Влияние деятельности Святейшего Синода на положение православной церкви в российском обществе.

Святейший Правительствующий Синод был учрежден манифестом Петра I 25 января 1721 года и признан в качестве постоянного собора, равного по власти патриархам, поэтому носил титул Святейшего. Синод в Российской империи не восполнял патриаршую власть, а заменял ее. Упразднение первосвятительского сана и замена его Синодом, а также исчезновение поместных соборов из жизни русской церкви, признается нарушением церковного права, а именно 34-го Апостольского правила, согласно которому «епископам всякаго народа подобает знати перваго в них, и признавати его яко главу, и ничего превышающаго их власть не творити без его разсуждения. <…> Но и первый ничего да не творит без разсуждения всех»[77].

Как высший административный и судебный орган по делам Русской Православной Церкви Синод был обязан следить за исполнением законов, относящихся к ней, заботиться о религиозном воспитании народа, устанавливать церковные праздники, проводить канонизацию святых, подвергать цензуре произведения духовного характера, включая и светскую литературу, если в ней затрагивались духовные темы. Все книги религиозного содержания должны были издаваться только в типографиях, находящихся под контролем Синода[78].

Церковный авторитет синодальным актам придавала подпись членов Синода – иерархов. Хотя свои полномочия новый орган церковного управления мог осуществлять лишь с согласия императорской власти[79].

Его состав неоднократно подвергался переменам. Заседавшие делились на две категории: на постоянно присутствующих лиц (три митрополита, духовник императора, обер-священник армии и флота) и периодически вызываемых (на год, два или более) для заседания в Синоде. В Москве действовала Синодальная контора, находящаяся в ведении Синода. С 1731 по 1735 гг. она именовалась Святейшим Правительствующим Синодом в Москве.

На местах существовали консистории – епархиальные управления в составе от четырех до шести духовных лиц и гражданских чиновников.
Указом Петра I от 11 мая 1722 г. была учреждена должность обер-прокурора Синода – «ока» государева и стряпчего о делах государственных», который назначался императором из светских чиновников[80].

Связь Синода с гражданскими властями производилась через посредство обер-прокурора; через него со стороны императорской власти делались предложения Синоду и объявлялись указы. Передача воли государя производилась в форме указов с его подписью, в виде словесного сообщения через обер-прокурора или в форме рескриптов и писем [81].

С 1763 года Синод мог воспользоваться правом обращения с докладом к императрице даже без посредства обер-прокурора. Тогда проявление его инициативы сводилось лишь к подаче предложений. Правда нередко обер-прокурор, проявляя собственную инициативу, играл далеко не последнюю роль в осуществлении церковных реформ, и в таких вопросах особое место принадлежит личностному фактору.

В период царствования Екатерины II эту должность занимали действительный статский советник Иван Иванович Мелиссино (1763-1768), который еще при ее воцарении занимал пост директора Московского университета (1757-1763). Это бригадир Петр Петрович Чебышев (1768-1774), статский советник Сергей Васильевич Акчурин (1774-1786), статский советник Аполлос Иванович Наумов (1786-1791), действительный статский советник и церемониймейстер Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1791-1797)[82].

На должность обер-прокурора чаще назначались лица, известные своими гуманитарными склонностями, служившие в учебных заведениях или в учреждениях народного просвещения, участвовавшие в работе различных благотворительных обществ [83].

Нередко случалось так, что взгляды обер-прокурора не совпадали с мнением членов Синода. Можно вспомнить «18 пунктов» И. И. Мелиссино от 1767 г., послужившие руководством для «Наказа». Вопросы касались не только устоявшихся традиционных норм, но и канонических основ Православной Церкви. В результате обсуждений духовно-гражданская комиссия разделила взгляды по вопросам об искоренении суеверий, о сокращении праздников, браках с иностранцами и разрешении более трех браков[84]. По Новгородской епархии числилось дело 1760-х годов о выходе крестьянской жены Акулины Ивановой четвертым браком за капрала Ивана Клюева [85].

Вплоть до своей отставки И. И. Мелиссино занимался раскольническим вопросом и главным его предложением стало обеспечение свободы для их убеждений, с другой стороны, отклонившиеся от Церкви должны были составить анкеты и таковых следовало обложить двойным налогом и «увещевать ко обращению в правоверие». Вопрос, разбираемый обер-прокурором, носил существенный характер. Роль И. И. Мелиссино в раскольническом вопросе была значительной, его предложения вызвали отклик императрицы. 15 декабря 1763 года Екатерина упразднила Раскольническую контору, учрежденную в 1725 году[86].

