Глава двадцать четвёртая

Сидя за столом у себя в Линкольне, Мод выписала полезную цитату из Фрейда, намереваясь использовать её в докладе о метафоре:

И лишь когда любовь полностью овладевает человеком, основная доля либидо переходит на объект и объект в некоторой степени занимает место эго.

К цитате Мод сделала приписку: «Разумеется, эго, ид и супер-эго, так же как и само либидо – продукты метафорического гипостазиса, когда самостоятельной жизнью начинают жить…»

Она вычеркнула слова «самостоятельной жизнью начинают жить» и заменила их на «самостоятельное бытие обретают». Но этот второй вариант ничуть не лучше первого, и то и другое – метафора. Может быть, так: «…когда отдельным, самостоятельным бытием наделяются события, относящиеся к единому телу опыта».

«Тело опыта» – ещё более замысловатая метафора. Слово «опыта» она зачем-то написала дважды, смотрится дико. «Событие» – «со-бытие», здесь тоже таится метафора!..

Она всем существом ощущала присутствие Роланда. Вот он сидит позади неё на полу, в белом махровом халате, прислонясь к белому дивану, где спал в самое первое посещение и на котором поселился теперь. Воображаемыми пальцами пробежала она у него надо лбом, по мягким, чёрным, чуть всклокоченным волосам. И почти что услышала его тихий, грустный вздох. Он понимает: его неистовая поглощённость тайнами прошлого миновала – ей же внятны все его чувства. Он, скорее всего, чувствует, что прячется от жизни.

Если он выйдет из комнаты, эта комната сразу станет серой, пустой.

Если он останется, разве сможет она хоть немного сосредоточиться?..

На дворе уже октябрь. У Мод начался учебный год. А он, Роланд, так и не вернулся к Аспидсу. Не вернулся он и в квартиру в Патни, только раз наведался туда – до этого звонил по телефону множество раз, Вэл не отзывалась – решил проверить, жива ли она вообще, – но дальше двери ходить не понадобилось. Пустой молочной бутылкой припёртая, там внизу красовалась размашистая, на картоне записка: «Я уехала. Надолго».

Последние дни он был занят тем, что заносил на бумагу слова. Слова, не желавшие складываться в предложения филологического трактата. Он надеялся – больше того, чувствовал с необъяснимой ясностью, – что дело идёт к стихам. Дальше этих слов он пока не продвинулся, но они, соединённые в странные списки, возникали в голове помимо воли и перекочёвывали на бумагу. Роланд не знал, что думает Мод об этом занятии – видит его важность или считает пустой блажью. Всем существом он ощущал присутствие Мод. Он знал: от неё не могло ускользнуть, что его неистовая поглощённость тайнами прошлого миновала, что он просто прячется от жизни.

Он сидел на полу и записывал: кровь, покров, юдоль, скудель, шафран.

Другой список: бледные волосы, купина, россыпь.

Тут он сделал заметку: «россыпь не в смысле рассыпанного, разрозненного, а в смысле сиянья, как у Джона Донна – «земных вещей сияющая россыпь»». [168]

Ещё один перечень: анемона, коралл, кора, волоски, власяница, ногти, когти, пух, сова, рыбий клей, скарабей.

Он отбрасывал слова, в которых боролись разные смыслы: деревянный, точка, связь, а также пятно и пустой, хотя они тоже норовили просочиться на бумагу (про сочиться — это слово тоже вызывало у него сомнения). В этом странном, назывном языке не находилось пока места глаголам, на что уж лучше: сочный, сок, сочельник…

Стрела, лук (не репчатый, а перо), прель, вода, небеса…

Области словаря – это пересекающиеся круги, или окружности. Мы себя определяем тем, в каких границах обитаем, и какие переходим.

Он сказал:

– Я тебе мешаю. Пойду прогуляюсь.

– Ну зачем же.

– Нет, правда. Что-нибудь купить из съестного?

– Не надо. Холодильник уже набит.

– Может, мне поискать работу, где-нибудь в баре, или в больнице?

– Не торопись. Время есть всё обдумать.

– Времени как раз остаётся всё меньше.

– Время можно раздвинуть.

– Мне начинает казаться, что я прячусь от жизни.

– Знаю. Но погоди, всё образуется.

– Не уверен.

Зазвонил телефон.

– Алло, это доктор Бейли?

