Глава III. Третий день Аполлоновых игр

Третий день Аполлоновых игр

«Гибель гладиатора Варрона потрясла Рим. Создана комиссия для расследования.

«Так по описанию персидского репортера выглядит ныне город Мерв: «Дворцы были стерты с поверхности земли, подобно строкам письма, стираемого с поверхности бумаги; дома стали жилищем сов и ворон. И в таких местах крику сов вторил лишь крик совы, а ветру отвечал только ветер»».

«Разорения, производимые войсками Чингисхана, бессмысленны. Эта армия сама уничтожит себя своим варварством».

«Найденные недалеко от Пренесты два изуродованных тела, несомненно, принадлежат жертвам так называемых «поборников нравственности». Это общество заявляет, что любыми средствами будет бороться с подофилами и насильниками. Они казнят свои жертвы «по древнему обычаю»».

«Очередная катастрофа. Прекрасно подготовленный полет авиатора Корда закончился катастрофой. Сам Корд получил легкие ранения, но его летательный аппарат, много раз испытанный в лаборатории, взорвался и сгорел».

«Акта диурна», 8 день до Ид июля [70].

I

– Думала, буду радоваться, если погибнет Варрон. А я не радуюсь. Мне тошно, – Клодия хотела еще что-то добавить, но не решилась.

– Тебе его жаль? – Вер отметил с досадой, насколько равнодушно звучал его голос.

Как будто он спрашивал о ценах на рыбу. Впрочем, о ценах на рыбу лучше не спрашивать. Они всегда высоки.

Сегодня Вер выходил на арену третьим. Ему выпал жребий сражаться с Клодией. Разумеется, Клодия проиграет. Потому она и нервничает, у нее всегда нужда в деньгах.

– Говорят, у тебя всего одно желание… – гладиаторша сделала паузу, но Вер не отвечал. Она оглянулась, проверяя, не слышат ли их. – Ты должен мне поддаться. Просто обязан…

– Я никому никогда не поддавался.

И это была правда. Ни разу Вер не проиграл поединка по договоренности. Пусть другие гладиаторы воображают, что могут обхитрить богов, Вер знает, что подобное никому не удается – в этом случае все клейма сгорают, и желания обращаются в прах. Боги не терпят жульничества. Это они, пребывая в заоблачных высотах, могут безнаказанно обманывать людей.

– Послушай, – настаивала Клодия. – Речь не обо мне и не о тебе…

– Будь осторожна, – тут же встрял в разговор Цыпа. – Он – подлый боец и дерется подло. Моя воля – я бы исключил его из списков гладиаторов. Таким не место среди нас, честных апологетов Фортуны.

– Цыпа, заткнись! – оборвала его Клодия.

– Слышали последний анекдот? – хохотнул Кусака. – Вопрос: «Почему Марция Пизон не обратилась к «формулировщикам», беря клеймо»? Ответ: «У банкира Пизона не хватило денег».

– Я слышал другой анекдот: «Почему император больше не берет клейма? – Потому что у него нет денег на «формулировщиков»».

«А может, бросить все и уйти? – подумал с тоскою Вер. – Зачем сражаюсь? Сегодня – чтобы исполнить одно-единственное желание Элия, которое сам же и придумал вместо него, то есть, нарушая закон центурии. Я сошел с ума, как Элий!»

– Вер, уступи, – взмолилась Клодия. – От моей победы зависит слишком многое…

Она запнулась, продолжить не посмела.

– Так выиграй, – посоветовал Вер. – И твое желание исполнится.

– Ты сегодня кого-нибудь убьешь? – опять вмешался в разговор Авреол.

– Нет, – отвечал Вер. – Мы с тобой не в паре.

– А я теперь точно знаю, у Элия нет правой ноги, – заявил Авреол. – Недаром Вилда называет Элия безногим. Это забавно. Ха-ха…

– Жаль, что нельзя меняться противниками, – громко сказал Вер. – Ну, ничего, в следующий раз я выйду против Цыпы…

II

Арена встретила их напряженной тишиной. В пурпурном полумраке лица растекались розовыми кляксами. У Клодии против прямого меча Вера был кривой тяжелый клинок. На первый взгляд ее палаш казался неподъемным. Но Вер знал, как обманчиво это впечатление. Блеск меча как блеск слова – краток и ослепителен. И смертелен. Они сошлись – будто два партнера в танце радостно рванулись друг к другу. Встретились, коснулись клинками и разминулись в полете. Вновь замерли, высчитывая удары сердца, находя тот единственный, который совпадет с желанием ног метнуться вперед, с желанием стали – разить. И вот – совпало. Каждый двинулся в свою сторону, будто и не замечал другого, но вдруг, развернувшись, они очутились рядом, зазвенела сталь над головами бойцов, испытывая прочность. Клинки со свистом описали полуоборот и сошлись внизу. Короткое неуловимое движение. Опять звон стали. Клодия прыгнула назад, зная, что не выдержит, если начнет меряться силой с Вером. Гладиаторы закружили по арене. Зазвенела сталь, но опять никто не сумел одолеть. Бойцы расстались, стискивая зубы, пытаясь удержать рвущееся из грудей дыхание.

Вер понял голову. В вышине, окруженный платиновым сиянием, парил одинокий гений. Гений Клодии. Опять сражение шло против всяких правил. Где же Гюн? Почему его нет? Что задумали боги?

Вер прыгнул вперед по-звериному, рассчитывая на свою мощь и свой вес, но Клодия ожидала чего-то подобного. Ускользнула, заставив Вера податься вперед, напала сверху, но опять ее клинок встретил клинок Вера. Вслед за блоком последовал мгновенный выпад. Клодия попыталась уйти вниз, но не успела. Клинок Вера ударил ее по шее. И она, тихо охнув, опрокинулась на песок. Тут же меч Вера уперся ей в горло.

– Сбылась мечта Империи! – выкрикнул Вер клич победителя. – Я заклеймил желания! Побежденный умоляет пощадить!

Но Клодия не молила о пощаде – она была без сознания.

Служители, наряженные Меркуриями, подбежав, заметили неладное. И вновь на арене появились медики с носилками. Ропот пробежал по рядам. Одетые в черное почитатели Варрона вскочили. На арену вместо цветов полетели тухлые яйца. Амфитеатр забурлил. Как назло, Руфин на играх отсутствовал, а Цезарь, сидящий в императорской ложе, от страха закутался в пурпурную драпировку. Грозовая атмосфера сгущалась. Преторианцы появились в проходах между секторами, но все равно драка между сторонниками и противниками Вера грозила многочисленными жертвами. Элий подозвал к своей ложе дежурного медика, перемолвился с ним, после чего заспешил к комментаторским кабинам. Двое преторианцев помогали ему прокладывать дорогу, если зрители относились без должного почтения к тоге с пурпурной полосой.

Вскоре голос Элия разнесся над амфитеатром, перекрывая гул возбужденной толпы:

– Квириты! [71] Сейчас роль комментатора взял на себя сенатор Элий. Прошу всех успокоиться. У гладиатора Клодии болевой шок. Но ни один жизненно важный орган не поврежден. Через пару часов она будет в норме, а завтра сможет принять участие в играх. Не забудьте, что сегодня вас ждут еще два поединка.

Квириты вспомнили о купленных клеймах и поутихли. Дежурившие в Колизее преторианцы вывели два десятка буянов. Объявили технический перерыв.

Тем временем в куникуле Клодия пришла в себя. Вер стоял подле нее и старательно изображал на лице жалость.

– Надеюсь, сегодня ты исполнил нечто важное, – прошептала Клодия и заплакала.

– Это было лучшее желание из всех, – ответил Вер.

Но вряд его признание утешило Клодию.

III

У выхода из Колизея Вера поджидал Пизон. Толстые губы банкира расползлись в самодовольной улыбке, как будто распорядитель лично одержал победу на арене.

