Глава IV. Четвертый день Аполлоновых игр

Четвертый день Аполлоновых игр. (Перерыв в гладиаторских поединках в Колизее)

«По заявлению префекта вигилов до сих пор так и не удалось установить, кто напал в гостей Гесида во время обеда. При этом был ранен поэт Кумий. Эксперты, пожелавшие остаться неназванными, связывают покушение на сенатора Элия с попыткой сенатора создать комиссию по расследованию деятельности Физической академии. Академик Трион назвал это предположение бредовым».

«Город Нишапур, основанный царем из династии Сасанидов, Шапуром 1, в честь которого и получил свое название, сожжен монголами дотла. Куда дальше двинутся варвары, уничтожившие сначала империю Цзинь, потом Хорезм, и наконец обрушившие жестокие удары на Персию?»

«По заявлению второго консула, никаких обращений со стороны Персидского правительства в адрес Рима не поступало».

«Царь Месопотамии Эрудий полагает, что его стране пока ничто не угрожает».

«Акта диурна». 7-й день до Ид июля [84].

I

Восходящее солнце заглянуло в окна префектуры вигилов, на пол легли крестообразные тени. Мебель в таблине центуриона ночной стражи украшали резные волчьи морды: они скалили зубы с ножек стульев и стола, с подставки лампы и со створок шкафа. На стене было наклеено несколько фотографий разыскиваемых преступников. Одно лицо Вер узнал сразу. Это был Кир-фокусник, оставшийся лежать на песке возле храма Нимфы.

Из окна таблина была видна находящаяся в доме напротив приемная медика. На матовых стеклах мелькали тени, и Веру казалось, что он слышит голос Элия.

Центурион «неспящих» Курций был здоровяком высоченного роста, – широкоплечий и жилистый. Его загорелое крупное лицо пересекал глубокий белый шрам, тянущийся от уха к уголку рта. Отчего казалось, что центурион нагло ухмыляется. Глаза у него были светлые, как будто выгоревшие. И немного сумасшедшие.

Короткие рукава форменной туники оставляли почти полностью открытыми руки с мощной мускулатурой. Левая вся сплошь была изъязвлена следами ожогов.

– Война? – спросил Вер, кивая на руку.

– В детстве запустил руку в бачок с кипящим бельем, – отвечал Курций. – На войне я другие раны получил, когда под огнем через бруствер лез, удирая от виков. Две пули в задницу.

На форменной красной с серым тунике Курция были приколоты два значка – значок центуриона и значок ветерана Третьей Северной войны. У Вера было прекрасное зрение, и он разглядел на значке символ Второго Парфянского легиона. Может быть, этот человек воевал в одной когорте с его матерью? Эта мысль явилась неизвестно откуда.

«Нереида». Опять его сердце забилось неожиданно сильно, и голос дрогнул.

Центурион молча кивал, слушая рассказ Вера, но вдруг сказал с ухмылкой:

– По мне, чем устраивать подобные пытки, лучше запихать редьку в зад, и пусть развратник гуляет с хвостом из ботвы, метя листьями мостовую.

– О чем ты?

– Не читаешь в вестники? Об этом пишут все время. Члены тайного общества «Поборники нравственности» хватают педофилов и засекают их до смерти, а потом отрубают головы. Казнь «по древнему обычаю». Твоему приятелю не повезло, когда он попался им в руки.

Вер стиснул кулаки. Какова подлость! Гений специально выбрал столь унизительную пытку, дабы обезопасить себя и заодно заклеймить Элия как подонка.

– Человек, которого ты обвиняешь в подобных вещах, сенатор Гай Элий Мессий Деций.

– А я весталка Валерия, – ухмыльнулся Курций.

– Валерия – старшая сестра сенатора.

– Парень, мне уже скоро пятьдесят. И я такого навидался в жизни, что с первого взгляда отличу дурацкую версию от правды. А правда такова: на теле у твоего приятеля более пятидесяти порезов. Ни один человек не выдержит подобную пытку. После десятого он расскажет даже, как устроен Тартар. И неважно, кто твой приятель – сенатор Элий или торговец старыми авто. Парня секли за то, что он надругался над ребенком. Ему повезло, что он остался жив.

Вер едва не сдержался, чтобы не ударить старого тупицу. Впрочем, он с самого начала подозревал, что рассказывать центуриону о заговоре гениев – нелогично.

В этот момент дверь приоткрылась и внутрь просунулась голова молодого вигила.

– Там на берегу нашли труп Кира-фокусника, – сообщил он.

Курций состроил подчиненному зверскую рожу, и вигил тут же исчез.

– Полагаю, что этот «фокусник» – известный борец за нравственность, и потому его фото висит в твоем таблине на стене? – осведомился Вер.

Центурион ничего не успел ответить, дверь вновь отворилась, теперь молодой вигил протянул центуриону лист бумаги. Вер искоса глянул на лист и без труда разобрал имя, набранное крупным шрифтом: «ГАЙ ЭЛИЙ МЕССИЙ ДЕЦИЙ». Центурион нахмурился, сложил бумагу вдвое и велел вигилу принести фотографию сенатора Элия. Вер ничего не говорил, сохраняя показное спокойствие. Фото через пару минут принесли. Как раз в эту минуту в приемной медика напротив распахнулась дверь, и Элий в сопровождении вигила направился к входу в префектуру. Курций ждал, хмуро разглядывая фото. Едва Элий вошел, вигил подошел и демонстративно приложил фото к голове сенатора. Элий был бледен и небрит, вместо сенаторской тоги – короткая синяя больничная распашонка. Но все равно не узнать его было невозможно.

– В самом деле похож, – нехотя признал Курций.

– Так ты по-прежнему мне не веришь? – поинтересовался Вер.

– Я верю в то, что вы, ребята, вляпались в жидкие фекалии.

В этом Вер должен был согласиться с центурионом.

Курций протянул Элию новенькую форму вигила:

– Надень это, сиятельный. Разумеется, она не так почетна, как тога с пурпурной полосой. Но в округе нет ни одного сенатора, чтобы одолжить у них подходящую одежду. Я, правда, подумывал, не послать ли за сенаторской тогой в театр – у них наверняка должна найтись парочка. Но потом вспомнил, что актеры в этот час спят после вечернего представления и ночной попойки.

– В юности я два года служил вигилом, – отвечал Элий. – Для меня большая честь вновь надеть эту форму.

Курций тут же спешно принялся листать страницы своих записей:

– Итак, что мы имеем… Трое неизвестных схватили сенатора, связали и стали пытать. Один из неизвестных оказался наемным убийцей по прозвищу Кир-фокусник. А второй оказался гением. Интересно, чьим?

– Моим, – помолчав, сказал Элий.

– Поразительно! Разве гений не может узнать, что думает его подопечный?

– Против воли – нет.

– Что же хотел узнать твой гений, сиятельный?

– Не знаю… Не помню… – Элий запнулся. – Постоянно думал лишь об одном: я должен не желать говорить… К тому же такая боль… – Элий судорожно втянул воздух и замолчал. На лбу его вновь заблестели капли пота.

Центурион хотел еще что-то спросить, но задумался, глядя на сенатора. Его светлые сумасшедшие глаза сузились, в них сверкнули искорки и пропали. Когда Курций вновь заговорил, тон его был почти доброжелателен:

– Извини, сиятельный, я перед тобою в долгу. И перед твоим другом тоже. Да, после такой фекальной ночи вы измотаны и нуждаетесь в отдыхе.

Вер снисходительно фыркнул: наконец этот тип вспомнил об элементарной вежливости.

– Неплохая мысль, – согласился Вер. – Поблизости найдется приличная гостиница и в ней пара свободных комнат?

Он сделал ударение на слове «пара», но центуриона как будто не понял намека.

– Гостиница ни к чему. Здесь недалеко есть роскошная вилла писателя Макрина. Он обожает гостей из Вечного города. Услышав, что у него хочет остановиться сенатор, он будет визжать от восторга. Клянусь Геркулесом, он вас измучит гостеприимством.

Дежурная машина с пурпурной полосой и надписью «НЕСПЯЩИЕ» поджидала центуриона во дворе возле фонтана. Мраморная Нереида с зеленой шерсткой мха на спине выливала воду из треснувшей мраморной раковины. Опять Нереида… Да что такое!

– Здесь повсюду Нереиды… – услышал он будто издалека голос Элия.

– Ага… Даже наша когорта во Втором Парфянском легионе назывался «Нереида», – сказал Курций.

««Нереида» завтра выступает, сынок», – донесся, будто издалека, низкий женский голос.

