревням. Эта форма выступления масс повторилась и в 1867 г., когда карнавально-танцевальное шествие состоялось не только в районе Кансая, но и в местах, не связанных с паломничеством в Исэ 7.

Для вышеупомянутых карнавализированных празднеств были характерны некоторые черты, берущие начало от первобытного народного первопраздника, известного у многих народов. Это — оргиастическое нарушение запретов и табу, временная ломка всевозможных стереотипов поведения, выражение в своеобразных религиозно-культовых формах стремления к счастью (долголетию, богатству).

Предмет зависти для Жанны д'Арк или женщины в штанах.

На чем мгновенно сказалась реставрация Мэйдзи - это на женской одежде. Если в поле еще можно было работать в повседневных традиционных костюмах (сильно отличавшихся от парадных общей своей практичностью), то на фабриках это не получалось никак. В общем, когда в 1872 в Томиока открыли первую ткацкую фабрику, девушки-намотчицы на второй-третий день стали являться на работу в хакама - мужских штанах. За ними последовали ткачихи. Руководство фабрики подумало-подумало - да и вынесло им благодарность за изобретательность и заботу о технике безопасности, и распорядилось, чтобы всем новым работницам выдавали хакама в специальную фабричную полосочку.

Мода распространилась как лесной пожар. За фабричными потянулись студентки. За ними - преподаватели. На какой-то стадии проснулось правительство. С одной стороны имеет место возмутительное нарушение традиций. С другой стороны... так _удобнее_. И тоже красиво. Несколько лет обсуждался этот вопрос - потихонечку, полегонечку. А потом...

В общем, перед нами документ 1907 года - инструкция для школьных учителей префектуры Хиросима:

"Учительницам начальных школ следует проводить уроки физической культуры наравне с учителями-мужчинами, и, в целом, в школе и вне школы, им надлежит быть бдительными и сохранять быструю реакцию. Соответственно, на территории школы им полагается носить кимоно с узким рукавом и хакама."

Чего не сделаешь во имя прогресса.

А вот короткие стижки правительство запретило. За сугубую их "неэстетичность".

"Традиционная японская аккуратность"

"Традиционная японская аккуратность" в сельской местности стала "традиционной" сравнительно недавно. В 70е-80е годы 19 века. Исследователи связывают возникновение этой традиции... с распространением начального школьного образования.
Детей в школах учили писать на бумаге. Бумагу выдавало правительство. Но разве чернила бумагу портят? Не пропадать же добру. Так что уже исписанными тетрадными листками в деревнях оклеивали перегородки - и заменяли ими цельнодеревянные двери, чтобы было "как в городе". В помещениях становилось светлее, мусор делался заметнее. Приходилось убирать. Хозяйки жаловались, что из-за этой бумаги работы становится втрое больше. Но все равно оклеивали. Такие перегородки-сёдзи с упражнениями в правописании можно было встретить в деревнях до середины 20 века.

А что? Каллиграфия.

Япония. Истории времен смуты

Отори Кэйске, один из самых талантливых и упорных противников Ишин Шиши, создатель "полка иноземного строя" и автор петиции о создании двухпалатного парламента, поданной в _1864_ (с понятным результатом), по первой профессии был врачом. И, видимо, это обстоятельство наложило отпечаток на всю его последующую деятельность, начисто лишив его способности относиться к историческим событиям вокруг с надлежащей долей пафоса.

Большую часть судьбоносных совещаний он умудрился проспать. Стандартная реакция на поражение - фырканье "Ну и ну, опять продули." Намеревавшемуся зарезаться Эномото, он объяснял, что это непрактично, поскольку в их отсутствие, правительство может сорвать злость на ком-то еще, а если он ошибается - то умереть-то никогда не поздно, а вот обратно отыграть не получится.

После того, как республиканские части сдались, Отори на несколько лет угодил в тюрьму. Которую довольно быстро переоборудовал по своему вкусу - включая выборное самоуправление среди заключенных и коменданта, который без санкции тюремного парламента пошевелиться не рисковал - и только молил всех богов, чтобы _это_ поскорее казнили или амнистировали.