«Сейчас он сообщит какую-нибудь гадость», – подумал Вер.

И угадал.

– По решению Большой коллегии, надзирающей над играми, ты дисквалифицирован, гладиатор Юний Вер! – объявил Пизон.

За спиной его стояли два преторианца в сверкающих позолотой шлемах и броненагрудниках, напоминающих старинные доспехи. В руках обнаженные мечи. Может, они воображали, что Вер кинется в ярости на главного распорядителя?

– Что значит – дисквалифицирован? – Вер не поверил собственным ушам. Может, Пизон неудачно шутит? Вер бы и сам пошутил, да не было охоты.

– Пока не установят точно, была ли смерть Варрона случайной или нет, ты не имеешь права принимать участие в играх. Вердикт вынесен. Ты должен уйти.

– Решение единогласное? – зачем-то спросил Вер, хотя это ничего не меняло.

Секретарь Пизона, юркий темнокожий коротышка, вынырнул из-за спины великана-преторианца и протянул Веру копию протокола. Все двенадцать подписей стояли внизу листа. Вер скомкал протокол и швырнул на пол. Невероятно! Его, Вера, выгоняют! Он не мог в это поверить. И он не виноват… Или виноват? Сердце ничего ему не говорило, разум мог привести любые доводы. Пизон еще не знает, что Вер заказал желание за Элия – это уж точно противозаконно.

– Мне уже известно, что сегодня ты угрожал убить Авреола, – продолжал Пизон. – Советую тебе как можно быстрее покинуть Колизей.

– Да я и сам мечтал уйти из этого зверинца! – выкрикнул Вер.

Но эти правдивые, идущие от самого сердца слова, прозвучали до отвращения фальшиво.

– О, разумеется, лисица, удаляясь от виноградной лозы, воскликнула: «Гроздья еще зеленые!» – хмыкнул Пизон.

Вер в ярости рванулся к нему. Но меж ним и Пизоном неожиданно возник Элий. Несколько секунд два бывших гладиатора боролись. Но справиться с Элием Вер так и не смог. Пизон с удовольствием наблюдал эту сцену.

– Прекрати, – выдохнул сенатор, отстраняя приятеля. – Он только и ждет, чтобы ты сделал какой-нибудь ляпсус.

Вер неожиданно сдался.

– Прислушайся к словам калеки, – снисходительно хмыкнул Пизон. – Иногда он говорит дельные вещи. Разумеется, когда не выступает в сенате.

– Надеюсь, мне никогда не посчастливится услышать там твои речи! – парировал Элий.

– Еще посмотрим, – прошипел Пизон, и лицо его перекосилось от злости.

Элий почти силой увел друга и усадил в свою «трирему». Кто бы мог подумать, что изгнание с арены причинит такую боль! Вер и сам хотел уйти, но уйти с гордо поднятой головой. А его выгнали пинком под зад.

– Мне все это очень не нравится, – сказал Элий.

– Мне тоже! Они не имели права меня дисквалифицировать. Ну, ничего, я подам апелляцию в Большую коллегию и обжалую решение в суде, – пообещал Вер мстительно.

– Разумеется. Но на это потребуется время. Полагаю, раньше следующего года ты на арене не появишься. Пизона мы как-нибудь одолеем. Но что делать с твоим гением?

– Тебе еще не надоело вмешиваться в мои дела?

– Не могу отстраниться. Я чувствую в происходящем угрозу Риму, – с грустью проговорил сенатор.

– Элий, ты ужасен! Начинаю понимать, почему столь многие тебя ненавидят! Говорю, отвяжись. Когда тебе вслед за ногами отрубят руки, ты вспомнишь о моем дружеском совете, – предостерег Вер.

Элий осуждающе покачал головой:

– Надеюсь, твои пожелания боги не слышат.

– Ладно, прости, друг… Меня никто уже не слышит, кроме тебя. Хорошо бы сейчас надраться до потери сознания. Жаль, не могу.

Напиться, чтобы заглушить гнев. Опять только гнев. Где же другие чувства? Впрочем, даже напиться он не может. Вино его не пьянит, а вот голова после нескольких бутылок вина поутру раскалывается. О боги! Наверное, он самый несчастный человек в Риме.

– Ты когда-нибудь бывал в гостях у Гесида? – поинтересовался Элий.

– Нет. Это кто-нибудь знаменитый?

– В своем роде. Хотя вряд ли он знаменит среди гладиаторов. Он кондитер из первой Римской центурии хлебопеков. Его пиры славятся на весь Рим. Поэтому я и решил, что вряд ли ты с ним знаком. Но сегодня нам с тобой надлежит отправиться к нему в гости.

Вер предпочел бы в этот вечер никуда не ходить, чтобы ненароком не угробить кого-нибудь. Потому что он в самом деле хотел кого-нибудь убить. Лучше всего – Пизона.

Элий откинулся на обитое пурпуром сиденье, и тогда Вер заметил, как вокруг головы сенатора вспыхнула красная аура, затем, угасая, сделалась оранжевой и, наконец, золотой. Вер знал, что означало это свечение: Парки спешно меняли узор на своем полотне. Непрошеным вмешательством Вер полностью изменил судьбу друга. Новая фиолетовая вспышка обвела контуром тело Элия. Сам сенатор не замечал, что происходит. Помертвевший взгляд Вера он истолковал по-своему и принялся, как мог, утешать гладиатора. Вер не слушал. Только теперь он понял свою роковую и непоправимую роль в людских судьбах. Сегодня он перекроил жизнь Элия на новый лад.

Поток нарядных людей, выливаясь из Колизея, катился по улице Триумфаторов в сторону Большого цирка, где вечером при свете прожекторов должны были проводиться состязания колесниц. Пурпурная машина сенатора медленно двигалась в людском потоке. Справа остался храм Юпитера Статора. Слева за деревьями проплыл ярко раскрашенный фронтон храма божественного Клавдия. «Трирема» проехала под аркой акведука, и тогда справа поднялись украшенные бесчисленными колоннами, сверкающие золотом дворцы Палатина. В Риме более четырехсот храмов, но ни один из них не может сравниться по роскоши с Палатинским дворцом императора. Власть – вот истинный бог Рима.

Напротив Палатинского дворца в долине между холмами высилась глыба Большого цирка. Он напоминал корабль, который заплыл в слишком узкий пролив, да так и остался на приколе, увязнув в тине. Со временем его обсыпали землей и окончательно приковали к земле. Но все равно он был слишком громоздок, и норовил еще вырваться, уплыть. А за цирком, венчая Авентинский холм, высилась бронзовая Либерта Победительница.

Наконец машина выехала на Аппиеву [72] дорогу и тут же «трирема» прибавила скорость. Через полчаса она остановилась перед загородной виллой, окруженной великолепным садом. Портик тянулся вдоль фасада, четыре колонны ионического ордера с лихо закрученными рогами капителей поддерживали покрытый густой позолотой фронтон, на котором была начертана та же фраза, что и над входом в сады Эпикура – «Гость, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие – высшее благо».

Едва замер вкрадчивый шорох шин, как дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин, невысокий толстяк с круглым лицом. Он был на вид так же сдобен, как дрожжевой пирог с птицей, который выпекал по праздникам в своей кондитерской, и за которым хозяйки Рима присылали с ночи своих служанок.

– Приветствую тебя, сиятельный муж Элий! – воскликнул Гесид. Голос у него был низкий, с хрипотцой. – Издали заметил твою тогу. Я же сказал – обед домашний, и тога у меня в гостях совершенно ни к чему.

– Без нее я чувствую себя раздетым. Или на арене, – признался Элий. – Но об этом достаточно. Сегодняшний вечер слишком важен, чтобы портить его стариковским брюзжанием.

– Это кто здесь старик? – наигранно возмутился Гесид. – Я всего лишь на десяток годков тебя старше, а ты еще воображаешь себя юнцом.

