Подъём переворотом.

Прошлое является для времени тем, чем смысл – для языка (langage), а идея -

для мысли.
(Жиль Делёз, «Кино»)

- Чу, слышу голос Нила Янга! - воскликнул один из ковбоев, направляющихся на заработки по лесной тревожной тропе.
-Ребята, сваливаем потихоньку - сейчас из нас или мерзавцев-людоедов делать будут, или краснокожих язычников.
Безжалостная солнечная долина расстелилась перед ними чёрно-белым рисунком, выполненном рукою кавказского офицера конной разведки.
На рисунке, дальним планом, в пространстве, где штрихи отточенного карандаша становятся фигурными завитками, мы видим героя этой истории, направляющегося в пыльном автобусе советского производства из столичного института, где потерпел позорное фиаско, в провинциальный городок Смоленской губернии на берегу реки Днепр.
- Вот что занимает ум - мыслил он - Куда деваются предметы, выходящие из употребления?
И очевидный ответ "их выбрасывают", очертания соседей путешествия не давали спокойствия сердцу. Поскольку в этих мартовских видениях он явно чувствовал всю живую силу прохладной и ветреной печали.
В то же самое время, на другой стороне света, в горах Памира - маленькая девятнадцатилетняя храбрая девчонка героически собралась рожать.
Это тема фильма, первых его сцен, в стиле театра СССР, 1979 года где-то. Сцен коротких, реалистичных, в цвете. Хорошо, например, цвет феодосийской синевы.
Их предшествующую судьбу можно дать сходящейся серией, в быстром темпе перелистывания альбома значащих фотографий, оставляя их выбор фантазии режиссёра.
Сидящий в автобусе, отвернувшись от некоего непроглядного пейзажа эпохи послевоенных свай, столбов, бетонных блоков и бесконечных проводов, извлекает из вещевого мешка свои чернокнижии (он довольно вольготно чувствует себя).
Из раскрытой книжки выпадает фотография, черно-белая, неровная, из тех, что видел зритель чуть ранее, в перелистывании (узнаёт) и свободно проходит внутрь картинки, обретающей сразу спокойное сияние цвета и отдалённый звук вороньей рощи.
Роща меняется, приобретая очертания американского ужаса (видимо, "Ведьмы из Блэр"). Так плетут холст.
Ребёнок в фотографии ускоряет шаг.
И на одном из шагов - выход из стимпанка дверей автобуса, механической руки, управляющей их движением, навстречу родителям, безмолвно движущихся навстречу от тополя на остановке.
Девушка, стоящая на балконе, совершает короткое вращательное движение за край перил, превращаясь в свою же фотографию после выпускного, на цирковом турнике борта прогулочного катера. И зритель с облегчением вспоминает - что видел её ранее.
Карточку эту герой извлекает из надорванного конверта, и звук разрыва перед встречей завершает первый куплет песни, что начал он ещё в детстве, сделав первый шаг в картинке фотографии:
- Там, где небо встречается с морем,
Я в холодные волны бегу.
Машешь рукою,
Платье в узоре,
И - до встречи на том берегу.
...
Слышен голос математика, видна рука, обнятая строгим рукавом чёрного пиджака. Белый мел, геометрический план:
- Прямо перед нами – пирамида. От центральной точки грани ABO проведен перпендикуляр в центральной секущей плоскости, через одну из вершин. Вне пирамиды – точка P’, принадлежащая линии в 45° от перпендикуляра, на котором – и центральная точка (назовем её P’’), и точка P’, причём основание пирамиды делит расстояние между ними пополам.
Порядок действия выполнения чертежа различен с последовательностью высказываемых понятий – изначально появляются точки, а затем их молниеносно соединяет прямая, безукоризненно проведённая.
- Будем решать задачу, исходя из условий.

