ГЛАВА 2. Йесод, или Основание[11]

Йесод, или Основание [11]

Знаменитая фраза номер один Мухаммед Али – иудей Безделушки, снимающие стресс, в сравнении с воронками • Договоренность с Адамом и фунтовая купюра • Знаменитая фраза номер два • Бог и Гарбо • Автограф Китти Александер • Джозеф объясняет, как иудеи относятся к тому, что предметы переходят из одной субстанции в другую

Дома Алекс Ли собрался с силами и начал копаться в своем тряпье. Если предмет одежды не пах дурно, он его надевал. Особенно не заморачивался, потому что в таких случаях, как ни старайся, результат будет один и тот же. Все, что он носил, выглядело так, будто было брошено ему разгневанной подружкой; кое‑что он помнил по прошлому вечеру, а кое‑что не мог узнать.

Надев один носок, он запрыгал по комнате, поднял и положил на стол перекидной календарь Ассоциации собирателей автографов и стал его изучать. Двенадцатое февраля. Внизу страницы – фото актрисы Сандры Ди. Мило улыбаясь, она сообщала о себе два факта: «Мое настоящее имя – Александра Зак! Я стала моделью в тринадцать лет!»

Алекс перелистал календарь дальше. Шестнадцатое февраля – актриса Долорес дель Рио. Семнадцатое – актер Питер Лауфорд. Алекс остановился на восемнадцатом февраля – самой перспективной дате. С листка смотрел Арчибальд Лич, в безупречном костюме гольфиста, выпятив свой божественный подбородок навстречу камере. Такой красавчик, что глядеть тошно. Словно изрекает: «Все мечтают быть такими, как Кэри Грант[12]. Даже я хочу на него походить».

Внизу рукой Алекса было приписано:

Начало – в полдень.

Вещицы рок‑музыкантов и кинозвезд.

3 часа дня. Старый Голливуд.

Зазвонил телефон. Если Алекс не видел аппарата, то всегда начинал паниковать. Теперь он бросился искать очки, а потом стал судорожно их надевать, пристраивая дужки, пока они не стали паиньками и не легли на уши как надо.

– Да? Да, алло?

– Тандем, – сказал женский голос, – я так понимаю, ты взял трубку. Наконец. Такой хороший у тебя голос по телефону. Хоть «Оскара» давай. Ох, и я все еще жива?

Алекс открыл было рот для ответа, но звонившая уже отключилась.

– Эстер? – крикнул он в пустоту.

Попытался тут же перезвонить по одному из ее номеров. Но за Эстер, случайно или намеренно, везде отдувался автоответчик, а потом следовали ужасные гудки. Они снова наполнили Алекса страхом. Казалось, он был единственным человеком на земле, который так их воспринимал. Он не переваривал никакой театральщины. А сообщения на автоответчиках оставляли только актеры. Домашнему телефону Эстер он ничего не ответил. Мобильнику сказал: «Нет, послушай, все дело в том, что мне правда сейчас надо идти по делам». Но это были просто мысли вслух.

Из глубин платяного шкафа Алекс достал кожаную сумку для книг. Он был Собирателем Автографов. Эта работа состояла из трех частей. Собственно поиск. Торговля. Проверка подлинности. Первые две говорили сами за себя, а что касается третьей, то приходилось объяснять людям, в чем ее суть. Бывало, на вечеринке, когда все танцевали, он пытался втолковать какой‑нибудь подвыпившей гостье, чем занимается, а она, прислонившись к холодильнику, презрительно и непонимающе на него посматривала. Вот был бы он адвокатом, врачом, журналистом, даже пожарным… Любая всем известная профессия произвела бы на нее совершенно другое впечатление. Но младший информационный консультант, помощник технического администратора… Все эти названия для нее были пустым звуком. Не говоря уже о чем‑то более причудливом. Ну и как ей объяснить, что люди платят ему деньги только за то, что он изучает какие‑то старые бумажки с подписями и высказывает свое мнение – подлинный это автограф или подделка. И ей не было никакого дела до того, что это большое мастерство, искусство. А как же иначе назвать умение отличить настоящую подпись актера Сиднея Гринстрита, со всеми ее драгоценными изгибами, от одной из многочисленных секретарских царапулек (подделок, состряпанных его помощницей Бетти)? Разве не подлинное мастерство с первого взгляда распознать, где настоящая подпись президента Джона Кеннеди, а где – лишь стандартный отпечаток воспроизводящего факсимиле автопера? И разве не искусство обвести вокруг пальца профана? Но попробуй объясни все это пьяненькой красотке. Что Алекс Ли – Собиратель Автографов, истинный. Правда звучит не очень. Что‑то вроде мелкой сошки, или знахаря, или раввина, чуть ли не летающей обезьянки. Точно мелочь, если не вдуматься хорошенько.