Вер вновь глянул на значок ветерана. Если бы его мать осталась жива, она бы тоже носила точно такой же значок. Или все-таки это была его приемная мать?

II

Вилла Макрина напоминала дворец – белое здание, украшенное портиком с колоннами, боковые одноэтажные флигели с открытыми галереями.

Курций оставил машину у кованых ворот, и они двинулись к вилле пешком вдоль бассейна около сотни футов длиной. По обеим сторонам бассейна стояли, тесня друг друга, мраморные нимфы и юные сатиры. Дорожки сплошь покрывала мозаика – спелые плоды и цветы были разбросаны в цветных квадратах, а на белом фоне попадалась то игривая рыжая кошка, то птичка, клюющая зерна. Мозаика была столь совершенна, что в рассеянном утреннем свете и птицы, и кошки казались живыми. Поначалу Вер опасался ступать на их изображения, особенно после того, как из-под ног его с пронзительным воплем выпрыгнула настоящая рыжая кошка – точная копия мозаичной. Ожившая кошка вспрыгнула на плечо обнаженного мраморного юноши и уставилась на незваных гостей бледно-зелеными светящимися глазами.

– Я слышал, что гении иногда обращаются в кошек, – сказал Вер.

– Могу тебя заверить, мой гений мало походил на домашнего котика, – отозвался Элий.

– Ну, кто там еще ходит и болтает, мешая работать! – воскликнул раздраженный мужской голос.

Возглас донесся из раскрытого окна. Когда гладиатор заглянул внутрь, то увидел за письменным столом человека. Пишущая машинка и рядом стопка белоснежной бумаги, массивный чернильный прибор с фигуркой Гермеса, мраморные бюсты Сенеки и Овидия – антураж не оставлял сомнений в том, что перед ним сочинитель. Человек за столом был маленького роста с непомерно большой головой и выпуклым лбом. Под густыми бровями прятались темные суетливые глазки. В прежние времена он мог бы стать шутом при дворе императора, теперь он нашел занятие более изысканное.

– Мы помешали? – поинтересовался Курций, подходя.

Человечек подпрыгнул от неожиданности и, кажется, испугался. Но тут же его толстые ярко-красные губы сложились в сладенькую улыбку:

– Кого я вижу! Центурион Курций собственной персоной. И в сопровождении гостей! Да еще каких! Гладиатор Вер! Как я рад, что ты заглянул в мое скромное жилище, боголюбимый!

– Разве мы знакомы? – спросил Вер.

– А как же! Любой римлянин знает тебя в лицо! Лучший исполнитель желаний! Твои портреты продаются в лавке книготорговца Вария всего за два сестерция, а скульптуры вышиной в ладонь – за четыре. Я держу одну твою статуэтку в ларарии, боголюбимый Вер, исполнитель желаний.

– А мою скульптуру ты не держишь в доме? – спросил Элий, подходя.

– Конечно, сиятельный! У меня есть твой мраморный бюст работы знаменитой Марции.

– Надо же, а я думал, что Марция изваяла меня в единственном числе, – шепнул Элий на ухо своему другу.

– Этим доблестным мужам досталось в ночной переделке, – сказал Курций, прерывая восторженные комплименты хозяина. – Им надо отдохнуть, пока я занимаюсь их делом. Пусть они погостят у тебя. А сейчас меня ждут. Надеюсь, гостям у тебя понравится.

И Курций направился к своей машине. Как показалось гладиатору, уходя, вигил бросил на него выразительный взгляд.

– Заходите, друзья, и будьте как дома! – воскликнул сочинитель. – Я работал и как раз писал третью главу новой книги. Да будет вам известно, что я всегда пишу по ночам, отрешившись от дневной суеты. Ночью я беседую с богами. Иногда они подсказывают мне кое-какие забавные мысли. Я только что закончил последнюю страницу, и теперь полностью свободен и нахожусь в вашем распоряжении, дорогие гости. Кстати, да будет вам ведомо, что я сочиняю новый библион о Траяне Деции, отце Нового Рима. Теперь, когда мы находимся на пороге Третьего тысячелетия, интерес к истории необыкновенно возрос. Издательства завалили меня заказами. Я был уверен, что они обратятся именно ко мне, потому что лучшего литератора им не найти! – Не в силах сдержать эмоции, Макрин воздел руки к потолку. – Фурор! Сиятельный сенатор явился в дом простого сочинителя! О, как я тронут! Тит Макрин, неужели ты удостоен такой чести? Так что же, сиятельный, ты стоишь подле окна? Пожалуй, в дом со своим благородным другом!

Элий, не терпевший лести, едва сдерживался, чтобы не сказать в ответ что-нибудь резкое.

А кошка тем временем уселась на ограде, лизнула лапку и мяукнула:

– Какие глупые люди!

И принялась таять в воздухе. Вскоре над оградой остался лишь ее платиновый абрис, да и тот вскоре исчез.

Макрин сам распахнул двери в дом, оттолкнув заспанных слуг, ухватил Элия под руку и ввел в атрий.

– Не желает ли сиятельный принять ванну с дороги? – не на мгновение не умолкал сочинитель. – А что сиятельный думает о моей последней книге? И как ему нравится сочинение этой бездарной Фабии? Ужасно, что ее библионы печатают, да еще таким тиражом! Эти библионы примитивны!

– А мне нравятся ее сочинения, – сказал Элий, чтобы хоть как-то досадить Макрину. – Они чувственны, но лишены пошлости. И в них есть некоторое изящество.

Макрин глянул на Элия как на заклятого врага, но в следующий миг вновь приклеил к губам льстивую улыбку и заговорил о другом:

– Скажу по секрету, у меня замечательная ванная комната! У самого императора нет такой роскошной ванной. Краны исключительно серебряные, лучшие трубы из пластмассы. Вы слышали, надеюсь, что стальные трубы признаны вредными вслед за свинцовыми? У меня есть версия, что деградация Рима на грани Первого тысячелетия произошла именно из-за свинцовых труб водопровода. Ибо свинец дурно влияет на организма человека и на умственные способности в особенности. Об этом писал еще Витрувий.

Из атрия они прошли в раздевалку домашних бань. На скамьях разбросана женская одежда, но Макрин сделал вид, что не заметил платьев и провел гостей во фригидарий [85]. В бассейне с прохладной водой купались две девушки. И еще одна, также нагая, вытирала волосы льняной простыней. Две красотки, что были в воде, подняв тучу брызг, выскочили наружу и, похватав простыни из махрового хлопка, кинулись вон. Третья же купальщица осталась невозмутимой. Она даже не потрудилась накинуть что-нибудь на свои роскошные плечи, а продолжала тщательно высушивать вьющиеся золотистые пряди.

Данная сцена нисколько не смутила Макрина. Он самодовольно хмыкнул и сообщил.

– Арриетта, моя обожаемая дочурка. А это мои гости – сенатор Элий и знаменитый гладиатор Вер.

– О, какая честь, – с улыбкой отвечала Арриетта. – Сенатор и гладиатор. Или почти что два гладиатора.

– Это она так шутит, – хихикнул Макрин.

– В таком случае ее тело гораздо прекраснее ее шуток, – заметил Вер.

Арриетта наконец смутилась. Она взмахнула белым льняным полотнищем и целомудренно закуталась с головы до ног.

– Твои гости отвратительны, – сообщила она отцу и гордо удалилась.

Элий заметил, что Вер проводил ее взглядом до дверей.

– Юная кошечка тебе понравилась? Только не говори, что твой гладиаторский меч остался совершенно неподвижен.

– Так же, как и твой, – огрызнулся Вер.

– Ошибаешься. После сегодняшней ночи меня бы не могла возбудить даже сама Елена Прекрасная.

III

Пизон поднимался рано. Быть может, он поднимался первым в Городе. И потому никто не видел, как дверь роскошного особняка отворилась, и на улицу, погруженную в предрассветную дрему, выбрался человек в плаще простолюдина. Свет фонарей был еще ярок, заря едва брезжила. Человек шагал твердо, не боясь, что за ним могут следить. Впрочем, в этот час никто и не следил за ним. Он миновал четыре квартала и вошел в полутемный, заросший плющом двор. Открытая каменная лестница вела на третий этаж. Штукатурка давно осыпалась, и стены являли обнаженное мясо старинной кладки, изъеденной дождями, но по-прежнему монолитной. Пизон отпер почерневшую дверь с крошечным решетчатым оконцем и вошел.