Элий приподнял край тоги и поставил ногу в специальную нишу в стене, чтобы смыть под краном пыль. Мальчик, такой же полный и кругленький, как и хозяин дома, вытер гостю ноги бумажным полотенцем.

– Ты что, носишь брюки под тогой? – удивился Гесид. – Смотри, узнает об этом Серпион, живо накатает на тебя эпиграмму.

– Разве меня когда-нибудь волновали эпиграммы Серпиона? – пожал плечами Элий. – Меня больше волнует, подадут ли сегодня к столу твой знаменитый пирог.

– Т-с с… – Гесид прижал палец к губам. – Не говори об этом так громко, иначе тут же явится сотня-другая незваных гостей.

– Шепни на ухо.

– Будет, конечно.

– Я ухожу, – сказал Вер. – Мне не хочется веселиться.

– Кто сказал, что пир будет весел? – Элий наигранно изобразил удивление. – Это будет самый грустный пир на свете, поверь мне. Но при этом нам предстоит решить очень важную задачу, – и, взяв Вера за локоть, он ввел друга в триклиний.

IV

Вместе с хозяином было девять пирующих, по три человека на каждом из лож. А вот блюда… Самому царю чревоугодников Апицию не могли пригрезиться яства, что подавались за столом Гесида.

Надо отдать хозяину должное, он был мастер устраивать пиры. Пища изысканная, гости остроумные. Был приглашен подающий надежды поэт Кумий – юноша лет двадцати трех с мягким бледным лицом и золотистыми, слабо вьющимися волосами. Рядом с Кумием возлежала молодая женщина, очень красивая и к тому же неглупая, на точеные ножки и прочие прелести которой постоянно бросал взоры сочинитель. Красавица поощрительно и кокетливо улыбалась. Но при этом старалась делить свои улыбки, взгляды и остроты между гостями поровну, и всем тонко льстила. Обедающие как бы невзначай, но при этом очень тактично старались развлечь Вера, считая, что душа гладиатора должна разрываться от боли. И Вер старательно хмурил брови, изображая мрачное состояние духа. Лишь один гость не обращал на гладиатора внимания – красавчик неопределенных лет, хорошо сложенный, с гладкой и нежной кожей и черными густыми кудрями, в венке из роз. За весь обед он не проронил ни слова, зато все время подкладывал новые куски на свою тарелку и медленно жевал, прикрывая глаза и наслаждаясь вкусом удивительных яств. Ничто его больше не интересовало. Сам не ведая почему, Вер все чаще и чаше смотрел на этого человека. И чем больше смотрел, тем сильнее его раздражал блеск безукоризненно белых зубов незнакомца, мягкие апатичные движения, равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век и его привычка после каждого проглоченного кусочка пищи прикладывать к губам салфетку.

– Кто это? – спросил Вер.

– Гений объединения кухонного персонала города Рима, – ответил шепотом Элий.

– Настоящий гений? А где его платиновое свечение?

– Чтобы вкушать человеческую пищу, ему пришлось принять полностью человеческий облик. Он сейчас и летать не может, ходит по земле, как обычный квирит.

– Гесид принимает у себя в доме гения кухонного персонала? Неудивительно, что Гесид печет самые вкусные пироги в Риме. Но я всегда думал, что гении питаются амброзией, как и боги.

– Именно так. Наши предки считали гениев смертными, будто бы они рождаются и умирают вместе со своими подопечными. Древние были правы и не правы. Если этому гению полторы тысячи лет, смертен он или нет, как считать? А гении людей пьют воду Леты вместе с людскими душами и вновь возвращаются на землю. Чем старше гений, тем легче ему принимать людское обличье и вкушать нашу пищу. В отличие от богов гении обожают земные яства. К тому же, когда подадут фрукты, он начнет говорить. Ради этого я и привел тебя сюда. Его речь будет цветиста, а фразы витиеваты, любой бы ритор не поставил бы ему зачета за подобный симпозиум [73], но в данный момент нас волнует не форма, а содержание.

– Надеешься разузнать у него о моем покровителе?

– И как ты догадался? Хвала богам, на арене тебе не отшибли последние мозги.

– Говорить остроумно и говорить умно – большая разница, мой друг сенатор.

Элий улыбнулся, давая понять, что оценил шутку.

– Совершенная правда, – вмешался в разговор их сосед, почтенный оратор, чье лицо примелькалось и казалось по-дружески знакомым, но имя почему-то никак не желало выныривать из закоулков памяти. – Рим постепенно утрачивают свои бесценные сокровища культуры. Обратите внимание прежде всего на язык. Из нашего словаря уходят многие прекрасные слова. Язык беднеет. И уже никто не в силах его возродить. Что мы будем делать, когда язык умрет?!

– Общаться знаками, – предложила красавица и тронула губы кончиком языка.

– Однако кулинарное искусство остается на высоте, – заметил Элий.

– Дорогой Гесид, ты у нас истинный талант, – тем временем говорил молодой поэт Кумий, отправляя в рот кусок заливной рыбы. – Это как в литературном творении – нельзя вставить ни единого лишнего слова. Надеюсь, ты читал мою прекрасную поэму? На прошлой неделе я прислал тебе три экземпляра. Кожаный переплет. Золотыми буквами вытеснено. «Кумий. Поэма с изнасилованием».

Верно, литератор надеялся, что кондитер зачитает все три экземпляра до дыр. Гесид что-то промямлил про великолепный слог и возвышенный стиль. Было ясно, что ни одного экземпляра он так и не открыл.

– Нет там никакого возвышенного стиля! – воскликнул в гневе Кумий. – Это сложнейшая и моя самая лучшая поэма о том, как три легионера во время Третьей Северной войны поймали на дороге пятнадцатилетнюю девчонку и принялись насиловать ее по очереди. А шлюха эта оказалась убежавшей из моря Нереидой.

Вер вздрогнул и пролил вино на тунику. «Нереида» – опять заколотилось сердце. Вер с ненавистью глянул на Кумия. Как этот мальчишка посмел сочинить такое про Нереиду?

– Девчонка трижды беременела от каждого насильника по очереди и трижды у нее случался выкидыш. На каждой из дорог, ведущей в Рим, она закапывала по своему мертворожденному гению, и войска виков всякий раз поворачивали назад.

– Постой-постой, – вдруг подал голос гений кухни. – Что ты там насочинял? Нереида родила гениев?

– Ну да… только мертвые… выкидыши… – Кумий приосанился, гордый своим невероятным вымыслом.

– Что за абсурд! Богини не рожают гениев. Это все равно, что львица родила собаку. Она могла произвести на свет либо бога, либо полубога, либо человека… Друг мой, надо знать законы генетики!

– Генетику я знаю не хуже прочих, – обиделся Кумий. – Но у меня Нереида родила гениев. Я – автор, волен придумать, что хочу.

– С тех пор, как литераторам стали платить гонорары, их фантазии сделались куда более смелыми, – заметил Элий, причем достаточно громко.

Лицо Кумия пошло пятнами. Но широкая пурпурная полоса на сенаторской тунике Элия (тогу сиятельный снял) не позволяла литератору пустить в ход все свое остроумие. Ежегодно сенат вручал высшую Вергилиеву премию по литературе – золотую статуэтку и приз в сто тысяч сестерциев. Во время обеда поэт уже дважды успел намекнуть, что в этом году он надеется получить премию сената за вышеназванную поэму. Тем более, что и в прошлом, и в позапрошлом году его несправедливо обошли. Элий сделал вид, что не понял намеков. Ему не хотелось портить аппетит.

– Нет, так нельзя, – возмутился гений кухни. – Если ты ничего не понимаешь в гениях, то и не смей о них писать.