На все недоумения Отори отвечал, что во-первых, по-настоящему хорошая идея хороша и применима везде, что данный случай в очередной раз доказывает,
во-вторых, он, в конце концов, сам эту тюрьму строил и оборудовал, в бытность ее пехотными казармами - так кому же еще в ней распоряжаться,
а в-третьих, если вышестоящих это не устраивает, пусть принимают меры.

Они и приняли. Выпустили. И отправили заниматься мелиорацией. В результате каковой мелиорации Отори оказался полномочным послом Японии в Китае и Корее. Последствия для Кореи общеизвестны.

Осада замка Вакамацу

Во время осады замка Вакамацу (столица хана Айзу) защитники замка все время запускали воздушных змеев днем и фейерверки ночью. Осаждающие не удивлялись - им казалось вполне естественным, что осажденные пытаются продемонстрировать им и всей округе, что дела в замке идут хорошо, свободного времени - много, а артиллерийский огонь противника не беспокоит совершенно.

В конце концов, это вполне в рамках традиции - когда Такеда Синген осаждал замок Нода, там тоже каждую ночь на флейте играли (Сингена и подстрелили, по легенде, когда он эту флейту пришел слушать).

Так что змеи никого не беспокоили - зато штаб осаждающих ломал голову над тем, как из замка умудряются так лихо координировать действия с теми отрядами клана, что оставались в поле.

И только потом, уже после того как замок был взят, кто-то обратил внимание на характер расцветки и последовательность запуска. Кажется, господа осажденные и морскую сигнализацию слегка ограбили, не постеснялись.

Ну что тут можно сказать - "эта сволочь..."

Импровизация....
Отчет Такасуги Синсяку
«Сделать этот серый мир цветным...»
(с) Такасуги Шинсаку, вечно пьяный певец, мастер Ягю Шинкаге, выигравший войну в хане имея 80 людей и войну с правительством с тысячей против ста тысяч. Основатель Кихэйтай. Умер в 28 лет от туберкулёза.

После того, как Накаока-сан, самурай из Тоса, принёс известие о том, что мы с Кацурой вот уже две недели как напрасно ожидаем Сайго Такамори в Шимоносеки, мы, признаться, были весьма обижены, чтобы не сказать оскорблены.
Однако, слухи о готовящемся втором походе на наш хан заставляли наступить на горло собственной гордости и согласиться на предложение Сакамото-сана, ронина из Тоса, выяснить, что же именно заставило Сайго-доно отказаться от первоначально высказанного намерения. Всегда оставался шанс, что причиной срыва переговоров была не попытка оскорбления, а какие-то посторонние причины, которым он не мог противиться. По крайней мере, по словам Накаоки выходило, будто Сайго-доно срочно вызвали в столицу по делам хана Сацума. Что же.

Сакамото-сан выехал вдогонку, обещая всё выяснить, а Кацура решил отправиться следом. Так, на всякий случай — то ли не затягивать время, если возможность переговоров все же представиться, то ли просто выяснить, до чего договорились относительно второй экспедиции на нас. Первая закончилась позорным миром и маленькой локальной гражданской войной, которую я закончил всего пару месяцев назад. Хан Чошу был в наших с Кацурой руках, консерваторы были изгнаны, но равновесие было слишком неустойчивым. Опасаясь того, что консерваторы решат попробовать вернуться к власти пользуясь отсутствием Кацуры в хане, мы решили, что тот отправится в столицу под строжайшим инкогнито и в сопровождении Каваками Генсая, хорошего хитокири, которому я поручил охрану нашего гения. Ну и, разумеется, Икумацу-сан не могла оставить Кацуру одного.

Знать бы тогда, что Кацура решит «поразвлекаться», я бы поехал сам. И наверняка бы на чём-нибудь прокололся, так что, может, оно и к лучшему.