Квартирка, в которой он оказался, состояла из двух каморок, заваленных старым хламом. На ложе, укрывшись драной простыней, спал молодой человек. Даже сейчас лицо его не выглядело безмятежным или спокойным. Лукаво изогнутые губы ухмылялись, будто во сне он потешался над целым миром. Пизон откинул капюшон плаща и довольно бесцеремонно пихнул спящего в бок. Юноша проснулся и тут же выхватил из-под подушки обоюдоострый нож, предназначенный отнюдь не для резки хлеба. Гость предусмотрительно отскочил от ложа.

– А, это ты, папаня, – ухмыльнулся молодой человек и сунул нож обратно под подушку. – Тебе не спится, как всегда.

– Удалось достать его, Бенит? – Пизон уселся на колченогий стул, который подозрительно заскрипел под его тяжестью.

– Разумеется.

Молодой резким движением откинул тряпку и сел.

– Так давай его сюда, – потребовал Пизон.

– Ты наверняка знаешь, что мальчиком я играл на органе. И мне платили неплохо. – Бенит сидел, покачивая ногами и шевеля пальцами. Пальцы у него на ногах были необыкновенно гибкие и двигались так, будто нажимали на клавиши.

– Ты достал резец?

– Мне хорошо платили за то, что я играл ногами. – Пальцы вытворяли что-то невероятное.

Пизон вытащил из-под плаща увесистый мешочек и швырнул его на колени Бениту.

– Вот плата. Как уговорено.

– Неужели у нас был какой-то уговор, папаша?

– Был. – Пизон посмотрел на Бенита почти с ненавистью.

– Ах, да, что-то припоминаю. Но я передумал. Я запросил слишком мало. Хочу больше. Совсем капельку. Чуть-чуть. Ну, на один гран. Хочу, чтобы ты меня усыновил. Мне не нравится мое имя. К тому же именно ты обрюхатил мою мамуллу, когда ей исполнилось четырнадцать, а потом удрал, и маме пришлось выйти замуж за маляра-пьянчужку. Он напивался каждый день. Напившись, блевал… Б-р-р… Когда я затирал за старым уродом лужицы рвоты, я мечтал сделаться сыном банкира. Усынови меня, папаша! Ты не прогадаешь. Во-первых, у тебя нет других детей. Вернее, других ты не стал разыскивать. А того ублюдка, что родила Марция, ты совершенно правильно придушил.

– Он родился мертвым. – Голос Пизона сделался сиплым. – Виновата эта шлюха. И этот подонок Элий, продавший ей клеймо.

– Да ладно, папашка, со мной-то не нужно хитрить. Ты его придушил и правильно сделал. Одобряю. А во-вторых, я прославлю твое имя. Так прославлю, как тебе и не снилось. Я стану императором.

– Что? – Пизон даже приподнялся, глядя на Бенита, открыл, было, рот, но так ничего и не сказал, плюхнулся обратно на стул.

– Я тебя удивил? Неужели ты не видишь, что все Деции – дегенераты. Их нужно срочно заменить, пока они не превратили Империю в свинарник. Я иду на замену, я, Гай Бенит Пизон! Я поведу Империю к новым победам, и вскоре Риму будет принадлежать весь мир! Ну, как, я хорошую речь произнес?

– Отвратительную, – брезгливо скривил губы Пизон. – Сразу видно, что ты никогда не учился у риторов. Тебе надо послушать мои выступления на заседаниях совета банка, тогда ты поймешь, что такое – хорошая речь.

– А мне надоели риторы. И всему Риму они надоели.

Бенит вытащил из-под подушки, откуда совсем недавно извлекал нож, мятую брошюрку, и протянул ее Пизону.

– Вот взгляни. Это манифест «Первооткрывателей». Мое заявление там третье.

Пизон машинально развернул книжонку и прочел заголовок:

– «Гай Бенит Пизон. «Подлинная мечта Рима». «У меня есть один бог – действие, и один культ – культ силы». Ты присвоил себе мое имя, подонок!

– Ничего не присваивал. Просто предугадал события. Я это умею. К примеру, я поквитаюсь с Марцией. Ведь ты хочешь проучить ее? Отомстить этой бабенке и ее хромому любовнику – какая услада для сердца! Ну, так как, усыновишь меня, папашка? – Пизон не ответил. Бенит погрозил отцу пальцем и расхохотался. – Боишься меня, папашка. И всегда боялся. Даже тогда, когда я был совсем маленьким. С чего бы это, не пойму? Рано бояться. Вот стану императором Рима, тогда меня надо будет бояться. Ну очень сильно бояться… Всем-всем, даже богам.

– Надеюсь, они тебя не слышат. – Пизон даже не пытался скрыть брезгливую гримасу.

– Папашка, ну почему ты такой трус? Богам до нас нет дела. Эй, боги, слышите мои дерзкие слова? Слышите? Тогда немедленно поразите меня молнией. Ну же! Чего ты там медлишь, Юпитер, старикашка?! – Бенит вскочил и воздел руки к потолку, едва не коснувшись пальцами закопченной штукатурки. – Вот видишь, ничегошеньки твои боги не могут.

Он сделал неприличный жест, а после распахнул кривые, изъеденные жучком дверцы ларария. Внутри шкафчика не было статуэток, валялись засохшие корки и обрывки грязной пергаментной бумаги, в которую уличные торговцы заворачивают сырные лепешки. Отметя ладонью мусор, Бенит вытащил украденный у Марции резец.

– Вот оно, наше сокровище! Все идет, как мы задумали. И не забудь, что завтра ты меня усыновляешь. Знаешь, почему?

– Нет, – зло ответил Пизон.

– Дедуля! – крикнул Бенит, отворяя дверь в соседнюю каморку.

На пороге тотчас возник старик в заплатанной домашней тунике. При виде Пизона старик сладко улыбнулся. Так улыбается кошка при виде мышки.

– Привет тебе, дорогой несостоявшийся зятек. Дорогой в том смысле, что денег у тебя, как у Креза. Я купил клеймо у Юния Вера. И в том самом поединке, когда погиб Варрон, Вер заклеймил желание. А пожелал я, чтобы ты усыновил внучка моего Бенита. Какая радость! Ты наверняка всю жизнь об этом мечтал. Хотел искупить вину, но боялся, что Бенит гордо отвергнет твои милости. Вот я и решил помочь вам примириться.

Пизон смотрел на старика с отвращением. Он всегда боялся этого типа, еще в те дни, когда волочился за его смазливой дочуркой.

– Ты истратил на свое желание деньги, что должен был заплатить Клодии? – прошипел Пизон, поворачиваясь к Бениту.

– А что если так? Ты меня убьешь? Или отдашь под суд? Ой, как я испугался! Ладно, не бойся, папашка, – Бенит зевнул вполне натурально, – на счет Руфина клеймо я заказал. А для оплаты усыновления дедушка нашел патрона. И знаешь, кто заплатил за исполнение моего и твоего желания – ведь это и твое самое горячее желание, не так ли? – Бенит подождал, пока Пизон кивнет в ответ. – Так вот – за это клеймо заплатил Элий.

Бенит высунул в восторге язык, наблюдая, как банкир пошатнулся при этом известии.

– Да здравствует мечта Империи, дорогой сынок! – хихикнул старик.

– Дедуля все устроил! Молодец, дедуля! Он так натурально плакал на плече у этого идиота Элия! Сенатор тоже пустил слезу и выложил пять тысяч сестерциев из своих личных средств. Да здравствуют добродетельные идиоты, без них жизнь будет совсем скучной! Знаешь, папашка, мне этот Элий даже чем-то симпатичен.

При этом заявлении лицо Пизона перекосилось.

– Ладно, ладно, когда стану императором, ты его прикончишь. Или отрежешь ему яйца – на твое усмотрение. Итак, наш план начал действовать, – продолжал Бенит. – Сначала ты усыновишь меня, папашка. Видишь как легко – стоит только пожелать, и человек на все согласен. А потом, когда стану императором, я эту халяву с желаниями отменю.

– Пойду, соберу вещи, – сказал старик. – Мы переезжаем к тебе, сынок, – и он похлопал Пизона по плечу.

– Ты вне себя от радости, папашка! – Бенит хлопнул банкира по другому плечу.

«О боги, неужели я не сплю?» – в ужасе подумал Пизон.

