Ноября 1989

Рухнула стена. Заметное событие. Исторический момент. Никто не знал, кто построил эту стену, кто ее сейчас ломал и хорошо это или не очень; никто не имел представления, какой длины и высоты была стена, почему люди гибли, пытаясь через нее перебраться, перестанут ли они гибнуть теперь, но все равно это было очень познавательно; отличный повод собраться. В четверг вечером Алсана и Клара наготовили еды, и все уселись перед телевизором смотреть, как вершится история.

— Кому еще риса?

Миллат и Айри наперегонки протянули тарелки.

— Что там теперь происходит? — спросила Клара, прибежав из кухни с миской жареных ямайских клецок, три из которых мигом стащила Айри.

— Да все то же, — ухмыльнулся Миллат. — Абсолютно то же самое. Танцуют на стене, долбят молотками. Надоело. Дайте я посмотрю, что там еще идет.

Схватив пульт дистанционного управления, Алсана втиснулась между Кларой и Арчи.

— Обойдешься.

— Это познавательно, — вдумчиво сказала Клара; у нее под рукой лежал блокнот, куда она готовилась занести любую сколько-нибудь важную информацию. — Такие вещи смотреть полезно.

Алсана кивнула и, подождав, пока два бесформенных бхаджи наконец проглотятся, произнесла:

— Это я и пытаюсь ему втолковать. Делается большое дело. Это самый что ни на есть исторический момент. Однажды твои собственные маленькие Икбалы станут дергать тебя за брюки и спрашивать, где ты был, когда…

— Я им скажу, что задолбался смотреть эти чертовы репортажи.

Миллат тут же получил две оплеухи: одну за грубость, другую за наглость. Айри грустно и недоверчиво покачала головой; она была одета странно и походила на тех людей, танцевавших на стене: одежда с эмблемой CND68,[70] раскрашенные граффити брюки, дрэды. Она была в том возрасте, когда всякое ее слово становилось вспышкой гениальности в мире вековечной тишины, любое прикосновение казалось ей неповторимым, убеждение незыблемым, а мысль оборачивалась откровением, посланным ей одной.

— Это сугубо твоя проблема, Милл. Тебя не интересует, что происходит в мире. А по-моему, это чудесно. Они теперь свободные люди! После стольких лет — разве это не чудо? После десятилетий мрачного коммунизма, грозовой тучей висевшего над их страной, объединенный народ озарило солнце западной демократии. — Айри с воодушевлением цитировала «Ньюснайт». — Я считаю, что демократия — величайшее изобретение человечества.

Алсана, которой казалось, что Кларино чадо в последнее время стало уж больно высокопарным, протестующе подняла голову жареной ямайской рыбы.

— Нет, дорогуша. Не надо заблуждаться. Величайшее изобретение человечества — картофелечистка. И еще электрощетка.

— Знаешь, чего им хочется? — спросил Миллат. — Побросать эти чертовы молоточки, взять чуток динамита и разнести эту махину на хрен, раз она им так не нравится. Побыстрей разделаться, ясно?

— С чего ты взял? — поспешно проглотив клецку, встряла Айри. — То, что ты говоришь, смешно!

— А тебе лишь бы клецок побольше слопать, — сказал Миллат, похлопывая себя по животу. — Большое красивым не бывает.

— Отстань.

— Знаешь, — промычал Арчи, жуя куриное крылышко, — я не уверен, что это так уж хорошо. Мы ведь с Самадом там были, не забывай. Поверь, есть причины сохранить стену. Разделяй и властвуй — вот так вот, молодая леди.

— Господи Иисусе, пап. Что ты гонишь?

— Он не гонит, — строго сказал Самад. — Вы, молодые, забыли причины некоторых вещей, забыли их значимость. Мы там были. И нам трудно радоваться объединению Германии. Времена были другие, молодая леди.

— Разве плохо, что столько людей обрели свободу? Посмотри. Посмотри, как они счастливы.

Самад с презрением взглянул на счастливых людей, танцующих на стене, и в глубине души ощутил неприятную зависть.

— Я не против восстаний как таковых. Просто если вы свергаете старый порядок, вы должны точно знать, что сумеете предложить взамен нечто лучшее; именно это нужно понять Германии. Возьмем, к примеру, моего прадеда, Мангала Панде.

Айри демонстративно вздохнула.

— Если вы опять за старое, то лучше не надо.

— Айри! — одернула ее Клара из чувства долга.

Айри разозлилась. И надулась.

— Он вечно говорит так, будто все знает. Весь мир только вокруг него и вертится. Хотя бы сейчас мы можем поговорить про сегодня, про Германию? Спорим… — Она повернулась к Самаду, — …что я об этом больше вашего знаю? Давайте, спросите меня о чем-нибудь. Я весь семестр это изучала. И кстати: вас там не было. Вы с отцом были там до сорок пятого. А стена появилась только в шестьдесят первом.

— «Холодная война», «холодная война», — с кислой миной бубнил Самад, не обращая на нее внимания. — О горячей войне забыли. О той, на которой гибнут люди. Там я узнал про Европу то, чего в книгах не пишут.