Прошло несколько дней, я тщательно обеспечивал видимость присутствия Кацуры в хане «да, видели недавно, нет, уже ушёл», и тут выяснилось, что один из человек, присутствовавших на памятном собрании, где мы обсуждали отправку Кацуры в Киото, родственник Ито Хиробуми, совсем молодой самурай, куда-то исчез. Недолгие расспросы помогли выяснить, что юноша тоже направился в Кансай – только не в Киото, а в Осаку, где по нашим сведениям сейчас скрывался один из лидеров изгнанных консерваторов, Томори-сан. Похоже, юноше захотелось поиграть в политику не на нашей стороне!

Не осмеливаясь поручать это другим, да и не имея на это лишнего времени, я немедленно сел на корабль и поторопился следом. Позднее оказалось, что торопился я даже слишком: в результате я оказался в столице раньше нашего мятежного друга и едва ли не раньше самого шедшего сушей Кацуры. И потом полночи метался по столице, заглядывая в каждую подворотню и проверяя каждый чайный домик в поисках неуловимого друга.

Увы, не нашёл. Однако, мне удалось встретиться с Сакамото-сан, который представил меня хозяйке Терада-я, приятной гостиницы в Фушими, где я и снял комнату на остаток ночи.

Расстроенный тем, что понятия не имею, где и как искать Кацуру или какие-то его следы, я решил немного выпить. Тем более, что сакэ в Терада-я оказалось весьма хорошим... Помянули Икеда-я. После первого же кувшинчика мы с Сакамото-саном заинтересовались доносившимся сквозь стенку разговором: там кто-то собирался посетить заброшенную резиденцию Чошу в поисках якобы обитающего там призрака. Сакэ и впрямь было хорошим, потому что нам с Сакамото-сан внезапно показалось хорошей идеей тоже туда отправиться. И ладно бы, просто побродить по улицам...

Завидев отблески фонарей из-за стен, мы крадучись подошли к знакомым стенам и, не обнаружив там призрака, не нашли ничего лучше, чем изобразить его самим. Точнее, Сакамото-сан потом утверждал, что изображал только я, а он лишь подначивал меня, но я-то помню, что и он стучал ножнами по стенам, извлекая странные и тревожные звуки.

Дошло даже до того, что я заговорил с посетителями, и, обнаружив кого-то из Сацума, напророчил ему «смерть и гибель». Как оказалось, не зря пророчил... А тогда я выл, обзывался, кидался каким-то мусором и ползал на четвереньках в самых тёмных углах, собирая на себя всю паутину... И денег там потерял, а в темноте не смог найти, жалко. Но сакэ и правда было хорошим. Так что, выждав, пока посетители уберутся, мы с Сакамото-сан вернулись в Терада-я и продолжили пирушку. Я упустил момент, когда к нам присоединился Накаока-сан, но, помнится, пятый кувшинчик мы допивали уже втроем. И я сочинял какую-то Песнь о Дворцовых Воротах, в которой фигурировала строчка «И летели наземь самураи под напором Айзу и меня». Потом, подумав, мы заменили «Айзу» на «Чошу». Стало звучать лучше. Правда, я не помню продолжения, но Сакамото-сан говорил, что потом даже записал это художество, немного откорректировав его в особо опасных местах. Ну, что же, мне не жалко. Тем более, я перед ним немного виноват. Тем более, я перед ним немного виноват: откуда-то у нас в комнате оказалась громадная жаба, прыгнувшая на его меч, о чём я и не замедлил известить Сакамото-сан, назвав его, разумеется, настоящим именем. Громко. А за перегородкой сидели Шинсенгуми, хотя мне почему-то казалось, что они ушли после того, как проверили мои бумаги во второй раз.

В самом деле, ну что за люди! Понятно же, что я не по своим документам ездить буду, раз уж я сам могу их выписывать. Кстати, несколько пустых бланков у меня на всякий случай было с собой.

Так что с бумагами у меня всё было в порядке – не считая того, что я забыл в них вставить имя выписавшего их. Ну, бывает. Тогда сакэ тоже ничего так было, когда я это придумывал... А в Терада-я не оказалось нужной туши, чтобы выправить помарку, незамеченную после первых двух проверок. Пришлось написать стих о прекрасной луне, которую я увидел тем вечером и подарить любезной хозяйке, а недочёт в документах удалось исправить много позже.