– Да, слушаю.

– Скажите, а Роланд Митчелл, случайно, не у вас?

– Роланд, это тебя.

– Кто?

– Не знаю. Мужчина. Голос молодой, интеллигентный. Извините, а кто его спрашивает?

– Позвольте представиться. Меня зовут Эван Макинтайр. Я стряпчий. Я хотел бы встретиться и поговорить с вами – не с Роландом, но Роланд пусть тоже приходит – ему будет интересно. Я собираюсь сообщить нечто важное для вас.

Прикрыв трубку рукой, Мод быстро пересказала Роланду слова юриста.

– Как вы смотрите на то, чтоб поужинать сегодня в «Белом олене»? – спросил Эван. – Допустим, в семь тридцать. Приглашаю и вас и Роланда.

Роланд кивнул.

– Спасибо, с большим удовольствием, – сказала Мод.

– Насчёт большого удовольствия, не уверен, – проворчал Роланд.

Со смутной неуверенностью входили они в тот вечер в «Белый олень». Впервые они совершали «выход в свет» как пара, хотя сами себя так ещё не вполне воспринимали. Мод была в платье цвета полевых колокольчиков, волосы, тщательно прибранные, всё равно смотрелись роскошно. Роланд взирал на свою спутницу с любовью и отчаянием. У него не было ничего в этом мире – ни дома, ни работы, ни будущего – только Мод! – и именно по причине отсутствия всего остального он не мог поверить, что она будет и дальше воспринимать его всерьёз, да и вообще захочет существовать с ним бок о бок.

В ресторане их ожидали: Эван Макинтайр в костюме маренго и золотистой рубашке, Вэл в элегантном кремовом костюме, сизой шёлковой блузке, и третий, в твидовом пиджаке, с курчавым венчиком волос вокруг лысины. Эван его отрекомендовал: «Тоби Бинг. Мы с ним совладельцы одного замечательного жеребца, Тоби владеет левой задней, а я левой передней ногой. А вообще-то он поверенный».

– Поверенный сэра Джорджа! – сразу вспомнила Мод.

– Но Тоби здесь не поэтому. Или не совсем поэтому.

Роланд в изумлении взирал на новую Вал, излучавшую блеск, сияние. Просто впечатление от дорогой, прекрасно пошитой одежды? Нет, тут что-то ещё, дело не только в тряпках. Ну конечно, на всём её облике – безошибочно узнаваемый отпечаток довольства, отсвет плотского счастья! И причёска у неё новая – короткая, стильная; она встряхивает головой – волосы красиво, резко взмётываются – и опять ложатся прилежно. Переливчатый сизый шёлк, приглушённость тонов, подплечники, накрашенные губы… Тонкие чулки, туфли на каблуке… Во всём женственность, гармония.

– У тебя счастливый вид, Вэл, – невольно вырвалось у Роланда…

– Решила, хватит мне быть горемыкой.

– Я тебя искал. Звонил, звонил. Хотел узнать, как у тебя дела.

– Напрасно волновался. Я подумала, если ты можешь исчезнуть, чем я хуже? Взяла и тоже исчезла.

– Что ж, я рад.

– Я выхожу замуж за Эвана.

– Я и говорю, я рад.

– Надеюсь, хоть капельку обидно?

– Конечно. Но ты сногсшибательно…

– А сам, счастлив?

– В чём-то да. А вообще сплошные трудности, путаница…

– За квартиру заплачено по первую неделю октября. То бишь по эту неделю.

– Я не про деньги. Я про жизнь.

– Сейчас Эван расскажет про письма вашей парочки. Вот уж где путаница так путаница!

