ГЛАВА 3. Нецах, или Вечность[19]

Нецах, или Вечность [19]

Три раввина Проблема с книжным шкафом • Мир несовершенен • Секретная книга Алекса • Лилипуты Ребекки • Тойские вкусы Рубинфайна • Бетти Дэвис – иудейка

Темные деревья на фоне голубого неба – вязы. Сумасшедшие коробки, с полным скорби человеком в каждой, – «форды‑мондео». Птицы – по большей части сороки. А высокий молодой человек с восточными глазами, бредущий по Маунтджой‑роуд, не кто иной, как Алекс Ли Тандем. Он понял, что приближается к трем мужчинам, смотрящим в открытый багажник машины, и ему это не понравилось. Еще пара шагов – и они его заметят. Один из них – хорошо ему знакомый раввин. Где же спрятаться? Неподалеку виден магазинчик видеокассет Адама «Альфа и омега Голливуда», как разверстый зев пещеры среди домов. Еще ближе уличный туалет с механическими дверьми и незавидной репутацией. Но искать убежище уже поздно. Пути к отступлению отрезаны, и деваться некуда.

– Алекс!

– Привет, Рубинфайн.

– Алекс, Алекс, А‑а‑лекс. Ну и денек сегодня выдался! Не денек, а подарок!

Алекс про себя мрачно подумал, что улыбка Рубинфайна этим утром больше похожа на гримасу и весь он какой‑то перекошенный. Марк стоял, расположив ступню согнутой правой ноги на грани ПРАВОСУДИЕ маунтджойского памятника жертвам войны – огромного обелиска, на каждой из четырех сторон которого были выбиты слова ПРАВОСУДИЕ, МУЖЕСТВО, СЛАВА и почему‑то УПОРСТВО, хотя самого Маунтджоя до 1952 года не существовало. Двое других, незнакомых Алексу людей стояли возле угла, где сходились МУЖЕСТВО и УПОРСТВО.

– Однако, – печально промолвил Рубинфайн, – даже в такой день не обходится без проблем.

Он по‑женски положил руки себе на бедра. Странноватая привычка. Потом зевнул, слегка отвернувшись в сторону. Перед ним маячил припаркованный к тротуару «ситроен» с открытым багажником, словно зевающий задом наперед. Алекса охватила легкая паника. Он, хоть и стоял на улице, начал искать глазами табличку с надписью «Выход».

– Послушай, Марк, – сказал он. – То есть ребе Рубинфайн, знаешь что… У меня нет ни минутки времени. Иду к метро. Сегодня проходит один аукцион – а тебе известно, что это такое. Одни продают, другие покупают. Так что, если ты не возражаешь, я, пожалуй…

– Алекс Ли! – изрек Рубинфайн. Родинка на его щеке дернулась, а вместе с ней скакнули вправо коротенькие, недавно отпущенные усики. Он вытянул руки вперед и чуть не схватил Алекса за щеки. На нем был длинный пиджак в мелкую клетку, с V‑образным вырезом и отороченным зеленым шнуром воротником, и черные спортивные штаны. – Когда человек спешит, – продолжил Рубинфайн, словно читая Талмуд, – он прежде всего забывает о зубной щетке и о Боге.

После этих слов у Алекса голова пошла кругом. Что это выдает Рубинфайн? У него еще нос не дорос говорить афоризмами. Всего‑то на три года старше него, Алекса. Едва четвертый десяток пошел. И только‑то. Конечно, каждый вправе в свои тридцать с лишним лет цитировать что угодно, но выглядит он при этом как законченный идиот.

– А теперь, – пропыхтел Рубинфайн, – не вижу никаких препятствий, чтобы представить тебе двух своих друзей. Это рабби Дарвик и рабби Грин. Рабби Дарвик приехал к нам из Бруклина, из Нью‑Йорка. А рабби Грина ты мог уже встречать. Он из Маунтджоя. Мы участвуем в конференции раввинов, в Грэнтам‑Парк. Она продолжается неделю. Мы там обмениваемся идеями, учимся терпимости. – Рубинфайн усмехнулся в сторону Грина, которого, казалось, эта речь уже до смерти утомила. – Подойди и скажи «здравствуйте».

Дарвик, маленький, кругленький в своих слаксах, на вид совершенно обычных, нераввинских, выглядел таким же прогрессистом, как и Рубинфайн. Грин был ортодоксом, выше ростом, с жесткими курчавыми пейсами, бледнокожий и рыжеволосый, в строгом костюме и таллите[20].

– Да‑да, конечно. Я был неправ. Ребе Дарвик, – Алекс вытащил руку из кармана, – приятно с вами познакомиться. Ребе Грин… Я не уверен… мы не встречались? Должны были где‑то… А может, нет?

