Глава II 5 страница

Вслед за растерянностью накатила злость – Вер вспомнил о мастерски проведенной интриге и, яростно работая локтями, протиснулся к женщине, которая принесла ему беду. Но прежде, чем он бесцеремонно схватил ее за плечо, он обернулась и смерила гладиатора высокомерным взглядом.

– Не ожидала узреть тебя здесь, Юний Вер. – Она приподняла брови, что должно было означать удивление.

– Я тоже не ожидал тебя здесь увидеть. – Вер ядовито усмехнулся. – Скорее уж, ты должна сидеть в библиотеке, за подшивкой «Акты диурны», изучая речи сенатора Элия.

Она не подала виду, что поняла упрек.

– О, я с удовольствием читаю речи Элия – у сенатора прекрасный слог в отличие от его коллег.

– Путь от Эсквилинской больницы сюда гораздо длиннее, чем кажется на первый взгляд.

– Не замечала. У меня новое авто. «Трирема» сорок пятой модели. – Она обернулась к продавщице и одобряюще кивнула: – Заверни, милочка, я беру это платье. Счет пришли домой.

Затем она взяла Вера под руку и отступила к небольшому фонтану, где изо рта мраморного Морфея вытекала вялая струйка зеленоватой воды.

– Ради всех богов, Вер, оставь меня. Обходи стороной. Иначе тебя убьют. Мне, клянусь Геркулесом, на тебя плевать. Но моя девочка подвергается лишней опасности. Забудь обо всем, если можешь. И если не можешь, тоже забудь.

– Я бы забыл, не устрой ты подлой ловушки Элию, мне и Варрону. Варрон погиб, если это тебя, конечно, интересует, – Вер говорил зло, злость иногда сходит за негодование.

– Просто я оказалась умнее вас троих, а ты уже кричишь о подлости. Я спасаю свое дитя. Остальное меня не волнует.

О да, она умна! В этом ей не откажешь! Она так убедительно рассказывала о своих капризах и подлостях, чтобы сбить со следа, чтобы отвести от страшной ловушки, которую она приготовила. Против воли Вер восхитился ею. Ум всегда восхищал его. Вернее, это не ум, а хитрость. Но хитрость он тоже ценил высоко.

– Кто за всем этим стоит? Император? – Вер задавал вопрос, зная, что она не скажет правду.

– Тебе хочется погубить меня, Вер?

– Я хочу помочь твоей дочери.

Это желание он позаимствовал у Элия, но полюбил его, как усыновленное дитя. Он даже не мог иронизировать по этому поводу, и был уныло серьезен, как на похоронах.

– Забудь о ней. Это самое лучшее, что ты способен теперь для нее сделать. Я же сделала все, что под силу смертной. И даже немногим больше. – Сервилия взяла из рук продавщицы сверток, и удалилась с видом сошедшей на землю богини.

Вер, повинуясь наитию, поднял голову. В вышине, под стеклянным потолком галереи, мелькнул, растворяясь, платиновый зигзаг. Чей-то гений только что был здесь. В торговых рядах полно народу, неудивительно, что один из гениев решил проследить за легкомысленной матроной, что бессовестно транжирит состояние супруга. Впрочем, Вер знал, что гении давным-давно обленились и не занимаются подобными мелочами.

Вер был уверен, что минуту назад над ним парил его собственный гений.

«Может быть, ему не понравилась фигурка, которую я купил для ларария?» – попытался пошутить Вер.

XVI

В полночь Вер раскрыл ларарий. Серебряный алтарь стоял на месте, и новая статуэтка гения красовалась под сводами миниатюрного храма. Но, когда Вер положил на алтарь корешок клейма, случилось невероятное: зеленое пламя охватило не только клочок цветной бумаги, но и фигурку гения. Статуэтка корчилась в огне и дергала руками и ногами, как будто могла испытывать муки. Вер смотрел, как гибнет крошечный человечек из слоновой кости, и чувствовал, как лоб покрывается испариной.

Вдруг его гений тоже произнес некую формулу отречения?

– Великие боги, я не знаю, каковы ваши желания, и дозволите мне остаться прежним, или готовите новые испытания. Но, клянусь, что завтра на арене я никого не убью. Я – Вер, исполнитель желаний, и я исполню желание Гая Элия Мессия Деция. То, о котором он сам не ведает.

XVII

А в это время на своей вилле домна Фабия заправила в пишущую машинку чистый лист и начала печатать:

«Гость императора Деция вел себя странно. Во-первых, он явился в расшитой золотыми пальмовыми ветвями тунике и в пурпурной тоге, осыпанной золотыми звездами, будто триумфатор [67], а во-вторых, не выказал перед императором никакого почтения. Лишь милостиво кивнул, как кивает господин добросовестному слуге из вольноотпущенников, и уселся на стул императора с пурпурной подушкой. Деций, пораженный дерзостью гостя, застыл неподвижно. Масляный светильник освещал перистиль тусклым светом. Где-то за стенами дома ругались беженцы за места под навесами. Блеяли овцы. Плач больного ребенка не умолкал уже несколько часов. Завтра утром Деций собирался покинуть Никополь и двинуться со своей армией наперерез готам. Его ожидала либо славная победа, либо поражение и смерть. У него осталась одна-единственная ночь, чтобы возродить былое величие Рима. Возродить то, что разрушалось почти сто лет.