– Ты ведь не можешь отказать мне, папашка, – ухмылялся ему в лицо Бенит. От него несло перегаром. Немного, правда. – А не то цензоры ненароком могут узнать, что именно ты посоветовал мне заказать то клеймо на счет Руфина, а сам поставил Клодию против Вера. Да еще подкупил Тутикана, чтобы тот не продавал клейм на эту игру. В этом случае Клодия не могла выиграть. Ловко сработано. Думаю, цензоры это оценят. Твое имя занесут в гладиаторские кодексы навечно. А суд конфискует имущество. Твои сокровища пойдут на воспитание римских сирот. Воображаю, как бедные сироты разжиреют. А я останусь в стороне – ведь ты меня не усыновишь. Ловко получается, да?

– Подонок, – прохрипел Пизон.

– Но я тебе нравлюсь, – самодовольно хмыкнул Бенит. – Не так ли, папашка? Ты в восторге от моих талантов! Я – твой сын!

IV

Элий ограничился купанием в прохладном бассейне – в парильне его порезы нестерпимо саднили. Но он позволил бальнеатору [86] вымыть голову душистым галльским мылом. Зато Вер попарился вволю, выбивая из своего организма остаток ядов, которые он сам добровольно ввел.

После купания молоденькая смуглая прислужница в полупрозрачной тунике принесла мужчинам серебряный кофейник с черным кофе, вазочку с сухими бисквитами и фрукты.

– Все сочинители пьют кофе, – сказал Элий, пробуя дымящийся напиток. – Может, мы с тобой, Юний, тоже начнем сочинять, если будем пить кофе по утрам?

– Здешняя обстановка напоминает роскошь и порочность конца первого Тысячелетия, – проговорил Вер, глядя на округлые бедра юной красавицы. – По-моему, Макрин прислал эту курочку сюда неслучайно.

– По-моему, тоже.

– Ничего не выйдет! – смуглянка окинула гостей гневным взглядом. – Я сплю с хозяином, но не собираюсь делить ложе с кем-нибудь из вас!

– Вот скупердяй! Прислал одну на двоих! И притом свою собственную девочку. Надеюсь, за обедом он не предложит нам одно яйцо и одну грушу разделить на всех.

Приятели рассмеялись, а служанка, изобразив на смуглом личике обиду, удалилась. После нескольких глотков вина Вера потянуло в сон. Он видел, что и Элий постоянно клюет носом.

– Эй, Элий, не спи, мне нужен от тебя еще один ответ.

– Изволь. Я даю их по сотне во время приема избирателей моей трибы [87]. Чего стоит один-единственный ответ на один-единственный вопрос?

– Ты в самом деле считаешь, что наркотик пробудил во мне подлинные воспоминания?

Элий тряхнул головой, пытаясь прогнать сонливость:

– В Александрии люди, принимавшие подобный препарат, вспоминали даже час своего рождения, – язык его пьяно заплетался, хотя Элий выпил лишь чашку кофе.

– В этом сне я видел собственную мать. Не ту, что погибла во время войны. А другую, настоящую.

– Выходит, тебя усыновили?

– Выходит, что так.

– И кто она? Та, настоящая?

Вер хотел назвать ее имя, но почему-то не смог выговорить краткое «Иэра», сердце отчаянно забилось. Иэра – одна из Нереид. Его мать – Нереида? Богиня? Абсурд какой-то…

И он сказал лишь:

– И у нее был медальон с камеей из сардоникса. И на камее – Нереида. Я видел это абсолютно отчетливо.

– Насколько я помню, так называлось подразделение, в котором служила твоя мать. Приемная мать, – добавил Элий после паузы.

– И наш новый знакомый Курций, – усмехнулся Вер.

– И мой брат Тиберий.

– Я не знал… То есть я знал, что он погиб, но что он был в когорте «Нереида»…

Дверь отворилась, и в комнату заглянул Макрин, но не вошел, остался у порога, странно улыбаясь.

– Подхалим лично пришел позвать нас на завтрак, – ухмыльнулся Вер, и вдруг заметил, что лицо Элия сделалось белее льна его туники, а на лбу мелким бисером выступили капли пота.

Элий замычал от боли и попытался встать с ложа, но согнулся пополам и рухнул на пол. Вер рванулся к Макрину. Комната опрокинулась. Макрин неожиданно очутился сбоку и гнусно захихикал. Лицо сочинителя превратилось в подушку и заслонило свет. А из этой подушки лезли наружу клочья голубого тумана и застилали глаза. Гладиатор выхватил меч и рубанул наугад. Раздался звон разбитого стекла. Вер успел еще распороть настоящую подушку на ложе и разрубить пополам серебряную вазу вместе с фруктами и серебряный кофейник. И лишь после этого упал возле своего приятеля, обсыпанный пухом и облитый горячим кофе.

V

«Я умер и сейчас бреду по подземной галерее в Аид», – подумал Вер, открывая глаза.

Но к своему изумлению увидел, что никуда не идет, а лежит на каменном полу, а над ним нависает низкий потолок. Свет двух тусклых лампочек, забранных решеткой, лишь обозначал контуры предметов. Спина онемела – пол в подвале был ледяной. Вер вскочил на ноги. Пол тут же качнулся, гладиатора швырнуло вперед, и он едва не врезался головой в стальную решетку, что делила подвал на две равные части. Вер вновь уселся на каменные плиты. Голову его сверлила тупая боль, а все тело ломало так, будто он только что принял участие в беге на марафонскую дистанцию. На второй половине, за решеткой, на полу лежал человек. Не ясно было, жив он или нет.

– Элий, – позвал Вер.

Никакого ответа. Юний Вер подполз к решетке. Элий не шевелился. Кто-то заботливо укрыл сенатора одеялом, прежде чем оставить здесь, в подвале. Вер просунул руку сквозь решетку и дотронулся до запястья Элия. Тот был жив. Сенатор либо спал, либо находился в «отключке» под действием наркотиков. Юний Вер ухватил его за руку и притянул поближе к решетке. Элий пробормотал что-то невнятное, но глаз не открыл. Вер влепил ему пощечину, потому вторую. Тогда лежащий наконец приподнял голову.

– Пить, – прошептал Элий.

Вер отрицательно покачал головой: воды в подвале не было.

– Как мне плохо… – Элий вновь растянулся на полу – питье Макрина подействовало на него куда сильнее, чем на Вера.

– Интересно знать, что нужно от нас этому подонку, – спросил сам себя Вер, потому что Элий вряд ли мог ему ответить. – Может, он хочет принести нас в жертву своей музе, чтобы его книги пользовались большим успехом, чем книги ненавистной Фабии.

– Ты почти угадал, гладиатор! – раздался голос сверху.

Вер поднял голову. В маленькое окошко на потолке выглядывала физиономия Макрина. Вер невольно схватился за рукоять меча, но пальцы стиснули лишь воздух – меч исчез.

– Слушай, мразь, если ты сейчас же не выпустишь нас отсюда…

– Непременно выпущу, – отозвался Макрин. – Но не сейчас. Сначала ты исполнишь одно мое желание, как раз то, о котором ты говорил, боголюбимый гладиатор. Ах, нет, я ошибся, ты уже не любим богами. Но это неважно. Ты со своим другом устроишь на этой арене маленький бой, и каждый из вас получит с десяток заявок на исполнение желаний.

Вер расхохотался.

– Как же ты глуп, сочинитель! Желания исполняются только на аренах амфитеатров, входящих в Большой круг. А здесь мы можем биться с утра до вечера, и ни одно желание не исполнится.

– Это ты глуп, гора мышц, – презрительно фыркнул Макрин. – Здесь тоже исполняются желания. Да, да, как раз в этом самом подвале. И, кстати – любые желания, без ограничений и запретов напыщенных цензоров. Настоящие желания! Мне не надо просматривать справочники, чтобы узнать, можно помочь господину булочнику, или надо отказать, потому что его брат приговорен к двум месяцам карцера за дебош. У меня не надо платить сто тысяч сестерциев «формулировщикам» за выхолощенную фразу и все время опасаться, что желание принесет кому-то вред. Здесь можно заказать избрание в сенат, начало или прекращение войны.

– Так я тебе и поверил!

– Поверишь, когда увидишь своего гения! Неважно, где ты дерешься, приятель. Главное, чтобы гений доставил твои клейма по назначению. Сегодня вечером каждый из вас получит десять клейм, – закончил Макрин.

– Элий – сенатор, а не гладиатор, – напомнил Вер.

– Он бывший гладиатор, и, надеюсь, не забыл, как держать меч.

– Кто поставит на бойца со сломанными ногами, – попытался прибегнуть к другому доводу Вер. – Наши шансы не равны.

– Ничего, я их уравняю, – засмеялся Макрин. – К твоим ногам прикуют по свинцовой гире – вроде тех, что таскают за собой преступники, осужденные за тяжкие преступления.

