Зерцало жизни

Хотя сегодня о занятиях госсимволикой и подобными тому вещами идеальной, а не материальной природы говорят как о деле ненужном и надуманном самые разные люди – от наших плюралистов до самого А. И. Солженицына, – прежде не всегда наблюдалось такое пре-небрежение к идейной сфере. «Зерцало жизни», украшавшее столовую в доме отца Федора (Вострикова), демонстрировало иной подход к соотношению реального и идеального – «Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет». Сакрально-символическое, хозяйственно-экономическое и государственно-политическое рассматривались как равно необходимые общественные функции. Отец Федор, в отличие от Солженицына и плюралистов, был более близок к традиционалистско-средневековому и даже индоевропейскому миросозерцанию, т. е. не считал, что рынок сам всё расставит по местам, но признавал необходимость активной идеологической работы. На исходе второго тысячелетия это триединство вновь было подтверждено, когда В. В. Путин, предприняв реформу симовой сферы, т. е. госсимволики, со стереотипной точностью стал воспроизводить стандартную схему, использованную предшествующими президентами-реформаторами при устроении новшеств в хамовой («совершенствование хозяйственного механизма») и яфетовой («реформа политической системы») сферах. Всё тот же четырехтактный цикл.

Такт № 1. С большой помпой объявляется об нововведениях, имеющих целью устранить немногочисленные недостатки прежнего положения вещей и привести дела к окончательному совершенству. По ведомству Хама см. Закон о госпредприятии (1987 г.), по части Яфета – возрождение власти Советов на основе решений XIX партконференции. После такого шага особой многовариантности не предвидится, ибо шаг этот даже и на бумаге не является гладким. Нарочито эклектическое соединение старого и нового приводит к тому, что старое начинает рассыпаться на глазах, а новое с такой же стремительностью приобретает черты крайней кособокости. Тому, сколь быстро в конце 80-х была разгрохана инерционная и обладавшая большим запасом прочности советская система, дивились многие, а уж кто не дивился явившимся на смену постсоветским порядкам, и сказать невозможно. Быстрый переход системы в состояние разноса и составляет главное содержание такта № 2.

Такт № 3 начинается с нижней точки падения, когда не работает уже ничего и для установления хоть какого-то порядка предпринимаются пожарные меры по принципу «когда горит дом, о разбитых стеклах не думают». См. пожарные экономические мероприятия зимы 1991 / 92 гг. и столь же пожарные политические решения на интервале от Беловежских соглашений 1991 г. до воспоследовавшей осенью 1993 г. танковой стрельбы в столице. И лишь такт № 4 отчасти и с крайней неполнотой реализует заявленное при запуске первого такта – создание чего-то весьма неказистого, но хоть на что-то похожего. Соответственно и звуковой аккомпанемент весьма различен: такт № 1 – «Нам не страшно усилье ничье, мчим вперед членовозом труда», такт № 4 – «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Дело даже не в том, что своими символическими упражнениями В. В. Путин четко прорезал грани общественного разделения – идеологические, классовые, поколенческие, – хотя, вообще-то говоря, государственная символика существует не для этого, а совсем даже наоборот. Дело в том, что сама методика эклектических мероприятий в сочетании с хвалебным хором эффективных политологов (совсем как в 198… году – «Новый смелый реформаторский шаг Михаила Горбачева») наводит на мысль, что лавры завершителя, по-бонапартовски сумевшего остановить революционную тряску, удержав, однако же, важнейшие революционные завоевания, В. В. Путину вряд ли светят. Уж слишком уверенно он въезжает в надежно глубокую колею, проложенную зачинателем последней большой тряски М. С. Горбачевым. Завершители там не ездят. Понятно, что в большевицкий период как хамовы и яфетовы, так и симовы функции были изуродованы до неузнаваемости и восстановление идеологической связности скорее всего будет столь же кособоким, как восстановление связности хозяйственной и властной, – но всё же это понимание недостаточно утешает.

В обеих статьях очень ярко проявляется доминанта публицистического стиля – социальная оценочность. Материал Ю. Богомолова построен как комментарий, оценка двух писем читателей газеты, выразивших противоположные мнения по поводу принятия старого советского гимна в качестве нового гимна России. Журналист явно встает на сторону бывшего морского офицера и развенчивает позицию профессора. Это проявляется в использовании автором статьи прямых оценок: «Они себя противопоставили советскому государству с той лишь разницей, что профессор это сделал не слишком категорично, а моряк – с предельной принципиальностью … Профессор … хорошо устроился в Истории. То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его. Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма … На этой иллюзии, собственно, и основан компромисс нашего читателя с советским строем. Из разрушения ее возникает конфликт кадрового моряка … с тем же режимом. Боль, причиненная режимом не ему, – его беда. Он за нее отвечает своей совестью … Моряк прав … Читатель… хорошо ответил и профессору: советская история прошла не даром только в том случае, если мы поймем, что она прошла даром». Как видим, симпатии журналиста явно на стороне моряка: его позиция оценена как конфликт с режимом, автор письма прав, совестлив, болеет за свой народ. Мнение профессора трактуется как компромисс, иллюзия, удобная позиция в истории.