– Я пишу что хочу. И не смей ограничивать творческий порыв! Мне собственный гений надоел – сил нет терпеть! Только я хватаюсь за стило, как он тут как тут и давай исправлять мои элегии. Что за наглость! Или будит посреди ночи и диктует какую-то галиматью! Я рву написанное в клочки, а он все шепчет и шепчет!

– Гении утратили квалификацию, – усмехнулся Элий. – Раньше люди не замечали их вмешательства, небесные патроны руководили нами более тонко. Теперь являются открыто, чтобы предъявить ультиматум. Но нельзя выслушивать ультиматумы каждый день.

– Им надоела прежняя роль, – вновь подал голос гений кухни. – И фиктивные условности.

– В стабильном обществе должно быть достаточно условностей и ограничений, чтобы бунтарям было что разрушать. Иначе бунтари примутся крушить устои. А это уже никуда не годится, – отвечал Элий.

– А какая разница между богами и гениями? – очень к месту спросила умненькая красавица.

– Существенная, – веско отвечал гений кухни. – Боги могут открывать врата времени, создавать новые миры, создавать информацию, наконец. А гении ничего этого не умеют. Но им хочется, очень хочется… – гений запнулся, сообразив, что сказал лишнее.

– Всех роднит великая культура – богов, гениев и людей, – очень ни к месту влез в разговор пожилой оратор. – Люди, творя культуру, уподобляются богам.

«Как же его имя?» – мучительно пытался вспомнить Элий.

– «Первооткрыватели» называют всю эту протухшую культуру пошлостью, – объявил Кумий. – Творения Праксителя и Лисиппа вульгарны. Аполлон Теменит [74] вульгарен. Венера Косская [75] вульгарна. Первая задача «Первооткрывателей» избавиться от пошлости.

– «Первооткрыватели»? – переспросил оратор.

– Да, именно так называется наше течение, – Кумий решил, что Вергилиевой премии ему все равно не видать и сделался дерзок. В двадцать лет даже трусы бывают дерзки. – Мы знаем подлинную историю Рима. И мы создадим его будущее. Я задумал библион под названием «1984 год». Вот точка перелома! – Кумий обожал хвастаться творческими замыслами.

– Вранье… – заявил изрядно захмелевший гений кухни. – Новая история начнется гораздо раньше.

– Это мы еще проверим, – вызывающе ответил Кумий.

– Нет, ты это не проверишь. Потому что никого из вас не будет… Ни тебя, – гений ткнул пальцем в поэта. – Ни тебя, – указал на Элия.

Он перевел указующий палец на Вера и замолчал, не ведая, что сказать.

– Когда же это случится? – спросил Элий, всем своим видом стараясь показать, что ему известно все или почти все.

Гений кухни не успел ответить.

Дверь в триклиний распахнулись, и вместо слуг с подносами ввалились человек шесть или семь одетых в черное, и в черных масках, полностью закрывавших лица. В руках у ворвавшихся были короткие боевые мечи. Блики светильников вспыхнули на клинках синими опасными огнями. Молчаливые и не званые гости тут же накинулись на пирующих. Первым им под руку попался поэт. Кумий хрюкнул совершенно не эстетично, и попытался спрятаться под платье своей соседки, но не успел. Меч полоснул его по плечу, кровь брызнула веером, а тело литератора неуклюже сползло с ложа. Молодая красавица ахнула и заслонилась рукой. При этом она как будто и не верила, что ее ударят, а кокетничала, и даже игриво выглядывала из-под ладошки. Но нападавший остался равнодушен к ее взору. Однако меч, занесенный над ее головой, не успел опуститься – Вер подставил под клинок бронзовую треногу старинного светильника, и меч переломился в месте удара. В следующее мгновение тренога так боднула нападавшего в живот, что парень отлетел к стене. Другой громила ринулся к Элию. Но вместо того, чтобы ударить сенатора мечом, человек в черном попытался связать бывшего гладиатора. Какая глупость! Сенатор без труда вывернулся и полоснул нападавшего кинжалом по рукам. Гесид в ужасе заслонился пустым подносом, и это спасло ему жизнь. Вер тем временем уже завладел клинком противника.

– Дисквалифицирую! – заорал он, вспарывая человеку в черном бедро. – Всех дисквалифицирую!

Элий скатился с ложа и схватил меч раненого.

Дальше началось невообразимое – краткое и неминуемое избиение. Прежние убийцы казались приведенными на заклание ягнятами. Вер и Элий с неимоверной легкостью уходили от ударов, клинки нападавших разили воздух, подушки и ложа; зато ответные удары рассекали руки и ноги или плашмя били по головам так, что противники не могли подняться. Неведомые убийцы бросились вон. Но меч Вера настигал их и у дверей триклиния, и в атрии, и на пороге дома. Через несколько мгновений все было кончено. Раздавались лишь стоны раненых.

Гесид, отбросив ненужный поднос, склонился над злосчастным гостем, кому судьба обещала так много.

– По-моему, он не дышит, – прошептал кондитер.

– Разве? – Элий пощупал пульс на шее у Кумия. – А, по-моему, он еще не созрел для Ахерона.

– Ахерон… подземное царство… – тут же забормотал Кумий и разлепил глаза. – Харон! Ты Харон? – обратился он к Гесиду. – Я так и знал, что здесь будет, ужасно, холодно, и лица умерших внушат мне ужас…

– Кумий, ты забыл заплатить мне монетку, – нервно хихикнул Гесид.

– Монетка! Да, да, монетка! – Кумий засунул пальцы под язык, надеясь отыскать там условную плату за переезд. Но монетки не было.

– Может, ты ее проглотил? – предположил Гесид, вновь нелепо хихикая.

Кумий принялся ощупывать свою тунику, пальцы скользнули по липкому пятну крови.

– О боги, что это? – прошептал он дрожащим голосом. – Неужели…

Кумий побелел и грохнулся головой об пол.

Элий разорвал тунику, чтобы посмотреть, действительно ли поэт так серьезно ранен, и тут заметил висящий на шнурке амулет. Кумий носил на шее детскую буллу!

– Неужели этому парню нет еще четырнадцати? – изумился Элий. – Хотя, если судить по уму, это вполне может быть.

– У него женская булла, – заметил Гесид. – Говорят, если носить детский амулет своей возлюбленной, то непременно с ней встретишься, даже если она тебя бросила.

Гесиду показалось, что Элий заинтересовался новым суеверием. Сенатор отошел в сторону и – Гесид не поверил собственным глазам – достал из кошелька и надел на шею золотую буллу. Кондитер отвернулся, но недостаточно поспешно – Элий заметил его удивленный взгляд.

– Вместо того чтобы подглядывать за мной, вызови «скорую», – велел сенатор хозяину. – Да и вигилам надо позвонить. Пусть стражи допросят нападавших. Хотя от этого наверняка толку будет мало – наемным убийцам не сообщают ни имени, ни цели заказчика.

– А где наш гений? – поинтересовался Вер. – Неужели улетел?

Ложе, на котором прежде лежал гений кухонного персонала, заколебалось, и покровитель кондитеров выбрался наружу.

– Надежное убежище, – заметил Элий, – но мне кажется, что тебе пора отсюда убираться и как можно скорее.

– Прежде я должен сбросить материальную оболочку, – дрожащим голосом сообщил гений.

– Не здесь, – приказал сенатор, и гений против воли ему повиновался.

Элий подхватил гения под руку и повел из триклиния, который походил на арену Колизея после битвы гладиаторов в те времена, когда бойцы сражались боевым оружием. Гений сделал еще одну попытку убедить сенатора, что ему срочно надо изменить облик. Но тот оставался непреклонен, понимая, что гений в человечьей ипостаси слаб и уязвим, но, вновь сделавшись высшим существом, без труда ускользнет, бросив людей на произвол судьбы.

Гений кухни сделал вид, что смирился, и уселся на заднее сидение сенаторской машины рядом с Вером. Элий велел ехать не по Аппиевой дороге, а выбрать окружной путь – так ему казалось безопасней.