Словно огонёк

Над огарком свечи

Луна над лесом.

Не помню, когда мы закончили пить, но когда мы выходили из главного зала, Шинсенгуми там ещё сидели, и мне пришлось изображать пьяного в стельку. Кажется, вышло убедительно, и я даже едва не врезался в фонарь, висящий на выходе. Правда, кажется, даже Сакамото-сан не поверил, что это я притворяюсь, а не на самом деле, а зря.

А то, что я трижды споткнулся уже на улице, так это просто случайность. От хорошего сакэ я не пьянею, а в Терада-я оно было очень даже ничего.

Ночь прошла беспокойно. Жарко, душно, да и приступ случился за час до рассвета, и я потом не сразу уснул... Оказалось, мой кашель разбудил не только меня, и на следующий день меня пригласили к доктору Мацумото, проживавшему в соседнем номере. На тот момент я уже знал, что знаменитый Мацумото-сенсей находится в столице, но – инкогнито и не желая афишировать своё присутствие. И я решил не тревожить сенсея своими проблемами, раз уж он не желал ненужных забот, но если он приглашал сам... Дело в том, что моя болезнь, по словам тех врачей, что осматривали меня прежде, неизлечима, но я слышал, что у гайдзинов может найтись лекарство, а доктор Мацумото работал именно по западным методикам, и я возлагал на него определённые надежды. Как оказалось, зря. Добрый доктор поприкладывал ко мне какой-то кружок на шнурке, послушал дыхание и, изменившись в лице, признался, что помочь мне не сможет, хотя надеялся, что... Я спросил, сколько он мне даст. Один-два года. Ну, что же, достаточно, чтобы выиграть войну за хан, если только Кацуре удастся снабдить меня оружием вовремя. Поблагодарив доктора и попросив его не переживать понапрасну, я поспешил поторопиться. Боялся потерять лицо — ведь, когда мелькнувшая надежда рассыпается на такие мелкие осколки, бывает сложно себя не выдать. Кажется, потом я опять выпил. Тогда мы уже встретились с Кацурой, и вместе с ним и Сакамото-саном сидели у меня в комнате в Терада-я, а сакэ там всегда было хорошим...

И весь город уже знал о визите Кацуры, объявления висели на каждом столбе.

Некоторые даже надписанные самим Кацурой... «Удачи в поисках», кажется.

А потом Шинсенгуми принялись доставлять неприятности, и мне стало не до печальных мыслей. Задержали Каваками, Кацуре удалось избежать ареста, но он снова скрывался. Не успел освободиться Каваками (к моему удивлению, при помощи Тоса!), как попался Сакамото. И это не считая тех случаев, когда мы разминались с ними на волосок, как тогда, когда Шинсенгуми вошли с обыском в оки-я Хана-я, где Икумацу-сан скрывалась под чужим именем и где мы с Каваками и Сакамото-саном обсуждали какие-то новости. Сакамото задержали, а я успел сбежать через чёрный ход, босиком, оставив обувь при входе в оки-я (в оправданной надежде, что Шинсенгуми не умеют считать) и припрятав лишнюю чашку под какую-то ширму. А ведь я всего лишь пытался договориться с Икумацу-сан о небольшой вечерней встрече, раз уж Кацура-сан любезно разрешил воспользоваться её услугами... Ах, видно, не судьба! Каждый раз что-то было на пути, и встречи так и не вышло.

Когда задержали Каваками — и начали пытать, как я слышал! – я бросился искать встречи я бросился искать встречи с тем самым генералом из Сацума, в которого давеча швырялся черепицей. По некоторым сведениям, его весьма беспокоила судьба Каваками.

По некоторым другим сведениям, он мог быть членом Тенчу, и эта заинтересованность становилась понятна. Понадеявшись на его поддержку, я написал письмо с просьбой о встрече, но узнал, что Каваками освободили раньше, чем она состоялась. Кажется, обошлось и без моих просьб. Однако, Каваками почему-то оказался у Тоса под надзором, и я не мог до него добраться, так что, придя на встречу, я всё же расспросил о нём Кирино-доно. Сведения были скупы, но позволяли надеяться на то, что Каваками не пленник, а лишь гость. Это успокаивало.