Расположились в уютном углу большой ресторанной залы – стены отделаны деревом, светильники хрустальные в форме канделябров. Стол с тугой розовой скатертью и такими же накрахмаленными розовыми салфетками. Посередине стола букет из осенних цветов: розовые с проседью астры, и иловатые хризантемы, несколько фрезий. Под заказанное Эваном шампанское приступили к ужину, состоявшему из копчёной сёмги, фазана с охотничьим гарниром и хлебным соусом, сыра стильтон и лимонного суфле. Фазан показался Роланду жестковатым; соус напомнил о рождественском ужине, что готовила в детстве мать. Беседа за столом началась с разговора о погоде, какой имеют обыкновение заводить только англичане; покуда шёл этот разговор, среди присутствующих, тоже чисто по-английски, пролетали маленькие чувственные вихри. Роланд видел: Вэл изучает его спутницу и быстро выносит вердикт – красивая, холодная особа; а Мод тем временем оценивает Вэл и заодно его самого по отношению к Вэл и делает какой-то сложный вывод, но какой – ему не понять. Он чувствовал, что весёлая, непринуждённая сердечность Эвана не оставляет обеих женщин равнодушными. Эван смешит всех какой-то шуткой – Вэл смеётся, и светится от гордости за него, Мод улыбается, немного застенчиво, но по-настоящему. Подали хорошее бургундское, ещё больше располагавшее к веселью. Выяснилось, что у Мод и Тоби Бинга есть общие друзья детства. С Эваном Мод рассуждала об охоте. Роланд приютился где-то на окраине общего разговора, чувствуя себя посторонним наблюдателем. Он поинтересовался у Тоби Бинга, как здоровье Джоан Бейли, и узнал, что леди Бейли довольно долго была в больнице, но теперь снова дома.

– Мортимер Собрайл внушил сэру Джорджу, что если покупателем переписки будет он, то выручки хватит и на ремонт Сил-Корта, и на самое современное кресло-коляску.

– Что ж, – сказал Роланд, – пусть хоть кому-то будет польза.

– Кому именно? – переспросил Эван, внимательно посмотрев на него через стол. – Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. – Он повернулся к Мод: – Кому принадлежат авторские права на стихи и сказки Ла Мотт?

– Нам, – ответила Мод. – Моей семье. Да, именно так. Все оригиналы переданы на хранение в Информационный центр факультета женской культуры в Линкольне. Где я сама работаю. Сейчас перечислю, что у нас там есть: рукописи «Мелюзины», «Города Ис», две рукописные книги сказок и большое количество листков разрозненных стихов. С письмами у нас небогато. Дневник Бланш Перстчетт мы приобрели на распродаже Сотби – приобрели почти тайком, чтоб не переплачивать. Исследования женской культуры пока плохо финансируются. После того как наследие Ла Мотт будет опубликовано, срок наших авторских прав истечёт через пятьдесят лет, как обычно.

– Вам никогда не приходило в голову, что права на часть переписки, а именно на письма Кристабель, тоже могут принадлежать вам?

– Приходило, но что толку. Никакого законного завещания Кристабель, насколько мне известно, не оставила. Происходило всё следующим образом: когда Кристабель умерла в тысяча восемьсот девяностом году, её сестра София собрала все её бумаги и особой посылкой отправила своей дочери, Мэй. Мэй – моя прапрабабка. В то время ей было около тридцати лет. Мой прадедушка, её сын, родился в тысяча восемьсот восьмидесятом. А замуж она вышла тремя годами раньше, в семьдесят восьмом. Из-за этого замужества у неё возникли нелады с отцом, тогдашним сэром Джорджем. Не одобрял старик браков между двоюродными, она ведь вышла за братца! И семьи с тех пор не ладили. Ну вот, София отправила дочери бумаги, а при бумагах письмо, я сейчас не помню слово в слово, но примерно такое: «Моя милая Мэй, я должна сообщить тебе очень печальное известие: прошлою ночью скоропостижно скончалась моя дорогая сестра Кристабель. Она часто выражала желание, чтобы все её бумаги и рукописи стихов перешли к тебе – ты моя единственная дочь, а она всегда считала, что важные вещи должны передаваться в семье по женской линии. Посылаю тебе всё, что смогла отыскать. Какова подлинная ценность этих бумаг и велик ли их интерес для потомства, я не разумею, но пребываю в надежде, что ты заботливо их сохранишь, так как Кристабель полагала (и имела к тому же мнения людей сведущих), что её поэзия – пусть это пока широко и не признано – весьма высоких достоинств». Дальше там говорилось: было бы очень хорошо, если бы Мэй смогла приехать на похороны, но она (София) знает, что последние роды у Мэй прошли не слишком гладко и сейчас много забот. Словом, нет никаких свидетельств, что Мэй была на похоронах Кристабель. Но архив тёти она сохранила, хотя, кажется, мало интересовалась стихами.

– Стихи дожидались вас, – заметил Эван.

