Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Десять сфирот

Зохар[2]. Схватка борцов | ЭТОТ ЗАЛ ВОЗВЕДЕН ДЛЯ ПОДДЕРЖКИ И ВО ИМЯ ПРОЦВЕТАНИЯ НАУК И ИСКУССТВ, А ТАКЖЕ ТВОРЕНИЙ РУК ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СО ВСЕХ КРАЕВ ЗЕМЛИ СОГЛАСНО ЗАМЫСЛАМ АЛЬБЕРТА, ПРИНЦА‑КОНСОРТА. | ГЛАВА 1 | ГЛАВА 2 | ГЛАВА 3 | ГЛАВА 6 | История о Папе Римском и верховном раввине | ГЛАВА 7 | ГЛАВА 8 | История мистера Хуаня, рассказанная им Алексу и Саре |


Читайте также:
  1. В десять раз лучше
  2. ВТОРАЯ СТАДИЯ: ДЕСЯТЬ МИНУТ КАТАРСИСА
  3. Второй раздел Десять Заповедей
  4. Глава втораянадесять — о дезертирах и беглецах
  5. Глава двадесятьвторая — о лживой присяге и подобных сему преступлениях
  6. Глава двадесятьпервая — о зажигании, грабительстве и воровстве
  7. Глава двадесятьчетвертая — о утаении, и увозе злодеев

На противоположной стене Адам нарисовал нечто попроще и, как ему казалось, посимпатичнее. Все двадцать две буквы алфавита иврита. Пути этих букв.

Чем дальше, тем лучше все у Алекса получалось. Он хорошо владел кистью. Смотрел в тишине часами на свое творение и не мог оторваться. Шел к Богу. Шел долгой дорогой, выбиваясь из сил. Но в тот самый момент, когда ощущал в себе готовность отдохнуть и включить телевизор, у Адама все начинало плыть перед глазами, и хребет друга казался ему пальмовым листом, а сам он куда‑то улетал от самого себя, путешествовал в нарисованных на стене сферах. Но Алекс никуда не улетал и себя не терял. Он не понимал, как можно соединиться с ничем, с пустотой. Он был человеком другого склада и ничего магического не чувствовал. Просто накурился марихуаны и смотрел на свои буквы, не ощущая ничего, кроме смутного антропоморфизма: не похожа ли эта буква на человека, машущего кулаком, на корону, на половину подсвечника, человеческий зародыш в утробе матери, длинноволосую фею?

 

С Адамом все происходило по‑другому. Сферы и буквы наполнялись значением, за ними стояли слова, души, божества. Благодаря этому он выучился читать на иврите – трюк, непосильный для Алекса. Больше того, Адам со временем не утратил способности удивляться. Его все приводило в телячий восторг. Он по месяцу читал каждую страницу Торы, всматриваясь в каждую букву, словно это была целая книга. Во время одной многочасовой медитации по двадцать раз переписывал полдюжины букв, так и сяк переставлял их, менял местами, складывал‑вычитал их цифровые значения, колдовал над цветами, которые они символизировали, над стоящими за ними пророками или музыкой. Иногда его душа воспаряла и материализовывалась в Израиле, во времена славы храма Соломона в Иерусалиме. А буквы иврита вздымались над землей, как небоскребы. Адам летал над ними, исследуя каждую грань. Купался в лучах света, как в ванне. Потом медленно опускался и вставал на ноги. Счастливчик Адам.

 

 

 

Двадцать две буквы – основа всех вещей

 

Сначала Он освятил их. Тщательно написал. Установил их порядок. Назначил цену каждой. Переставил местами. И с ними Он создал все сущее и все, что будет существовать в будущем.

Сефер‑иецира (Книга Творения)

 

 

 

 

Мир несовершенен

– Садись сюда, – сказал Адам вечером того вторника, бросая Алексу вельветовую диванную подушку.

Все в комнате было как всегда: тесно, свечи горят в полумраке. На полу сидит по‑турецки Джозеф. Эстер полулежит на диване, такая длинная, что еле поместилась. Работает без звука видик, показывая любимый фильм Эстер – романтическую комедию восьмидесятых годов. Ничего другого Алекс и не ждал.

– Мы тут кое‑что новенькое придумали, – объявил Адам, открывая деревянную шкатулочку. Он протянул Алексу таблеточку. Беленькую, кругленькую.