– Я слышал, ты хочешь назначить Валериана цензором? – спросил гость.

– Да. Это так. Я хочу вернуть былые римские добродетели. Без них Рим обречен на гибель. Я в этом уверен.

– Но у прочих нет твоей уверенности, бедный Деций. Кому захочется быть добродетельным, если выгоднее и удобнее быть удачливым подлецом? Когда государства падают, выживают лишь подлые, а благородные гибнут. А ты благороден, мой бедный Деций. Я прекрасно помню твой ответ Филиппу Арабу. «Если я отправлюсь навстречу мятежникам, солдаты могут провозгласить меня императором. Тогда я не смогу отказаться». Филипп чуть не убил тебя на месте. Но потом передумал и велел прикончить тебя в лагере одному из своих преданных людей. К счастью, преданный человек Филиппа Араба забыл о своей преданности.

– Я этого не знал. – Лицо Деция передернулось.

– Как видишь, награда за благородство всегда одна и та же. Нет, мой бедный Деций, кроме разочарований, тебя на этом пути ничего не ждет. Вспомни бедного Гордиана. Его называли Благочестивым. Он так старался быть добродетельным, щедрым и смелым. А чем это кончилось? Краткий миг победы и мучительная смерть. Пресечение славного рода. Жди того же. Возможно, у тебя не будет даже славной победы. Когда миры рушатся, судьбы людей поражают однообразием. В такие мгновения личность перестает что-либо значить. А историки будут искать свидетельства подлости, а не честности. Благородные характеры не вписываются в концепцию подлых эпох. Когда ты проиграешь, тебе припишут слабость, трусость, подозрительность и некомпетентность. – Последнее слово гость произнес с особым удовольствием. – Мир ждут темные века.

– Ты видишь какой-то особенный выход? Как из мерзости выйти не мерзостным путем?

– Я хочу помочь тебе, мой бедный император. Ты не против, что я тебя так называю – мой бедный император? Ты и в самом деле бедный. Ибо, если я тебе не помогу, ты погибнешь в ближайшие месяцы. Я даже могу сказать каким образом. Ты утонешь в болоте.

Деций испытывал странное чувство перед гостем – раздражение и почтение одновременно. Он понимал, что гость имеет право разговаривать таким тоном, и все же не мог с этим смириться.

Ребенок наконец замолчал. Уснул? Или умер? В дурные времена рождается слишком мало детей, и они умирают слишком часто. Деций подумал о своих сыновьях – Гереннии и Гостилиане. Геренний отличный воин, не смотря на юный возраст. А вот из Гостилиана вряд ли выйдет полководец. Хотя еще рано говорить, кто же выйдет из Гостилиана, он совсем недавно снял детскую буллу. Он умен, сообразителен, но слишком слаб здоровьем. Но в нем есть странная холодная смелость. Смелость политика, а не полководца. В конце концов Октавиан Август тоже не отличался здоровьем, но это не помешало ему сделаться величайшим правителем Рима. Хотя он бывал зачастую жесток и не слишком благороден. Но именно из таких и получаются хорошие политики.

– Кто ты? И от чьего имени ты говоришь? От имени готов? – спросил Деций.

Гость расхохотался:

– Бедный император, ты и в самом деле ужасно бедный. Тебе повсюду мерещатся варвары, готовые разорвать Империю на части. Неужели ты не узнаешь самого гения Империи?

Только теперь Деций заметил слабое платиновое сияние, исходящее от гостя. От этого сияния статуи в перистиле приобрели серебристый оттенок. Император взглянул на свою руку. Она была серой, как у покойника.

– Есть две опоры, как две ноги, на которые должна опираться империя. Заметь, я называю Рим Империей, ибо это подлинная его суть, а не Республикой [68], как именуют его по странной прихоти, хотя и сенат, и народ давным-давно утратили былую власть, и вряд ли у бедняков-арендаторов и хозяев латифундий есть какое-то общее дело. Так вот, Империя жизнеспособна, во-первых, когда жить в метрополии гораздо почетнее и выгоднее, чем в провинциях. А во-вторых, порок и коррупция не подтачивают управление. Я дам тебе способ реализовать оба эти условия. Причем сразу.

Гений сделал паузу, ожидая вопроса. Но Деций молчал. Возможно, он просто не знал, что сказать.

– Так вот: отныне каждый гладиатор, сражаясь на арене, может своей победой реализовать чье-то желание, которое будет заранее оговорено. Но это должно быть желание человека добродетельного. И твой бедный цензор Валериан будет именно с этой целью создавать список достойных граждан. Отныне Рим исполняет желания. Желания избранных. Благородные желания благородных людей. А гладиаторы заплатят за них кровью. Люди, стремитесь в Рим! Волшебную страну, где человеческая кровь на арене дарует счастливчику удачу. У тебя есть желание, Деций?