– Наверное. Очень может быть. Но что касается прав собственности, глядишь, ещё обнаружится, что и наши линкольнские сокровища принадлежат сэру Джорджу – если Кристабель действительно умерла без завещания… Вряд ли Собрайл и К° станут принимать во внимание моё моральное право.

– Вот-вот, – согласился Эван, – у меня возникли точно такие же опасения. Вэл мне рассказала о Собрайле…

– Самую малость, что слышала краем уха, – улыбнулась Вэл.

– Этого было достаточно. Я стал думать. И ничего лучше не придумал, как попросить моего достопочтенного Друга Тоби порыться в пыльных ящиках, в которых у них в конторе хранятся старые юридические документы. Конечно, это его ставит в несколько щекотливое положение, он как-никак семейный поверенный сэра Джорджа. Поэтому здесь его роль в нашем деле кончается. Вы простите, что я говорю в «нашем деле» – вы, может быть, согласитесь, чтобы я представлял ваши юридические интересы? Так вот, Тоби откопал – будем считать, мы откопали! – очень важную бумагу. Теперь нужно тщательно продумывать каждый наш шаг, случай совсем не простой. Однако, по моему скромному профессиональному убеждению, теперь уже совершенно ясно, кому принадлежит переписка. Вот, я принёс ксерокс. Взгляните. Да благословит Господь ксерокопировальную машину, я проверил подпись на подлинность в вашем Центре в Линкольне. Что скажете?

Мод взяла в руки одну-единственную страничку:

Продиктовано сестре моей Софии Бейли, мая 1-го 1890 г., поскольку моя слабость не позволяет мне писать отчётливо. Я завещаю Софии мои деньги, а также мою мебель и фарфор. Если Джейн Саммерс из Ричмонда ещё жива и помнит меня, то ей причитается 60 фунтов. Все мои книги и бумаги, а также права на издание передаю Майе Томасине Бейли, в надежде, что по прошествии времени у неё возникнет интерес к поэзии. Подписано мною, Кристабель Ла Мотт, в присутствии Люси Таксон, служанки, и Вильяма Марчмонта, садовника.

– Листок с завещанием отыскался среди счетов Софии. Из счетов, кстати, следует, что она разыскала Джейн Саммерс и вручила ей нужную сумму, – объяснял Эван. – Я думаю, она исполнила все распоряжения покойной, а потом с чистой совестью положила завещание куда-то в бумаги. Решила сохранить на всякий случай, но не держала среди главных документов.

Мод спросила:

– Это означает, что письма мои?

– Право на издание неопубликованных писем принадлежит автору и его наследникам. Сами же письма, как объект собственности, принадлежат получателю – если, конечно, получатель не вернул их отправителю. Как это имело место в данном случае.

– То есть когда Падуб вернул Кристабель её письма, они перестали быть его собственностью?

– Именно. Тем более что Тоби сообщил мне по секрету – Падуб собственноручно написал: мол, сударыня, возвращаю ваши письма обратно.

– Получается – если это действительно так! – что я законная владелица всей переписки, и права на публикацию писем Кристабель тоже мои?!

– Именно. Хотя это ещё не на блюдечке. Могут последовать возражения. Сэр Джордж наверняка попытается оспорить ваши права. Ведь завещание не было в своё время объявлено, не было зарегистрировано в палате, словом, существуют всякие лазейки, придирки, чтоб его опротестовать. Но по моему личному мнению, если заняться этим правильно, то можно доказать ваше право собственности на всю переписку целиком, и на часть Падуба, и на часть Ла Мотт. Пока же меня волнует, как нам одновременно и повести дело и защитить Тоби, чья позиция этически… неоднозначна. Как бы этот документ мог выползти на свет без помощи Тоби?

– Если сэр Джордж вздумает судиться, – вставил наконец слово Тоби, – то все ваши грядущие поступления уйдут на издержки…

– Что-то знакомое, – заметила Вэл. – Чарльз Диккенс, «Холодный дом».

– Очень меткое сравнение, – сказал Эван. – Но возможно, удастся заключить с ним мировую. Сейчас меня больше занимает, как всё обставить, чтобы никто не заподозрил, будто Тоби нарочно искал для нас этот документ. Изобретём какую-нибудь историю, выставим его моей жертвой – допустим, я явился к нему под благовидным предлогом, мол, ищу какие-то пустяковые материалы, усыпил его бдительность, проник в архив…

– В общем, повёл себя как настоящий пират! – произнесла Вэл, с обожанием глядя на Эвана.