Анализируя уроки советской истории, Ю. Богомолов использует множество слов с негативным оценочным значением, осмысляет в резко отрицательном плане и исторические термины, например: помпезность, казенный, тоталитаризм, кровожадный сталинизм, социализм с бериевским ликом; государство, творя зло, присваивало нагло и бесцеремонно…, брало себе в петличку…, вешало на свою стальную грудь…, кичилось, и бравировало; прекраснодушный идеализм, хмельная ненависть, ужас нашей советской истории, порочный круг и др. Таким образом мнение автора статьи вполне определено, четко выражено, аргументировано. Этой задаче служат и другие рационально-оценочные слова, использованные в статье (острая форма разногласий, оправдание злодеяний, проиграть все войны, страшные ямы, жесткая обусловленность, мучительно пытаемся разорвать, триумфальное шествие, далеки от цели и др.), а также вводные слова, которые придают излагаемому мнению стройность и частично снимают безапелляционность тона (правда, собственно, впрочем, наверное, видимо, наконец, между прочим).

В целях усиления доказательности своей точки зрения, воздействия на читателей Ю. Богомолов использует разнообразные риторические приемы, например метафоры, сравнения, антитезы: гимн, флаг, герб – это рябь на воде, это симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения; одни жизни становятся заплатами на смертях других; зияние оказывается сиянием; отрезаем себе хвост тоталитаризма по частям; подвиги одних… послужат оправданием злодеяний других; Молоху снова понадобилась душа частного человека, который теперь будет просыпаться и засыпать, рождаться и умирать…; добро – зло; гордиться или не гордиться; история прошла не даром – даром, не по душе – по душе; восходы и заходы, заморозки и оттепели и др. Как видно даже из немногочисленных примеров, антитеза является основным приемом построения текста.

Автор сравнивает советское государство не только с Молохом, но и с гофмановским крошкой Цахесом, со страшной стихией из «Медного всадника» Пушкина, уродующей жизнь маленького человека. В этих сравнениях ярко проявляется творческое своеобразие автора статьи, умело использующего прием аллюзии. Сюжет и идеи Пушкина находят в статье достаточно широкое применение: в двух предпоследних абзацах проводится аналогия отношений государства и личности в разные моменты истории России, и сделано это вполне высокохудожественно. Горькая и едкая ирония автора проявляется и в выражении Его Величество Государство, где каждое слово написано с большой буквы.

В материале Ю. Богомолова используются фразеологические единицы языка (не по душе, брать в петличку, начать за здравие, кончить за упокой). Автор применяет прием приведения чужих слов – слов авторитетного человека, делая весомее свою точку зрения (разгромили гитлеровскую военную машину, победили ее «мясом», как выразился Виктор Астафьев). Особым средством для усиления выразительности речи являются для Ю. Богомолова повторы слов и конструкций (…симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения. А споры о них – признаки то ли угасающего, то ли возрождающегося исторического самосознания массы; То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его; Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма. Что социализм с человеческим лицом… и др.).

Таким образом, представляется, что статья Ю. Богомолова вполне соответствует критериям хорошей публицистической речи: в ней выдержаны все ортологические и коммуникативные нормы, ярко проявляется доминанта стиля – социальная оценочность, целесообразно используются разнообразные риторические приемы, яркие образы, отчетливо проявляется творческое своеобразие автора. При этом материал соответствует жанру аналитической статьи, содержит убедительные и четкие аргументы, мысли излагаются ясным, точным, нестандартным и выразительным языком. Кроме богатства лексического набора (в основном, общекнижная лексика, общеизвестные термины), необходимо отметить и разнообразие используемых автором синтаксических конструкций (простых предложений с осложнениями, сложноподчиненных и бессоюзных предложений, парцелляций).