Рабби Дарвик издал такой звук, будто проглотил что‑то не то, прочистил горло и остался доволен этим обстоятельством. Рабби Грин что‑то проворчал в знак того, что услышал Алекса, а тот, со свойственной ему прямотой, про себя назвал это хрюканьем.

– Алекс Ли, – объявил Рубинфайн, – у нас проблема. Ты нам не поможешь? – Рубинфайн качнул головой и улыбнулся. – Куда ты так спешишь? Кто‑то продает автограф твоей Китти как‑там‑ее или еще что‑то такое? Или улетаешь в космос?

Бедняга Алекс сжал в кармане руку в кулак:

– Во‑первых, Китти Александер. Во‑вторых, нет. Все ясно? Просто очень важный аукцион, и я уже опаздываю.

– Но Алекс Ли…

Выведенный из себя Алекс двинулся влево, но Рубинфайн перегородил ему дорогу. Алекс повернул направо, но опять перед ним вырос раввин. Две сороки над их головами взмахнули черно‑голубыми крыльями, перелетая с голых веток одного дерева на другое, и в клювах у них не было ничего блестящего, драгоценного, даже стекляшки, что, вообще‑то, случается с сороками редко. Смирившись с поражением, Алекс вытащил свою бутылочку и сделал добрый глоток.

– Хм‑м, пахнет отлично. – Рубинфайн взял Алекса за локоть и подвел его к багажнику машины. – Вот. Видишь?

Это был роскошный книжный шкаф из красного дерева, в стиле георгианской эпохи. Он был дюймов на шесть шире багажника и лежал на боку рядом с машиной. Шкаф в багажник не влезет, сразу понял Алекс и сказал:

– Ребе, он великоват. Я имею в виду, он слишком большой.

Грин вскинул брови, словно услышал нечто новое для него. Следуя примеру Дарвика, он театрально свел раздвинутые пальцы рук в виде рамки и кивнул на шкаф. Рубинфайн наклонился и провел пальцем по одной из полок.

– Полагаю, надо положить его сзади… может, вплотную к переднему пассажирскому сиденью. Или… погоди‑ка, погоди‑ка… а как насчет твоей машины?

Алекс засунул руки поглубже в карманы. Итак, он попал по‑крупному. Ну и что? Ну и ладно. Конверт с решением жюри вскрыт, и сейчас лучший актер получит премию.

Он сделал вид, что хочет уйти, но Рубинфайн схватил его за запястье:

– Алекс, я, естественно, слышал о вторнике. И я с тобой давно уже обо всем этом говорил. Ты знаешь два моих главных правила? Первое, – возвестил он, воздев кверху палец, – надо избегать любого мистицизма и любой теософии, придуманных разными старыми проходимцами. И второе: запрещенные вещества никому не помогают приблизиться к Богу. Я без конца втолковываю это Адаму. Разве я не прав? А теперь послушай…

– А почему ты читаешь лекции мне? – рассердился Алекс. – Читай их Адаму. Это его вещица.

– Я уже говорил, – повысил голос Рубинфайн, набычившись. – В лучшем случае это подделка тринадцатого века, Алекс, в лучшем случае. Шрифт, пробелы, вся эта мистика. Зохар – просто хороший роман, ни больше ни меньше. И он написан на одиннадцать столетий позже, чем говорят, понял? Почитай Шолема[21], дружище. Да‑да. В целом это подделка. В том же ряду стоят Саббатай Цви[22], лохнесское чудовище, снежный человек…

Во время произнесения Марком этой маленькой речи на лице Грина появилось задумчивое выражение, как у размышляющего Бастера Китона в одном из немых фильмов. Он опустился на колени и положил руки на шкаф. Дарвик беспокойно постукивал ногой по монументу, хмуро косясь на Рубинфайна.

– Ребе, при всем моем уважении к вам и так далее, – наконец строго сказал он, – каббала вся пронизана тайной, мистикой. Безусловно, дело в том, что воспринять ее под силу только хорошо подготовленному человеку, незаурядной личности.

– Ха‑Шем[23]нуждается в нас, – прошелестел Грин. – Без нас Он неполон. Мир несовершенен. В этом вся каббала, ребе. Суть не в том, что она творит свет или, скорее, – Грин улыбнулся собственному каламбуру, – сама сотворена из света. Каббала – это свет, спрятанный внутри Торы.

– О‑о‑о, о‑о‑о… Прошу вас, остановитесь! – встрепенулся Рубинфайн и, смеясь, попытался похлопать по плечам сразу обоих раввинов. – Минутку тишины. Как, по‑вашему, я идиот? Идиот? Очевидно, я выразился недостаточно ясно. Попробую еще раз: я хотел сказать, что никому не следует углубляться в то, чего он не понимает. Пожалуйста, ребе, поверьте мне в этом. Если мир несовершенен, то не Алексу Ли Тандему приводить его в порядок. – Рубинфайн еще раз хохотнул, и все тоже улыбнулись.