Мы видим солнечную комнату у открытого балкона, двух мужчин в советских трениках и белых рубашках короткого рукава. На экране телевизора поодаль мелькающие
картинки сёдзы, Мадока Магика чтоли. Мы видим также число 1993, и изображение мгновенно меняется на вполне аутентичных сейлормун.
- Японцы, подобно нам, пишут почтовый адрес, постепенно сокращая пространство идентификации – Страна, Префектура, Округ, Сектор и до адресата. Американцы и Европа, начиная с имени (далее флэт, апартамент или хаус), расширяют понятие до пределов страны, выше которой – лишь небеса.
- Жиль Делёз, полагаю? – неторопливо отвечает его собеседник, в светлом прямоугольнике дверного проёма на балкон. – Диалектика сильна, но исключительно в качестве прикладного инструмента?
- Лучше вот что расскажу. Жил, значит, на планете Земля один мальчик. И однажды обнаружил, что, обнимая дерево – обретает силу. И так мальчик в это дело втянулся, что стал голоса из-под земли слышать. Послушал их, подумал и решил: Поеду-ка я поступать в университет.
В процессе рассказа меняется облик собеседников, их возраст и количество, превращаясь в благородное собрание на загородной даче – и кто-то ставит кассету «Аукцыонъ», где первой песней – «Вернись в Сорренто».
Видимо, за окном синева и пространство, созданное приемом соединения в кадре ближнего и дальнего плана, по диагонали, голландской школы. Тут не надо фотографических серий – мы видим героев в позе и движении, в мечтах погружения в цвет одежд. Это странно, словно танец с тяжелой головой – так можно передвигать камеру – волнообразно. Мимоходом мы слышим:
- Ты говоришь, что вспоминал меня? Да я тебя и не забываю! – от девушки с выражением Жанны Агузаровой, внезапно обнаружившей посреди ток-шоу, что противостоящая её Алла Пугачева находится в облаке защищающего дружеского круга. Мимоходом мы видим запечатлённый поцелуй от Сергея к Ольге..
- А можно без имён, но в образах?
- Ну, хорошо: от юного бритого римлянина невероятно огромной кошке.
Похоже на театр дель-арте. Перед диалогом – расстановка фигур, выразительные жесты и движения. Например – фигур девчонок, поднимающихся по лестнице, и отличных от них дам, не дам и дам, но не вам.
Да, нужно видеть всё подобно детям в неизвестном здании – с безграничной доверчивостью и удивлением.
Тут, разумеется, играют. Играют много и с упоением.
- Здравствуйте! Несколько слов для радио. По-вашему, бытиё – иллюзия?
- Здравствуйте. Кстати, анекдот. Приходит девушка-журналист к новому русскому:
«Можно взять у вас интервью? – Да не вопрос! Бери.. интервью..»
- Современный образ России соответствует этим психотипам?
- Психам-типам? Соответствует, да. Кстати, мы из деревни, здрасте.
- Бытие - не иллюзия. Это сон, чудесный сон – застенчиво замечает девочка Женя из военного городка, словно вышедшая из сна той милой предвоенной сказки про жуткого Тимура.
Что там, кстати, звучит после «Давайте петь, откроем дверь!»?
- Деньги это бумага вроде.
Это пространство весны, куда прорываются сильными периодическими или интервальными движениями. Они сходятся, эпизодами, в единстве движения и звука девушки, колотящей в дверь и её последующий короткий звонок. И барабанная дробь звучит приветом, а звонок – сигналом, что устала ждать. Или, напротив, что торопится.

Успокой меня Китаем.
Колокольчиком и девой
Чешуёй того дракона
Что разлегся здесь холмами
Смотришь вправо, раньше - влево
Переходишь по сигналу
От апреля и до мая
От Оки и до Дуная

Успокой, укрой Китаем
Словно жёлтою заплатой

Эту жуткую прореху -
Галерею белых зданий

Россыпь ягод и орехов
Рукодельная картинка
Незабвенная пластинка
Саксофонная тростинка -
Словно жаркий тихий шёпот
Над фарфоровую чашей.

^^^^^^
Тут следует наезд вниз в перспективе.
И дверь открывается, открывается лицо девушки, она немедленно пунцовеет, закрывает лицо ладошками и прячет его в волосах. Волос много, целые водопады, золотые потоки. За её левым плечом возвышается Солнце, и голубого цвета эльфийский плащ, и всё такое, аллегории там, многозначительное расположение вещей.
Тут девушка, усилием воли берет себя в руки, по-славянски охватывая локти. И, волнуясь, певуче произносит:
- Привет!