В статье М. Соколова социальная оценочность как публицистическая доминанта проявляется также очень ярко. Автор использует достаточно много слов с оценочными значениями и коннотациями (ненужное и надуманное дело, пренебрежение к идейной сфере, признавать необходимость активной идеологической работы, необходимые общественные функции, со стереотипной точностью, с большой помпой, устранить немногочисленные недостатки, привести дела к окончательному совершенству, нарочито эклектическое соединение, черты крайней кособокости, инерционная и обладавшая большим запасом прочности советская система, состояние разноса, нижняя точка падения, не работает уже ничего, пожарные меры, реализует с крайней неполнотой, создание чего-то весьма неказистого, общественное разделение, хвалебный хор эффективных политологов, революционная тряска, важнейшие революционные завоевания, слишком уверенно въезжать в надежно глубокую колею, изуродованы до неузнаваемости, кособокое восстановление, недостаточно утешает).

Оценочность и едкая, злая ирония автора проявляется также в обилии книжных, тяжеловесных, вычурных понятий и определений, имеющих по большей части абстрактный характер (плюралисты, демонстрировать подход к соотношению реального и идеального, сакрально-символическое, хозяйственно-экономическое, государственно-политическое, традиционалистско-средневековое и даже индоевропейское миросозерцание, симова сфера, предшествующие президенты-реформаторы, устроение новшеств в хамовой и яфетовой сферах, четырехтактный цикл, особой многовариантности не предвидится, воспоследовавшая осенью 1993 г. танковая стрельба, символические упражнения В. В. Путина, методика эклектических мероприятий; лавры завершителя… вряд ли светят, зачинатель последней большой тряски М. С. Горбачев и др.). При всей определенности позиции М. Соколова понимание его мыслей затруднено именно из-за пристрастия автора к витиеватым, непростым словам. Читатель вынужден несколько раз возвращаться к началу предложения, чтобы что-нибудь понять в конце.

К приему совмещения разностилевых элементов автор прибегает очень редко: только четыре раза в тексте встретились слова со сниженной, разговорной окрашенностью (кособокий, разгрохать, светить в значении «повезти, удасться», тряска). Тем более неуместными в данном тексте представляются эти слова. Сами предложения, в основном, сложные, со множеством осложнений, со скобками и тире внутри, тоже свидетельствуют о «тяжелом» стиле автора.

Аллюзии, используемые в статье, знакомы многим читателям, но, вероятно, далеко не всем. Не представляется удачным совмещение библейской трактовки устройства общественной жизни и механической (принципы работы двигателя) теории развала советского государства.

Таким образом, статья М. Соколова, в отличие от статьи Ю. Богомолова, не может считаться образцом хорошей публицистической речи из-за нарушения коммуникативных норм – целесообразности используемых языковых средств, ясности, доступности языка.

Проведем анализ других нарушений в СМИ критериев хорошей речи.

Правильность – один из главных критериев хорошей официальной, публичной речи. Разграничим правильность языковую и правильность фактическую.

Фактическая правильность, т. е. соответствие сообщаемого фактам действительности, абсолютно необходима, однако в погоне за сенсацией, ради привлечения внимания читателей и телезрителей журналисты нередко пользуются непроверенной информацией, что подрывает авторитет СМИ и доверие к ним. Например, во время похорон останков царской семьи в информационных передачах радио и телевидения звучали разные цифры количества приехавших родственников; нередко сообщается разное количество пострадавших во время пожаров, стихийных бедствий, катастроф и т. д. Не один раз в СМИ Д. Ф. Аяцков был назван губернатором Самарской, а не Саратовской губернии, А. Гужвин – губернатором Архангельской области, а не Астраханской и т. д.

В газетах широко используются нечестные приемы публикации огромных заголовков типа «Алла Пугачева задержана за воровство», «Михаил Горбачев арестован за драку», «Примаков врезал Путину», «Владимир Путин – подкидыш» к статьям о каких-то неприятных фактах из жизни тезок известных лиц. Игра с фактической правильностью (по сути это примеры фактической неправильности), сопровождающаяся в данных случаях нарушением этических норм общения, имеет целью привлечение внимания к изданию.

В СМИ говорят и пишут не только более или менее подготовленные к соблюдению фактической правильности журналисты. При использовании в публичной речи прецедентных текстов выступающие нежурналисты иногда неправильно называют авторов, искажают сами цитаты и их смысл, неверно применяют известные понятия. Например, в телеинтервью Д. Ф. Аяцков сказал: «У него, как у Гоголя, – горе от ума», а саратовское приложение к газете АИФ воспроизвело слова губернатора, сказанные им на одном из совещаний: «…Иначе я буду вынужден применить к руководителям муниципальных образований и округов всю полноту власти и использовать гильотину, кому по пояс, а кому по самые уши».