При И. И. Мелиссино 19 августа 1763 г. появилась должность чиновника за обер-прокурорским столом специально для князя Г. А. Потемкина, которому она предназначалось, по замыслу императрицы, к духовному самообразованию. На него налагались обязанности «следить за синодским делопроизводством и вникать в его особенности». На Потемкина также возлагалась обязанность во время отсутствия или болезни обер-прокурора предоставлять доклады государыне и ее повеления сообщать Синоду. Инструкция, специально разработанная императрицей для молодого Потемкина, временно порученное ему дело во многом подготавливали будущего опытного государственного деятеля [87].

Еще в 1722 г. Святейший Синод по примеру светских коллегий признал необходимым образовать отдельные конторы, которые в особых и затруднительных случаях могли выносить свои мнения на обсуждение[88]. В Московской синодальной конторе первенствующим положением пользовался новгородский архиепископ.

В начале царствования императрицы утвержденный принцип о поочередной смене через два года членов Святейшего Синода в действительности подвергался изменению на практике. Можно было встретиться с таким явлением, когда известные лица, вступив в состав Синода, продолжали оставаться здесь до конца своей жизни. Новгородский митрополит Димитрий (Сеченов) занимал первенствующее положение в Синоде вплоть до своей кончины в 1767 году. Он пользовался особым доверием и расположением императрицы. Когда Екатерина готовилась послать в Лейпциг несколько молодых дворян для обучения наукам, она обратилась лично к митрополиту с рескриптом и просила его о назначении для учеников достойной кандидатуры сопровождающего.

С 1786 г. императрица начинала вводить в практику награждение заслуг иерархов почетным титулом члена Святейшего Синода. Императрица старалась отличать выдающихся заслугами церковных деятелей. Так епископ Тверской епархии Гавриил (Петров), будучи участником в Комиссии по составлению нового Уложения и членом Комиссии о церковных имениях, с 1775 г. стал архиепископом Новгородским и Санкт-петербургским (с этого времени до 1799 г. кафедры были объединены), а в 1783 г. именовался митрополитом[89].

Гавриил (Петров) должен был значительную часть своего времени и своих сил посвящать делам высшего церковного управления. Присутствия Синода происходили три раза в неделю, по понедельникам. Участники приезжали в 9-10 часов утра и заседали до первого часа дня. В летнее время в течение месяца члены Синода должны были присутствовать по два человека с переменой через две недели. Этот порядок изменялся в отдельных случаях. После назначения Гавриила (Петрова) на Новгородскую кафедру совершались временные отъезды для ее обозрения и начала пастырской деятельности[90].

Гавриил (Петров) пользовался особым доверием императрицы, и смена таких членов Святейшего Синода, как Мелиссино и Чебышев, и начало деятельности обер-прокурора Акчурина во многом были определены влиянием митрополита.

В условиях просвещенного абсолютизма складывалась определенная манера обращения к императорской власти с восторженным тоном. В письмах Екатерины, адресованных к обер-прокурорам можно заметить чрезвычайную тактичность и даже мягкость императрицы, которые сочетались с властностью[91]. Из переписки с Екатериной разных архиереев письма Гавриила (Петрова) отличались сдержанным, деловым тоном. Не смотря на непосредственное подчинение высшего органа церковной власти императрице, общение и переписка с архиереями оказала на нее особое влияние.

Таким образом, решающая роль в складывании диалога между членами Синода: представителями духовенства и светскими чиновниками принадлежала конкретным личностям. Степень успеха работы зависела от их уровня образованности, мировоззрения.

На практике нередко приходилось сталкиваться с разногласиями по вопросам церковного устройства. В таком случае, наиболее дискуссионные вопросы (например, относительно иконопочитания, проблемы церковного раскола) решались при непосредственном участии императрицы.

1. 4. Религиозная политика Екатерины II в отношении различных форм «суеверий»

В Российской империи XVIII века под «суевериями» понимались определенные формы выражения народной веры, а именно: почитание «ложных» чудес, «лжесвященных» мест и предметов (например, камней) кликушество, волшебство, «обожествление» икон и ряд других[92].