– Теперь, когда нам никто не мешает, поведай, почему мы все погибнем? – потребовал Элий.

Гений испугался. Лицо его посерело, а губы задрожали.

– Нет, – прошептал он, – это невозможно. Я не могу…

– Очень даже можешь. И это связано с Летицией Кар, жизнь которой спас мой друг. Почему ее хотели убить? Ну, что же ты молчишь? Говори. Кому она мешает?

– Тебе лучше не знать, а то и ты…

Он хотел еще что-то добавить, но тут лицо его перекосилось так, что Элий невольно обернулся – сбоку совершенно неслышно вывернула черная машина. Ее задняя дверца поравнялась с передней дверцей сенаторской машины. Еще один человек в черном целился из «парабеллума» шоферу в висок. Вер рванулся, но не успел. Голова шофера лопнула, как спелая вишня. Во все стороны брызнули кровь и мозг. «Трирему» швырнуло в сторону, на обочину, колеса перепрыгнули через каменное ограждение, и машина полетела вниз, под откос. Элий вцепился в руль, но напрасно. Кувыркаясь, пурпурное авто летело вниз с обрыва, прямо в реку.

На заднем сидении нечеловеческим пронзительным голосом визжал гений.

V

Бог портов Портун был благосклонен к городу Массилия. Хорошо, когда каждым делом руководит свой бог. Любой труд становится делом почти сакральным. Разумеется, никому из людей не сравниться искусством с неземным покровителем, но мысль, что они занимаются божественным делом, согреет душу портовых рабочих и ремонтников.

Облицованные гранитом ступени спускались к воде. Слабая волна то набегала, лаская камень, то откатывала назад. Человек в просторном сером плаще с капюшоном сидел, опустив в воду удочку и делая вид, что внимательно наблюдает за поплавком. На самом деле взгляд его был прикован к трем кораблям, стоящих в порту Массилии под разгрузкой. Все три торговых судна были приписаны к Остии [76]. И, судя по тем немногочисленным сведениям, которые удалось вытянуть из портовых рабочих, прибыли из колонии Конго.

По сходням темнокожие грузчики в одних набедренных повязках несли деревянные ящики. У наблюдателя был необыкновенно острый глаз, и он разглядел, что ничьих клейм на ящиках нет. Две контубернии [77] преторианцев охраняли прибывший груз. И это лишний раз убеждало наблюдателя, что содержимое ящиков бесценно. Он смотал удочку и поднялся. Ноги его были обуты в огромные бесформенные сапоги.

День был жаркий, и вигил, расхаживающий по набережной, обливался потом, и то и дело доставал платок и отирал лоб. Уже дважды он посылал мальчишку за прохладительными напитками к ближайшему лоточнику, но шипучая ледяная вода приносила облегчение лишь на несколько минут. И потому вигил не сразу обратил внимание на нелепого человека в просторном плаще и огромных сапогах. Незнакомец ковылял, обходя по кругу стоящие вереницей грузовики. Охранники почему-то не обращали на странного типа внимания. Наоборот, он что-то орал им, и они хохотали в ответ. Вигил подошел ближе.

– Эй, ребята! – кричал человек в плаще. – А вы слышали историю про чудака, который пожелал, чтобы у него никогда не болели зубы? Представьте, гладиатор выиграл для него это желание. Через месяц все зубы у счастливчика вывалились, так что маята от зубной боли ему больше не грозила.

Преторианцы загоготали.

В этот момент один из грузчиков, который так же давился смехом, уронил ящик, и плиты набережной посыпались куски черной руды. Жирным тусклым блеском она напоминала смолу. Пока незадачливый грузчик и трое его товарищей собирали куски породы в разбитый ящик, человек в плаще наклонился и схватил один из черных осколков.

– Что ты здесь делаешь, доминус? – обратился к странному человеку вигил.

Тот спешно отскочил в сторону – ну точь-в-точь дикий козел.

– Ничего особенного – развлекаю наших доблестных воинов.

– Без специального пропуска подходить к этим грузовикам запрещено. У тебя есть пропуск?

– Ага, есть… – хихикнул незнакомец и откинул со лба капюшон.

Вигил увидел широкую физиономию с растрепанной бородой и такие же взъерошенные курчавые волосы, меж которых торчали маленькие рожки. Вигил опешил. Соглядатай скинул плащ и сапоги. Козлоногое существо кинулось прочь, резво перепрыгивая через ящики и бухты каната. Вигил кинулся следом – но куда там! Козлоногий уже исчез в лабиринте бесчисленных портовых складов. Центурион преторианцев, охранявших груз, подбежал к растерянному вигилу.

– Кто это был?

– Не знаю… Но мне показалось – сам бог Фавн.

– Глупец! Это какой-нибудь актеришка загримировался под бога. Помни – груз в ящиках находится под специальным надзором императора.

Фавн тем временем уже мчался по узким улочкам, все вверх и в гору, петляя и уходя от погони, которая прекратилась еще в порту. Наконец он перемахнул через ограду и очутился в саду. Он уселся на мраморную скамью в тени огромного платана, и захихикал, довольный. Отдышавшись, Фавн раскрыл ладонь, чтобы получше разглядеть похищенный камешек. И обомлел. Вместо руки с тонкими длинными перстами истинного артиста, он увидел скрюченную лапу гарпии, сжимающую черный камень. От рождения Фавн уродлив, козлоног и рогат. Но руки у него красоты несравненной. Какие и должны быть у музыканта. А теперь?! Что он будет делать этими корявыми, отвратительными когтями? Рыть землю? Царапать звериные морды?…

В ужасе Фавн зашвырнул проклятый камень подальше, и, всхлипывая и причитая, повалился на землю – огромный, поросший рыжеватой шерстью уродливый бог, любитель безудержного веселья и песен. Будь проклят черный камень и тот, кто извлек его из недр земли, похитив из тайников богини Теллус! Они заплатят за все, в том числе и за изуродованные руки Фавна.

VI

Храм Фортуны в Пренесте огромен и стар. Здания в несколько ярусов, галереи и водопад грандиозной лестницы. Поднимешься по ступеням – и судьба твоя изменится непременно. Глянешь на пол храма, на удивительную мозаику, где суденышки с косыми парусами скользят по водам Нила, а бегемоты и крокодилы резвятся вокруг – и поймешь, как прекрасна жизнь, если к тебе благосклонна Фортуна. Вопрос лишь в том, какую жертву принести на алтарь, украшенный по углам крылатыми Никами, чтобы капризная богиня соизволила тебе помочь.

У подножия мраморной лестницы устроилась в тени кипарисов пожилая торговка цветами. Две матроны в новомодных красно-желтых платьях беседовали, перечисляя имена многочисленной родни и справляясь поочередно о здоровье каждого племянника и о надеждах на брак многочисленных племянниц. Фабия стала подниматься. И вдали меж зеленых Альбанских гор и гор Вольсков возник сверкающий осколок моря. Сколько раз на римских пинакотеках можно было увидеть этот пейзаж, столь любимый италийскими живописцами. Но Фабию не интересовала красота гор и далекого моря. Она накинула на голову край паллы и положила в огонь пучок ароматных палочек. Пламя неохотно принялось обгладывать их, струйка дыма потянулась вверх. Богиня принимала жертву. Лично ее, Фабии, безмолвное и безличное подношение. Ибо губы Фабии были плотно сомкнуты. Она не осмеливалась пока ни о чем просить богиню.

Наконец палочки догорели. Тогда Фабия склонилась к самому алтарю и, ощущая кожей жар тлеющих углей, прошептала:

– Об одном прошу: оставь ей жизнь. Она сотрет эти ужасные слова, и ничего страшного не произойдет. Очень прошу. Ее зовут Летиция. Летиция Кар. Запомни.