Языковая правильность, т. е. соблюдение языковых норм, необходима в любом виде речи, но особенно в выступлениях государственных и политических деятелей в СМИ, потому что читатель и слушатель считает эту речь примером для себя. Однако наблюдения показывают, что многие парламентарии и даже журналисты не обладают достаточной речевой культурой, и это приводит к явным нарушениям норм литературного русского языка. Это касается прежде всего словоупотребления. В СМИ часто путают слова-паронимы, например: командировочный и командированный (перевозит командировочных военных – Вести, 95); особенно и особо (Он вообще не особо помнит… – МК, 98; Никто в этом особо и не усомнился – АИФ, 98); стало фактически нормой смешение слов патронат и патронаж (Студенческая палата должна формироваться под патронажем профсоюзов – Изв., 98); представить и предоставить (до 17 декабря предоставить свои работы в правление Союза журналистов – Саратовские вести, 98 (далее – СВ))[2].

Не встает вопрос, хорошая ли это речь, если она не обладает точностью. Смысловая неточность речи часто связана с недостаточным вниманием говорящего или пишущего к закономерностям сочетаемости слов, с неумением или нежеланием разграничивать тончайшие оттенки значений многозначных слов или синонимов. Например: в телерекламе не различаются слова отличие и разница (Какая разница Гала? Единственная разница Гала – ее цена – ОРТ, 98); в СМИ часто нарушаются законы лексической сочетаемости (Саратовцы оккупировали последнее место – СВ, 98; К сожалению, того неформального общения, душевного восприятия районных проблем и предложений не прозвучало из уст выступающих – Знамя, 99). В последнем примере может быть отмечена также неправильная синтаксическая конструкция с «повисшим» местоимением того.

Нарушения сочетаемости слов наблюдаются также в речи государственных и политических деятелей (Это должно… привести или поставить нас всех в положение глубокой мысли – Илюхин, 98; Вся моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа – Черномырдин, 99; Сейчас складываются две политические силы: партия власти и группа здоровых сил, болеющих интересами народа – Н. Рыжков, 99). Говорящими не всегда учитывается многозначность слов, что приводит к двусмысленности, алогичности, а порой и комичности результата (Импичмент прослабит нашу государственность – Харитонов, НТВ, 99; Хочу обратиться прежде всего к женщинам: врачам, медсестрам, санитаркам как представительницам самой древнейшей профессии – Рашкин, 98; Я был с президентом в его критические дни – пресс-секретарь президента России, 99; Но пенсионную реформу делать будем. Там есть где разгуляться – Черномырдин, 99).

Нередко нарушения лексических норм связаны с речевой избыточностью или недостаточностью, например: На НТВ работают профессионалы высокого класса – Зюганов, НТВ, 99 (профессионалы и есть специалисты высокого класса, поэтому речь избыточна). Примеры речевой недостаточности: На праздник, посвященный дню защитников Отечества, пригласили ветеранов и их вдов – МК в Саратове, 99; Мне с ней даже обсуждать стало интереснее – СВ, 2000 (в первом случае надо было сказать: «и вдов ветеранов, не доживших до светлого дня»; во втором – «обсуждать эти вопросы»).

Признаком сегодняшнего дня является приоритетность в языке СМИ (особенно центральных) раскованности, часто в ущерб правильности и чувству меры. Это проявляется в предпочтении разговорных и нелитературных слов словам литературным. Так, вместо литературного недавно чаще выбираются его нелитературные синонимы намедни, надысь (Надысь к своим пенатам отбыла миссия МВФ – МК, 97; Потому что намедни она чудом осталась жива – КП, 99); вместо литературных весной, осенью – народно-просторечные по весне, по осени; вместо сегодня, сейчас – нынче (А почем нынче фокусы в Америке? – АИФ в Саратове, 97); вместо пока – покуда (…эффективной терапии гепатита В покуда не существует – СВ, 2000); вместо сначала – просторечное попервоначалу (…какой он попервоначалу испытывал шок – СВ, 2000); вместо литературного надо – устаревшее и теперь просторечное надобно (…надобно было сделать не модный спектакль, а актуальный, злободневный – СВ, 2000).

Частотными стали нелитературные слова аккурат (в аккурат) (…маршрут легкоатлетов пролегает аккурат через Саратов – СВ, 2000); давеча (Моя личная жизнь давеча нехило обиделась на меня – МК, 99); силком (Россию силком вгоняют в эти лабиринты – Изв., 97); прикупить (закон, согласно которому каждый из нас имеет право прикупить для самообороны газовый пистолет – КП, 97); уродливое словцо по новой (Москвичи по новой привыкают к вкусу костромского сыра – МК, 98).

В газетных текстах появилось множество разговорных частиц, которые, хотя и оживляют письменную коммуникацию, все же стилистически чужды ей (…озон будет восстанавливаться аж до середины следующего столетия – АИФ, 98; …морозы достигнут аж Крыма – Радио России, 99; Ниточка ну самого дешевого кольца обойдется вам сегодня в 90 тысяч – АИФ в Саратове, 97; Прочитал где-то или подсмотрел что ли какую-то антенну – АИФ, 97).