Внезапно вознесение, второй этаж и девушка уже рыдает, запершись в маленькой ванной, верхом на стиральной машине, в образе нимфы.
- Высшая математика? – продолжался разговор двух мужчин на балконе. -
- Как же, знаю. Экпликация – импликация, конъюнкция-дизъюнкция, … сюрьекция – инъекция.
На инъекции они оба остановились, совершив по большому глотку пива.
- Так. Ещё интеграл, Риман, площадь под графиком функции. Линии второго порядка, теорема Паппа. Все измерения порядком более трех дублируют третье, не различаясь. Ферма. Глубину даёт цвет, тут мы выходим за понятие волны. Дифференциалы – различия интенсивных движений. Сложные отношения четырёх точек.
Тут он улыбнулся.
- Ты предлагаешь порешать на досуге дифуры третьего порядка, неопределенные?
Тут они рассмеялись.
За краем балкона слышен кашель. Один из собеседников с интересом вглядывается вниз.
- Насколько крупная особь?
- На ужин хватит.

Если в последующем эпизоде представить наше разнообразное общество наглядно, лучше изобразить их маскарадом. Так, отношение фигуры и её отражения в зеркале можно представить совершенно различными, самыми фантастическими образами, при условии, разумеется, что воображает эти отношения сторонний зритель, некая осторожная и любопытная птица на ветке. Например, чтобы одежды мгновенно менялись на аутентичные, ближе к финалу всё чаще звеня благородной кольчугой викинга на сыромятной коже.

- Вот видишь берёзу?

В крупном плане рука горизонтальным сдвигом перекрывает ствол высокой, до пятого этажа, берёзы.
- Вот видишь? Верхушка – это она же, маленькая берёза. Вознесла себя, свой образ в вечном детстве, словно советской космической ракетой.
Над ребром ладони мы видим верхушку берёзы, абсолютно подобную маленькой берёзе. Рука сдвигается вправо и обнаруживает такой же эффект у лиственницы края парка, алой в закатном свете.

- Ты про себя читаешь? Ты вслух читай. – беседа на сцене того же театра, что показал глубину сцены, расчерченную кулисами двухэтажного домика с первого знакомства.
- Про меня там ничего нет.
- Так значит, эта книга – она совсем тебя не касается?
- Касается рук при перелистывании. Очень издалека. Словно горизонт событий, дальней план пейзажа, магические знаки, всё такое.

- Не расслышал, повтори.
- Ну тебя к чёрту.
И страница перевернута.

Тем временем, на кухне идёт не слишком связная беседа индейца и бритого юного европейца в высоком колпаке Пьеро, только что с корабля МайФлавер – цветных платков и перьев, да серого сюртука.

Допустим, мы видим крупный план обычного утра, чашки кофе и свет в окне, короткий диагональный пейзаж двора, фраза «доброе утро город родной», ломоть хлеба, созвучный ему рельеф почвы, затем, за пробегом по лестнице, чередование простых привычных движений со звуком голоса, неторопливым рассказом старого сказочника, скажем – Ростислава Плятта:

- Один из приемов детей, родившихся в Советском Союзе – слышать голос мудрого старика в последовательной повседневности. Его не так просто слышать долго, потому что в рассказ вплетаются сюжеты о разных собачках и их хозяевах, о больных и раненых зверушках. Ты начинаешь встречать этих персонажей, и в итоге сближаешься с ними настолько, что они подходят и задают тебе вопросы. А умной вороне, и, тем более, умному ворону не резон подпускать к себе людей так близко.

(Врезка Анки, которая подпускает поближе, находясь в советских лунных пейзажах фильма «Чапаев»)

- Не скажешь, сколько времени?

- Без трёх девять.

Голос теперь звучит Луи Армстронгом до самого заводского автобуса, желтой гармошкой, проездом вдоль дороги жилистых корявых берёз, повествующих верхушками (приём ранее) о тяжелом детстве заводской окраины.

Вандефу Ворлд продолжается плавно и прерывается внезапно, от грубого толчка плечом на повороте, поворотом на крупный план вполне себе здорового русского мужчины, не отошедшего ещё от вчерашних вечерних, переходящих в ночь встреч.