Через несколько минут Фабия шагала уже по дороге, не оглядываясь. У нее было чувство, что кто-то идет следом, прячась в тени навесов из виноградных лоз. Фабия сделала над собою усилие, чтобы не ускорить шаг и не оглянуться.

Шорох шин заставил ее отскочить в сторону. Открытый роскошный «кентавр» выпуска семьдесят второго года остановился подле. Человек, сидящий за рулем, распахнул дверцу.

– Боголюбимая Фабия, какая глупость, – расхаживать пешком по такой жаре. Неужели не могла сказать, что отправляешься в храм? Я бы с удовольствием тебя подвез.

Фабия, с трудом подавив испуг, попыталась улыбнуться:

– Думала, ты занят, Марк.

– Я занят! – знаменитый актер изобразил неподдельное удивление. – Чем, скажи на милость, можно быть занятым в этой глуши? Дорогая, хватит препираться, садись, и я отвезу тебя к себе на виллу.

– Ко мне, – поправила Фабия, усаживаясь на обитое белой кожей сидение.

– Ко мне, – настаивал актер. – Я приглашаю тебя на обед. Мне предложили роль Траяна Деция в новом фильме, который будет снят по твоей книге.

«Кентавр» не катился, а плыл, невольно начинало казаться, что все в этом мире не так уж и плохо.

– Но книга еще не написана, – попыталась протестовать Фабия.

«И никогда не будет написана», – хотела добавить она, но сдержалась.

– Зато контракт заключен. Тема сейчас популярна. Достаточно сказать, что Тит Макрин тоже пишет библион о Деции. Или ты хочешь, чтобы я играл роль в кино по его сценарию?

– Нет, не хочу.

– Вот и я не хочу, – рассмеялся Марк Габиний. – Так что отправляемся ко мне на обед. И никакие отговорки не принимаются. Кстати, Гай должен скоро вернуться домой. Юний Вер заклеймил для меня это желание.

– Но Гаю как будто нравилась его работа.

– Зато мне она не нравится. Слишком много тайн. Едем ко мне и поговорим о наших детях. Как Летиция? Я слышал – она поправляется?

Фабия кивнула в ответ. Сейчас ей не хотелось веселиться и принимать ухаживания знаменитого актера, которые в другое время доставили бы ей удовольствие. Она непрерывно думала о своей глупой девочке, которая неведомо где подвергается смертельной опасности. И Фабия ничем не могла ей помочь, кроме как просить Фортуну защитить Летицию и дать возможность искупить свою вину.

VII

Машина упала в реку вверх колесами. Сквозь разбитые стекла внутрь хлынула вода. Течение было быстрым, и Вер почувствовал, будто сильные руки ухватили его и поволокли. Сквозь плотную зелень воды он заметил мелькнувшую тень. Кто-то выбрался из машины. Скорее всего, это был гений, потому что впереди на фоне зеленого диковинной водорослью змеилась пурпурная полоса. Вер ухватил ускользающую тогу за край. Затем сильно оттолкнулся ногами и выплыл из машины, увлекая Элия за собой. Лучи солнца пронизывали изумрудную воду. Холод глубины уже не казался таким пугающим: речная богиня приглашала друзей остаться у нее навсегда. Но Вер не поддался на уговоры и всплыл на поверхность, вытянув за собой друга. Во время падения Элий ударился головой и потерял сознание. Теперь он начал приходить в себя. И в обычное время пловец из Элия был никудышный, а сейчас он наглотался речной воды и все время захлебывался и кашлял.

Река была неширокой, но быстрой, и выгребать одной рукой к берегу было не просто. Вер позволил воде нести их по течению, пока впереди не показалась песчаная отмель. Вскоре ноги коснулись дна. Друзья сбросили мокрые тряпки и легли животом на горячий песок. Обоих била дрожь.

– Никогда не думал, что оставаться в живых так приятно, – заметил Вер.

– Несомненно, это местечко куда лучше Элизия, – отозвался Элий.

Они лежали на берегу, в том месте, где река делала поворот. В тени огромной раскидистой ивы прятался маленький храм Нимфы. Не похоже, что кто-нибудь часто посещал это место – мраморные ступени храма поросли зеленым мхом.

– Жаль, что у меня нет с собой благовоний, чтобы поблагодарить хозяйку реки, – сказал Элий. – Но обещаю, что вернусь сюда и принесу фимиам.

– Лучше пообещал бы мне бутылку столетнего фалерна, – хмуро сказал Вер. – За то, что я тебя вытащил. Или сенатор благодарит только с богов?

– Прости, – сказал Элий. – Но фалерна у меня сейчас нет точно так же, как и фимиама.

План Элия провалился. Гений удрал, пока люди барахтались в воде, и даже не попытался им помочь. Но гении всегда были эгоистами.

Теперь друзьям нужно было где-то затаиться, пока их преследователи рыщут по дорогам и караулят возле префектур вигилов. У них был шанс ускользнуть: машина затонула гораздо выше по течению вместе с телом водителя.

Бедный парень… У него остались жена и дети. И старики-родители. Он хотел открыть магазин, но никак не мог собрать нужную сумму. Элий дал ему денег на первый взнос и посоветовал взять кредит в банке. Но вместо магазина шофер купил клеймо на игры. Поставил на Варрона. И вот человек умер, а мечту свою не осуществил.

Горячий песок пощипывал кожу, напоминая: ты жив, жив, жив.

– Ты знаешь, почему нас пытались убить? – поинтересовался Вер. – Нет? Я тоже ничего не понимаю. Может, гении хотели прикончить своего собрата, покровителя кухни, за то, что он питается земной пищей? Неизвестно ведь, какие там у них порядки. Может быть, все они аскеты? А тут мы неудачно подвернулись под руку.

Элий не ответил, находя остроумие Вера неуместным.

Вскоре они отыскали проходящую в зарослях тропинку, которая с расторопностью императорского посыльного привела их к мощеной дороге. Вдали голубизну неба причудливо исчертили зубцы Альбанских гор, ниже – темная зелень покрытых виноградниками холмов сменялась пестрыми мозаиками полей, а меж ними высились серебристые аркады оливковых деревьев.

Дорога была пустынна. Навстречу попался лишь какой-то крестьянин, толкавший тележку с овощами, да проехала машина с пурпурной полосой и надписью «Императорская почта».

Среди полей и зелени белела стена одноэтажной постройки. Меж грядок с петрушкой и тмином пролегала мощеная серыми вулканическими плитками дорожка. Судя по ширине, она предназначалась исключительно для пешеходов. Не долго думая, друзья свернули на тропинку.

– Не похоже, чтобы здесь особенно радовались гостям, – Элий оглядел солидную калитку из потемневшего дерева, которая не пожелала отвориться под напором его тела.

– Эй, есть кто-нибудь! – Вер изо всей силы грохнул по доскам.

– Чего ломишься, я здесь, – раздался голос рядом с ними.

В тени старого дуба на траве полулежал человек в синей тунике. Человек был бос. Спутанные длинные волосы неопределенного цвета спускались на плечи. В тощей неровно подстриженной бороде застряли стебли.

– Приветствую тебя, доминус, – сказал Элий.

– Привет, собака, – отвечал незнакомец.

Элий сразу сообразил, в чем дело.

– Это киник, – шепнул он на ухо приятелю. – Думаю, что это Марий Антиохский. Но, возможно, я ошибаюсь.

– Не ошибаешься, – отозвался киник, – перед тобой Марий собственной персоной. Если хотел поступить ко мне в ученики, собака, ты опоздал. Все места подле меня заняты.

– Я и не надеялся быть удостоенным такой чести, – отвечал Элий. – Все, что нам нужно – это приют на ночь. И желательно, чтобы никто не знал о нашем присутствии.

– Если у тебя нелады с законом, мне все равно. Плюю на законы Империи! Хотя, если судить по твоим тряпкам, этого нельзя сказать о тебе.