Особое место теме суеверий отводилось не только в европейских словарях, но и в российских. Наиболее известным в России было «Описание древнего славянского языческого баснословия, собранного из разных писателей, и снабденного примечаниями» М. И. Попова (1768 г.). Популярным был «Словарь русских суеверий» издателя этнографических материалов М. Д. Чулкова (1783 г.). Согласно ему, «суевером» назывался человек, который «в одних только наружных поступках и обрядах является богобоязливым; а в самом деле главную должность человека Християнина, то есть любовь к ближнему пренебрегает»[93].

Д. И. Фонвизин перевел современное эпохе Просвещения слово «superstition» французского философа Луи де Жокура из Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера как «суеверие». Используя рассуждения Феофана Прокоповича, писатель дал определение суеверному человеку, вера которого «противна рассудку и здравым понятиям о вышнем существе»[94].

Юридическую основу отношения власти к различным формам суеверий второй половины XVIII века составили такие нормативные акты, как Духовный Регламент (1721 г.); Сенатский указ от 14 марта 1770 года «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве и чародействе и о наказании кликуш плетьми, яко обманщиц»; Учреждения для управления губерний Всероссийской империи (1775 г.); Устав Благочиния (1782 г.). Наказ Екатерины II Комиссии по составлению нового Уложения (1767 г.) показателен для изменения характера юридического дискурса, так как он не был действующим законом[95].

В Духовном Регламенте суеверие рассматривалось в соответствии с церковной традицией как придание особого значения неканоническим текстам (апокрифам, магическим, прогностическим) и внешним обрядам. В области следственных дел «духовные преступления», отождествляемые с суевериями, имели значение «мошеннических»[96]. Такое положение Регламента отразилось и на законодательстве второй половины 18 века.

В Наказе Екатерины II все преступления разделялись на «четыре рода»: те, что разнились с «законом, или верой», с нравами, «тишиной и спокойствием», с безопасностью граждан[97]. Преступления против веры преследовались, так как несли в себе опасность и могли нарушать принципы правопорядка. Этот смысл был заимствован из сочинения Монтескье «О Духе законов».

В Наказе отмечалась необходимость регулирования законодательства так, чтобы быть снисходительнее при допросах и не применять пыток, которые считались не соответствующими «здравому естественному разсуждению»[98]. Таким образом, отношение к пыткам во второй половине XVIII века теоретически переменилось. Смягчение наказаний на практике в полной мере происходило в последние десятилетия, так как наиболее частым видом среди них становилась епитимья продолжительностью от нескольких недель или месяцев до пяти-шести лет[99]. И все же в эпоху Екатерины II в Российской империи в ряде случаев продолжали существовать довольно строгие меры. Известен текст приговора 1765 года по делу камергера Петра Васильевича Салтыкова, которое началось еще при императрице Елизавете Петровне[100]. Он происходил из знатной и древней фамилии, известной тогда в империи[101]. В 1758 году в Тайной канцелярии слушали показания о том, как камергер рассыпал в Зимнем дворце зелье на пол в надежде, что пройдя через него, императрица «будет милостива»[102]. Причиной для поисков волшебников стал неудачный брак с княжной Марьей Солнцевой-Засекиной и желание супруга «уморить жену свою». Когда Петр Салтыков находился при императорском дворе, он планировал упросить императрицу отпустить его в Москву и помочь в оплате долгов. В 1758 году управляющий Толмачев донес на своего господина о государственном преступлении и почти все колдуны нашлись и вслед за Салтыковым давали показания в Тайной канцелярии. По приговору он был сослан в Соловецкий монастырь и лишен всех чинов. Бывший камергер не оставил попытки умилостивить и Екатерину II. В 1764 году по донесению приказчика Петра Черторылького Салтыков «через крепостную свою жонку Аграфену Варфоломееву еретическтвом делает такой способ, чтоб он принят был в милость Ея Императорского Величества…»[103] Согласно приговору 1765 года Аграфену с ее мужем было приказано «наказать жестоко» [104]. Практика преследования за колдовство продолжалась, судя по тому, что участники преступления наказывались плетьми, ссылкой или отправкой в солдаты. Петру Салтыкову полагалось каяться и больше не обращаться за помощью к колдунам, а при повторном доносе обещали отослать в монастырь.