Среди журналистов стала модной ориентация на словарь В.И. Даля, поэтому часто вызываются к жизни устаревшие или диалектно-просторечные слова и формы (Сие есть европейский подход к делу – МК в Саратове, 99; …хотели было… Ан нет!; Чубайс, Немцов и иже с ними – АИФ, 98; Приглашенные – члены правительства, главы министерств… и иже с ними заполнили аж 15 рядов – МК, 98; Повысится качество образования? Навряд ли – РГ, 98; Газетчики обвиноватили Греэра в том… – МК, 98; Весь день к памятнику все ложат и ложат цветы – РР, 98). Нельзя забывать, что многое в «Словаре живого великорусского языка» не является нормативным.

В СМИ активно используются просторечные, жаргонные и грубые слова, что объясняется стремлением журналистов найти свежие языковые средства, не «запятнавшие» себя связью с советским прошлым, не «затертые» временем. Без них сейчас не обходится ни одно издание. Приведем примеры из разных газет: свадебный прикид, очистить на халяву, заламывать цены, облапошить, недоделанные (о людях), поднатореть, рехнуться, подбросить деньжат, харя, разгорелся сыр-бор, ляпнуть, срубать деньги, слабо поделиться, тащиться от восторга, поиметь деньги, ускрестись от армии, отмочить, присобачить, завалить и кинуть (в значении убить), подвякивать, выпендриться, упитый вусмерть, трезвяк, трепыхаться (в значении добиваться), расслабон и т. д. Пристрастие к жаргонным и грубым словам отмечается не только у газетчиков, но и у отдельных тележурналистов (например, в речи А. Караулова: выступил и схилял, фигня полная, пересохла к чертовой матери, на хрена тебе эта фигня, доконать; матерщина в речи А. Черкизова и др.).

Внелитературные и жаргонные средства используют в разговорах с журналистами многие государственные и политические деятели. Например, в интервью, данных газете АИФ, В. С. Черномырдин использовал выражения дураки, въезжать в дело, дергаться (переживать), размазать по стенке (1998), Д. Ф. Аяцков – стерва, схавать, прибамбасы, прибабахи, пристраиваться к заднице (1999) и т. д. Подобные средства интимизации, доверительности общения не соответствуют статусу говорящих и не способствуют повышению речевой культуры русского человека, который прислушивается к речи государственных мужей и языку СМИ. Ориентируясь на язык некультурной части народа, журналисты и нежурналисты наносят огромный вред родному языку и нравственности человека.

Выразительность, как признак хорошей речи, очень важна в языке СМИ, т. к. они имеют целью воздействие на мнение читателя или слушателя. В качестве выразительного средства журналисты часто используют соседство разностилевых элементов (жаргонных, сниженных и книжных, иностранных), но этот прием не всегда оказывается уместным (например, Президент «уперся рогом» и слушать не желает ни о какой госпитализации; дошлые кандидаты наук; факты, то бишь реалии жизни; эпопея по выколачиванию денег; проект закона завис в преддверии заседания думы; сексуально озабоченный лох; генитальные выкрутасы «Леона» явно не катят; Политики, которых недомочили; Пока МВФ откровенно динамит Россию; На последнем саммите в Стамбуле Ельцин с Клинтоном сторговались по поводу кредитов и т. д. – примеры взяты из МК и АИФ 1999).

Нарушения грамматических норм русского языка в СМИ достаточно частотны. Они встречаются при формообразовании (ослабший центр – Изв., 98; Нет ничего более худшего – МК, 98; голос его будет слышан – Изв., 98; дадена неделя на переговоры, даденная установка, ей дадена установка – ОРТ, РТР, СВ; вы ездиите по миру – Час Пик, 96); при употреблении падежных форм числительных в электронных СМИ (с двухтысячи первого года до двухтысячи пятого года – Зеркало, 97; четырехста миллионов – Подробности, 98; Этим вопросом интересовалось около шестьсот человек – ГТРК «Саратов»); при согласовании слов по роду (В начале мая Сочи малолюдное – СВ, 2000).