– Я – сенатор Гай Элий Мессий Деций, – представился патриций. – И мы не опасаемся властей. Сегодня нас пытались убить преступники. Так что наше присутствие небезопасно. Ты дашь нам приют?

Марий нахмурился:

– Я подумаю. И мой ответ будет зависеть от твоих ответов. А что за собака следует за тобой?

Вер, не привыкший к подобным выражениям, нахмурился и положил руку на рукоять меча.

– Это мой друг, гладиатор, – отвечал Элий.

– А, исполнитель желаний. Глупее занятие трудно придумать. Ты даруешь мечту одному и отнимаешь надежду у другого. Гораздо проще не потакать частным прихотям, а исполнить одно-единственное желание – сделать сердца людей чистыми и открытыми добру.

Совсем недавно Вер слышал вариации на эту тему в таверне Субуры. Тот разговор ему не понравился. Этот тоже не вызвал восторга. Наверное, это ошибка всех философов – пытаться предоставить счастьем оптом.

Но Элий не воспринял пожелание киника всерьез и заметил с улыбкой:

– Ни один гений не передаст такое желание богам, потому, что это желание бога, а не человека.

Марий на минуту задумался. Потом одобряюще кивнул: он оценил ум Элия, но еще больше оценил его лесть.

– Твое замечание не лишено смысла. И, пожалуй, я дам тебе приют.

Марий поднялся и подошел, чтобы отпереть калитку. Элий с трудом сумел сохранить бесстрастное выражение лица, а Вер брезгливо сморщился: от Мария несло застарелым потом. Всем известно, что Диоген жил в пифосе, но это не означает, что киники любят посещать бани.

– А, вам не нравится мой запах! – заорал Марий. – Но, клянусь собакой, от политиков в Риме воняет еще хуже!

– Поэтому сенаторы используют так много благовоний, – отвечал Элий.

Марий вновь остался доволен ответом и пропустил гостей в дом. Облезлые стены во влажных потеках, почерневший потолок и просевший пол – это запустение напомнило Веру убогость и скудость обстановки его детства во время Третьей Северной войны, когда Империя изнемогала от напряжения, отбивая атаки виков.

В крошечном триклинии обнаружились три каменных ложа и такой же грубо отесанный каменный куб, служащий столом. Одно ложе было занято. На нем, завернувшись в коричневый, заскорузлый от грязи плащ, храпел какой-то киник. Не обращая на ученика внимания, Марий наполнил глиняные кружки козьим молоком и сверху положил по ломтю хлеба. Отказаться от столь щедрого угощения было невозможно, хотя друзья не так давно вкусили изысканный обед у Гесида. Они уселись на свободное ложе и принялись есть.

– Наверняка, Элий, тебе мой обед не по вкусу, – ухмыльнулся Марий, глядя как сенатор медленно пережевывает кусок хлеба. – Но черствый хлеб хорошо сочетается с твердостью духа. Думаю, ты найдешь подходящую цитату из Марка Аврелия, чтобы убедить себя, что нынешний обед не так плох.

Оказывается, Марий был не столь далек от столичной жизни, как пытался убедить гостей, во всяком случае, он даже знал об увлечении Элия стоицизмом. Старый киник не упустил возможности подковырнуть молодого стоика.

– «Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это – труп птицы или поросенка», [78] – охотно процитировал Элий.

– О, мудрость! – Марий громко захлопал в ладоши.

Хлопки эти разбудили спящего киника. Он приподнял голову, глянул круглыми ошалевшими глазами на гостей и пробормотал заплетающимся языком:

– Принес «мечту»?

– Мечта улетучилась, – отвечал Вер, не уверенный, что правильно понял вопрос.

– Дай «мечту»… «мечту» немедленно… гнида…

Киник завертелся на своем ложе, выгибаясь как угорь, и засучил ногами. А из груды тряпок подле него выбралась худая девица с узким лицом и черными густыми волосами, причем совершенно голая. На ее худой спине с торчащими лопатками острым частоколом проступали позвонки. Девица была на редкость уродлива – длинное плоское туловище с крошечными грудями, а ноги короткие и кривые. Не обращая внимания на гостей, девица вытащила из-под грязной тряпицы шприц, наполненный мутноватой белой жидкостью; ухватила повисшую плетью руку приятеля-киника и всадила иглу в вену.

– Вот мечта Империи и сбылась. – Марий печально улыбнулся. – Краткое исступленное желание и столь же краткая и простенькая реализация мечты. Не нужны ни поединки, ни риск, ни арена, ни зрители. Лишь человек, его вена, шприц и игла. И немного субстанции, именуемой «мечтой». Перед вами первое и главное доказательство первичности материи.

Девица повернулась к гостям. Никакого иного света, кроме уличного, проникающего сквозь узкое, забранное деревянной решеткой оконце, в комнатке не было. Но в черных расширенных зрачках отражалось по тлеющей свече. Она протянула Веру шприц и со странной усмешкой сказала:

– «Мечта»… Отведай «мечты»…

– Бери, собака, не бойся, – усмехнулся Марий. – Первая «мечта», как первый Венерин спазм.

Юний брезгливо поморщился и отстранился.

– Когда я учился в Александрии, подобный препарат испытывали на добровольцах, – задумчиво сказал Элий. – Он помогал людям в случае амнезии. Некоторым удавалось вспомнить час своего рождения. Может, тебе надо что-то вспомнить?

Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.

– Начнем? – спросил Элий с улыбкой.

Вер изумленно глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?

– С бесноватыми надо бесноваться [79], – улыбка Элия сделалась совершенно безумной.

– Ты хотел укрыться в моем приюте, – сказал Марий. – Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов.

– Я не собираюсь прятаться от богов.

– А я бы на твоем месте укололся, – разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. – Послушайся, собака, старого мудреца.

Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Гладиатор получит свою мечту.

VIII

Маленький Вер лежал в колыбели, мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее – в доспехах, источавших запах пота, металла и кожи; нет, не такой. Теперь ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона [80], а на шее сверкало синими и красными огнями ожерелье из драгоценных камней. Как она могла так перемениться?

– Мой маленький, – шептала она, наклоняясь над ним. – Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.

Она взяла его на руки и поднесла к окну. Вер увидел незнакомый пейзаж. Серое, низкое небо, влажный от дождя подоконник, темная зелень деревьев внизу. Дом, в котором они жили, находился на холме: серая лента реки обвивала желтеющие виноградники.

Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.

– Юния, – сказала мать, обращаясь к вошедшей. – Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.

Мать протянула ребенка женщине в доспехах. Вер узнал ее. Серебряная фиала «Нереиды» блестела у нее на груди. От женщины пахло потом и кожей, и ружейной смазкой.

– Скоро будет война, Иэра, – сказала женщина-легионер. – Что, если я погибну?

– Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.

Женщины поцеловались на прощание.

Юния Вер унесла малыша.

Вер очнулся. Вместо склоненного лица матери увидел смуглое лицо безымянной девицы. Увидев, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая предаться Венериным удовольствиям.

А в триклинии тем временем все переменилось. В комнате полно было народу. Молодые люди и девушки сидели на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. У всех были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, даже на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них, будто материализовалось, и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом не желанная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора [81] на имуществе должника.

Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца, но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер – исполнитель желаний, оказался никем, – безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего, прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Если его мать действительно Иэра, то… Но что-то мешало ему поверить. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.

Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать другу о том, что он увидел во сне. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к расположившемуся в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц сидели вокруг учителя на полу. Их сине-зеленые и красно-желтые туники сложились в пестрый узор. Лепестки цветов усыпали грубый пол.

– Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»

Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему, и злился на себя за этот идиотский смех.

– Проснулся, собака? Добро пожаловать на симпозиум киников, – сказал Марий. – Ну, как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?

– Где Элий? – спросил Вер, все еще давясь от смеха.