В кадре возникают руки, ладони на секунду, коробка плеера, наушники радиста, тонкая стальная дуга и, после пересадки на развороте у пятиэтажного корпуса заводоуправления, простор салона, кажзамкресло, белый посох поручня и кассетник, серо-синий, запевает голосом дяди Фёдора Чистякова:

- Доктор едет, едет

Сквозь снежную равнину.

Появляется видение девочки первых эпизодов и чередования фотографий – в легких спортивных тапочках и в коричневой матерчатой униформе в клеточку, с хвостиками на разноцветных резинках, на огромном пассажирском сидении грузовика, она сидит, болтает ножками, словно вагонный из фильма «Чародеи». Болтая ножками, беспощадно любопытствует, а вдоль обочин цыгане продают бензин в трёхлитровых банках и прочие реалии придорожного табора, украшенные рекламами «МММ».

- Ужасающе хохоча и беспощадно потрясая.

- Да, да – и скупая мужская слеза безнадежно сползла по суровой небритой морщинистой щеке.

Автобус, заводская гармошка, проезжает опасный поворот под острым углом смыкающийся с шоссе, несколько голосов вразнобой сообщают водителю «Чисто!». Следует дорога с горки, высотный угрюмый микрорайон, который следует за кладбищем и братской могилой, узкой полоской руин запустения – улицей недостроенных зданий. Здесь остановка, сильно меняется состав пассажиров – рабочих завода сменяют служащие, деятели культуры и прочие учащиеся а большей частью – крестьяне, спешащие на ту сторону. Короткий разбег со свойскими восклицаниями, мост через реку Днепр, поворот, танк на постаменте, двери открываются. Камера движется широкой плавной спиралью, на уровне головы, обращая внимание редких прохожих, пересекает перекресток, меняет план и тип движений от хмельного восторга первых шагов до джазовой прогулки по летнему пригороду.

Голос за кадром рассказывает:

- Вот зачем школа была такая? Ведь, согласно всему раннему детству, могли возникнуть художники и сказочники, звездочеты, маги и алхимики, цирковые артисты, ремесленники, да даже добрый батюшка со своим Словом Божьим, да и чёрт бы с ним! Безо всяких фальшивых бород, смехотворных костюмов, без речей по бумажкам. Но словно фальшь оказалась в самом порядке вещей, всем своим видом показывая: «Приглядитесь – что-то здесь не так». Нужно было дойти до определенного уровня подростковой восторженности потенциальной жертвы, религиозного фанатизма непокоренной веры в добро – чтобы жить счастливо, в разгорающемся круге некоей горячечной лихорадки. И, пожалуй, учебники такого счастья – книги Гайдара, например, неизбежно являли багровый отсвет от греческой округлой формы голубой чашки.

- Сегодня, дети, познакомимся с буквой «А», греческая альфа, руна Асс.

Почему же возникло именно такое трёхэтажное здание, и эти советские тетушки – словно наседки при цыплятах, и мужики – каждый со своими жизненными неурядицами, и звериные стайки в неопрятных формах? Словно тень монгольского нашествия, точнее – неумелая попытка выстраивать оборонительные сооружения.

- Не хватает людей, людей и знаний. –Скажите – здесь редакция газеты? (у группы посадских людей, в халатах служащих типографии и школьных техничек, курящих у крыльца старинного забеленного здания.

- Туда, наверх, за калиткой – со смешком отвечают они, и далее начинается резкий короткий подъем у яблони, венчающимся неким длинным, каменным то ли овином, то ли сараем в тени деревьев, далее – огород за весьма легким заборчиком. Под окнами редакторского кабинета спокойно расхаживает коза.

-Ведь непохоже, что козёл – задумчиво изрекает редактор Иван Фёдоров, созерцая скотину.
- Коза.

-Да, похоже – коза.

-Коза, коза.

Колобок-редактор пишет в трудовой книжке «Зачислен младшим корреспондентом».

Далее следует ряд крупных планов, уверенно направляемых мыслью, включая планы совершенно беспробудных пьянок водкой. Также разные беседы в разных комнатах, освещение, погода, музыка. Пять-шесть мгновений на каждый план, они означают ключевые точки так и не произошедших событий. Можно даже тряхнуть старым добрым символизмом и начертать символами что-либо для умеющих читать, чтобы аутентично эпохе падали вилки, рожали кошки, а в тазу стирки легко различались бы Инь и Янь.