 

Немного позже на телеэкране (где всегда все было неизменно, где люди всегда оставались одними и теми же, не теряли красоты и не умирали) некий высокородный студиозус вдруг осознал, что без памяти влюблен в простушку‑симпатяшку. В финальной сцене, искупая вину за разные свои фокусы, он нежно поцеловал ее прямо в гараже. Алекс ни с того ни с сего стащил Эстер с дивана и поцеловал.

«Отвали!» – огрызнулась она.

«Не толкай меня», – сказала она.

«Куда мы идем?» – спросила она.

Но они уже сидели в машине. Только они ли? Теперь Алекс остановился прямо посреди их респектабельной улицы и закрыл глаза, стараясь восстановить в памяти – как любят говорить в фильмах о судебных процессах – последовательность событий. Шла ли с ним Эстер? И не было ли у него уже тогда автографа Китти? Не прикрепил он уже тогда его к ветровому стеклу, вместо парковочного билета?

Он вспомнил, что они остановились где‑то закусить. Алексу казалось, что все вокруг говорят по‑китайски, на кантонском диалекте. Во всяком случае, пока он на них не посмотрит. Тогда они переключались на английский. Потом снова на китайский – на английский – на китайский.

Он повернулся к сидевшей рядом Эстер:

– Тут все говорят по‑китайски. Иногда.

Она хихикнула. Потом закричала, глядя на свой живот:

– Какая же я негодяйка!

Ей показалось, что у нее в утробе лежат два недоношенных плода: один аборт она сделала в семнадцать лет, забеременев от Алекса, а еще один – во время учебы в колледже, и тут уж постарался другой мужчина. Эти крошки лежали один в другом, шевелили пальчиками и пытались выбраться наружу. Именно после этого будка автобусной остановки, словно загулявший лунатик, вдруг выросла прямо перед машиной, за рулем которой сидел Алекс, и врезалась в нее.

 

При этом воспоминании Алекса прошибла слеза. Он по‑гойски замигал, без всякого толку, а потом сделал вид, будто ему что‑то попало в глаз. Вытер лицо рукавом. Постарался вспомнить ту особую технику дыхания, которой учил его Адам во время их медитаций. Но не успел продышаться, как чуть не натолкнулся на какого‑то французика‑тинейджера. Алекс спешно повернул вбок, где точно никого не было. Мальчишка пошел куда‑то влево по своим делам. Солнце ярко освещало теснину между домами. От этого старый серый город вспыхивал белыми бликами, и впервые после месяца смога вдали показались два дворца, словно подмигивая друг другу, как два дружка на вечеринке, сдавленные толпой гостей. Алекс замурлыкал что‑то себе под нос. Шоппингерши иногда дарили его улыбками, но немного странно – как убогого, пожилого или увечного. Алекс упрямо топал вперед, сначала к столбику ограждения у дверей магазина, а потом за угол. Теперь он напевал известную песенку и шел в ее ритме. Песня то и дело менялась. Он часто так делал. Сначала на ходу сочинил «Давай пойдем в суд» – песню о своей домохозяйке. Потом песня стала называться «Пусть все идет, как идет», «Я так устал» (для синагоги), «Тщета твоих усилий» и «Некомпетентность» – о разных чинушах и начальстве на работах, на мелодию «Непонимание» в исполнении Принца. А когда он пел сильно переделанный «Норвежский лес», перед его мысленным взором возникла сидящая на тротуаре рядом с останками машины Эстер. Вся такая терпеливая. В песне, как и в жизни, она обвиняла его, что он любит Адама сильнее, чем ее. Но это было неправдой. Она кричала, но совершенно напрасно. Он ее обожал. Просто не всегда получалось рядом с ней быть таким как надо, что было поважнее всех этих заморочек с машиной. Алекс малость валял дурака и этим крепко ее достал. Никак не хотел запомнить, каких наук она доктор – а она была спецом по какому‑то там развитию иконографии африканских евреев в какой‑то Эфипопии. Устроил у себя в ванной невесть что. Никогда не читал рекомендованных ею книг. Она жила в его сердце, но не в его повседневной памяти.