– Конечно, если вы мне поручите отстаивать ваши интересы…

– Я бы рада, но вы на этом не заработаете, – сказала Мод. – Если переписка моя, она попадёт не на продажу, а в наш Информационный центр.

– Ну и ладно. Меня в данном случае привлекают не деньги, а драма человеческих чувств. Считайте, что я работаю из любопытства. Кстати, не зарекайтесь, возможно вам придётся-таки продать письма – не Собрайлу, конечно, а Британской библиотеке, или ещё какой-нибудь достойной организации – чтобы заплатить сэру Джорджу отступного.

Роланд сказал:

– Леди Бейли нас встретила по-доброму. Ей действительно нужна новая коляска.

Мод сказала:

– Наш Информационный центр с самого основания задыхается без средств…

– Окажись письма в Британской библиотеке, у тебя были бы и микрофильмы, и средства, а у леди Бейли – новое кресло…

Мод взглянула на Роланда негодующе:

– Окажись письма у нас в Центре, нам бы охотно выделили средства…

– Мод, послушай…

– Джордж Бейли вёл себя со мной самым грубым образом. Со мной и с Леонорой…

– Он любит свою жену, – сказал Роланд. – И свой заповедный лес.

– Это верно, – вставил Тоби Бинг.

– Послушайте, – сказала Вэл, – не надо ссориться из-за того, чего мы пока ещё не имеем. Вернее, чего вы пока ещё не имеете. Давайте двигаться шаг за шагом. Для начала выпьем за Эвана, которого осенила юридическая мысль. А потом вместе пораскинем умом, какой будет следующий шаг.

– У меня есть пара задумок, – сказал Эван. – Но их надо хорошенько проверить, покопаться в законах…

– Ты считаешь, я жадничаю, – сказала Мод Роланду, когда они очутились дома.

– Ничего я не считаю. С какой стати?

– Ты на меня смотришь с неодобрением.

– Это тебе кажется. Я не имею никакого права одобрять или не одобрять твои поступки.

– Ну вот, так и есть!.. Ты считаешь, мне не следует иметь дело с Эваном?

– Решай сама.

– Ну зачем ты так, Роланд…

– Понимаешь, это уже… почти не имеет ко мне отношения.

Действительно, он чувствовал себя на самой окраине её жизни. Её семья, её феминистские увлечения, её принадлежность к «благородному обществу», где она вращается так легко и красиво – всё это очерчивает вокруг неё круги, – и какой круг ни возьми, Роланд за его пределами. Он затеял это… как бы получше сказать?.. – это расследование – и потерял всё; зато в руки Мод попадут бесценные материалы, благодаря которым её жребий станет ещё счастливей: она сможет продолжать работу, изучать творчество Кристабель, уверенно глядя в будущее, у её Центра появятся деньги… А сам он только что поужинал за чужой счёт, у него никогда не было и не будет средств на дорогие рестораны… Особенно гадко, что приходится сидеть у Мод на шее…

Мод сказала:

– Ну почему же мы ссоримся, после всего, что у нас…

Он собирался возразить: это не ссора, – но тут зазвонил телефон. Мод взяла трубку. Женский голос, дрожащий, похоже, от большого волнения.

– Могу я поговорить с доктором Бейли?

– Я вас слушаю.

– Здравствуйте. Боже мой, Боже мой, надо собраться с мыслями. Я… я думала, звонить вам или нет… вы примете меня за сумасшедшую или за наглую, невоспитанную… но к кому мне обратиться, кроме вас… я сидела весь вечер, в голове ужасные мысли – я только сейчас поняла, который час, в это время звонить уже не принято… я потеряла чувство времени, простите… Может быть, я лучше перезвоню завтра, так будет правильнее… если только уже не будет слишком поздно… хотя вряд ли беда случится завтра, но всё равно случится на днях, если я, конечно, не ошиблась… я решилась вам позвонить, потому что вы тогда произвели на меня хорошее впечатление, мне показалось, вам искренне небезразлично …

– Извините, кто это говорит?!

– Боже мой, Боже мой. Я никогда никому первая не звоню. Я смертельно боюсь телефона. Это Беатриса Пуховер. Эллен Падуб в опасности! То есть не в опасности… но как это ещё сказать?.. Я звоню вам ради неё…

– Что такое, доктор Пуховер? Что случилось?