Примерно в это время до меня дошли сведения о готовящемся покушении на Сайго Такамори. Учитывая, что мы уже знали, что он согласен на новые переговоры, я посчитал нужным обеспечить его безопасность. Каваками был предупреждён, что Сайго нам нужен живым и даже пытался получить задание от Такечи-доно убить его с тем, чтобы иметь возможность ходить следом и охранять. Но всё затягивалось, а Сайго-доно ходил по Киото один, без охраны и даже без оружия... Я осмелился подойти к нему сам и шепнуть про покушение. Он усмехнулся, заметил, что я уже четвёртый, кто говорит ему о безопасности и показал пистолет. Что же. Я был удовлетворён и откланялся.

После попался Сакамото-сан. К тому времени он уже успел договориться о встрече с Сайго-доно, я знал место и время и, в принципе, в нём больше не нуждался. Однако, Сакамото-сан всё же был неплохим собутыльником, и надо было проверить, нет ли возможности его освободить, не атакуя тюрьму в лоб. Казармы Шинсенгуми располагались в храме Нишихонган-джи, и я сделал вид, что иду в храм, сам поглядывая на темницу. Сакамото действительно был внутри, но не производил впечатление человека, страдающего от пыток. В храме же оказались Такечи-доно с Каваками. Я не мог заговорить с Каваками при его новом «покровителе» и ограничился коротким взглядом. В конце концов, он был жив и при оружии. Побыв немного в храме, они ушли, а я застрял. За то короткое время, что я говорил с настоятелем относительно возможности переговорить с Сакамото, Шинсенгуми поймали новых «подозрительных личностей».

Очень знакомых личностей – в последний раз я их видел, принимая капитуляцию Хаги. А предпоследний – когда эти черти засунули меня на два года в тюрьму. В общем, во всех отношениях приятный мне Томори-сан с телохранителем сидели боком ко мне и пока — кажется — не заметили. А двери храма были распахнуты настежь. Я отполз в самый дальний угол и говорил с настоятелем уже оттуда.

Беседа приняла неожиданный оборот – я спрашивал почтенного отца, как должен вести себя настоящий буддист. Конечно, я даже принимал постриг пару лет назад, но никогда не причислял себя к особо верующим. Просто в тот момент это казалось удобным...

Итак, мне хотелось знать, как должен повести себя хороший буддист в ситуации, где если выдаст он — выдадут его, а если выдадут его — выдаст он. Действовать первым? Бежать — но куда? Настоятель ответил, что хороший буддист не станет причинять вреда другим и, следовательно, выдавать их не должен. И даже согласился проводить меня до выхода из казарм, отвлекая внимание и заслоняя фигуру и лицо. После того, как один раз кто-то из Шинсена уже прошёл в шаге от меня за храмовой книгой, пока я тщательно изображал медитацию, мне не хотелось испытывать судьбу вторично.
За Сакамото в итоге поручился Сайго-доно, припомнив, что именно с ним они накануне распивали ведро сакэ. Ведро, подумать только! Я же говорил, что Сакамото — отличный собутыльник!

А генерала Кирино убили. Я ожидал этого и даже думал, не предупредить ли его и не помочь ли в побеге, но потом решил не портить отношения с Сайго-доно, который пока был нужен Кацуре. Вообще, удивительно, как при таком характере и такой охране Сайго-доно прожил так долго. Одно то, что он решил биться с Кирино-доно лично, вместо того, чтобы просто его казнить или хотя бы приказать кому-то из подчинённых... А после поединка, когда оба воина лежали в траве, не в силах подняться из-за ран, никто даже не дёрнулся, ни когда я подошёл вплотную к Сайго-доно, чтобы обмахнуть его веером, ни когда я, подобрав его меч, присоединился к процессии... Реши я его убить, мне бы хватило одного удара, но мои намерения были прямо противоположными и, раз его люди оказались столь мало бдительны, я следил за этим сам. Для договора в случае чего с нашей стороны хватило бы и присутствия одного Кацуры, а вот без Сайго-доно всё бы непозволительно затянулось. Ведь ехать торговать рисом за оружие в Шанхай — это просто смешно! Да и времени мало.

