Глава VIII. Последний день Аполлоновых игр

Последний день Аполлоновых игр

«По неподтвержденным пока данным Александр Цезарь пытался покончить с собой. Охранявшие его преторианцы помешали самоубийству».

«Акта диурна» 3-й день до Ид июля [112].

I

Валерия всегда отправлялась в храм Весты во время третьей стражи ночи. В этот час молодых жриц клонит в сон, и надо проверить, не заснула ли девчонка, не погасло ли пламя. Стоит огню погаснуть, и неисчислимые беды обрушатся на Вечный город, а нерадивую жрицу ждет бичевание. Но сегодня Валерия сама решила приглядеть за огнем: две юные жрицы заболели.

Валерия смотрела на танцующие языки пламени, и ей казалось, что тени, отбрасываемые огнем на круглые стены храма, ложатся на ее сердце. В конце июля исполнится ровно двадцать пять лет, как она служит Весте. Через пять лет она покинет храм, и сможет вернуться сюда только как посторонняя. Ее комнату в Доме весталок займет маленькая девочка, знающая о тайне ритуалов так же мало, как и любой ребенок ее возраста. Она будет хихикать во время обрядов и засыпать во время бдения в храме, так что старшей весталке придется раз за разом проверять нерадивую ученицу. В комнате Валерии вместо состарившихся вместе с нею вещиц появятся игрушки и книжечки с умилительными историями о несуществующих чувствах. И хотя подобные вольности в доме весталок всячески преследуются, и книжечки, и игрушки, и фото знаменитых актеров появляются здесь вновь и вновь. Валерия помнила, как сама прятала под подушкой фото Марка Габиния и перед сном осыпала его поцелуями.

Многие находили выбор Валерии странным: высокое положение ее семьи и достаток обеспечивали ей неплохое будущее. Но никто не ведал о неуверенности, поселившейся в душе ребенка. Ее мать умерла, когда Валерии исполнился год. Почти сразу же отец вновь женился на красавице Элии. Мачеха не баловала девочку вниманием и – главное – доброжелательностью. Неприязнь к падчерице еще больше подчеркивалась симпатией к ее старшему брату Тиберию. А потом появился малютка Гай Элий, которого Валерия возненавидела всем сердцем. При каждом удобном случае молодая хозяйка внушала Валерии, что девочка безобразна, и ни один нормальный мужчина не сможет в нее влюбиться. Детские фантазии и склонность к мечтательности высмеивались зло и остроумно. Вскоре Валерия считала себя самым неинтересным и глупым существом на земле. Единственное занятие, которое, как она слабо надеялась, было ей под силу – это стирка белья. Но троюродная сестра императора не могла быть прачкой. И тогда Валерия сделала ошеломляющий выбор. Она решила сделаться жрицей Весты. Она, почитавшая себя пригодной для самой низкой роли, решилась говорить с богами. Служить Весте во все времена было мало желающих, и Валерию приняли в храм. Необходимость дать обет целомудрия на тридцать лет ее не смущала. Ведь ее никто не может полюбить – так говорила мачеха. Неуверенность укрылись под броней многовекового ритуала. Но с годами Валерия начала прозревать, что внушенные мачехой мысли лживы.

Пять лет назад на пиру в Палатинском дворце в честь годовщины победы в Третьей Северной войне, куда она была приглашена вместе с другими весталками, и где занимала благодаря своему происхождению и нынешнему положению одно из самых высоких мест, ее ложе оказалось напротив ложа Марка Габиния. Знаменитый актер уже начал седеть, вокруг рта залегли глубокие трагические складки, что делало его похожим на многочисленные изображения Траяна Деция. Тонкий шрам на скуле напоминал о военном прошлом актера. На Марке была белая тога с узкой пурпурной полосой – знак его принадлежности к всадническому сословию. Обмениваясь учтивыми, легкими, полными намеков фразами и чуть кокетничая – ровно столько, сколько считается допустимым для жрицы Весты, Валерия неожиданно поняла, что недостижимый и прекрасный Марк Габиний, кумир ее детских мечтаний, рядом и проявляет к ней искренний интерес. Валерия смутилась, краска залила лицо. Марк заметил ее смущение, ее слишком пристальный и, быть может, слишком пылкий взгляд и поспешно отвел глаза. Более в тот вечер они не разговаривали. Мечта растаяла.