– Что ж, одно только ясно, – громко сказал Дарвик, – что он не может нам помочь. – Дарвик шагнул от Алекса к шкафу, раскрыл ладонь, на которой лежала рулетка, и стал вытягивать из коробки мерную ленту. – И вообще, не моего типа человек. Заторможенный какой‑то.

– Он интеллектуал, – раздраженно объяснил Рубинфайн. – Они все такие.

Алекс попробовал взять реванш.

– Как поживает Ребекка? – громко и подчеркнуто сердечно осведомился он.

При одной мысли о жене, с которой прожил пять лет, Рубинфайна всего передернуло, и, отвергнув несколько менее удачных вариантов, он придал своему лицу выражение, приводящее на память Ленина, когда того хватил второй удар.

– Неплохо, неплохо. Вся в делах. Занята в одном фонде. Благотворительность. Устраивают сельский праздник с танцами… – Рубинфайн перешел на шепот: – Для лилипутов. Хотя мне сказали, что их больше нельзя так называть.

– «Люди ограниченного роста», – авторитетно пробасил Дарвик.

Рубинфайн совсем стушевался, открыл было рот, но тут же снова его закрыл.

Алекс деланно улыбнулся:

– Хорошо‑хорошо. Передай от меня нежный привет. Кто всегда кому‑то помогает, так это Ребекка.

Рубинфайн попытался собрать волю в кулак, но по всему его телу прошла дрожь, его затрясло, как доску, которую только что изо всей силы боднул рогом бык.

– Алекс, – сухо сказал он, – я только хотел спросить о…

Рубинфайна хлебом не корми, только дай оборвать фразу на полуслове. Он полагал, что это по‑раввински. И такие неловкие паузы в разговоре с ним могли продолжаться сколь угодно долго, пока его не переспросят.

– О?..

– Об этой твоей книге. Этой возмутительной книге. Относительно евреев и гоев, и чего там еще? Сгораю от любопытства: как, дело движется? Или ты вновь обрел здравый смысл? Отказался от нее?

Алекс выругался, очень тихо, в сторону Рубинфайна.

Рубинфайн изобразил на международном языке жестов (сдвинутые брови, шевеление ноздрями), что не опустится до богохульства перед лицом уважаемых раввинов. Алекс, на том же языке, показал, что не следует упоминать его книгу, никогда (открыв рот и выгнув язык перед нижними зубами).

– Хорошо. Тогда еще один вопрос: у тебя сейчас нет ничего Харрисона Форда? Или, может, Кэрри Фишер?

Алекс развел руками. Рубинфайн дал знак Дарвику и Грину, что шкаф можно поднимать. Трое раввинов взялись каждый за свой угол, только четвертый угол завис, угрожая опрокинуть весь шкаф, но тут Рубинфайн подставил под него согнутую в колене ногу.

– Может, потом найдется Харрисон? – не отступался Рубинфайн, выпрямляясь и вытирая тыльной стороной руки пот со лба. – Приблизительно времени «Свидетеля»? На открытке с кадром из фильма? Примерно восемь на десять?

Алекс почувствовал ни с чем не сравнимое удовольствие от мысли о фото Харрисона Форда в «Соколе тысячелетия»[24], как нарочно подписанного:

Марку, с добрыми пожеланиями.

Харрисон Форд

Открытка лежала в этот самый момент в его сумке, и он не имел ни малейшего намерения продавать ее Марку Рубинфайну, даже если бы тот заплатил двадцать тысяч фунтов и добавил свою печень в придачу.

– Даже не знаю. Вряд ли… – замялся Алекс, потирая подбородок. – У меня есть кое‑что Марлона Брандо… Один Брандо, небольшой, семь на пять. Правда, немного потертый. Если честно, не самого лучшего качества, но не думаю, что от этого его стоимость сильно упала. Мог бы уступить его тебе фунтов за двести пятьдесят. Или около того.

Рубинфайн покачал головой:

– Нет, это не для меня. Мне позарез нужен Форд. Я же его поклонник, Алекс, ты знаешь.

Вкус на автографы у Рубинфайна был настолько гойский, что у Алекса голова шла кругом. Причем раввин был в этом не чуточку гоем, то есть неевреем, а гоем законченным. Как Харрисон Форд в фильме о гоях типа амманитов[25].

– Он – Собиратель Автографов? – спросил рабби Грин.

– Он – Собиратель Автографов, – подтвердил Рубинфайн.