Указ от 14 марта 1770 года «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве и чародействе и о наказании кликуш плетьми, яко обманщиц» представлял собой законодательный акт, с подробными описаниями публицистического плана[105]. Указ подвергал сомнению возможность колдовства и существование настоящих колдунов, а наиболее часто встречающимся явлением рассматривал «мнимых волшебников»[106]. Практика судебных следствий показала, что обвиняющий другого в колдовстве нередко признавался обманщиком, который притворялся, что ему причинен вред посредством волшебных действий, а мотивом его обвинений являлась обида или месть. Кроме того, признание обвиняемого в том, что он колдун считалось вызванным угрозами и побоями, применяемыми во время допроса[107]. Из названия указа 1770 года следовало, что по-прежнему сохранялось наказание «высечь плетьми публично» для «кликуш и обманщиц»[108], так как они фактически причислялись к доносчикам.

В русском законодательстве происходила важная перемена: судить полагалось за обман и мошенничество, а также вред, нанесенный человеку в случае отравления. Стоит оговориться, что в указе 1770 года колдовство понималось как реальное, но крайне редкое явление[109].

В 1772-1774 годы распоряжением императрицы было предпринято передать «духовные дела» в светские суды[110]. В проекте Уголовного уложения 1774 года пояснялось, что религиозные по содержанию преступления должны были исключаться из сферы уголовного права. Карались только негативные последствия, которые выражались в нарушении общественного порядка[111]. На практике единого подхода в области следственных дел в отношении суеверий не было выработано[112].

В Сенате обличалось невежество судей, из числа которых некоторые также могли предаваться суевериям, не смотря на то, что «по долгу звания своего и на основании явных законов» были обязаны «стараться о истреблении оного»[113]. Так как центральные и местные органы власти могли сильно отличаться по уровню просвещенности, на местах случались самосуды и даже смертные приговоры. В таком случае дела передавались на пересмотр в Московскую Синодальную контору[114].

Система судопроизводства регулировалась на основании «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи», подписанного 7 ноября 1775 года. Была создана иерархия судебных учреждений с введением новых судебных инстанций. Высшей из них являлся Сенат. На губернском уровне учреждения включали две палаты уголовного и гражданского суда. За ними в иерархии следовали три учреждения сословного характера: Верхний земский суд, Губернский магистрат и Верхняя расправа. В 1775 году был создан новый судебный орган – совестный суд. Инстанция была призвана решать дела, которые не представляли значительной общественной опасности[115]. Тем самым общие суды были освобождены от рассмотрения дел о колдовстве, краже церковного имущества и ряда других. Это были те дела, где источником преступлений являлась не воля нарушителя закона, а несчастье, нравственный недостаток, суеверия и т. п. Совестные суды состояли из судьи и шести заседателей: по два человека из дворян, городского и сельского сословия.

В течение XVIII века всего известно не менее 200 процессов только о «волшебстве»[116]. Содержание духовных дел отразилось в документах политического сыска[117]. В настоящее время в исследованиях отмечается порядка 22 процессов за 1761-1780 годы и 18 процессов - в 1781-1801 годы, тогда как за 1741-1760 годы из них известно около 97[118]. Это свидетельствует о значительном спаде преследований суеверий при Екатерине II.

Особенность содержания дел также заключалась в том, что расцениваемое судьями как суеверие, носителями практик воспринималось как норма жизни[119].

Показателен пример соединения молитвы и заговора. В основе заговора лежали канонические и апокрифические молитвы, переписанные в народной среде[120]. Многие молитвы специально носились как обереги. Иногда они записывались особым образом, например, в форме шести слов, которые нужно было произносить для лечения болезней[121].

На местном уровне запрещению подлежали отдельные обряды, популярные в народе. Известен случай второй половины XVIII века, когда жители села Заречье Новгородской губернии ходили вокруг часовни и пня, а также обносили небольшой каменный крест «иные однажды, иные дважды, иные трижды, иные и более», остальные, «ожидая того креста шумят и кричат, ежелиже кто тот крест, переступив чреду, захватит и понесет, то пуще другие ропщут и клянут, а иные смеются; и за таковым крестохождением и в церковь к слушанию литургии и проповеди не приходят»[122]. Такие обходы были распространенным ритуалом в народе. Среди обрядов, совершаемых в урочище Абрамовщина под Старой Ладогой был примечателен обход вокруг почитаемого колодца[123].

Еще одной народной традицией, причисленной к суеверием, было почитание камней. Как правило, во время церковных праздников около деревенских святынь брали воду с почитаемых камней. Череповецком уезде Новгородской губернии был известен случай такого сбора воды из под камня, напоминавшего форму креста[124].