Там понемногу, расследованием некоего Филиппа Марлоу, периодически – толстовского Филиппка – постепенно раскрывается истина. Истина проста – война выбила большую часть населения из живых. Кроме того, рассказывает увлеченно археолог:
- Тут вся дорога, от креста наверх, до женской прогимназии, вся из раздробленных могильных плит. Старорежимный мрамор-гранит, купленный слезами трудящихся, на повседневные нужды пролетариата, даешь вперёд, ура и всё такое.
Мы поднимаемся по этой дороге, минуя расстрельный подвал, ныне склад, книжную лавку (на витрине – «Синий фонарь» Пелевина), библиотеку на той стороне дороги (из её дверей выходит тайно покурить на крыльцо чёрная, здая и весёлая девчонка, порывистыми движениями), видим имперскую школу,

В кабинете редакции пишется статья, на пожелтевших больших листах, проговаривается вслух:
к вопросу «Вот зачем школа - такая?»
трудно понять значение Орды в современности. Но оно имеется, смутное и серьезное, от самых корней. Ну, представьте себя в детстве на Руси. Льняные одежды, речь, родители, обычаи. Без театральщины, реально. В общем, счастье природы, нужда, соперничество. Общество (церковь). И тут под твоей Рязанью, зимой - вой верблюдов, тьма людей, костры, тараны,, землеройные машины, организованное движение, общий ужас. Одна неделя - и город пал. И вот тебя - мальчишку, девчонку - раздевают донага, гонят босиком, без одежд, среди таких же горожан, что и ты - по пустыне. Веревки-поручни, дым костров, бесчувственные ужасные люди, командующие конвоем прочих азиат. По идее - что если холод не выносишь, то и зачем мучиться-то в Степи. Все разумно. Целесообразно.
Это такой трэш в жизни нации, что в жизни каждого переживается заново. Мне даже трудно сравнить с ситуацией Руси всякие прелести советского детства, иногда тоже совсем не благостные - но сам трэш неизбежен.
А всё оттого, что в далекой степи, полной маленьких выносливых лошадок, мальчик Темучин однажды до потери сознания всмотрелся в небо. А также оттого, что князья в 1223 повелели казнить каких-то смешных неизвестных послов, даже не удосужившись с ними побеседовать.

видим имперскую школу, и поворачиваем направо (слева от неё – дорога к военкомату), к зданию администрации, на парадном каменном крыльце которого бродят две меланхоличные коровы. Также в наличии грай галок, кошки, собаки, горожане-голуби, нервные стайки воробьев, трясогузки.
- Откуда эти воспоминания? – замечает один из мужчин, беседующих на балконе.
Теперь на балконе лето, густая зелень в широком и тёплом пространстве, золотистым сиянием сосновых досок, пространстве солнечного облачного дня.
- Откуда мы, кто мы, куда мы идём? – усмехается другой.
- Точнее, как мы дошли до жизни такой..

- Живое различно от неживого интервалом, промежутком отражения света. Неживое принимает всё существующее всеми своими гранями, а живое принимает одной гранью, а отвечает другой. В паузе, интервале и заключено «я» живого, первый уровень субъективного. Ты располагаешься здесь – и рука хлопает собеседника по плечу. Тот вздрагивает, оборачиваясь и спрашивает:

- Что случилось? Ну, допустим. Узнаю, узнаю брата Колю. В Рио-Де-Жанейро принято носить белые штаны, не так ли?

Они уже прогуливаются по набережной, в белых шляпах, полотняных штанах и широких рубахах, изнемогая от жары, направляясь к палатке, где пиво - лишь членам профсоюза; и жажду можно утолить лишь тёплой абрикосовкой.
- Закурить не найдётся? - обращается к ним подросток с явной физиономией кота.

-О, царство грёз советского кинематографа! О, его дивное завершение в кавычках "Кино"!

Герой с ножевой раной в живот, со свечой зажигалки в руке, встает с колен молча - и уходит во тьму, не склоняя гордой головы.

Вот целый зримый образ, скрытый за фразой "Закурить не найдётся?" - Простите, вынужден повторять дважды в силу замедленной вашей реакции - и кот, ловко приняв табак и огонь - немедленно и с жадностью закуривает.