– А если мы откажемся драться?

– Не откажетесь, – хихикнул Макрин. – Гении переговорят с вами лично, и вы станете послушны, как ягнята. А нет – так доза «мечты» поможет. На нашего героя Юния Вера действует только один-единственный наркотик под названием «мечта».

Элий хотел тоже что-то ответить, но не смог – лишь облизнул потрескавшиеся губы.

– Ах ты мразь! – Вер погрозил Макрину кулаком.

– Я же говорил – это особое место, – хихикнул сочинитель.

– Дай нам воды! – потребовал Юний Вер. – От твоей отравы жжет горло!

– Бедняга, – донеслось сверху.

На пол шлепнулась фляга, и люк наверху захлопнулся. Вер подобрал флягу и протянул ее Элию. Тот сделал несколько глотков, потом вернул флягу. Вер пить не стал – неизвестно, что ждет их впереди. Стоило поберечь воду.

– Все дело в гениях, – сказал Вер. – Они забирают отсюда клейма – значит, желания исполняются. А наши цензоры, бедняги, пыхтят, составляют списки достойных, печатают гладиаторские кодексы, и воображают, что могут контролировать все порывы людских душ. Как будто можно научить людей желать друг другу только здоровья и любви и никогда не желать поражения и смерти…

Вер не раз спрашивал Элия, откуда в «дивнослаженной мира громаде» [88], где даже нельзя пожелать худого, случается столько мерзостей и гнусностей? Ответ оказался прост. Но если подпольные бои гладиаторов существуют давно (а, скорее всего, это именно так), то почему никто об этом не слышал?

Вер огляделся. Арена, ждущая крови, затаилась зверем. Гладиатору показалось, что на серых ноздреватых плитах он различает бурые пятна. Тот, кто дерется здесь, дерется насмерть. Но Вер не может драться насмерть со своим другом! Если он убьет Элия, кто научит Вера доброте?

Гладиатор схватился за решетку и рванул в ярости. К его удивлению преграда подалась. Составленная и частей, решетка убиралась во время поединка. Попытка выломать ее кусок не казалась такой нелепой. Элий со своей стороны тоже вцепился в прутья. Еще усилие и… удар тока по рукам. Пальцы разжались сами собой. Элий с криком отпрянул и упал. Окошко наверху отворилось вновь, но в этот раз в нем появился не Макрин, а физиономия охранника.

– Немедленно отойти от решетки, или я подниму напряжение! – крикнул надзиратель.

Элий остался лежать неподвижно на полу. Поначалу Веру показалось, что приятель потерял сознание.

– Элий, ты жив?! Подонки! Я вас всех передушу! – Вер погрозил невидимым врагам.

Но там, наверху, не обращали внимания на его вопли.

Элий наконец поднялся.

– Даже на заседаниях сената я не чувствовал себя так мерзко, – подвел итог сенатор.

В нужный час решетку поднимут. Но это будет час поединка, и тогда будет поздно что-то предпринимать.

– Я придумаю выход, – пообещал Вер, но разум его не мог отыскать ни единой лазейки.

– Да, ты хитроумен, как Улисс, – попытался приободрить друга Элий, – но, к счастью, не так беспринципен.

«Я еще более беспринципен…» – хотел сказать Вер, но сдержался, а вместо этого спросил:

– У тебя есть оружие?

Элий наклонился и снял со своего сенаторского кальцея серебряный полумесяц – один из знаков его сенаторского звания.

– Это же серебро, – поморщился Вер.

Элий предостерегающе поднял палец. И принялся разбирать на части полумесяц. Серебряной оказался только накладка. Внутри полумесяц был из стали и остер, как бритва.

– Что-то новенькое в одежде сенаторов, – шепнул Вер.

– Надо же иногда пользоваться своим положением. Подонки, посадили меня в сырой подвал, и не дали шерстяных носков! – Элий принялся растирать изуродованные голени. – Теперь ноги будет ломить до следующих Календ.

Вер решил, что Элий точно сходит с ума. Какие Календы! О чем он?!

– Элий, нас прикончат сегодня ночью. Так что до Календ тебе не придется мучиться.

– И тогда ноги перестанут болеть! Какое счастье! Представь, Юний, мои ноги перестанут ныть от холода только, когда я умру.

Элий попытался улыбнуться. К нему вернулась способность философствовать, а значит – вернулось душевное равновесие. А это немало. Да, да, надо забыть о шерстяных носках и боли, и подумать о судьбах человечества, так будет проще оценить собственную странную Фортуну.

– Сейчас мы не можем ничего предпринять, – подвел итог Юний Вер. – Остается ждать встречи с гениями.

– И философствовать, – добавил Элий. – Мрачный подвал располагает к размышлениям. В самом деле, почему не устроить коллоквиум перед боем, если больше нечем заняться? Расположимся поудобнее на холодных камнях и предадимся ученой беседе.

Элий разорвал свое одеяло и протянул половину Веру. Бывший гладиатор последовал совету друга и уселся подле решетки. Элий расположился с другой стороны.

– О чем же мы будем рассуждать? – поинтересовался Вер.

– О том, что с нами происходит.

– Ты в этом что-то понимаешь? Я лично – нет.

– Наш частный случай мне пока не понятен. Но в глобальном, пожалуй, – да, я кое-что понимаю.

– Как это… Разве такое бывает!

– Гораздо чаще, чем ты думаешь. К примеру, я могу описать тебе со всеми подробностями положение на хлебном рынке или в военной промышленности, проанализировать тенденции роста тяжелой индустрии и причины закрытия ткацких фабрик. Но если ты попросишь объяснить, почему Марция не торопится развестись с Пизоном, я не смогу ответить.

– А она в самом деле не торопится?

Элий оставил этот вопрос Вера без внимания.

– Итак, начнем в добрый час. Не слишком ли мы полагаемся на богов? Одно время боги активно вмешивались в жизнь людей. Это были времена героев, и сами герои вели свои родословные от небожителей. Но потом люди сделались достаточно самостоятельными, и боги позабыли о них на время. Люди были предоставлены сами себе. Архитектура достигла совершенства, дальше которой мнилось лишь разложение. Они уже знали, что земля – это сфера, Птолемей измерил расстояние от Земли до Луны, установив, что они равняется пятидесяти девяти земным радиусам. Разумеется, он совершил ошибку, решив, что Солнце вращается вокруг Земли, но вскоре бы нашелся иной ученый, готовый перевернуть его систему, если бы наука продолжала процветать. Птолемей использовал термины «параллели и меридианы», разделил сферу на шестьдесят частей – так возникли минуты, а минуты еще на шестьдесят «вторых малых частей», и мы получили секунды. Не буду перечислять достижения инженерной мысли – мосты и акведуки древних стоят незыблемо до сих пор. Герон практически изобрел паровую машину, хотя и заставлял свои изобретения служить развлечениям, а не пользе промышленности. Медики уже специализировались на лечении различных болезней – так велики были их знания. Все, чего можно было достичь, не зная об антисептике, наркозе и микрохирургии, было достигнуто. Инструменты тех лет можно использовать и сейчас почти без изменений. Хотя многие законы устарели, но судебная система и наше право основано на положениях того времени. Но об этом достаточно. Что же дальше? А дальше – на Рим нападает безумие, верховная власть переходит в руки развратников и тупиц. Один сумасшедший император сменяет другого. Тех, кто хочет остановить безумие, убивают преторианцы, которые больше напоминают бандитов, нежели солдат Рима. Мгновенно из золотого века Рим скатывается в пропасть. Наука приходит в упадок, ибо первая страдает от подобных пертурбаций. Варвары [89] возникают на границах и угрожают разграбить некогда могущественное государство. Вместо того чтобы дать им отпор, римляне дерутся за власть, чтобы хоть месяц пощеголять в драгоценном пурпуре. Что означает этот внезапный крах, похожий на падение с вершины под ударом могущей десницы? «Кого Юпитер желает погубить, того он лишает разума», – вот единственный ответ, который мне приходит на ум.

– Ты считаешь, что боги хотели уничтожить Рим?

– Именно так. И начать с чистого листа. Я только не знаю, в самом ли деле это была воля Олимпийцев или некой иной могущественной силы, которая скрыта от наших глаз, и которую стоики именуют Космическим разумом.

– Не будем говорить о стоиках, – прервал его Вер, зная приверженность своего друга философии. – Но, если бы Рим погиб, погибли бы и его боги.