Это была единственная ночь, несколько часов которой Валерия не провела в храме. Она лежала в своей комнате, смотрела в потолок и с поразительной ясностью понимала, что вернуть назад прожитые годы не в силах даже боги. И остается только следовать по выбранному однажды пути.

На следующий день она вышла за территорию храма, и какой-то человек в плаще с капюшоном тут же последовал за ней. У ростр [113], в толчее, он оказался рядом и вложил в ладонь Валерии записку. Плащ упал с его лица, его дыхание коснулось ее кожи. Перед ней был Марк Габиний. Ноги Валерии подкосились. Ей показалось, что она сейчас рухнет на мостовую и тут же умрет. Она не помнила, как вернулась в Дом весталок. Валерия заперлась в своей комнате и, дрожа от волнения, развернула записку.

«Завтра в три часа дня я жду тебя возле Аппиевых ворот. Я не боюсь смерти. Я выбираю любовь. Марк».

Она перечитывала записку вновь и вновь. Сердце ее бешено стучало. Если бы призыв Марка означал лишь любовь и смерть, она бы не задумываясь откликнулась на страстный призыв. Но ее бегство означало еще и предательство Весты. Предательство Рима. На это она пойти не могла. В три часа дня она сожгла записку. Валерии надлежало пробыть в храме еще десять лет.

Следующие пять лет промелькнули быстро. Пять лет слились в одну ночь, в которой пылал огонь и причудливые тени скользили по стенам храма. Город заложили на гнилом месте. И в первые годы, когда Рим был еще маленьким поселком, в домах постоянно горел огонь, чтобы перебороть гнилостный дух болотных испарений. Рим разрастался, низины засыпались, и надобность в постоянном поддержании огня отпала. Лишь в храме Весты продолжал пылать огонь, выжигая отвратительные миазмы духа. Пусть люди мирно спят, но кто-то должен бодрствовать, оберегать очаг, поддерживая пламя, и думать о покое и доброте. И его мысль сбережет сон других.

Валерия вздрогнула. Сколь многое случилось за те годы, что она провела здесь. Она пришла сюда в мирные времена девятилетней девочкой, томясь от снедавшей ее тревоги, будто предчувствуя грядущее лихолетье Третьей Северной войны. Когда началась война, ее семья была многочисленна и могущественна – отец, два брата, мачеха, дядя – молодой красавец, завидный жених, помолвленный с дочерью первого префекта. С началом войны отец оставил свое место в сенате и возглавил вторую когорту Четвертого легиона. Старший брат Тиберий стал легионером. И только Элий из-за своего возраста еще не мог воевать. Но он так старательно размахивал учебным мечом, что все видели в нем будущего бойца. Никто не знал, как долго продлится война.