Большую часть своей работы Алекс делал не выходя из дома, а когда его покидал, брал с собой сумку. Теперь он положил ее на стол и открыл. В многочисленных кармашках и отделениях лежали аккуратно упакованные в пластиковые папочки автографы актеров Элизабет Тейлор, Вероники Лейк, Джин Тирней и Джеймса Мэйсона, певицы Розмари Клуни и бродвейского танцовщика Жюля Маншина. На этот раз он положил в сумку наряду с ее обычным содержимым каталог аукциона, несколько интересных фотографий (модель Бетти Пейдж, Мэрилин, Джейн Мэнсфилд, еще кое‑кто) для одного покупателя, которого надеялся встретить на аукционе, частные письма Давида Бен‑Гуриона к его портному, банан и заумный русский роман, который все время таскал с собой без намерения когда‑то его прочесть до конца.

Зазвонил телефон.

– С тобой все ясно, – послышался раздраженный голос Адама. – Ты утратил право на мою или еще чью‑то дружбу. Выдал, как низко ты пал. Вот к чему приводит антиобщественное поведение, Алекс. Вот результат.

– Адам? Ада‑а‑м! – воскликнул Алекс. Голос друга и днем, и ночью звучал для него сладкой музыкой.

– Нет, ты послушай. Я на полном серьезе. Два факта, и они говорят сами за себя. У нее сломан палец, указательный. И следы на шее – ее душили. Шея – ты представляешь, что со мной было, когда я ее увидел? Это твоя подруга. И моя сестра.

– Погоди‑ка… Эстер? Она ничего мне не сказала.

– Потому что не желает с тобой разговаривать. А вот я желаю, хотя сам не понимаю почему.

– Сделай одолжение.

– Сейчас сделаю. Но сам в ответ кое‑что хочу получить. Во‑первых, верни мне кассету «Девушка из Пекина». Ты ее уже две лишние недели держишь. Сам прекрасно можешь купить себе копию. Вдруг у меня еще кто‑то ее попросит посмотреть? Во‑вторых, ты должен сию же минуту позвонить Эстер и сказать ей… не знаю. Что ты ее пальца на ноге не стоишь. И третье. Ты сейчас же пойдешь к врачу, потому что это у тебя какая‑то ненормальная аллергическая реакция, Тандем. Я имею в виду настоящего врача, а не какого‑нибудь выпендрежника из Чайна‑тауна. Алекс, – вздохнул Адам, – ты меня достал. Тот вечер был посвящен религии. А ты устроил из него цирковой бенефис. Но не все в этом мире существует для прихотей Тандема. Ты не пуп земли. В этом фильме, который мы называем жизнь, есть и другие актеры, кроме тебя. Алекс? Алекс?

– Здесь я. Слушаю.

– Ты так меня напугал, дружище. Джозеф сказал, что, когда увидел тебя потом, ты совсем с катушек слетел, плел невесть что. А? Слышишь?

Алекс попытался с достоинством промолчать. Он читал об этом в романах, но сам прибегнул к такому приему впервые.

– Алло? Алло? А о машине ты не хочешь поговорить?

Алекс внутренне поежился, издав легкий стон. Машину они купили с Адамом на паях – пополам.

– Да‑а… Не особенно.

– Ладно. И я не хочу.

– Угу. У‑у‑гу.

Адам что‑то просвистел и добавил:

– Ох, Алекс. Я все понимаю, все понимаю. Не беспокойся, потому что я так же тебя люблю. Хотя я один такой остался. Фан‑клуб из одного человека. Приходи ко мне в магазин попозже. Обещаешь? Тебе ведь все равно надо выбраться из дома на свежий воздух. Обещаешь? Все помнишь?

Алекс недовольно хмыкнул. Не любил он эти обещания. Все равно они яйца выеденного не стоили. По неписаному правилу, установившемуся между ними, память о его отце они старались не тревожить. Надо еще заработать право говорить о нем. Джозеф упоминал его имя очень редко. Рубинфайн же вообще о нем речи никогда не заводил.

– Значит, договорились, – подытожил Адам. – Приходи в любое время. Эстер не будет. Возможно, так и лучше, при нынешних делах. Нам надо кое о чем серьезно потолковать. Ты ведь знаешь, какой сегодня день? – И Адам положил трубку.

Алекс перекинул сумку через плечо и дотронулся до тех предметов, до которых всегда дотрагивался перед выходом из спальни: до фигурки Будды на столе, до подписанного Мухаммедом Али постера и старой фунтовой купюры, прикрепленной кнопками к косяку над дверью.