– Какое мне до него дело? – брюзгливо заметил Марий. – Вышел погулять. Сказал, что голова болит.

Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, тоже в пестром и рваном тряпье, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник – из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю, уходя навсегда. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый порез, взбухая ягодиной на месте вытекшего глаза, отсекая ноздрю и уродуя рот. Уцелевший глаз бессмысленно таращился в потолок. Человек, лежащий на полу, был мертв.

Один из пришедших вынул изо рта сидящего на полу киника самокрутку с веселящей травкой и жадно затянулся.

– Кто убил нашего друга, собака? – спросил Марий.

– Два паршивых пса. Выскочили из кустов и…

– Элий! – закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.

В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.

За коричневой занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней – фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер спал? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киников напали минут десять или пятнадцать назад.

Вер мчался, продираясь сквозь заросли лавра, будто потерял самого себя. Без Элия он – ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе – «дверь», и сам подивился сравнению…

Вер не увидел, а угадал нападавшего – по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Гладиатор безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.

– Где Элий? – Вер выломал кисть еще больше.

– Там, – прохрипел пленник.

– Где там? – передразнил Вер, и стиснул пальцы.

– Там! Там! У источника!

Вер вспомнил храм нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или несовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей…

Суть вещей… Его интересует суть вещей или жизнь Элия?

Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось сильнее.

Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Вер почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. Наконец он увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя – может быть… Но не смертных. «Боги любят Рим», – часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?

Вер пригнулся к земле и подобрался ближе, хоронясь за кустами. Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Вопль тут же смолк, потом раздался новый крик: человек пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь закричал.

– Вот так уже лучше, – послышался насмешливый хриплый голос.

Вер раздвинул ветви лавров. Поначалу ему показалось, что сам храм нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся. Людей было всего двое. А третий, тот, что посередине, был гением. И именно от него исходило мертвенное белое сияние, обводя платиновым контуром колонны храма, алтарь и ветви деревьев. А потом Вер увидел Элия. Тот висел вниз головой, привязанный за ноги к толстой горизонтальной ветви огромного дуба. Само это подвешивание должно было вызвать непереносимую боль в искалеченных ногах бывшего гладиатора. Но мучителям этого показалось мало. Один из них держал в руках розгу, от его ударов на теле Элия остались алые следы, похожие на порезы.

– Ты будешь говорить? Тебя ждет казнь «по древнему обычаю». Сначала засекут до смерти, а потом отрубят голову.

– Чтоб тебя Орк сожрал! – Элий дернулся в напрасной попытке освободиться.

Веревка закрутилась, и тело Элия принялось вращаться. Гений рассмеялся.

– Продолжай, – приказал подручному окруженный платиновым сиянием мучитель. – Твои избиратели будут в восторге, когда узнают про эти следы у тебя на спине.

Поначалу хриплый голос говорящего показался знакомым. Но почти сразу Вер понял, что ошибся. Просто у гениев сходные голоса. Уже не людские. Но еще не божественные. Руководил пыткой не его гений.

Вер извлек из ножен меч и собрался в комок, изготовясь к прыжку. Он надеялся, что у Элия не осталось больше сил безмолвно выносить пытку, и пленник непременно закричит. Крик отвлечет палачей и заглушит шорох веток.

Элий закричал.

В ту же секунду Вер выпрыгнул из кустов и рубанул клинком по спине платинового палача. Гений завизжал и рванулся вверх, рассыпая холодные белые искры, и роняя горячие капли крови. Вер тут же повернулся и ударил палача-человека в грудь. Третий пытатель в ужасе вскрикнул и бросился к реке. Вер изо всей сил пнул раненого палача в пах, чтобы окончательно себя обезопасить, и только после этого перерезал веревку, которой были связаны лодыжки пленника.

– О боги, это ты, Юний… я тебя заждался… – Обессиленный, Элий повалился на землю.

– Ты заплатишь за это, проклятый гладиатор, – донесся сверху переполненный яростью и болью голос.

– Хотя бы скажи, кому я должен выслать чек?! – крикнул Вер, запрокидывая голову и пытаясь разглядеть в ночном небе загадочного летуна.

Но в вышине блестели лишь молочные капли звезд.

Лежащий на земле палач был еще жив. Вер обыскал его, нашел нож и электрический фонарик. Фонарь оказался весьма кстати. Вер осветил лицо раненого.

– Ба, старый знакомый! Кажется, мы пили с тобой вместе в таверне, и ты предлагал мне десять миллионов? Бедняга, ты все потратил, если очутился здесь! Кир-фокусник?

– Кир-паук. Я был… фокусником… когда-то…

– Отлично, Кир. И лучше бы ты им и оставался.

В ночной тишине грохнули один за другим два выстрела. Первый угодил Киру в грудь – луч фонарика прекрасно освещал жертву. Второй грянул через долю секунды. Но и этого краткого мгновения хватило гладиатору, чтобы отпрянуть. Он перекатился по земле и, увлекая за собой Элия, рухнул в кусты. В тот же момент с реки послышался удаляющийся стук лодочного мотора. Вер выскользнул из зарослей и вернулся к раненому. Но задавать какие-либо вопросы было уже некому. Вер кинулся в погоню, не разбирая дороги. Береговые заросли трещали под его напором. Неожиданно белым огнем брызнуло ему в глаза, мощный удар опрокинул гладиатора на землю. Вер очнулся, лежа в траве. Поднес руку к лицу. На лбу вспухала здоровенная шишка. В темноте гладиатор налетел на горизонтальную ветку. Его остановил случай. Выигранное гладиатором клеймо требовало, чтобы он вернулся: нельзя было оставлять Элия в таком состоянии одного. Оказывается, надо было хорошенько треснуться головой, чтобы понять такую малость. Вер вскочил и помчался назад. Сенатор сидел на там, где его оставил Вер, привалившись спиной к стволу дерева. Зубы раненого громко клацали, как ни пытался последователь стоиков унять предательскую дрожь.

– Ну, как ты? – спросил Вер. – Сможешь доковылять до дороги?

Он помог другу подняться. Элий сделал пару шагов, пошатнулся и осел на землю. Вер осветил фонариком бок Элия. Казалось, пленника не секли, а резали бритвой. Кожа на спине и боках была красна от крови. Юний Вер содрогнулся от жалости, разглядывая следы пыток. Гладиатор спешно разодрал свою тунику на полосы и обмотал раненого, чтобы хоть немного унять кровь. Потом подобрал с земли тунику с пурпурной полосой и надел ее на сенатора. Но Элия все равно продолжала бить дрожь. Кожа его была холодной и липкой от пота.

– В траве должна быть булла Летиции Кар. Гений швырнул ее туда. Поищи, будь добр.

– Зачем тебе эта дурацкая булла? – недовольно пробурчал Вер, шаря лучом фонарика по траве.

– Н-н-надо…

Булла нашлась, Вер поднял ее, связал разорванный шнурок и протянул Элию. К его изумлению, сенатор надел детский амулет девчонки себе на шею. Ну что ж, пусть попробует отыскать Летицию Кар таким образом.

– Я знаю, что тебе нужно сейчас – бокал горячего вина с пряностями, – произнес Вер наигранно бодрым тоном.

– Мне нужно в больницу, – сказал Элий.

IX

Роскошь Палатинского дворца поражает и подавляет. Сверкают позолотой капители бесчисленных колонн. Комнаты и залы набиты статуями, картинами и старинной мебелью так, что негде ступить. Мозаики изысканы, фрески совершенны. Куда бы ни пошел, из любого угла таращится на тебя какой-нибудь Деций с острым прямым носом и глубоко посаженными глазами, задрапированный в мраморную тогу. Недаром почти каждый император пытался сбежать отсюда, чтобы устроить где-нибудь за Городом себе уютную частную виллу.

Дата добавления: 2015-07-25