Война продлилась три года. Три года двери храма двуликого Януса оставались открытыми: знак, что Рим ждет назад всех своих сынов и дочерей. Но, когда двери храма закрылись, из всей семьи, кроме Валерии, остался один Элий. Одинокий, испуганный мальчик в разоренной войной, но победившей Империи. Имение, которым некому стало управлять, лежало в руинах. Дом в Каринах обветшал и лишился почти всех своих сокровищ, проданных за бесценок. Именно в те дни неприязнь Валерии к младшему брату невольно сменилась жалостью. Валерия ничем не могла ему помочь – она не имела права покинуть храм. А у Элия даже не было родных, кто бы мог заняться его воспитанием. Ближайшим родственником мальчика был император Руфин. Это было одновременно и честью, и насмешкой. Императору было недосуг заниматься несовершеннолетним сиротой. Август поселил мальчика в Палатинском дворце и забыл о нем. Одним богам известно, кто занимался воспитанием Элия. Но Валерии порой казалось, что боги в самом деле причастны к тому, что творилось с ее братом. Когда это оказывалось возможным, Валерия покидала Дом весталок и посещала брата. Поначалу он несказанно радовался этим встречам, потом сделался просто вежлив с сестрой и, наконец, стал ее избегать. Закончив высшую школу риторики, он исчез из дворца. Вскоре Элий объявился в Афинской академии, и пять лет провел среди отъявленных вольнодумцев, сторонников классической демократии. Потом он уехал в Александрию, этот центр всемирной науки, где была создана первая паровая машина, первый двигатель внутреннего сгорания, и, главное, изобретен порох.

В Александрии находился огромный, похожий на храмовый, комплекс Союза академий. И кроме того – центр самого утонченного промышленного шпионажа. Стоило какому-нибудь изобретению появиться в Империи или за ее пределами, как в этом здании уже знали об этом, и тут же хитрые головы начинали искать практическое применение безумным выдумкам ученых. Кое-кто из историков утверждал, что Союз академий, основанный по приказу императора Гостилиана, сыграл гораздо большую роль в укреплении Империи, нежели сомнительный дар исполнения желаний. Говорят, первые служители Союза занимались изготовлением кельтской стали. Именно они разыскали в Египте древний папирус с описанием элементов, дающих электрический ток. Здесь же сберегли нелепые игрушки ученых, такие, как фонтан Герона и его «паровую машину», пока практичные умы не нашли им более удачное применение. Над входом в главное здание Союза была прибита огромная плита из диорита с полным текстом завещания Гостилиана.

«Сын мой, помни, мощь Империи – в развитии ее науки. Твои глаза должны замечать все новое, что появляется как внутри Империи, так и за ее рубежами. Пусть это новое не пылится в ненужности, а приносит блеск и славу твоему правлению».

Даже после признания самостоятельности Египта и установлении династии Персия Египетского, Рим сумел удержать за собой Союз академий, как сохранил военные базы в Карфагене, Антиохии и Пальмире. В Александрии шутили, что Академгородок стоит всех военных баз Империи вместе взятых.

Три года Элий слушал курс в Медицинской академии, интересуясь вопросами биологии. Но затем интересы его вновь изменились, и он отправился в Афродисий, где написал блестящую и популярную историю этого города скульпторов. В изнеженной и порочной Антиохии он легко мог приобщиться к разврату, но остался к нему безразличен. Он посетил Пальмиру и Петру, его называли Адрианом наших дней. О нем постоянно писали в вестниках, напоминая о блестящем происхождение юноши и трагической гибели его семьи во время войны. Он прослужил два года в центурии вигилов, ибо служба в армии или в ночной страже была обязательной для человека, желающего занять государственную должность [114]. Несколько раз он бросался в самое пекло и выносил людей из огня. При этом он никогда не играл героя. Даже самые рьяные недоброжелатели не могли подметить в нем неискренности. Руфин наконец соблаговолил обратить на него внимание. Элий получил официальную должность в администрации провинции Нижняя Мезия, стал свидетелем беспорядков, которые ему удалось уладить необыкновенно быстро и удачно и – как считали многие – с ущербом для Империи. Потом он отправился в Месопотамию, уже почти семь столетий независимую, привез оттуда ряд необыкновенных проектов, но ни один из них не нашел применения. Тогда он сделался волонтером в «армии Либерты» и отправился в пустыню выкупать рабов на невольничьих рынках.