Камень был почитаемым предметом при гадании на ключе. В материалах новгородской духовной консистории фигурируют донесения об «обожествлении камней». Известны случаи об «обожествлении» камня крестьянами в Пустозерском уезде, который был принят за звериную голову и был объектом для пожертвований[125].

В числе судимых за пользование заговорами и гадательными приемами встречались лица из числа приходского клира и монашествующие[126]. В 1760-е годы проходило следственное дело дьячка Дмитриевского Устюжского погоста Бежецкой пятины Ерофея Петрова по обвинению в «чародействе»[127]. В течение XVIII - XIX вв. из духовной консистории в Синод поступали донесения с мест о нарушениях приходского устава, или о неправильном совершении службы и треб по невежеству и небрежению клириков[128].

При Екатерине II специально назначались десятники из числа священников для наблюдения за клиром, за теми, кто «злоупотреблял верой народа в «чародейства»[129]. Этот указ основывался на Духовном Регламенте, согласно которому устанавливалась система контроля в лице поставленных в каждой епархии десятоначальников. Епископы также были обязаны дважды в год присылать в Синод рапорты о состоянии своей епархии[130].

Иереи должны были составлять специальные расписки, свидетельствующие о состоянии их приходов. Данное мероприятие стало продолжением установлений Духовного Регламента, согласно которому священник обязан был наблюдать, не появлялись ли у прихожан «чернцы, и учители раскольничестии, или и лестцы, пустосвяты, и оных буде увидит, должен ловить, и в дом Архиерейской отсылать, под штрафом лишения священства, и мирскаго наказания»[131].

В сохранившихся за 1766 год расписках священников Новгородской епархии указывалось отсутствие в их приходах кликуш, «притворно юродивых», «несвидетельствованных мощей» и «прочего суеверия»[132][133].

Особое место в ряду народных суеверий в XVIII столетии отводилось церковному расколу. В числе законодательных актов первой половины XVIII века старообрядчество расценивалось на уровне суеверий и преследовалось властями. Указ Святейшего Синода от 15 мая 1722 года рассматривал все его проявления как невежество, которое нужно воспрещать. Старообрядцев, «кои с противным мудрованием, и которые хотя и по невежеству и от упорства то творят», предполагалось специально записывать в раскол[134].

В одном анонимном письме о московских приходах, датируемом 1701 годом, содержалось донесение о том, что из-за нерадения священников многие «в суевериях обретаются», неправильно слагая персты при крестном знамении, а также «восклонивши главу свою до земли, приникше устами, целуют и многая суеверия подражают»[135].

Автор «Словаря русских суеверий» М. Д. Чулков определял суть раскола как «сумазбродство»: «выбирают раскольники домы богатые, а не скудные, и людей удобно к тому преклоняемых, каковы суть простолюдины, а наиначе пол женский. Притворяются благоговейными, праведными <….> простолюдины же удивляются такому их житию, посту, молитве, кроткому нраву, и почитают их за великих угодников»[136].

Со времен Петра I старообрядчество было легализовано, при условии записи в раскол и оплаты двойного оклада[137].

В начале своего царствования Екатерина II в манифесте от 22 сентября 1762 года провела амнистию старообрядцев по случаю своей коронации[138], а также старообрядцы могли отправлять богослужения по своему обряду[139].

Их расселение предполагалось, согласно указу от 14 декабря 1762 года, «особливыми слободами» в Сибири, в Воронежской, Белгородской и Казанской губерниях «на порожных и выгодных землях, где полезнее быть может, и жить им и детям их…»[140]. Оно было предпринято также в Поволжье[141].

15 декабря 1763 года Екатерина упразднила Раскольническую контору, учрежденную в 1725 году[142]. Все старообрядцы заносились в реестр местных священников, которые отправляли его в Духовную консисторию епархии[143]. Однако многие старообрядцы не записывались в реестр раскольником, чтобы не платить двойной налог и числились среди православных. Это было также следствием манифеста 3 марта 1764 года, согласно которому от двойного оклада освобождались те старообрядцы, которые давали подписку, что примут православную веру. Освобождение от двойных окладов делалось «дабы на то смотря и другие обращались»[144].