- Перекинемся в картишки! - тут же жизнерадостно восклицает наглое животное, немедленно начиная тасовать плотную колоду пластиковых разноцветных рубашек, шумно дымя сигарой.

- Не находите? -самый ключевой прием - единственный, их чередование обычно лишь размывает выражение. Так, если я обладаю чудесным методом в любой непонятной ситуации бить супротивника лопатой в лоб, то, скажем, вонзание вилки в бедро ноги будет лишь свидетельством деградации приёма? И даже если знаток, насмотревшись видеоповторов, выставит внезапно с гиком ящик из-под телевизора на удар лопатой - сие не дезавуирует прием, а сведет его к диалогу, поднимая на высший уровень?

- Приём, смею заметить, рождается не из ошибки, а от включения ошибки в танец действия. Так, вместо разводного ключа маньяк-сантехник случайно взял пластмассовый паровозик, и в самый ответственный момент общения с двумя пленёнными гимназистками нашёл тому наилучшее применение!

Кот гнусаво затягивает куплеты на манер гугенотских гимнов:

"- Всплывешь - колдун и чернокнижник,

Утонешь - невиновный.. был.

- Да ну вас к чёрту - он ответил

И по воде домой пошёл"

*(Лепра - август 2014)

- Или вот Германия-Франция, четвертьфинал. Белокожие атлеты побеждают в счёте - но выигрывает ли футбол? А, погляди ж ты - санкюлоты в красных носочках обнаруживают приём, обещающий футболу многое. При атаке и прорыве в штрафную, когда все ждут кинжального паса на ход, передача, неудачная, отдается на два шага за спину адресата. Ошибка! Мяч срезался с ноги! Но, если партнер знает о приёме, он танцевальным полукругом вернется к неудачной, ослабленной передаче на два шага раньше всех, причем оборона уже расслабила внимание и не готова - ведь ошибку видели все.- Благодарю! - кот принимает выпавшую при речах карту крестового туза и немедля раздаёт, по три карты каждому. А, затем, подумав - ещё по две.

- Игра в очко отменяется! - провозглашает он - Будет покер!

Веер приоткрытых карт, рука, их держащая снизу; и рука, поправляющая сверху. Два валета, джокер, король пик, девять бубен.

Эта перспектива побуждает мечтать. И, выводя веер карт из ближнего плана в дальний, с птичьего полёта, видим, словно в детской мечте - бивуак бродячего театра на лугу августа.

Здесь, среди разноцветных шатров и укрытых лоскутными полотнищами телег, костров и котлов, музыки, танцплощадки и игры в футбол, мы видим всех персонажей эпизода посиделок в замке дачи, занятых согласно своим деятельным склонностям и природным знанием, а также сочувствующих, зрителей, влюбленные парочки, мам с младенцами, группы подростков и стайки детей.

Кот, обратившийся в улыбчатого юношу-эстонца, обнимающего круг гитарной деки, гитару огромную, округлую и звонкую сухим и лёгким, просторным солнечным днём, выкладывает свои карты на стол. Все бубны.

- Ты выиграл, тобою собран цвет. - флегматично замечает игрок-сосед. -Рад за тебя.

- Рад, что ты рад - смеётся тот.

У их дощатого стола - благо обе лавки позволяют и зовут гостей - устроились, уняв щебет, две девочки-подростка, чьи глаза горят от любопытства.

Кот, щедро разливая пиво в гранёные стаканы, скашивает взгляд желтых зрачков на девчат и вопрошает:

- Скажи мне, Фауст, о желаньях. Они всего лишь утешают нас? Расслабив волю, милые хотелки - Лишают сил. И что же, в самом деле, в них может быть уравнено душе

И вечности её?

- Ты скучен, бес. - и отмашка рукою. Разве наши желания нам принадлежат? Даже наши мысли - наши ли они? Прирожденные движения, которые, словно волшебный плащ, служат для полета - друг к другу.

Собеседник снимает капюшон плаща, шелкового полотнища, явно позаимствованного из "Девятых врат".