В Счастливой Аравии он приобрел таинственных дар будущего гладиатора – начал общаться со своим гением. Ему прочили карьеру блестящего политика, уже тогда, несмотря на молодость, он мог бороться за место в сенате. Но Элий выбрал школу гладиаторов и арену. Чьи-то исполненные желания и чьи-то разбитые мечты. Его карьера гладиатора прервалась так же внезапно, как и карьера ученого. Но, несмотря на всю кажущуюся хаотичность жизни Элия, несмотря на все метания, в его жизни прослеживалась отчетливая и ясная нить. Как будто Парки выткали ее отдельно от прочих людских судеб.

Валерия не сомневалась, что нить эта из чистого золота.

Теперь Элий исчез. Одни говорили, что он убит, другие, что его похитили. Многие считали, что он отправился в дальнее путешествие, решил вспомнить молодость, и через некоторое время должен объявиться в Антиохии или Тимугади. Но Валерия чувствовала, что с братом случилась беда. Она послала письмо Руфину с просьбой принять ее. Она считала, что может рассчитывать на это как родственница Августа, сестра сенатора и весталка. Но получила вежливый ответ: Руфин слишком занят, не может ее принять, Элия ищут, ей не о чем волноваться. Император отказался принять Великую деву! В Риме, пронизанном бесконечными условностями и нормами этикета, это было не просто бестактностью, но демонстративной грубостью.

Весталки предлагали помощь по мере сил – те, кто имели связи, пытались что-то разузнать. Но ни в префектуре вигилов, ни в канцелярии первого префекта претория, ни даже на Палатине ничего не знали о судьбе Элия. Нападение на Марцию привело весталок в ужас. Прошлым утром Валерия посетила Эсквилинскую больницу, но ей сообщили, что Марция спит и ее лучше не тревожить. Валерия не настаивала. Она всегда недолюбливала конкубину брата и втайне ей завидовала – ее красоте, ее успеху у мужчин, умению быть всегда привлекательной и, главное, ее уверенности в себе. Но теперь Валерия искренне ужасалась. А, ужаснувшись, мысленно обращалась к Марции с мольбой о прощении за свою нелюбовь.

Но, несмотря на все тревоги в эту ночь Валерия все равно поддерживала огонь в храме.

Служение Валерии было чем-то сродни служению ее брата. Колизей давным-давно превратился в подлинный храм, арена – в алтарь, на котором пОтом и страхом, отчаянием и слезами, а зачастую и кровью приносились жертвы богам. Огонь в храме Весты горел скорее по инерции, чем по необходимости. Религия превратилась в ритуал.

«Мы разменяли Рим по мелочам, – думала Валерия. – Мы хотели злата и серебра, любви прекрасных женщин и всеобщего поклонения. Мы исчерпали лимит чудес, и теперь самое большое самое драгоценное чудо – жизнь – ускользает от нас».

Валерия не знала, допустимы ли подобные мысли в храме в те минуты, когда она поддерживает огонь. Но нельзя запретить себе думать. Прежняя неуверенность вновь и вновь воскресала в немолодой уже женщине, протянувшись цепочкой едва различимых следов из детства, как тянется кровавый след за раненым зверем. Но в последнее время Валерию все чаще и чаще посещала мысль, что она напрасно посвятила столько лет бессмысленному и ненужному занятию. И, когда наконец она покинет Дом весталок навсегда, то окажется выброшенной на улицу сорокалетней старой девой, никому не нужной, раздражительной, во всем разуверившейся, привязанной только к своему брату, мечтающей о невозможном и не верящей в свои мечты. У нее не было даже средств, чтобы вести безбедную жизнь. Просить же о помощи Руфина она не хотела.

Неожиданно огонь в жаровне вспыхнул и рванулся к куполу храма. Искры полетели во все стороны. Валерия бросила на треножник несколько шариков благовоний и лучинки. Она знала, что подобные вспышки зачастую сулят беды Риму. Но в этот раз Валерия истолковала вспышку как гнев Весты. Это к ней обращался священный огонь, требуя внимания и заботы. И предостерегая о чем-то. О чем – Валерия не знала.