Зайдя на кухню, он щелкнул пятками и поклонился Грейс, которая стояла – в буквальном смысле слова, на двух лапах – у буфета, не то царапая его, не то пытаясь что‑то стибрить. Алекс включил чайник и достал из шкафа фарфоровую бутылочку. Открыл небольшую пластиковую коробку с пахучими травами, и Грейс попятилась, пока не уперлась задом в шкаф. Алекс высыпал немного травы в бутылку. Добавил горячей воды. Это называлось «цзя и» – что‑то вроде «весеннего чая», но черного как смоль. Отвратного вида и с отвратным запахом. Да и вкуса тоже не приведи Господь. Но это зелье способствовало очищению и лучшей работе легких, как утверждал доктор Хуань из Сохо. А у Алекса с легкими было неважно. Да вообще самочувствие не ахти какое. Он завинтил пробку и положил бутылочку в карман сумки.

Открывая дверь в гостиную, он наконец ясно вспомнил, как, будучи под сильным воздействием наркотика‑галлюциногена, ехал на машине, с Эстер на соседнем сиденье. И врезался в ограждение возле автобусной остановки. Он не мог передать словами, как об этом сожалел. Да и кто бы стал его слушать? Он же не католик. Жил один. И не в первый раз он почувствовал, что ему не хватает общения. А жизнь похожа на воронку, через которую все – люди, события – утекает, может даже попутно очищаясь. И на что они все похожи? На шарики, которые вертят в руках для снятия стресса? Сделанные из эластичного материала, которого с каждым днем становится все больше и больше. И они твердеют, растут в размерах. Их число растет. Такое у него возникло ощущение. И в любом случае, именно такой он представлял жизнь католика. Как втягивающую все и вся воронку. Бедная Эстер!

Он пересек комнату и встал на колени перед телевизором. Вытащил кассету с «Девушкой из Пекина» из видика. Положил ее в сумку, и все у него внутри потеплело от счастья, стоило только взглянуть на обложку кассеты. С нее ему улыбались два прекрасных лица его любимой актрисы, звезды эстрады – Китти Александер[13]. На первой фотографии, справа, она была одета как пекинская девушка – в китайский халат и шляпку. Глаза ее немного походили на его собственные, слегка монголоидные. Она потерялась на улицах Бродвея пятидесятых годов. А на левом фото та же девушка, но уже совсем другая, одетая как голливудская красавица, в облегающем вечернем платье, тонких белых перчатках, дорогих розовых туфельках, с падающей на одно плечо волной черных волос. Весь сюжет фильма состоял в ее превращении из той, что на правом фото, в ту, что на левом. Обложку кассеты следовало читать справа налево, как текст на иврите.

В пластике, покрывавшем кассету, обнаружилась прореха. Алекс просунул в нее палец и поводил им внутри, коснувшись сначала одной Китти, а потом другой. «Гражданин Кейн», «Броненосец Потемкин», «Унесенные ветром», «Дорога». Его удивляло, что так много людей – а положа руку на сердце, большинство людей – не осознавало, что мюзикл со сказочным сюжетом «Девушка из Пекина», снятый в пятьдесят втором году, – величайший фильм в истории кинематографа. Алекс осторожно положил кассету себе в сумку.

В коридоре он снял с вешалки и надел длинное непромокаемое пальто с погонами. Сегодня в нем он показался себя очень маленьким. Ему было двадцать семь лет. И сам себе он представлялся эмоционально недоразвитым, как все дети на Западе. О смерти и думать не хотел. К наукам относился с недоверием. Вдобавок ко всему любил, чтобы его развлекали. Взял за правило обсуждать собственные привычки вроде этой с самим собой, когда надевал пальто, – и подозревал, что дети и взрослые из стран третьего мира с их неразвитым самосознанием ничего подобного не делают. Его все еще повергало в легкий трепет, когда письмо адресовалось ему, а не его матери. Нагнувшись, он поднял с пола пачку почты и быстро перелистал счета. Снова счета, реклама пиццы, баланс банка, конверты из Америки с изображениями кинозвезд и президентов, брошюра о нарушениях эрекции, бесплатный пробник крем‑пудры для воображаемой белой женщины, с которой он не спал.