В результате, пока Сайго-доно отпаивали и перевязывали в Терада-я, я забежал к себе в комнату, нашёл там Кацуру, похвастался мечом Сайго Такамори и пошёл возвращать оружие хозяину. Пожалуй, надо было напроситься и на пару рюмочек, но к сожалению мои мысли были заняты чем-то другим.

Чуть позже, не дождавшись Сакамото, который опаздывал, мне пришлось самому отозвать Сайго-доно и пригласить его в чайный домик по соседству. Сперва говоря от имени «пославшего меня человека», в конце разговора я допустил оговорку из которой можно было легко заключить, что я из Мори. Кажется, это его убедило остаться в предоставленной нам комнате и дождаться Кацуру. А потом и Сакамото появился, и мы уже вчетвером обсуждали открывающиеся возможности. И договор был заключён!

Написанный в двух экземплярах и подписанный всеми присутствующими. Наш экземпляр Кацура вручил мне и, как оказалось, правильно сделал — не прошло и часа, как его арестовали. По рассказам, Шинсенгуми ворвались в гостиницу через оба входа и, ничего не объясняя, рубанули его. После чего доставили, связанного, в казармы.

Меня в то время нигде поблизости не было — и оно к лучшему, иначе бы мы не избежали более серьёзной драки, и кто знает, чем бы она кончилась. Но я в это время носился по Киото в поисках Каваками. Дело в том, что какой-то шинсеновец только что подошел к Сакамото и признался, что зарубил Каваками «по личным мотивам», и теперь его ожидает сэппуку, и если бы ему могли написать рекомендательное письмо... Я же решил, что не поверю в смерть Каваками, если только не увижу тело, и побежал его искать. В резиденции Тоса нашлись его следы, и в конце концов Такечи-доно подтвердил, что Каваками у них, но раненый и не в состоянии общаться с кем бы то ни было.

Впрочем, когда я сам отдал меч, меня согласились проводить к нему в комнату. Наш герой нашелся, живой, но не здоровый, и только извинялся, пока я подбирал выражения, чтобы его отчитать за такую халатность. Или, может, не подбирал? Не помню, признаться, но видеть эту бестолочь был очень рад. Если бы не очередной приступ сваливший меня прямо ему под ноги, всё было бы вообще отлично, но, впрочем, сойдёт и так.

Проявления слабости располагают людей — и в клане Тоса ко мне отнеслись с большей благосклонностью после того, как я принял из их рук воду, запивая кашель. Господин Такечи даже не стал настаивать, когда я отказался назвать ему свой клан, хотя наверняка сделал правильные выводы.

Вернувшись в Терада-я, я не застал там ни Сакамото-сан, ни его протеже из Шинсена, зато там сидел один из их капитанов, Окита Соджи. Я всё ещё чувствовал себя не очень хорошо и решил срезать угол: написал записку и сунул ему в рукав. О том, что их человек, якобы убивший по личным мотивам, на самом деле не убивал, и, следовательно, наказанию не подлежит. Окита-сан прочитал и, не говоря ни слова, вышел из гостиницы.

А потом я узнал, что Кацура арестован.

Вскоре после этого и начался тот дождь, который затопил половину Киото и даже смыл несколько строений.

Но дождь или нет, а Кацуру так оставлять было нельзя. Я сидел в Терада-я, пил сакэ и пытался понять, что мне теперь делать, когда мой взгляд упал на всё тех же Шинсенгуми. Да, кого только ни загнал этот ливень под крышу! Увидев знакомого, я встал и, подойдя к капитану первого отряда, отозвал его в соседний опустевший зал.

Наверное, я никогда не говорил таких длинных и прочувствованных речей. Я напоминал об услуге, оказанной их человеку, объяснял политические подоплёки выдвинутых против Кацуры обвинений, напоминал об их старом знакомстве...