Синтаксические нормы нарушаются при построении словосочетаний и предложений. Подобные ошибки встречаются не только в спонтанной устной речи нежурналистов, передаваемой СМИ (например, Никто с этим не возражает – Чубайс, НТВ, 99), но и в заранее подготовленной речи ведущих информационных передач, в основном всегда соблюдающих нормы русского языка (подтвердил о своих намерениях – Вести, 97; Он один из немногих, кто сохранил право судить на многие темы – НТВ, 99; Только сделав все возможное, появляется надежда – ОРТ, 98). Совершенно недопустимы подобные ошибки в газетных материалах, ведь письменная форма дает возможность перепроверки речи, но, к сожалению, такие нарушения достаточно частотны (предостерег о своей способности дать «достойный ответ» – Изв., 98; следят над мучениями бедных животных – РГ, 98; Как я любил, гордился своей профессией – Аткарская газета, 98; …поделилась о том, что все работали слаженно – Родная земля, 98; Будучи людьми серьезными, этому вопросу было посвящено целое собрание – КП в Саратове, 98; лекарство для детей с клубничным вкусом – из печатной рекламы; Центр семейного отдыха намеревается создать руководство Саратовского городского парка – СВ, 99). Две последние ошибки связаны с неправильным расположением слов в предложении.

В речи политиков и государственных деятелей, а также в некоторых газетных материалах используются очень громоздкие синтаксические конструкции, которые не дают возможности понять смысл сказанного (например, в передаче слов М.М. Касьянова журналом «Профиль» (2000): Если второе полугодие не будет так динамично складываться в пользу экономического роста, если даже будет некоторое такое, скажем, не сказал бы, застойное, но явление неактивного роста, то уже даже с учетом положительных тенденций и уже достигнутых результатов от четырех месяцев и предстоящих двух).

В газетных материалах все чаще встречается очень свободное построение предложений, в частности, оформление главной и придаточной частей сложного предложения как отдельных самостоятельных предложений, отделение деепричастного оборота от основной части (например: Впрочем, Кремль может уйти от конфликта, сыграв на опережение: с помощью своей фракции «Единство» убрать из закона запрет избираться в третий раз. Оставив этот вопрос на усмотрение местных законодателей; Наконец, по мнению некоторых специалистов, даже если все пройдет гладко, об успехе операции можно будет говорить с большой натяжкой. Потому что вряд ли удастся извлечь хотя бы половину тел погибшего экипажа. – АИФ, 2000). Частотность подобных примеров свидетельствует, что парцелляция, как выразительный прием письменной речи, получила широкое распространение в языке СМИ, однако она не всегда удачно используется нашими журналистами. Представляется, что в приведенных примерах применение этого приема не является оправданным (выделение парцелляцией в данных случаях не усиливает, а, скорее, снимает остроту и серьезность поставленных проблем).

В устной речи к подобным ошибкам добавляются неправильное произношение некоторых слов, неверная постановка ударений, т. е. нарушения орфоэпических норм русского языка (например: Чудо-крем «Елена» поможет вам при ревматических, головных и других болх – РТР, 98).

Коммуникативно-прагматические нормы организуются следующими основными критериями: целесообразности, стилистической уместности и эстетической приемлемости (Сковородников 1998). Нарушения этих критериев частотно представлены в языке СМИ, в публичной речи государственных деятелей разных уровней.

Приметой нашего времени является тяга журналистов к игре иностранными словами. Исчезли из языка СМИ слова избиратели (используется в основном электорат), вложения (осталось инвестиции), представление (вытеснено презентацией), магазин чаще всего теперь называется шопом или маркетом и т. д. Наблюдается стремление насытить текст заимствованными словами, даже если они непонятны массовому читателю и телезрителю (бригада по борьбе с проксенетизмом уголовной полиции – Изв., 98 в статье, рассчитанной на массового читателя – поклонника киноактера де Ниро; политика, которая зиждется на эсхатологии – Изв., 92; нужно выиграть тендер на выдачу гарантий – Сельская новь, 98; помешать футболу способны лишь форсмажорные обстоятельства – СВ, 98; избирательная кампания идет на грани фола – АИФ, 98; героин легко преодолевает гематоэнцефальный барьер – Восход, 98 в статье о вреде наркомании; энигматическая опера – Нез. Газ.; страна не разочтет свои депансы – Сегодня; индемнитет, камбио, оферта – Веч. Москва и т. д.).

Приведем неполный список еще не совсем освоенных заимствованных слов, выписанных только из одного номера АИФ, 98: дезавуировать, имиджмейкер, фол, социальный мониторинг, легитимность избрания, компрометировать, дестабилизировать, инвестиции, антифьючерс, импичмент, спичрайтер, транш, оффшорные зоны, форвардные контракты. Большинство этих иностранных слов дается без всякого объяснения. Такое их использование не является целесообразным: не все читатели смогут понять смысл сообщаемого. Не соответствуют русскому языковому вкусу и такие широко используемые в СМИ «чужеродцы», как тинейджер, эксклюзив, имидж, шоп, транш, рейтинг, парфюм, бутик, коттоновый, стагнация, open – closed, second hand, коммерсантъ-daily. Если некоторые из них – термины (рейтинг, транш), которые трудно заменить однозначным привычным словом, то в употреблении тинейджер (подросток), шоп (магазин), парфюм (духи) нет никакой необходимости.