Она не заметила, как минули часы ее ночного бдения, и другая весталка явилась ей на смену. Жрице было всего шестнадцать, и она появилась в храме недавно. Выросшая в бедности, с невыразительной внешностью и погруженным в мечтательность умом, лишенная столь свойственной римлянкам практичности, она была уродливой карикатурой на Валерию, насмешкой, посланной богами.

Выйдя из храма, Валерия не пошла в свою комнату. Она бродила вдоль бассейна, любуясь отражениями многочисленных статуй, и наблюдая, как светлеет вода вместе с небом над Римом. Валерия знала, что сегодня должно что-то произойти. И когда привратница принесла известие, что возле ворот ее поджидает мужчина и просит незамедлительно выйти, Валерия поняла, что предчувствие ее не обмануло. Она обрадовалась, увидев Вера, – гладиатор непременно должен был знать что-то о судьбе Элия.

Валерия стиснула его руку, будто это была длань бога, протянутая смертной во спасение.

– Ты что-нибудь знаешь о нем? – Глаза Валерии заблестели, хотя она не плакала уже пять лет, с того дня, когда Марк Габиний уговаривал ее бежать.

– С ним все будет хорошо. Если, разумеется, теперь с кем-нибудь может быть хорошо, – отвечал Вер.

Она не поняла его слов и сказала:

– Я слышала о том, что случилось с Марцией. Это ужасно.

Вер выглядел измученным – он исхудал, был плохо выбрит, и, похоже – не спал последнюю ночь. Глаза его лихорадочно блестели. Валерия почувствовала, что Вер положил ей на ладонь записку. Точно так же, как когда-то Марк Габиний. Валерия невольно вздрогнула, хотя и понимала, что Вер передает ей не любовное послание.

– Веста должна услышать мои слова. Не уходи из храма, пока не услышишь ответ. Жги благовония. Приноси жертвы. Уж не знаю как, но ты должна заставить Весту выслушать тебя. Римляне не могут напрямую общаться с богами. Но ты – жрица. Ты можешь. Когда Веста ответит, прочитай мою записку. Ты искренне и преданно служила богине, она должна заговорить с тобой.

– Искренне и преданно, – повторила Валерия и смутилась.

Именно в эту ночь она сомневалась в своей искренности и преданности.

– Иди же. И пусть Веста поможет всем нам.

Он повернулся и зашагал на оживавший после ночного сна форум. Несколько минут Валерия смотрела ему вслед, затем хотела направиться к храму, но какая-то женщина в темной палле молитвенно протянула к ней руки. Валерия остановилась. Женщина показалась ей странно знакомой – весталка не сразу поняла, что видит свое лицо и свои руки. Только Валерия была в белом, а эта почему-то носила погребальные одежды.

– Валерия… – сказала женщина, не размыкая губ. – Тебя Веста не услышит…

– Не услышит, – согласилась Валерия.

– Люди общаются с богами только через гениев. Дай мне записку.

Валерия послушно положила на протянутую ладонь сложенный листок. Она смотрела на женщину как завороженная. Ее гений… она видит гения, как видят те, кто избран богами. Не зря прожита жизнь – ради этого мига – прекрасного мига – стоило бодрствовать долгие годы возле священного огня.

– Ты – умница, – улыбнулась женщина.

И, поднимаясь в воздух, стала медленно таять, оставляя платиновый след в бирюзовом небе. Ее гений улетал к богам, унося с собой записку Весте – так думала Валерия.