В этот момент Окита-сан показался весьма расстроенным и со скрытой обидой в голосе заметил, что Кацура его не узнал. Он даже назвался, а тот его всё равно не узнал. Я удивился — ведь не раз слышал о старых знакомых Кацуры и «неузнавание» могло быть лишь попыткой удержать лицо. Так я и объяснил юноше, а тот принялся расспрашивать меня, что же именно говорил о нём Кацура. Я сумел припомнить две-три фразы, но этого, кажется, хватило, чтобы восстановить доброе имя моего друга. Но этого всё равно было мало — и тогда я предложил обмен. В самом деле, не всё ли равно, кого из Чошу они вручат властям? А ведь я могу указать на троих. Тех самых, которых я пообещал не выдавать настоятелю Нишихонган-джи и родственника Ито. Не слишком большая цена за свободу Кацуры — трое врагов и одна совесть. Окита-сан попросил 20 минут подумать и убежал в казармы, а я остался ждать его возвращения с подкреплением. Документ, подтверждающий союз с Сацума, я передал хозяйке Терада-я и, если бы меня поймали, договор всё равно попал бы к князю Мори.

Через четверть часа Окита-сан бегом ворвался в гостиницу — один — и, задыхаясь, упал. Сквозь кашель мне удалось различить лишь одно слово: «Сбежал!», но этого было достаточно. А юноша передо мной между тем так знакомо кашлял кровью... Я крикнул чаю и, достав из рукава лекарство, принялся его отпаивать. Судя по всему, я угадал правильно и, когда Окита-сан попытался выйти (едва держась на ногах), остановил его словами, что уж меня-то ему стесняться незачем, я и сам такой же. Это подействовало.

Допив чай мы вышли из гостиницы, и я ещё проводил его немного, прежде чем он сказал, что не хочет, чтобы нас видели вместе.

А я отправился к Сацума — ведь на месте Кацуры я бы пошёл прятаться именно туда, где меня не найдёт ни один патруль. В первую очередь потому, что не будет искать.

Угадал. Высказал всё, что я о нём думаю и просил больше так не делать. И ещё известил, что завтра же мы уезжаем из Киото — это было одним из условий договора с Окитой. Кажется, Кацура-сан в кои-то веки был со мной согласен и насчет собственной безопасности со мною не спорил.

Тем временем Сайго-доно стал собираться на встречу с нашими дорогими консервативными собратьями, и я решил проводить его до места встречи. Заодно по пути мы обсудили политическую обстановку у нас в хане и пришли к общему мнению, что союз с консерваторами ему не выгоден. Зато вот если потянуть время и пригласить на следующую встречу Шинсенгуми... Да, я честно выполнял свою часть условия. Излишне честно даже, словно боялся, что моё предательство окажется напрасным.

«Может, я глупец, но не предатель!» - это мне сказал тот самый родственник Ито, за которым я бросился в Киото. Я встретил его уже ночью в таверне и пытался прогнать из Киото из уважения к Ито Хиробуми. Не вышло. Мальчик наслушался сладких речей, а я не мог ему сказать, в чём же дело. Что же. Пусть. Сакэ в Терада-я всё ещё оставалось отличным. Жаль, не от всего помогало. Помню, в ту ночь я что-то обсуждал с Кацурой в резиденции Сацума, а потом уже сидел с Сакамото в Терада-я, а потом чайный мастер, оказавшийся девушкой, которую я помнил ребёнком, призналась мне в любви, и я, позабыв про меч, никому не сказав ни слова, бросился её догонять на улицу. Мне? В любви? Мне? Шутка, право! Любовь — это для таких, как Кацура, или Сакамото, или Накаока-сан (а ведь он завтра женится), а у меня — один-два года и война, которую надо выиграть для Кацуры. Меня никогда не любили девушки. Я всегда завидовал другим и знал, что это не для меня. Но она сказала, что... Мы говорили почти до рассвета, я пил сакэ, и чай, и снова сакэ, теребил веер и пытался объяснить ей, что не могу. Не должен. Не выйдет.