Примечательно, что в обозначении явлений криминального мира тоже наблюдается стремление использовать иностранные слова (киллер – вместо убийца, мафия – вместо преступные группы, коррупция – вместо продажность, рэкет – вместо вымогательство; криминалитет – почти как генералитет). Таким образом, вероятно, снимается негативный оттенок русских слов, появляется некий романтизм, связанный со всем иностранным.

Конечно, во многих случаях заимствование слов является необходимым. С ними в нашу жизнь входят новые экономические понятия, техника, технологии, предметы быта. Однако, если существуют хорошие русские соответствия, пользоваться иностранными словами нецелесообразно. Русский язык испытывает нашествие иностранных слов не первый раз и сам со временем оставит необходимые из них, а ненужные отметет. Журналисты могут лишь ускорить этот процесс, разумно используя только необходимые иностранные слова.

Нарушения критерия коммуникативной целесообразности связаны и с тем, что некоторые молодые радио- и телеведущие, особенно не имеющие профессиональной подготовки, увлекаются в эфире нерусскими интонациями, западной скороговоркой (ОРТ, радиопрограммы Молодежный канал, Хит в рабочий полдень). Это раздражает русского человека, привыкшего к более плавной речи, и главное – отсутствие четкой дикции мешает пониманию информации.

Примеры нарушений критерия стилистической уместности, связанных с немотивированным (и без чувства меры) использованием жаргонизмов с целью экспрессивизации и интимизации повествования, были достаточно представлены в разделе о нарушениях языковых лексических норм (см. также пародию А. Слаповского в газете «Известия»).

Приведем примеры немотивированного использования слов с эмоционально-оценочной окраской, которое не соответствует стилистической тональности контекста и этическим нормам. Так, в ходе предвыборной борьбы наши парламентарии использовали целый арсенал сниженных, грубых, бранных оценочных средств, называя друг друга политическими наперсточниками, предателями, лицемерами, ряжеными генералами, негодяями, бездельниками, помойными политиками. Эти и многие другие непарламентские выражения депутатов, ставшие известными из СМИ, адресованы партиям, группировкам, конкретным лицам, а также простым избирателям. В. Жириновский, отличающийся скандальностью поведения и несдержанностью в оценках, охарактеризовал в теледискуссии деятельность партии коммунистов как мошенничество, самодурство, воровство, произвол. Коммунисты же в ответ обещали после прихода к власти посадить Жириновского в сортир, где его будут мочить. Один из представителей партии консерваторов (Л. Убожко) назвал своих избирателей рабами и холопами, которых наклепала банда коммунистов.

Парламентарии всех уровней должны учитывать, что несдержанность в речах и оценках может привести не только к ухудшению межличностных отношений, к дискредитации власти в глазах народа, но и к политическим осложнениям и конфликтам на международной арене. Об этом иногда забывал и первый президент России, и первый президент Белоруссии. Так, последний призывал российскую Думу не оправдываться перед этими жуликами из МВФ и этой мадам (имея в виду госсекретаря США). Официальные публичные выступления, а тем более дипломатические, требуют особенно тщательной подготовки. Непродуманные, безответственные, «незапланированные» оценки способны помешать взаимопониманию, нарушить национальные интересы страны.

Наблюдения показывают, что язык СМИ так же далек от совершенства, как и язык парламентариев и государственных служащих. Свобода слова явно понята многими журналистами не только как возможность открыто и жестко критиковать всех и вся, но и как необязательность соблюдения требований культуры речи.

В современных СМИ усиленным вниманием пользуется негативная информация («зло эффектней»). Как правило, ее сопровождает отрицательная оценочность, нередко переходящая в огульное очернительство (см., например, на первой полосе КП от 10. 09. 98: Президент тянет резину, постояльцы Охотного ряда – о депутатах Госдумы, несгибаемый борец за импичмент, цены не то что кусаются, а буквально рвут на части, особо ушлые депутаты, подсуетившиеся думцы, полный кавардак). В речи господствует ирония или прямое обвинение в некомпетентности, в приверженности не тем идеям, которые одобряет данное издание или данный канал телевидения (вылитые бараны на мосту, красно-коричневые, полудохлая индустрия, ежу понятно, дураков нет, буридановы ослы и т. д.).