II

Руфин вынужден был сидеть в императорской ложе и делать вид, что смотрит на арену. По арене расхаживала мужеподобная Клодия в золоченых доспехах и театрально размахивала мечом, ожидая приветственных криков. Неужели она выиграет Аполлоновы игры? Впрочем, Руфину все равно, кто выиграет, Клодия или Авреол. Император, в отличие от простых смертных, никогда не берет для себя гладиаторских клейм. В этом он равен богам. Или преступникам. Он может заказать гладиатору победу в войне. Но зачем? Рим и так достаточно могуч, чтобы побеждать, не рискуя разом потерять все. Если Руфин не сделал подобного во время Третьей Северной войны, то уже не сделает этого никогда. Он может пожелать прекращения эпидемии, если она охватит Империю. Но медицинские центры в Риме и Александрии так совершенны, что разработают любую вакцину. А поражение гладиатора приведет к непрекращающейся эпидемии. Получается, что Империя больше не нуждается в исполнении желаний. И гладиаторы дерутся ради людских прихотей, ради мелких и глупых капризов. Дар богов пережил сам себя.

Так не все равно, кто победит? Пусть плебс забавляется.

III

.

Александр забился в угол старой кладовки, как это делал в детстве, когда рассчитывал спрятаться от злого мира, который его всегда обижал. Бог Оккатор, расстраивающий замыслы людей, вот кто истинный покровитель Александра. Цезарь завернулся в толстое шерстяное одеяло, но юношу все равно била дрожь. Его узкое лицо с выступающей по-заячьи верхней челюстью и большими светлыми глазами казалось в эти минуты беспомощным и жалким как никогда. Сейчас он меньше всего походил на Цезаря, наследника Римской Империи. Впрочем, он всегда мало походил на Цезаря.

Утром к нему приходил центурион Проб, потом префект претория, они чего-то требовали, о чем-то спрашивали, по несколько раз повторяли вопросы. Цезарь не понимал, чего от него хотят, почему не могут оставить в покое? Затем явился медик, у Цезаря взяли анализ крови и (он весь дрожал, вспоминая об унижении) анализ спермы. Неужели люди не видят, как он несчастен? Зачем его так мучат? Он не сделал ничего плохого. Он любит Марцию. И он согласен жениться на ней. Корнелий Икел кричал на него и даже замахнулся. Неужели префект претория хотел ударить Цезаря? О боги, почему он родился Цезарем, единственным наследником, почему? За что такое наказание? Он хочет просто жить, жениться на Марции, лежать в перистиле и читать книги.

Жаль только, что Марция убежала, Александр был бы ей хорошим мужем. Он бы не стал ревновать ее к Элию, пусть предается Венериным забавам с сенатором, если так его любит. Только Александр совершил непростительную ошибку, когда начал оправдываться, надо было взять вину на себя. Тогда бы Марция вышла за него замуж… и он был бы счастлив. Они были бы счастливы.

И он уже почти верил в это.

IV

Корнелий Икел вошел в таблин императора. Руфин сидел в кресле, прикрыв глаза рукой. Казалось, император дремлет. Но едва префект закрыл за собою дверь, Август опустил руку, и префекту сделалось не по себе от его неподвижного взгляда. Ничего радостного префект претория поведать не мог. Как и предполагалось с самого начала, нападение на Марцию оказалось дешевой инсценировкой. Кому-то необходимо было бросить тень на Цезаря. И это удалось. Учитывая, что Цезарь никогда не пользовался популярностью, грязная история нанесла по императорскому дому тяжелый удар. Но пока только падают листья, а скоро начнут валиться деревья. Нет сомнения, что составлен заговор с целью уничтожить династию Дециев. Слишком много совпадений. Марция – конкубина Элия. А Элий в случае отстранения Цезаря или его смерти должен занять место Александра. Фактически Элий – единственный наследник императора, если Цезарь будет устранен. Есть, правда, еще Викторин Деций. Но он – бездетный старик, прикованный к инвалидному креслу. Кто-то надеялся натравить Элия на Цезаря, полагая, что сенатор не простит надругательства над любимой женщиной.

– А ты не преувеличиваешь? – перебил префекта Руфин. – В конце концов, Марция Элию не жена, а всего лишь конкубина.

– Не думаю, что это умаляет Элия в чьих-то глазах. Но, надеюсь, что ты так же не хочешь, чтобы императорскую власть наследовал Элий.