– Не знаю. Может быть и так. Однако Рим не погиб. Боги передумали. Они даровали римлянам право исполнять желания и взамен лишили их свободы. Прежде небожителей не интересовали людские поступки, и люди безумствовали, а потом сетовали на безразличие богов и их попустительство. И вот все переменилось. Боги принялись активно вмешиваться в жизнь людей. Люди очутились под постоянной опекой, фактически в положении сытых и довольных рабов под присмотром щедрого хозяина. Им было многое дозволено, но судьбой своей они распоряжаться больше не могли. И тут возникает вопрос: стоят ли приобретенные блага утраченной свободы? – Такая речь была достойна сената, но вряд ли там ее могли оценить по достоинству.

– Никогда не рассматривал дар богов с такой точки зрения, – признался Вер. – Но исполнение или неисполнение желания – тоже воля случая.

– Хорошо, пусть исполнение желания зависит только от ловкости гладиатора. Пусть так. Боги оставили за собой иное право. Ведомо ли тебе, что при храме Юпитера Капитолийского есть специальный фламин [90], который ведает наукой?

– Наука, особенно физика и машиностроение находятся под особым покровительством Юпитера. Об этом «Акта диурна» постоянно упоминает в своих передовицах.

– В последнее время… – поправил его Элий и на секунду задумался, пытаясь осмыслить мелькнувшую в мозгу догадку. Но неясное подозрение так и осталось подозрением. – Да, в последнее время, – повторил он, досадуя на свою недогадливость, ибо внутренне чувствовал, что находится рядом с нераскрытой тайной. – Прежде об этом почти не писали. Прежде – я имею в виду совсем недавние времена – до Третьей Северной войны. И опека фламина – это отнюдь не покровительство. Это каждодневная и внимательная слежка. Рим не должен изобретать слишком мощного оружия.

– К чему Риму мощное оружие, когда варвары еще стреляют ил луков, а у нас есть винтовки, пистолеты и пушки?

– Неудачный довод: винтовки и пушки есть у всех в отличие от микрохирургии, телефонов и киностудий. Ты забыл, как перед Северной войной на заводах Империи было закуплено оружие для нападения на саму же Империю? Искусство, философия, математика, медицина – здесь людям предоставлена полная свобода. Но физика, химия, механика контролируются постоянно. Воздушные шары способны подняться в небо лишь на несколько минут. Давным-давно создана теория полета на аппаратах тяжелее воздуха. Но как только удается построить такой аппарат и поднять в воздух, случается катастрофа. Авиатор Корд взял у меня клеймо – его желание было таким простым и естественным – новый аппарат должен наконец взлететь в воздух. И… и… – Элий замолчал.

– Ты проиграл?

– Это был поединок с Хлором.

Вер не знал, что сказать в ответ.

– Это искусственное торможение, – продолжал Элий. – Но как всякий искусственный процесс, он обречен на провал. Пусть с запозданием, но то, что должно быть изобретено, будет изобретено.

– А что, если наш мир может существовать только в этих искусственных условиях? Если, лишившись опеки, он погибнет?

– Тогда это означает, что наш мир не просто несовершенен. Он ущербен. Уродлив. – Элий содрогнулся и глянул на свои ноги. – И он искусственно искалечен. Мы ведем ненормальную жизнь. Неважно, хороша она или плоха. Она должна кончиться, потому что она неестественна. Из-за этой искусственности мы оказались в тупике.

– Ты сам ратовал за исполнение желаний. А теперь хочешь отказаться от этого дара? Отказаться от мечты Империи?

– Да, ратовал. Пока не столкнулся с собственным гением и не очутился в этом подвале.

– К чему ты клонишь?

– Лишь к тому, что люди, как и тысячу лет назад, подошли к очередному опасному рубежу. И перед Космическим разумом вновь стоит вопрос: остановить нас, стереть с лица земли и начать все сначала, как говорится, от яйца; или рискнуть и позволить действовать дальше. Может быть, после всех ошибок мы найдем приемлемую форму существования?

Элий замолчал. Такая теория могла прийти на ум лишь в подземелье. Как видно, и подвал может на что-то сгодиться. У Вера появилось странное чувство, будто все это он знал и без Элия. Только не удосужился как следует подумать.

– Неприятно жить в мире, который вот-вот должны уничтожить. Но может быть, все не так страшно. Разве запрет разрабатывать оружие – это не запрет самих людей? – он возразил лишь для того, чтобы услышать опровержение своих слов.

– Запрещать самому себе изобретать и узнавать? Разве такое возможно? Напротив, каждый стремится перелезть через ограду и сорвать недоступное яблоко Гесперид. «Ведь всех нас влечет к себе и ведет горячее желание познавать и изучать…» [91]

Слова Элия заставили бывшего гладиатора вспомнить о золотом яблоке:

– Я тебе говорил о подарке, который мне прислали в первый день игр?

– Такое часто случается с гладиаторами. Мне тоже присылали в первый день венки, цветы и даже украшения, особенно, если я побеждал. А ты выиграл приз.

– Элий, мне прислали литое золотое яблоко, и на нем было выгравировано: «достойнейшему». Тебе это ничего не напоминает?

– Спор богинь из-за золотого яблока. А после спора – похищение Елены и Троянская война.

– У нас нет на примете Елены. Остановимся на войне. Троя пала. А римляне – потомки троянцев.

– Я тоже изучал историю в начальных классах.

– Это яблоко – предупреждение богов, что Рим падет. И я должен сделать нечто такое, чтобы предотвратить падение. Но я не знаю – что именно, – признался Вер.

Элий подался ближе к решетке:

– Что касается моей встречи с гением, то я соврал Курцию. Вернее, сказал не все. Мой гений интересовался, о чем мы болтали с гением кухни. И еще… Гораздо больше его интересовала Летиция Кар. Он выпытывал, где она прячется.

– То есть – они не могут ее найти? Гении не могут найти девчонку?

– Выходит так… – Элий сдавил пальцами виски. – Дай еще воды, – попросил он. – После этой отравы у меня все горит внутри. – Вер протянул ему флягу. – Да, вот еще… Ты не поверишь, но мой гений был напуган, он буквально трясся от страха. Но кого он боялся? Богов? Людей? Самого себя?

«Он боялся грядущего, – подумал Вер. – Мы все боимся грядущего. И люди, и боги… Только идиоты не боятся того, что совершают, ибо уверены в своей непогрешимости».

VI

Меркурий уже собирался поднести к губам бокал с нектаром, когда его кто-то окликнул.

– Папа… папочка…

Меркурий оглянулся, но никого не увидел в комнате.

– Я здесь. – Вновь послышался жалобный голос.

Меркурий откинул занавеску. В небольшой нише, где сам он обычно любил прятаться, наблюдая за поведением пришедших к нему гостей, сидел Фавн. Козлоногий скрючился в три погибели, а лицо его со спутанными волосами и всклокоченной бородой было мокрым от слез.

– Что это значит? Ты был в Массилии?

Вместо ответа Фавн поднял руку. Почерневшие изуродованные пальцы с острыми когтями напоминали лапы гарпии. Рука Фавна непрерывно тряслась, будто бога била лихорадка.

– Я подобрал камешек из тех таинственных ящиков и хотел принести его тебе… и видишь, что из этого вышло.

Меркурий в ужасе смотрел на изуродованную руку сына.

– Где камень? – спросил покровитель торговцев, и зубы его невольно выбили дробь.

– Выбросил где-то на земле. И больше не пойду искать… не пойду… – Фавн трясся все сильнее. – Как я буду играть на свирели? Сатиры, увидев такую лапу, поднимут меня на смех, а Силен займет первое место в свите Вакха. Папочка, мне уже кажется, что моя рука не принадлежит мне. Что она чужая… Вдруг она захочет убить? Сама по себе возьмет и нож и… Я не смогу ей помешать. Вдруг она убьет меня? Или тебя? Или покусится на самого Юпитера?

Меркурий поднес бокал к губам Фавна, и тот с жадностью выпил нектар. Меркурий погладил сына по взъерошенным волосам.

– Ты молодец, мой мальчик, что не принес этот камень сюда. Ты сам не представляешь, какой ты молодец! – Он помолчал, наклонился и шепнул в заросшее волосами ухо: – И, пожалуйста, не говори Юпитеру о своей находке.

Фавн перестал на секунду трястись:

– Это почему?

– Потому что Юпитер выкинет тебя из Небесного дворца, как некогда скинул Вулкана с Олимпа. Надеюсь, в довершение всего ты не хочешь сделаться еще и хромым?

– Разве я в чем-то виноват? – прошептал Фавн.