Мы - сеятели. Мы сеем в будущее зёрна настоящего, подразумевая в них то, что сможет стать настоящим будущего, живым прошлым. Мы не слишком удачливые сеятели, да. Но когда удача улыбается нам..
Он вопрошающе и строго смотрит на обеих любопытствующих дев, и они улыбаются в ответ.

Мы сеем в будущее так, как будто обручились с вечностью, обращается прямо к чёрной из них (вероятно, американке). Она облокачивается на левую тонкую руку, и взгляды их встречаются.

- Мне нравится твой картавый голос. Продолжай, пожалуйста.

Звучит музыка (Армстронг, наверное), зажигаются свечи. Стол, за которым они восседают, постепенно превращается в волчок, что раскручивает маг в последнем эпизоде сцены, обозначая свершившийся обряд.

- В православной стране можно поставить "Фауста", да. Филиокве, разделившее церкви на Восточную и Западную при Карле Великом, подразумевает, что для православного Бог-Отец возвышается в Троице, и Дух Святой исходит лишь от Отца. У католиков Бог-Отец и Бог-Сын равноправны. Православному бес не страшен в том смысле, что чёрт не вписывается в построение мироздания. У человека Запада Дьявол, сговорившись с детьми, способен потрясти самые основы бытия.

И вот Фауст, сильно пьющий маг, поселяется в России, в 1975-м году. Например, в провинциальном городке, где по одну сторону реки - храм и администрация, а по другую сторону - многоэтажки и завод. Или в 1913-м, в Коктебеле, в один из вечеров августа, или в новогоднюю светлую ночь он извлекает посреди беседы волчок из правого кармана, и, закрутив, смиренно ждет от собеседников стакана красного вина.

Разумеется, раскрутив волчок в последнем абзаце, смиренно умолкает, и кот тут же щедро наполняет полную чашу из запотевшей деревенской огромной бутыли.

- Вино на пиво - выглядит красиво! - залихватски выкрикивает он - Пиво на вино - сущее дерьмо!

- Не груби. За здоровье! - и рука бережно и ясно поднимает чашу.

- Марина - поклон черненькой девушке с чёлкой пони - Позвольте проводить тебя сегодня, пройтись под звёздами до дома?

- Я никуда ещё не тороплюсь. Мы будем смотреть кино?

- Да, и попутно буду вам показывать судьбу по линиям ладоней.

- Ну, вы совсем разошлись - замечает вторая, рыжая подруга, извлекая потрепанную колоду карт. Кто здесь в подкидного дурака?

- Раздавай всем - второй собеседник,в рабочей многокарманной жилетке, прикуривает. - Посмотрим, что там.

Весь эпизод различные люди подходят к их столу, преломляют хлеб, принимают чаши вина, обмениваясь словами беседы, даже торгуясь, совершая сделки, или выделывая походу цирковые номера.

Суета складывается постепенно в рисунок осмысленной мелодии, но, согласно повелительной неизбежности, мелодия побуждает встать их двоих из-за стола и ведёт сквозь толпу и костёр и котлы, мешки и фейерверки в широкую рамку ворот посреди поля, в сумерках (иначе мелодия стала бы насмешкой шарманки, расхожим мотивом вечного площадного кружения волчка). Повышая тон, мелодия ведёт их лугом, краем оврага, шатким мостиком перехода и ведет их к продольной панораме берега реки, где сама тонет в огромных и совершенно живых звуках движений листвы, ветра, воды и отдалённых гортанных выкриков людей и птиц.

Чиркает кремень огнива, малая свеча зажигалки оранжевым шаром вспыхивает на миг, и собеседник прикуривает.
- Сказку про солдата и ведьму не забываешь?

Девушка кивает, слегка отрешённо.

- Дорога память тем, что извлекает из прошлого живые зерна.

- Ты прекрасен - с чувством, тихо произносит девушка, повернувшись ему на грудь, в объятье - Я ждала тебя тысячу лет.

- Я люблю Тебя! - произносит с некоторым даже удивлением, отклоняясь, ударив кулачками, удерживаемая за талию.

Мужчина улыбается.

- Давай - отведу тебя на лужайку. Там турник, и могу рискнуть воспроизвести подъём переворотом. А затем - на висячий мост. Будем пить из горла бутыли, болтать ногами в тьме над водой и прыгать в реку Днепр.

лето 2014

Дата добавления: 2015-07-25