Префект претория произнес эту фразу как бы между прочим, понимая, какой эффект она должна произвести. Руфин не ответил. Ни одна жилка на его лице не дрогнула. Но показное спокойствие не могло обмануть префекта. Оставить Элию Империю?! Нет, это равносильно гибели Рима.

– А может быть, все это организовал Элий? – прошептал Руфин.

– Марция изнасилована, Август, – напомнил Икел. – Элий никогда бы на это не пошел. Он бы не сделал такое с простой гражданкой из своей трибы, не то, что со своей любовницей. Да и зачем ему это? Он и так достаточно популярен.

– Популярен… – повторил Руфин. – Даже слишком.

«Почему этот хромой урод не погиб там, в подвале? – с тоской подумал Икел. – Началась бы война, все бы позабыли о личных проблемах и проблемах Цезаря».

– А что если… нам его устранить? – сказал он вслух. – Сенатор Макций Проб уже дважды предлагал сенату лишить Александра титула по состоянию здоровья и назначить Элия Цезарем. Надо сделать так, чтобы ни у кого больше не возникало такого соблазна. Дискредитация или… что-то в этом роде… – осторожно предложил Икел.

Слабая улыбка скользнула по губам Руфина.

– А почему, собственно, не физическое устранение? – Корнелий Икел оторопел, услышав подобное. – Академик Трион так же считает, что Элия надо убрать.

– При чем здесь Трион? – Корнелий Икел с трудом скрыл свое раздражение.

– Ты еще не знаешь о наших грандиозных замыслах. И потом, сам посуди, – смерть для Элия будет благом. Ведь он, бедный, сойдет с ума, узнав, что случилось с Марцией. Быть может даже он захочет покончить с собой…

– Возможно, – отвечал бесцветным голосом префект претория.

Когда Корнелий Икел вышел, Руфин вынул из стола лист бумаги и написал на нем несколько имен. Он то отмечал их галочкой, то перечеркивал и рвал бумагу. Ему нужен был новый префект претория. Пользующийся уважением среди преторианцев и в легионах. Тот, кто сменит на этом посту Корнелия Икела, когда префект уберет Элия. Человек, так легко нарушивший закон, хотя и по указке императора, не может занимать высший военный пост.

V

Префект претория был в ярости. Академик Трион требует устранения Элия! Надо же! Так чью же волю исполнит Икел? Императора? Или зазнайки Триона? Одной из особенностей Августа была склонность доверять отдельным людям почти слепо. Такая слепота могла поразить Августа неожиданно и надолго. Тогда он сносил самые дерзкие выходки своего любимца, покровительствовал в нелепых проектах. Сейчас в таких любимчиках ходил Трион. Двух человек в Риме префект претория ненавидел больше всех на свете – Элия и Триона. И теперь он должен убрать одного в угоду другому. Таких хитросплетений не встретишь даже в пьесах Плавта! И самое отвратительное, что Икелу придется подчиниться.

Рассуждая здраво, префект находил, что в Риме сейчас не самый лучший император. С горечью приходилось констатировать, что слишком многие обрадовались бы возможности заменить его на кого-нибудь другого. Но Руфин выиграл Третью Северную войну, и Корнелий Икел за одно это готов был умереть за императора. Префект, как и любой потомственный военный, был консерватором. И мысль об изменении устоев наводила на него почти суеверный ужас. Любой римлянин знает, что лишь замена случайного избрания императора на священный и неколебимый принцип наследования и передачи власти от отца к сыну остановила распад Империи. По твердому убеждению префекта эта система способствовала возвеличиванию и упрочению Рима гораздо больше, нежели сомнительный дар осуществления желаний, создавший много суеты вокруг гладиаторских боев, и приносивший порой странные и опасные плоды. Что касается сената, то префект относился к нему, как к неизбежному злу: Рим не может существовать без сената. Сенат был при царях, сенат верховодил всем во времена Республики, его не осмелился уничтожить Август; Тиберий, Калигула и даже Максимин не могли его истребить. Сенат будет всегда: в этом Корнелий Икел не сомневался.