С другой стороны, двойной оклад для остальных старообрядцев вызывал протесты, вплоть до самосожжений. Указом Екатерины II от 29 октября 1774 года было предпринято «увещевать» губернаторам, в крайнем случае, брать под арест и ждать решения Сената. Так было предотвращено самосожжение 61 человека в деревне Любачи Новгородской губернии. Причиной стало их нежелание записываться в двойной оклад[145]. Тот, кто платил двойную подать, должен был жить очень осмотрительно. Своевременная неуплата положенного налога могла стать угрозой для имущества, а любые подозрения в распространении вероучения ушедших в раскол могли обернуться ссылкой[146].

В 1770-80-е годы численность людей, уходящих в раскол, стремительно увеличивалась. По ведомости 1776 года в России числилось 84613 ушедших из православных приходов. Из них в Новгородской епархии насчитывалось 1053 человека и это были только записные. В 1780-е годы начались особенно массовые отпадения, когда запись в раскол была отменена[147]. К тому же, в 1782 году был отменен двойной оклад для старообрядцев[148].

Среди мер, предпринятых Екатериной II в отношении тех, кто покидал православные приходы, были специальные «увещания». Из переписки Новгородской консистории с новгородским Софийским собором известно, что было принято решение рассылать по храмам книги обер-прокурора Синода И. И. Мелиссино «Увещание раскольников». По указу Екатерины II от 2 ноября 1772 г. было предписано разослать по одному экземпляру на каждые пять церквей Новгородской епархии, а также в монастыри[149].

В 1778 году Святейший Синод получил донесение новгородского архиепископа Гавриила (Петрова) о том, что в Шелонской пятине, Менюжском погосте раскольники ходили по домам православных христиан, и потребовал от новгородского наместнического правления, чтобы раскольникам совершать подобное было запрещено[150].

Для учета перешедших в раскол использовались специальные расписки священников и исповедные ведомости, которые свидетельствовали о составе прихода.

Исповедные ведомости стали вестись при православных храмах при Петре I и продолжали существование во времена Екатерины II. Они являлись одним из важнейших форм реализации церковной политики в отношении суеверий. С их помощью также фиксировалось число записавшихся в раскол. Ведомости представляли собой учетные документы, при помощи которых собирались сведения о состоянии приходов в целом. В них фиксировалось социальное положение, место жительства, пол и возраст, семейное положение прихожан. Учитывались представители духовенства (священники, диаконы, пономари), военные, приказные и посадские, разночинцы, дворовые люди, крестьяне, жены и дети всех сословий. В графе о «показаниях» указывалось, кто был на исповеди и причастии; исповедовался, но не причащался и по какой причине; кто отсутствовал во время таинства. Среди причин отсутствия рассматривались малолетство (до семи лет), нерадение, числящаяся как наиболее распространенная причина по Новгородской епархии. Безучастность могла объясняться и тем, что бывший прихожанин уходил в раскол. В новгородских исповедных ведомостях официально последняя причина упоминалась редко в силу того, что многие официально не записывались в раскол[151]. Но на практике эта проблема существовала и была обозначена митрополитом Гавриилом (Петровым).

Таким образом, во второй половине XVIII века можно было наблюдать характерное противоречие между просветительским идеалом христианской веры и реальностью некоторых религиозных практик в православии. Они включали особые представления о религии и различные формы народной веры. Наиболее примечательными способами ее выражения были почитание камней, источников, «обожествление» икон, волшебство, кликушество и ряд других.

Мероприятия в сфере законодательства, с одной стороны, значительно изменили направление религиозной политики в сторону веротерпимости. С другой стороны, важным направлением церковной политики были меры по пресечению суеверий. При этом, религиозные по содержанию преступления были исключены из сферы светского законодательства и наказанию подлежали только нарушения общественного порядка.

Особое место в сфере законодательства в отношении суеверий занимал вопрос о церковном расколе. Был предпринят ряд мер, направленных на легализацию положения уходящих в раскол: упразднена Раскольническая контора, отменен двойной оклад. По-прежнему сохранялась тенденция к возвращению в православный приход через «увещания», положения которых были разработаны при Синоде. При этом не допускалась проповедь старообрядцев в домах православных христиан.

Со времен Петра I сохранялся контроль церковного благочестия посредством обязательной ежегодной исповеди. Вводившиеся государством меры по преследованию комплекса суеверий, сопровождающиеся созданием системы контроля, в том числе через духовенство, могли углублять культурный конфликт в приходской среде.

Дата добавления: 2015-07-25