– Я хочу разбить готов.

– Такое маленькое желание. Я всегда замечал: у добродетельных людей слишком маленькие желания. Ну что ж… Устрой в Никополе гладиаторские бои, и пусть самый лучший боец исполнит твое желание, мой бедный Деций. Но если твой гладиатор не выиграет бой, Римская армия будет разбита, а сам ты утонешь в болоте. Поставь на самого лучшего бойца, Деций. Судьба Рима зависит от этого поединка.

Что за странная причуда! Или боги решили посмеяться над императором, или они в самом деле даруют столь необычную милость…

– Я собирался завтра утром покинуть Никополь. – Деций был в нерешительности.

– Покинь его через десять дней. Если твой гладиатор выиграет, готы никуда не убегут. Ты настигнешь их у Данубия. Обычай римлян велит устраивать перед отправлением на войну гладиаторские игры. Следуй Римским традициям, мой бедный Деций. И помни: гении отныне не спускают с людей глаз. Времена Нерона и Калигулы канули в Лету навсегда».

Фабия перестала печатать, и уставилась в темное окно, будто надеялась прочесть там следующие строки. Почему ее гость, заслышав стук машинки, не явился, как обычно? Почему она печатает сама, что ей в голову взбредет, а гений Империи не диктует, выверяя каждую литеру?

Сегодня, как и прежде, слова казались неудачными, а фразы лишенными изысканности. Фабия чувствовала себя беспомощной и старой. Ее библион никому не нужен. Она пишет то, что давным-давно известно, в сотый раз пережевывает старые истины. Как будто хочет что-то исправить, что-то опровергнуть и что-то утвердить. Навсегда утвердить…

– Гений!.. – крикнула она в раскрытое окно, но никто не отозвался.

«Боги любили Рим и не могли его потерять…»

Фабия выдрала из машинки лист и встала. Нет, так невозможно. Она ничего не знает. Может, этого не было? И некто точно так же, как теперь она, придумал все и написал. И теперь год за годом вымысел кочует из одной книги в другую.

Фабия открыла металлический тезариус [69] и вытащила серый, тускло поблескивающий ларец. Фабия не смогла поднять его, и волоком перетащила с полки на стол. Ларец был свинцовый, ибо кому-то пришла в голову мысль отливать из этого металла не только пули. Фабия открыла крышку. Внутри лежала изрядно затрепанная книга и несколько черных камней, похожих на куски смолы. Фабия раскрыла книгу в том месте, где свисала плетеная закладка.

«Битва состоялась возле небольшого пограничного поселения Абритта. Теперь на этом месте можно видеть мемориальный комплекс, посвященный Децию и его старшему сыну, павшему в битве…»

На полях виднелась приписка от руки:

«На самом деле Траян Деций утонул в болоте, а его армия была разбита…»

Надпись была сделана графитовым стилом, но Фабия напрасно пыталась стереть ее ластиком. Буквы не исчезали.

«Надеюсь, боги простят тебе этот грех, моя глупая девочка», – прошептала она, положила книгу на место и заперла ларец.

Но сама не верила в то, что боги могут простить подобное.

Она вернулась за машинку и принялась спешно печатать:

«Сражение при Абритте началось на рассвете. Готы не желали идти в атаку, у них была отличная позиция – их тыл прикрывали болота. Они обстреливали римлян из луков. Смертоносный дождь поливал построенных в три шеренги легионеров. Одного взгляда, брошенного на поле, было достаточно, чтобы оценить соотношение сил. Римлян было слишком мало для того, чтобы атаковать. Но, повинуясь приказу императора, они двинулись вперед. Почва была болотистой. Под солдатскими калигами хлюпала вода. Геренний, командовавший когортой, едва успел выкрикнуть команду, как стрела угодила ему в глаз, и он свалился с лошади, всего в нескольких шагах от своего отца.

– О боги… – прошептал потрясенный центурион, поворачиваясь к императору.

Деций глянул на распростертое тело сына, и лицо императора исказилось от боли, но лишь на мгновение. Потом он повернулся к застывшей в растерянности шеренге.

– Гибель одного воина не может решить исход сражения. Вперед, солдаты…»

Фабия лихорадочно била по клавишам, будто надеялась, что описание знаменитой битвы затмит коротенькую фразу в книге, нацарапанную графитом. Но Фабия знала, что даже тысячи машинописных страниц не могут заставить исчезнуть проклятую надпись.

Она остановилась. Будто бежала и споткнулась. До этого места все походило на правду. Все было правдой. Дальше – нет. Дальше ей хотелось печатать совсем другое.

Что происходит? Почему она больше не верит, что Траян Деций победил в битве при Абритте? Неужели из-за этой надписи? Но если победы не было, то что же было тогда? Вся история – ложь? А настоящее? И будущее? Существует ли будущее вообще, если прошлое выдумано?

– Гений! – позвала Фабия.

Но никто не откликнулся.

Дата добавления: 2015-07-25