Иногда он ходил по врачам‑европейцам. Ему прописывали разные пилюли, средства и успокоительные процедуры («антистрессовые» – громоздкий неологизм, если угодно) – от прогулок на свежем воздухе и игры в мяч до таблеток всех цветов радуги. Годом раньше он ездил в Польшу. Гулял по тихим площадям Кракова, и у него слезы выступали на глазах, откликаясь на зов крови, перехватывало дыхание в кафе при звоне колоколов, поминальном звоне по безвозвратно утраченному, чему он не мог даже дать название. У таблеток был побочный фаллический эффект. Каждая пара женских ножек рядом причиняла ему бездну страданий. Его не покидала странная потребность – стремление оплодотворить всех дам в этой стране. Проходя по улице неподалеку от Освенцима, он увидел огромное облако цветочной пыльцы – по крайней мере, сам он решил, что это пыльца, и пошел прямо на нее, но то был осиный рой. Будучи молодым человеком из Маунтджоя, во всех отношениях современным, он и подумать не мог, что темное облако на его пути может представлять какую‑то опасность. Все увиденное он описал в стихотворении – втором за двадцать семь лет жизни. Оно получилось не очень удачным. А окажись он на одной из польских площадей году этак в 1750‑м? В тяжелых башмаках и шляпе, напичканный идеями Просвещения и подпоясанный толстым ремнем с золотой пряжкой? А если бы Рубинфайн попал в то время? Или Адам? Джозеф? «Я видел лучших людей моего поколения… спешащих занять местечко в индустрии развлечений»[14].

Зазвонил телефон. Трубка на лестничной площадке была без провода – радиотелефон, Алекс взял ее и стал ходить взад‑вперед по коридору, как молодой папаша с хныкающим малышом, ожидая, что он запищит снова или замолчит. Но он не замолкал. Пройдясь три раза туда‑сюда, Алекс оказался у самой входной двери и остановился. Посмотрел на нее. Крутанулся и посмотрел снова. Поводил пальцем по желобку в неокрашенной древесине. Телефон продолжал звонить.

Собирать автографы было делом непростым, с сюрпризами. Неожиданно для Алекса ему пришлось как бы охотиться на некоторых женщин. Звезды, которые с легкостью раздавали свои драгоценные автографы, имели немного поклонников. А им хотелось, чтобы перед ними благоговели. Но если кумир толпы часто мелькал на публике, из кожи вон лез, чтобы его не забыли, он только терял популярность. Например, подпись актрисы Джинджер Роджерс оказалась совсем не такой ценной, как можно было подумать. А все потому, что она раздавала автографы направо и налево. Держалась запросто. Запанибрата с кем попало. Долго себя упрашивать не заставляла. Стала, так сказать, общей собственностью. Ну и ее подпись оценивалась соответственно.

Непросто обстояло дело с Гретой Гарбо. Если уж она решалась прикоснуться пером к бумаге, то чаще всего подписывалась псевдонимом – Харриет Браун. Гарбо словно хотела озадачить свой банк. Пусть ищет все до последнего подписанные ею и еще не оплаченные чеки. Свое известное всем имя она нигде не ставила, даже на расписках. Поэтому автограф Гарбо, на любой бумажонке, стоил около шести тысяч фунтов. А Китти Александер подписывалась еще реже. Работать с ней, невидимой, как Иегова, было очень трудно. Жила она затворницей, и ее за это недолюбливали и даже иногда забывали, потому что людям не нравится, когда их ни во что не ставят. Но Собирателям Автографов свойствен мазохизм – в отличие от простых смертных, склонных к садизму, – и такая надменность их только заводила. И Собиратели всегда помнили Китти. Для них безвременная кончина человека часто означала хороший бизнес, а потому их интересы нередко перекликались с интересами серийных убийц и киллеров, всякое большое несчастье лило воду на их мельницу. Первый муж Монро[15], третий человек на Луне[16], пятый битл[17]. В общем, Собиратели отличались специфическими вкусами. И в этом специфическом мирке автограф Китти Александер долгое время считался одной из самых ценных каракулин. Большинство Собирателей искали‑искали его, и в конце концов у них опускались руки. Но только не у Алекса. Едва ему исполнилось четырнадцать, он начал бомбардировать посланиями фан‑клуб Китти в Манхэттене. Писал каждую неделю и никогда не получал ответа. Попробовал посылать письма на другой ее адрес в Нью‑Йорке – результат был тот же. Приходили только отписки за подписью президента фан‑клуба. Через пару лет они заполнили целый ящик стола. Но теперь Алекс обнаружил, что над входной дверью его квартиры приколота, как декларация Лютера[18], открытка с четкой подписью Китти. И он силился понять, кто, как и зачем ее тут прикрепил. Он осторожно откнопил открытку и поднес ее к свету. Изящный росчерк пера. Подпись настоящая, или он не Алекс Ли Тандем. Он позвонил единственному человеку, который мог ему все объяснить.

– Алекс, – как обычно невозмутимо сказал Джозеф, – выслушай меня еще один раз. Ты не получил эту открытку от Господа Бога. И не по почте тебе ее прислали. Ты сам подделал ее, Алекс, когда был не в себе. Такое с каждым может случиться. Послушай меня. Она не настоящая, никогда не будет настоящей, и вообще ничего не случается только потому, что тебе этого страсть как хочется.

---

Дата добавления: 2015-07-25