— Ой, — сказал Арчи, сглаживая конфликт, — через десять минут начинаются «Остатки летнего вина», очередная серия по Би-би-си два.

— Ну, — настаивала Айри, вскакивая и поворачиваясь к Самаду. — Спросите меня о чем-нибудь.

— Между книгами и опытом, — торжественно произнес Самад, — лежит бескрайний океан.

— Ясно. Вы двое говорите столько всякого дерь…

Но Клара успела шлепнуть ее по уху:

— Айри!

Дочь не столько покорилась, сколько возмутилась — села на место и прибавила в телевизоре громкость.

Сорокапятикилометрового шрама — уродливейшего символа разделенного Востока и Запада — больше не существовало. Мало кто (и ваш покорный слуга в том числе) надеялся дожить до этого момента, но прошлой ночью, когда пробило полночь, тысячи людей, томившихся по разные стороны стены, с громкими воплями хлынули через ее контрольные пункты, принялись карабкаться на нее.

— Глупо. У них возникнет масса проблем с иммигрантами, — сказал Самад телевизору, макая клецку в кетчуп. — Нельзя пускать миллион людей в богатую страну. Верный путь к беде.

— Кто это там рассуждает? Старина Черчилль? — Алсана презрительно рассмеялась. — Породистый белокрылый голубок, бекон с яичницей, желеподобный пузан, высоколобый английский бульдог?

— Шрам, — записывала Клара. — Так они сказали?

— Господе Иисусе! Вы что, не понимаете масштаба происходящего? Системе конец. Это же политический катаклизм, переплавка всего и вся. Исторический момент.

— Многие так говорят, — сказал Арчи, проглядывая программу передач. — Будем смотреть «Криптон-фактор» на дециметровом? Это всегда интересно. Скоро начнется.

— Хватит вам уже. — Миллата изо всех сил выводили из себя все эти пижонские разговоры про политику. — «Исторический момент»! Как заведете свою волынку…

— Да заткнись ты, к чертям собачьим! — (Она его любила, но он был невыносим).

Самад встал.

— Айри! Не забывай, что ты гость и ты в моем доме. Пощади наши уши.

— Ах, так! Значит, мое место на улице, среди простых рабочих.

— Что за девчонка, — с досадой воскликнула Алсана, когда за Айри захлопнулась входная дверь. — Помесь университета с подворотней.

Миллат огрызнулся:

— Уж кто-кто, а ты бы помолчала, ма. И почему в этом доме все так любят рот разевать?

Самад указал на дверь.

— Не смей разговаривать с матерью в подобном тоне. Пошел отсюда.

— Мне кажется, — спокойно произнесла Клара, когда Миллат вихрем вылетел в свою комнату, — мы не должны запрещать детям высказывать свое мнение. Хорошо, что они мыслят самостоятельно.

Самад усмехнулся.

— И что им это даст? Тебе часто приходится самостоятельно мыслить, целый день сидя дома, у телевизора?

— Это наезд?

— Ну что ты, Клара. В мире жить сложно. И наши дети должны научиться одному: понимать, что выжить помогают правила, а не фантазии.

— Его правда, — веско заявил Арчи, гася окурок в пустой миске из-под карри. — Эмоции — это по вашей части.

— Значит, это женские заботы! — возмутилась Алсана с набитым ртом. — Вот спасибо, Арчибальд.

Арчи не унимался.

— Но вам до нас далеко. Я вот что хочу сказать: вы обе еще, в общем, молодые. А мы с Самадом — настоящие источники знаний для наших детей, если они к нам обратятся за опытом. Ходячие энциклопедии. Вы им столько дать не сможете. Будем честны.

Алсана легонько шлепнула его по лбу.

— Дурачок. Вы остались в прошлом, как конные экипажи и восковые свечи, — разве ты этого не понимаешь? Вы для них старые и вонючие, как вчерашняя газета, в которую рыбу заворачивали. Я согласна с твоей дочерью: какой прок от ваших разговоров? — Алсана встала и направилась вслед за Кларой, которая, не выдержав последнего оскорбления, в слезах выскочила на кухню. — Вы, джентльмены, только и делаете, что говорите о какой-то своей ерунде.

Осознав, что они покинуты всеми домочадцами, Арчи и Самад дружно закатили глаза и обменялись кривыми улыбками. Посидели в тишине. Арчи привычным жестом переключал каналы: «исторический момент», «в Джерси поставили костюмированную драму», «двое мужчин пытаются построить плот за тридцать секунд», «сегодня мы в нашей студии обсуждаем проблему абортов», снова «исторический момент».

Щелк.

Щелк.

Щелк.

Щелк.

Щелк.

— Останемся дома? Может, в паб сходим? Или к О’Коннеллу?

Арчи полез в карман за новеньким десятипенсовиком, но быстро понял, что это ни к чему.

— К О’Коннеллу? — сказал Арчи.

— К О’Коннеллу? — сказал Самад.

Дата добавления: 2015-07-25