– Извините, пожалуйста, я говорю очень сумбурно. Сейчас, только немного успокоюсь. Я вам звонила раньше, но никто не отвечал. Я решила, вас вообще нет дома, а тут вы взяли трубку… я сразу растерялась, разволновалась. Вы меня простите?

– Всё в порядке. Говорите, не стесняйтесь.

– Мортимер Собрайл. Он у меня был – то есть не здесь, конечно, – я сейчас у себя дома в Мортлейке. Он был у меня на работе, в музее. Несколько раз. Читал разделы дневника… совершенно определённые разделы …

– Раздел о визите Бланш?

– Нет-нет. О похоронах Рандольфа! А сегодня привёл с собой молодого Гильдебранда Падуба – правда, он не совсем молодой, скорее старый, а уж толстый, это точно, но в любом случае – моложе лорда Падуба. Вы, может быть не знаете, но Гильдебранд после смерти лорда Падуба – я хочу сказать, в случае смерти – становится наследником. Лорд Падуб теперь совсем плох, так сказал Джеймс Аспидс. Вот и на мои письма не отвечает… я вообще-то ему пишу редко, нет необходимости… но когда пишу, не отвечает…

– Доктор Пуховер…

– Перехожу к делу. Но я вас точно ни от чего не отрываю? Может, я лучше завтра?

– Да. То есть нет! Не надо завтра, говорите сейчас. Я прямо сгораю от любопытства.

– Я подслушала их разговор. Они думали, я ушла, а я тихонько сидела за перегородкой. Доктор Бейли, я совершенно уверена, что профессор Собрайл намеревается потревожить – в прямом смысле! – прах Падуба и его жены. Вместе с Гильдебрандом он хочет раскопать могилу Рандольфа и Эллен в Ходершэлле! Решил выяснить, что спрятано в ларце.

– В каком ларце?

Беатриса со вздохами и придыханиями многословно поведала историю похорон поэта и под конец сказала:

– Собрайл давно, уж много лет, твердит, что надо извлечь этот ларец. Но лорд Падуб не даёт своего согласия. В любом случае для нарушения захоронения надо иметь ещё и епископскую грамоту, никакой епископ её не даст. Но он, Собрайл, заявляет, что у Гильдебранда есть моральное право на этот ларец, и у него самого тоже есть – право! – поскольку он, видите ли, так много сделал для Рандольфа Падуба… Вы представляете, что он сказал? Я запомнила слово в слово: «Давайте поступим, как те отважные воры, которые взяли картину Моне „Впечатление. Восход солнца“. Возьмём, а уж потом будем решать, что делать с сокровищем…» Представляете, каков?..

– Вы не говорили с профессором Аспидсом?

– Нет.

– Может, поговорить?

– Он меня недолюбливает. Он всех недолюбливает. А меня больше других. Ещё чего доброго, скажет, что я выжила из ума, что мне послышалось. Или скажет наоборот – я виновата, что у Собрайла возник этот страшный план, зачем, мол, показала ему дневник – Собрайла он вообще ненавидит лютой ненавистью… Не станет Аспидс меня слушать… Я устала, устала от сплошных мелких унижений. Вот вы тогда хорошо говорили со мной, вы понимаете сердце Эллен Падуб, вы знаете, что нельзя допустить такого надругательства над ней… – Голос Беатрисы задрожал. – Я бы обратилась к Роланду Митчеллу, но он исчез, как сквозь землю провалился. Что мне делать, посоветуйте. Что вообще можно предпринять?..

– Доктор Пуховер, Роланд здесь, со мной. Может быть, нам приехать в Лондон? Если б можно было обратиться в полицию…

– Но у нас нет доказательств.

– Вот именно. Вы, случайно, не знаете, кто викарий той церкви, рядом с которой кладбище?

– Знаю. Его зовут Дракс. Он вообще-то не жалует учёных. Да и студентов тоже. И Рандольфа Падуба, кажется, ставит невысоко.

– Вот незадача, – подосадовала Мод. – Все, кто имеет отношение к этому делу, на редкость колючие, неудобные личности.

– А Падуб был человек такой большой души! — сказала Беатриса, даже не пытаясь опровергать суждение Мод.