Я испугался, да.

Но возвращаться в Терада-я всё-таки пришлось, и там я добавил их чудного сакэ. Помнится, подпевал что-то у Шимазу потом... Или это было раньше? Она говорила, ей нравились мои песни, а какой из меня теперь певец? Закашливаюсь на первом же куплете, если только это не пьяные частушки про Айзу, а они не для женского слуха.
Утро встретило головной болью и звуками тренировки из казарм Шинсенгуми. Конечно, резиденция Сацума к ним куда ближе, чем Терада-я. Мы стали собираться, и тут Кацуру осенило — он ведь так и не передал Икумацу-сан, что жив и свободен. Пришлось мне выходить в город, заодно и забрал договор у хозяйки Терада-я, поблагодарил её, отправил письмом к лорду Мори, неожиданно стал свидетелем появления лорда Яманоучи Йодо и уже собирался обратно к Сацума, когда кашель свалил меня прямо посреди дороги. А навстречу уже шли Шинсенгуми, едва ли не всем отрядом. По крайней мере, голубые хаори так и мелькали в глазах. Я понял, что это, кажется, всё и безнадёжно попытался перевалиться через бревно, о которое опирался.

Пришёл я в себя, лёжа на коленях у капитана первого отряда, и он поил меня отваром женьшеня, найденным в моём же рукаве. Который я, между прочим, собирался подарить ему на прощание. Остальные куда-то ушли — больной человек не вызывал их опасений — но с какой же укоризной Окита-сан сказал мне, что я обещал ему покинуть город ещё утром... Я отговорился болезнью и заверил его, что мне осталось лишь добраться до Кацуры (нет, я не могу сказать, где он) и мы уйдём. Он любезно согласился подождать ещё немного. Посещение свадьбы Накаока-сана в это «немного» явно не входило, равно как и попытка договориться с лордом Яманоучи, увы. Но уговор есть уговор.

А ещё Окита-сан обзавёлся каким-то диким красным цветом глаз и сказал, что ночью произошло нечно странное, но он, кажется, излечился от своей болезни. Что ж, значит, мой подарок оказался бы напрасным, и я не стал о нём упоминать. Только вот способ, которым он это сделал... Какие-то потусторонние силы вмешались в его судьбу, не иначе, и погиб человек. Явно не мой способ, особенно после того, как я уже заплатил тремя. Хотя сложно было не позавидовать бывшему собрату по несчастью.
Я поздравил Окита-сан и уже встал, собираясь с силами — и тут увидел, что со стороны города к нам идут господин Томори с телохранителем. Указав на них Оките, я сам, ещё не в состоянии поднять меча, поспешил в обратную сторону. Или я просто не хотел смотреть им в глаза? Но, когда мне навстречу появились Шинсенгуми, я сам их подозвал и крикнул, что их капитану нужно подкрепление... там, двое в чёрном... Голубые хаори замелькали с двух сторон, а я поспешил подальше. Потом я видел, как их вели в направлении казарм. Позднее я узнал, что они действительно попали в тюрьму. Договор был выполнен.

Мы с Кацурой покинули город, на заставе встретились с Каваками — лорд Яманоучи был столь любезен, что не казнил чужака их Чошу, а только выгнал из города – и стали дожидаться Икумацу-сан. А потом мы вдвоём пытались вправить мозги этим двум недоумкам. Оказывается, Кацура с утра успел, воспользовавшись отсутствием солдат в казармах, проникнуть туда за своим хаори. И ладно бы только одёжку забрал, но ведь он же и записку им оставил, полную насмешек! Хотя то, что он написал-таки с заставы Оките, я счел правильным. В конце концов, без помощи капитана всё могло бы быть намного сложнее.

Перед тем, как мы покинули заставу, госпожа Кимура прислала мне ещё несколько порошков. Жаль, что я не смог поблагодарить её лично. А, может, и к лучшему. Меня ещё ждёт война и стотысячное войско сёгуната.

Дата добавления: 2015-07-20