Речь шла о другом: сейчас кто-то хотел сменить династию. И этому «кому-то» Корнелий Икел должен помешать, он сделает неожиданный ход, уберет Элия, и тем самым волей-неволей заставит всех преданных граждан сплотиться вокруг Руфина и Александра. Икел был уверен, что их неведомый враг не ожидает такого поворота событий. Система управления Империей достаточно совершенна, чтобы удержать наверху даже такое ничтожество как Александр. Что может быть труднее преданной службы недалекому, слабому и своенравному императору? Но Корнелий Икел готов был взвалить на свои широкие плечи и этот груз. Не ради себя. И не ради Александра или Руфина. Ради Рима. Да, Александр Цезарь неважный наследник. Но ради блага Рима он должен стать единственным.

Выехав из Палатинского дворца на своей «триреме», украшенной римским орлом, префект направился к научному центру, чей купол, увенчанный статуей Минервы, держащей в своих руках земной глобус, возвышалась над Квириналом. Центр задумывался как огромный храм науки – главное здание, украшенное портиком с колоннами коринфского ордера и фронтоном, на котором изваянные в мраморе достойный мужи прошлого преклоняли колени перед Минервой, чем-то напоминал храм Юпитера Всеблагого и Величайшего. Префект велел водителю притормозить у входа. Почему Трион так внезапно вошел в доверие? И что он такое задумал, если сумел в сердце императора потеснить префекта претория? Руфин намекал, что академик могущественнее римских легионов. И еще… Почему Трион требовал устранения Элия? Уж не из-за расследования, которое начал сенатор, прежде чем исчезнуть?

Корнелий Икел вошел в главное здание центра. Икела встретила молодая секретарша. Черные прямые волосы на египетский манер обрамляли загорелое скуластое лицо, миндалевидные глаза были обведены ярко-синей краской.

– Академик Трион отсутствует. – Она улыбнулась. В ее манерах было что-то кошачье. – Уехал сегодня утром.

– Куда именно?

Она замялась. Почти машинально свернула листок бумаги трубочкой и развернула – не знала, может ли сообщить Икелу место пребывания Триона.

– В Верону. Его ждут в Веронском филиале академии.

В этот момент зазвонил телефон. Она потянулась к трубке и выронила листок. Прежде чем девушка опомнилась, Икел поднял бумагу. «Новый груз из Конго прибыл», – прочел он. Чтобы это могло значить?

Секретарша покраснела и почти вырвала бумагу из рук префекта претория. Недурно разыгранная сценка. Наверняка девчонка из фрументариев. Значит, они тоже обеспокоены…

Верона… Сенатор Элий интересовался когортой преторианцев, расквартированной вопреки уставу в Вероне. Икел отказался ответить, потому что ничего не знал о когорте. Но позже ему не составило труда выяснить, что его гвардейцы охраняют какой-то заброшенный стадион в Вероне и сопровождают фургоны с рудой, которую привозят из Массилии. То, что груз доставляли из Массилии, тоже было очень странно – руду везли окружной дорогой. А теперь оказывается, что академик Трион зачастил в Верону, и физика почему-то интересуют поставки таинственной руды.

«Почему я ничего не знаю о грузах, которые прибывают из Конго? – думал Корнелий Икел, пока его машина ехала к лагерю преторианцев, который уже давно находился в границах Города. Обнесенный мощными стенами, с воротами, украшенными орлами, лагерь был самой мощной крепостью в городе. – Почему мне неизвестно, чем занимается академия в Вероне? Префект претория обязан знать такие вещи».

Кстати, чем сейчас занят фрументарий Квинт? Насколько помнил Корнелий Икел – бездельничает. Пора бы ему заняться делом.

Дата добавления: 2015-07-25