– Ты – Собиратель Автографов? – вновь спросил Грин.

– Это за мои грехи, – ответствовал Алекс Ли Тандем.

– Ты коллекционируешь автографы? – не отставал Грин.

– Я не коллекционер, – отчетливо выговорил Алекс Ли, – я ими торгую. Занимаюсь этим не для себя лично. Предпочитаю называть это бизнесом.

Грин нахмурился. Левая половина его лица дернулась вверх, словно кто‑то на небесах, забросив удочку в надежде поймать священнослужителя, только что поддел его на крючок.

– Ты повсюду ходишь за знаменитыми людьми? – поинтересовался Грин, помахивая пальцем. – С ручкой и бумагой? Но люди имеют право на личную жизнь, хоть немного. Если их показывают по телевизору, это не значит, что у них нет чувств. Тебе следует оставить их в покое.

Алекс тяжело вздохнул:

– Я за ними не охочусь. Я не охотник и не коллекционер. И собираю автографы постольку, поскольку они нужны для торговли. Продаю, покупаю. Как в любом бизнесе. Не жду у выхода из театра до полуночи. Это ребячьи забавы.

– Ну… ладно… – Дарвик повозил мясистым языком по верхним зубам. – Если ты такой умный… Нет у тебя Бетти Дэвис? Правда, ты слишком молод, чтобы помнить Бетти, но…

– Нет, – отрезал Алекс, похлопав по сумке, словно хотел убедиться, что Бетти там нет. – Нет… Была одна, еще молодая, в фильме «Иезавель», но ушла неделю назад.

Дарвик хлопнул в ладоши:

– Ты знаешь Бетти? И ты понял, как она мне нравится. В ней была своя изюминка. Те, кто сейчас говорит о всяких кинодивах, на самом деле ничего не понимают. Хорошо, хорошо. И подумать нельзя, что такой увалень, как ты, может знать Бетти. А ты ее знаешь.

Тандем закрыл рот, сунул свободную руку в карман брюк и потрогал собственные яички. В прошлом это всегда спасало его от поспешных, необдуманных действий.

– Ее каждый знает, – изрек он спокойно, добавив нотку восторга в свой голос. – Вот моя визитка. Сейчас напишу свой домашний телефон и имя. Попробуйте позвонить мне через пару недель, ребе Дарвик. Я возьму на заметку автограф Бетти, если он где‑то появится. Его непросто найти.

– Ба! Меня здесь через две недели не будет. Я прилетел на несколько дней, – сообщил Дарвик, но все‑таки протянул руку и взял у Алекса карточку. – Прочитай‑ка свое имя. Алекс… как дальше? Не могу разобрать.

– Ли Тандем. Я думал, что написал его отчетли… о, посмотрите, оно напечатано здесь, ребе, на другой стороне. Алекс Ли Тандем.

– Алекс Ли Тандем? «Автографы от Тандема: больше звезд, чем в Солнечной системе». Хм? В любом случае, что это у тебя за фамилия такая – Тандем? Ты переменил веру?

– Его отец, Ли Джин Тандем – светлая ему память – был китайцем, – объяснил Рубинфайн, напустив на себя столько важности, что Алекс едва удержался, чтобы не засветить ему в глаз связкой ключей. – Изначально – Тан. Но кто‑то решил, что Тандем звучит лучше. Странно – ясно, что нет. Мать – Сара. И сейчас живет здесь. Достойная уважения леди.

– На самом деле китаец, – отозвался Дарвик. – На самом деле.

– Это все на самом деле, – заверил Алекс Ли. – А теперь, джентльмены, если вы меня простите…

– Прощаем, прощаем, – затараторил рабби Дарвик, наклоняясь и снова проводя рукой по шкафу. – Если не можешь помочь, то хоть не мешай!

– Если ты не с нами, ты против нас! – заявил рабби Грин.

– Ладно‑ладно, – вставил Рубинфайн. – Может, ты перестанешь углубляться в то, чего нисколько не понимаешь? Может быть. И может, я увижу тебя в субботу. Нам надо серьезно поговорить, Алекс. И может, удастся побеседовать о многом. Однако «может» – слово для людей, Алекс. «Может» – для Маунтджоя. Но по велению Господа никто из людей говорить «может» не должен.

– Да, – согласился Алекс. – О’кей.

– Слова «может» в его лексиконе нет.

– Отлично, – бросил Алекс. – Заметано.

– И, Алекс, если ты…

У Алекса челюсти свело судорогой, до того его достал Рубинфайн, потребовалось усилие, чтобы их разжать.

– Если что, ребе?

– Если у тебя будет Форд – вспомни обо мне.

---

Дата добавления: 2015-07-25