– Остаётся надеяться, викарий их выпроводит. Может, его предупредить?

– Не знаю. Я же говорю, я в полной растерянности.

– Ладно, давайте сделаем так. Я подумаю, спрошу кое у кого совета. И завтра вам перезвоню.

– Спасибо! Только умоляю, поторопитесь…

Мод раззадорилась. Она заявила, что они с Роландом должны отправиться в Лондон; а ещё надо спросить совета у Эвана Макинтайра: каких действий, по его мнению, следует ожидать от Собрайла и как им лучше противостоять. Роланд вслух согласился с этим планом – и правда, разумнее ничего не придумаешь, – но ощутил, как ещё больше возросла его внутренняя отчуждённость. Ночью он лежал один на белом диване, не мог уснуть, грустные беспокойные мысли одолевали его. Развеялось очарование, главную часть которого, кажется, составляла тайна, хранимая между ними. Об этой «научной» тайне они, повинуясь внутреннему голосу, не хотели говорить никому.

В причастности к тайному была их причастность друг к другу. Однако теперь тайна вышла на свет обыденности и от жадного ли любопытства Эвана и Тоби, от исступлённой ли схватки за неё Аспидса и Собрайла – сразу как-то потускнела и умалилась для Роланда… Эван, с его обаянием и сердечностью, не только навсегда прогнал уныние и тоску с лица Вэл, – он и Мод, за какой-нибудь час, сумел оживить, у неё появилось какое-то незнакомое, смелое выражение. Пожалуй, с Эваном и Тоби она разговаривала более свободно, чем за всё это долгое время с ним, Роландом. А Вэл… с каким удовольствием Вэл приняла эстафету в этой гонке с преследованием… И снова он почему-то вспоминал своё первое впечатление от Мод: уверенная в себе, скептическая, властная. Не зря раньше она принадлежала Фергусу… Тогда как их собственные безмолвные, странные игры – лишь от стечения обстоятельств, от невольного совместного затворничества, от тайны. Вряд ли эти игры смогут продолжаться на свету и на свободе. Впрочем, он не был уверен, хочет ли продолжения. Он стал думать о том, чем жил раньше, и горько сказал себе, что до появления Мод у него был хотя бы Рандольф Генри Падуб, поэзия Падуба, а теперь даже это – это в первую голову! – изменилось, отобрано у него. Мод он не обмолвился о своих раздумьях, сомнениях; и Мод, казалось, ничего не заметила.

Эван, на следующее утро услышав о развитии событий, тоже раззадорился не на шутку. Все должны приехать в Лондон, провозгласил он; надо ещё раз поговорить с мисс Пуховер и провести военный совет. Вот если бы удалось проследить за Собрайлом и захватить его in flagrante delicto, в момент совершения преступления! В законе немного по-разному говорится о нарушении захоронений, в зависимости от того, где оно происходит – на церковном погосте или на гражданском кладбище. Ходершэлл, судя по самому звучанию – старинное англиканское кладбище, его наверняка можно будет рассматривать как церковный погост. Эван вместе с Вэл подъедут на своём «порше» в Лондон и где-нибудь встретятся с Роландом и Мод. «Можно завалиться в мою лондонскую берлогу и оттуда позвонить вашему доктору Пуховер. Берлога расположена удобно, в Сити. А вот Тоби пока придётся остаться в Йоркшире, охранять свой архив и интересы сэра Джорджа…»

– Я, наверное, остановлюсь у тёти Леттис, – сказала Мод Роланду. – Очень милая старушка, живёт на Кадоган-сквер. Хочешь, пойдём вместе?

– Нет, лучше я заночую у себя в Патни.

– Может, мне наведаться к тебе?

– Не надо.

Квартира в Патни, с замызганными стульями и диванами, с кошачьей вонью, – явно не для Мод. К тому же всё там переполнено воспоминаниями о жизни с Вэл, о работе над диссертацией. Мод там не место.

– Я хочу подумать. О будущем. Что делать дальше. Как поступить с квартирой, как за неё заплатить… или лучше съехать? Хочу побыть в одиночестве.

– Ты на меня из-за чего-то обиделся?

– Я должен решить, как мне жить дальше.

– Прости. Но тебе там будет хорошо?

– Не волнуйся. Мне правда надо побыть одному. Всего одну ночь.

Дата добавления: 2015-07-25