– А разве боги всегда справедливы, мой мальчик? И вообще… – Меркурий на мгновение задумался. – Лучше тебе, друг мой, пожить на земле, где-нибудь в отдаленной пещере и не посещать пока Небесный дворец.

– Ты меня изгоняешь?! Ты?! По твоей просьбе я…

– Тсс… – Меркурий приложил палец к губам. – Извини, мой мальчик, но теперь твои болячки касаются только тебя. И не переживай так. Я о тебе позабочусь. После.

Фавн выбрался из своего закутка и по-прежнему горбясь, вышел из комнаты. Меркурий слышал, как цоканье копыт постепенно затихает в атрии. Теперь он знал, что за руду привозят из Конго. Но он по-прежнему не ведал, для кого она предназначена. И для чего…

Но он должен все это остановить как можно скорее. Пока боги еще что-то могут сделать.

VII

Никогда перед поединком Вер так не волновался. Впрочем, никогда он и не рисковал столь многим.

Волнение… Он знает теперь, что такое волнение… И это хорошо.

Вер, исполнитель желаний. Как прежде это звучало заманчиво! Теперь эти слова вызывали отвращение, как чересчур обильная и жирная пища. Что за желание Вер исполнит сегодня, он никогда и не узнает. Но он может сказать заранее: что-то недопустимое, нечто отвратительное.

Окошко на потолке отворилось, в отверстии появилась голова Макрина.

– Эй, гора мышц, я принес твои клейма!

И вниз полетела картонная капсула. Вер поймал ее на лету и открыл. Внутри лежало десять черных квадратов. Каждый с паутиной замысловатого золотого узора. Никогда прежде Вер не видел такие клейма.

Вер лишь успел бросить мимолетный взгляд на Элия, прежде чем в стене медленно со скрипом принялась открываться боковая дверь. Судя по свисту, она приводилось в движение пневмоприводом. Когда дверь отворилась полностью, Вер увидел внутри знакомое платиновое сияние. У стены, скрестив руки на груди, стоял его гений. Вер вошел в комнатку. И тут же дверь принялась закрываться. Вер огляделся. Он ошибся – это была не комната, а что-то вроде пустой шахты подъемника. Только подъемника в ней не было. Если зала – и будущая арена – была придавлена низким потолком, то над комнаткой потолка не было вовсе. Гладиатор видел вечереющее небо с легкими завитками золотых облаков. Гюн был одет в легкую белую тунику, светлые его волосы украшал венок из нераспустившихся водных лилий. Дух, создавший для себя плоть – в этом есть что-то отвратительное. Интересно, как он делает это? Из чего? И что внутри этой человекоподобной оболочки?

– Сожги клейма, – приказал гений Веру.

Как любой гений он полагал, что человек должен ему повиноваться беспрекословно. Но на Вера его слова не действовали. Пустой звук, сотрясение воздуха. Гений не мог ни к чему принудить Вера. Только знал ли об этом гений?

– Здесь нет ларария, – заметил гладиатор.

Гюн усмехнулся:

– Раз я здесь, вся эта комната теперь ларарий.

Вер швырнул клейма на пол, и они разлетелись веером. Гладиатор сделал вид, что хочет подтолкнуть одно из них ногой, а на самом деле шаркнул пяткой и измял нежную бумагу.

– Никогда не доводилось топтать клейма. Но эти, по-моему, заслуживают такого отношения. – И он смачно плюнул на другое клеймо.

Он надеялся вывести гения из себя. Но тот лишь пожал плечами:

– Не стоит этого делать – клеймо не будет гореть.

Вер наклонился и нехотя сгреб клейма. При этом он заметил лежащие в углу гири. Круглые ядра были прикованы к стальным обручам цепями. Кандалы предназначались для Вера.

– Надо же, и гирьки уже здесь.

Сделав вид, что его больше не интересуют клейма, гладиатор вытащил гири из угла. Обручи были раскрыты. Замок захлопывался сам, без ключа. Не долго думая, Вер защелкнул пружины.

– Что ты сделал, идиот?! – воскликнул гений. – Как ты теперь их наденешь?

– Не знаю, – Вер пожал плечами. – Значит, никак.

Гений раздраженно топнул ногой, плоть его стала испаряться, таять, легкое облачко пара окутало гения. Гюн оттолкнулся от пола и взмыл вверх, оставляя в воздухе светящийся платиновый след.

– Эй, ты куда?! – крикнул Вер со смехом. – А как же клейма? Доминус Макрин будет не доволен. Неужели струсил? Не бойся! Я не желаю тебе зла, хотя ты чуть и не отправил меня в гости к Плутону!

Видя, что его доводы остались без внимания, Вер пожал плечами:

– Не думал, что он так труслив. В этом точно он на меня не похож!

Но гений вскоре вернулся, держа в руках металлический ключ. Пар вновь сгустился вокруг него, впитался в платиновый призрак, и тело приобрело прежнюю почти подлинную материальность. Вер смотрел с восхищением на подобные метаморфозы.

Тем временем Гюн разомкнул обручи кандалов.

– Надевай, – приказал не терпящим возражений тоном. – И чтобы без фокусов.

– А как же клейма?

– Клейма ты можешь сжечь и с гирями на ногах.

Вер театрально всплеснул руками:

– Как же я сам не додумался! Гири мне нисколько не помешают. Гири вообще мало чему мешают, не так ли, Гюн?

– Сжигай клейма! – Гений сунул ключ в кармашек на поясе. Очень удобный кармашек с застежкой. Из такого трудно выронить ключ.

– Не раньше, чем ты ответишь мне на один вопрос. Ты так мило поведал мне о том, что я должен проиграть. И вот теперь при встрече даже не хочешь объяснить, за что такая немилость.

– А сам не догадываешься?

– Понимаешь, милый гений, догадки – одно, а твое веское гениальное слово – совсем другое.

– Ну, хорошо… – Гений колебался – говорить или нет. Он был небесным патроном Вера. А отношения клиента-патрона [92] в Риме святы. Нет, гений не мог отказать смертнику в такой малости. – Ты не должен был клеймить желание для этой девчонки.

– Разве ты имел право мне приказывать?

– Не имел. Но не имеющие права порой так сильно желают его получить.

– Как Макрин, – подсказал Вер.

– О, Макрин – мелюзга, всего лишь глупая игрушка в чужих руках. Когда в нем отпадет надобность, его сломают… Сжигай клейма! – Гений протянул гладиатору зажигалку.

– А чем бедная девочка так тебе насолила? – Вер щелкал зажигалкой и наблюдал, как бледно-синее пламя выскальзывает из своего укрытия и вновь прячется.

– Я обещал ответить на один вопрос. И я ответил. Ты доволен? Я даже могу поведать тебе еще кое-что. Ты наверняка хочешь знать, что в этих клеймах? – Гения распирало от самодовольства – так хотелось похвастаться своей почти божественной властью. – Я отвечу, хотя ты и не просил. В одном – желание, чтобы умер юный Цезарь, в другом – мощное землетрясение вроде того, что разрушило четыреста лет назад форум Траяна, в третьем – ранняя старость и болезнь…

– Хватит, – сказал Вер.

Он наклонился и поджег клейма. Пламя весело запрыгало по бумажкам. В узкой комнате-шахте распространился приятный запах благовоний. Кто бы мог подумать, что у столь отвратительных желаний такой приятный аромат. Гений с улыбкой смотрел, как сиреневый дымок, извиваясь, крадется к синему, утратившему прозрачность небу. И в этот момент Вер рванулся к Гюну. Гладиатор обрушился на своего покровителя всей массой тела, и мгновенно повалил гения на пол. Прежде чем Гюн успел опомниться и преобразиться, Вер полоснул стальным полумесяцем и рассек Гюну запястье. Кровь с платиновым ореолом брызнула из перерезанных вен.

Пока гений истошно вопил и пытался зажать рану, Вер вытащил у своего покровителя из кармашка на поясе ключ. При этом одной рукой он продолжал наносить удары по голове гения, чтобы тот принял все происходящее за вспышку отчаяния и не заметил пропажи. Наконец Гюн сумел вырваться и, издав протяжный крик, раскаленной головней взмыл в небо, оставляя в воздухе отнюдь не платиновый, а красноватый след. При этом он менял свой облик во время полета, утрачивая материальность. Покровителю Объединения кухонных работников подобные метаморфозы не под силу. Оказывается, не все гении равны.

Вер махнул рукой вслед улетающему:

– Счастливого полета, милый гений!

Вряд ли Гюн сейчас кинется проверять, на месте ключ или нет.