Они дружили с детства, а когда ему было семнадцать, а ей – четырнадцать, она игриво коснулась рукой его лодыжки, потом толкнула к стене и поцеловала, и вообще обращалась по‑свойски, как и весь Маунтджой. А он привык думать о ней как о чем‑то обыденном – точно об обоях на стене, которые замечаешь, только когда на них упадет луч солнца. Даже ее походка – уверенная и легкая, делающая Эстер особенно привлекательной, – казалась ему чем‑то повседневным. Сначала он побаивался ее, потом благоговел перед ней, восхищался ею, а в конце концов все заслонил секс. Он как‑то подзабыл, что она смертный человек, а затем она сама однажды сказала, чтобы он особенно не стеснялся. Можно мять ее кожу как угодно, теребить и оттягивать пальцами, чуть не протыкать. Он уверился, что она всецело ему принадлежит. Только когда их обоих жизнь немного прижала, он запаниковал – как бы ее не потерять. Она в это время переспала с другими – с одним мужчиной и одной женщиной. Алекс чуть с ума не сошел. Еще та была история. А в последнее время его соученики или Собиратели, впервые увидев ее, всегда отдавали должное ее красоте. Тут‑то он заново ее оценил. Перепонял? Или как это назвать?

Ни в какую терапию он не верил, лечил себя сам. Представлял свою любовь на экране: идет предварительный просмотр, зрители на нее смотрят и недовольно жужжат. Чем дальше от него была Эстер, тем сильнее он ее любил, причем стремился к физической близости, но только какой‑то особой, недостижимой. Можно было подумать, он любит в ней некую африканскую принцессу или сходство с какой‑то актрисой – она привлекала его тем, чего на самом деле в ней не было. Ему все время хотелось встречаться с ней как в первый раз, снова и снова. Ему хотелось вечного начала фильма, как в те дни, когда они учились в школе, а не как недавно в гараже. Он благоговел перед ее красотой и не желал никогда этого благоговения терять. «Да, доктор, да… Я хочу быть ее фаном».

Эстер обрила голову наголо, как мальчишка. Лежа возле нее, Алекс чувствовал, что хочет видеть рядом с собой этот кокосовый орех всегда. И пусть немножко поколачивает его, как она любит, еще как‑нибудь выпендривается. Ведь она крупнее его и красивее. Неужели она когда‑то постареет? Это будет ужасно! Но если все время этого бояться, наверняка останешься один‑одинешенек, до самой смерти. Он все время говорил себе, что, поселившись в его сердце, она ввергла его в пучину несчастий. Но самым большим его несчастьем стали эти постоянные разговоры с самим собой.

 

 

Последние сотни метров Алекс преодолел как во сне. Его кидало из стороны в сторону, точно раненого оленя. Но вдруг он остановился как вкопанный. Рядом с домом, где проходил аукцион, стоял поп‑музыкант Леонард Коэн и устало смотрел на дверь бутика, словно ждал какую‑то женщину. Алекс уже с мальчишеством покончил и не кинулся просить у звезды автограф. Но все же Леонард заставил его остановиться. Он топтался неподалеку, увидел, как Леонард выплюнул на тротуар жвачку, похлопал по плечу свою спутницу, как они зашли в известное кафе. «Сюзанна». Чудесная была песня. И еще что‑то о милосердии. «Сестры милосердия» вроде. Классика, которая никогда не устареет. Но Алекс опаздывал на аукцион почти на час.

Однако через минуту он обнаружил, что почему‑то торчит в кафе, за спиной Леонарда, наслаждается близостью к кумиру молодежи, к его всеобъемлющему таланту. Что настоящий, живой Леонард стоит рядом и пьет кофе, тогда как виртуальный Коэн где‑то в это время движется по экрану, поет и беседует с журналистами. И он начинал лысеть. Это казалось невероятным. В нем чувствовалась отстраненность от мира. Алексу казалось, что Леонард витает в каких‑то облаках. Хотя знаменитости можно все. Алекс начал злиться. Ну, Леонард, ну и что? Ни дать ни взять пугало. Что в нем такого особенного? Что он тут вообще делает, в кафешке этой? Разве по‑настоящему знаменитые люди ходят по кафе, забитым простыми людьми вроде Алекса?

Алекс топтался неподалеку от Леонарда и злорадствовал. Раздражали его блестящие туфли, его джинсы, модная куртка, то, как он барабанит пальцами по столу, как говорит: «Мне кофе мокко, можете сделать? Только шоколад сверху сыпать не надо. И два молока на один шарик мороженого? Вот и хорошо. Да, благодарю вас, отлично получилось. На самом деле… и нельзя ли еще одну… другую чашечку… они такие горячие… так не хочется вас беспокоить, хе‑хе! О, просто великолепно! Фантастика!»

«Гой он и есть гой», – подумал Алекс Ли.

 


Дата добавления: 2015-07-25; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ГЛАВА 4| ГЛАВА 5

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)