В этот момент пневмопривод всхлипнул, и дверь вновь поехала в сторону, открываясь.

– Надо полагать, это приглашение выйти. – Вер и сделал шаг к выходу, но при этом едва не упал, позабыв о свинцовых гирях. – Чтоб тебя Орк забрал! – выругался Вер.

Он наконец переступил порог, потом качнулся назад, поднял руку, и нажал на датчик на стене. Дверь остановилась, на два пальца не дойдя до косяка. Сигнал датчика выключил пневмораспределитель. Не надо было ставить датчик на дверь. Слишком сложная конструкция нередко является причиной катастрофы. Но откуда он, Вер, знал о конструкции пневмоцилиндров, дросселей, клапанов, датчиков? Ведь он никогда не изучал ни пневматику, ни гидравлику. Он просто все это знал. Щель, оставшаяся в двери, была узкой и в полумраке зала-арены не заметной. В то же время она вполне достаточна для того, чтобы в нее просунуть пальцы.

– Жаль только, что я не умею летать, как мой милый гений, – вздохнул Вер.

Элий вернулся в зал раньше и теперь сидел на полу, растирая ноющие голени.

– Как прошло свидание с гением? – спросил Вер, подходя к решетке. – Как раны Гэла? Все еще болят?

– По-моему, да.

– Ну, теперь и мой покровитель немножко помучается. Я покалечил обоих. К сожалению, гении не умирают. Они просто меняют подопечных. Интересно, кому в прошлом покровительствовал мой милый гений? Наверняка какому-нибудь разбойнику, иначе где он мог набраться подобных манер?

Элий удивленно глянул на приятеля, не понимая его безудержного веселья.

– Знаешь, что поведал мне Гэл? – спросил Элий. Голос его звучал глухо. – В одном из клейм есть пожелание, чтобы Рим вновь начал войну с викингами. Но не сказал, у кого это клеймо. У меня или у тебя. Решил, что мне будет страшнее умирать, зная, какая беда угрожает Риму.

– Он больше не пытался выведать, где находится его кухонный собрат?

– Мне показалось, что он счел нас с тобой гораздо более опасными любителя гастрономических изысков, – предположил Элий.

– Какая честь! Мой покровитель тоже сообщил парочку желаний. Пусть не столь глобальных, но весьма мерзких. И выход, мой друг напрашивается один: никто из нас не должен победить.

– Да, – согласился Элий. – Я тоже подумал об этом. Нам ничего не остается, как броситься на меч.

– Дело за небольшим – у нас нет меча.

– Нам дадут оружие, – не желал сдаваться сенатор.

– Элий, ты сумасшедший?

– Я никогда этого не отрицал. Но согласись, другого выхода нет. Вырваться отсюда нет возможности. Значит, остается один выход – смерть. Только кому я оставлю двадцать семь моих клиентов? Кто станет патроном этих бедняг?

– Друг мой сенатор, сохрани паразитов при себе до более худших времен. В данный момент мы должны удрать и рассказать о предприятии нашего гостеприимного Макрина. Если не хочешь, чтобы кто-нибудь другой, убив соперника на этой арене, помог начать войну с виками.

Элий оглядел каменные стены и низко нависающий потолок. Только теперь он заметил, что потолок отнюдь не однороден. В середине он закрыт деревянным щитом, который, скорее всего, убирается точно так же, как веларий над Колизеем. Но эта деревяшка не давала пленникам никаких шансов – между ними и верхним помещением все равно оставалась толстенная стальная решетка.

Сколько людей до них умерло в этой ловушке?! Смельчаков и трусов, отставных гладиаторов или просто случайных пленников «гостеприимного» Макрина. Никого не волнует, куда уходит гладиатор, покинув арену и получив деревянный меч. Ведь он больше не исполняет желания. Ежемесячники время от времени пишут о них, об их любовных интрижках с артистками или о скандальных драках в тавернах, печатают фотографии их красавиц-жен и упитанных детишек. В гладиаторской центурии ходят слухи, что отдельных избранников забирают на некую тайную службу. Но других ждет этот подвал. И последний бой. И вслед за пожеланиями о чьем-то выздоровлении, спасении и возвращении гладиаторы исполняет самые отвратительные, самые подлые мечты. О смерти, насилии, терроре. А потом – бесславная смерть от пули или бесшумной отравленной стрелы, пущенной в спину.

Но почему боги не ведают о том, что творится здесь, в темноте?

Почему всемогущие боги не ведают?…

VIII

Скрип механизмов наверху и пыхтенье пневмоцилиндров свидетельствовали, что поединок должен вот-вот начаться. Деревянные створки разошлись, и тут же под потолком вспыхнули два ослепительных прожектора, заливая подвал-арену светом. Вер невольно заслонился ладонью. Но как он ни силился, все равно не мог разглядеть сидевших наверху. В ту же минуту центральная часть решетки, разделяющей залу, поехала вверх.

Кто-то делал эти решетки и не задумался – зачем они. Кто-то оборудовал этот подвал и не озаботился – для чего? Почему никто не мог представить, что же получится в итоге? Почему никто из этих неведомых людей не мыслил логически?

– Эй, там, наверху, знаете ли вы, прославленные мужи, кто перед вами? – крикнул Вер.

В ответ послышался шепот – два или три человека обменялись репликами. Но что именно было сказано – Вер не разобрал.

– Перед вами гладиатор Юний Вер и сенатор Гай Элий Мессий Деций, родственник императора. А вы, надо полагать, пришли посмотреть, как мы перережем друг другу глотки ради вашего удовольствия.

Кто-то растерянно ахнул. То ли не поверил словам Вера, то ли в самом деле выбор Макрина показался заказчику чересчур смелым. Но смятение длилось лишь миг – отступить никто не посмел.

– Наконец-то этот хромой козел вновь очутился на арене! – отчетливо донеслось сверху.

– Начинайте, – приказал Макрин.

– Неужели вы так трусливы, что боитесь показать свои лица смертникам? – крикнул Элий. – Поглядите мне в глаза! Назовите себя!

– Тебе будет легче умирать, сиятельный, не зная, кто смотрит на тебя в эту минуту, – отвечал Макрин. – Тогда ты не так сильно разочаруешься в людях, мой благородный друг. – И приказал кому-то невидимому: – Бросьте им оружие.

Мечи в ножнах упали к ногам гладиаторов. Элий первым поднял клинок и извлек его. Сталь сверкала в свете прожекторов, меч был отточен как бритва. И Элий невольно содрогнулся. Точно таким же мечом Хлор отрубил ему ноги. Хлор вышел сражаться якобы тупым оружием. Но это были всего лишь искусно сделанные ножны, надетые на более узкий отточенный клинок. Когда Хлор решил, что час его пробил, он сорвал маскировочный чехол. Хлор умер в тюрьме… Или не умер? Может быть, его тайно привезли сюда, и он точно так же стоял в свете прожекторов перед невидимыми зрителями и рассматривал боевой меч, готовясь к своему последнему поединку. И, если да, если он умер на этой арене, то вспомнил ли о содеянном в Колизее? Или примитивно испугался за свою шкуру и дрался со звериной яростью, надеясь, что победителю сохранят жизнь? Но у него не было шанса спастись. Потому что на арене его ждал не друг, а враг.

Стальная решетка больше не разделяла гладиаторов.

Элий взмахнул мечом и кинулся в атаку. Вер выдернул свой клинок из ножен и попятился. Он отступал к двери в шахту. Элий ударил, но слишком медленно, самый неумелый гладиатор успел бы подставить под удар свой меч. Вер подставил. Отклонил клинок Элия в сторону старательно, будто на учебной арене, и ударил сам, готовясь, если надо, остановить клинок, на волос не достав головы Элия. Но сенатор не забыл прежних уроков, легко парировал удар и тут же увел свой меч в сторону, метя противнику в живот. На этот раз достаточно быстро. Вер отбил выпад.

– Не увлекайся! – шепнул он сквозь зубы. – А то ненароком выпустишь из меня кишки.

Он сделал еще два шага к заветной двери. Элий ковылял за ним. И вновь ударил сбоку. Молниеносно. Вер хотел отскочить, но забыл о гирях, и глупейшим образом растянулся на полу. Элий замахнулся. Неужели он хочет пригвоздить старого друга к полу? Вер рванулся в сторону. Клинок ударил в каменные плиты, и вышиб голубые холодные искры. Вер ухватил Элия за ноги и повалил.

– Ты забываешься, – прохрипел он на ухо своему другу.

– Нет, я предельно точен. Зрители наверху должны верить….

Дата добавления: 2015-07-25