В наследство от советского периода сохранилась тяга к ярлыковым оценкам иронического характера (детское правительство, бездарное правительство, Примаковский ковчег, крестный отец «Газпрома» В. Черномырдин, главный мытарь страны А. Починок, большие специалисты по реформам А. Лившиц и В. Христенко, почетные бомжи (о депутатах), тушка из Мавзолея и т. д.). Особенно характерны оценки, основанные на социально-исторических, литературных и фольклорных аллюзиях (например, Златая цепь на Думе той, темная лошадка в Совбезе, в программах С. Доренко – Лужков и коррупция – близнецы-братья, Ворон ворону глаз не выклюет, в АИФ – Жирино… не тонет).

Конечно, чисто информационные газетные материалы, теле- и радиопередачи более сдержанны в оценках, авторские же программы открыто оценочны, причем оценочность их граничит с очернительством по отношению к идейным оппонентам. Особенно злы и свободны в своих оценках тележурналисты С. Доренко, Н. Сванидзе, М. Леонтьев. Так, например, С. Доренко, представляя интересы вполне определенных и известных политических сил, в течение многих воскресных эфиров «клеймил позором» деятельность московского мэра и его окружения, применяя оскорбительные определения и оценочные слова (например, московский позор, лужковщина, уголовщина в правительстве Москвы, Какое это мэрское у Лужкова достоинство (на слух получается мерзкое), пигмей, которого можно прихлопнуть мухобойкой, член шайки, шестерки Лужкова). «Развенчивая» партию «Отечество минус вся Россия» (в интерпретации Доренко), доказывая ее несостоятельность, тележурналист называл своих оппонентов политической ватагой, политическими рогачами, грязными политиками, дутыми, проворовавшимися, лживыми политиканами, оценивал их программу как завиральные обещания. Названия рубрик программы Доренко имели также резко негативно оценочный характер: Спиной к людям, Урки. В одной из предвыборных передач С. Доренко так охарактеризовал избирателей: «Люди, которые сидят на деревьях, обхватив хвостами стволы, с ними нельзя разговаривать, нельзя аргументировать». В данной фразе явное нарушение и этических и языковых норм.

В речи тележурналистов Н. Сванидзе и М. Леонтьева используется меньше прямых оскорблений в адрес оппонентов, но их оценки, как правило, имеют едкий ироничный характер за счет использования сниженных, стилистически окрашенных единиц (погрязший во лжи Скуратов, на нем клейма негде ставить, несгораемый прокурор, проявил прыть, шкурные интересы, лил понос на кого-то). За внешне, казалось бы, бесстрастной манерой высказывания оценок чувствуется накал политических страстей, личная позиция говорящих, их эмоции, которые иногда прорываются в жесте, мимике, интонациях, выражении глаз.

Иногда из-под пера журналистов выходят неудачные с эстетической точки зрения оценочные новообразования, некоторые из которых, к сожалению, приживаются в СМИ и разговорной речи (дерьмократы, гайдарасты, чубайсер, еврочлен, какократия – «власть плохих», ельциноиды, ельцинятина, черномырдизация, на-низация, прессуха, журналюга, скоммуниздить, скапитализдить, звездюлька, подвергать «мочилову», в названиях статей: По весне тебе взбледнулось (о косметических средствах, которые нужно применять весной ), Вот, бляха! (о полномочиях сотрудников ГИБДД).

Особенно частотными в исследуемом материале являются нарушения этико-речевых норм. В условиях кажущейся вседозволенности некоторые журналисты особенно усердствуют в применении табуированной лексики, не утруждают себя поисками эвфемистических замен грубых понятий и слов, пересказывают в СМИ грязные анекдоты, говорят откровенные пошлости. Особенно этим отличаются МК, КП, разнообразные таблоидные газеты, радиостанции «Эхо Москвы», «Русское радио», некоторые телепередачи, например, «ОСП-студия», «Поле чудес».

Одним из главных объектов критики стали руководители страны, партий, органов власти. Причем резко, жестко оцениваются не только их деятельность, ошибки, но и личная жизнь, состояние здоровья. Так, все помнят смакование в СМИ скандала с бывшим Генпрокурором Ю. Скуратовым, глумливое обсуждение тележурналистом Доренко болезни Е. М. Примакова, постоянное внимание во всех СМИ к проявлениям «старческого увядания» бывшего президента. Радиостанция «Эхо Москвы» в день смерти Р. М. Горбачевой устроила обсуждение со слушателями вопроса об отношении к этой известной в недавнем прошлом женщине, которое сопровождалось весьма нелестными, грубоватыми оценками. Представляется, что подобное попрание всех этических норм в СМИ совершенно недопустимо.

Поиски необычного в условиях беспредельной свободы приводят порой к ерничанью даже в изложении серьезных, а порой и трагических событий. Это явно прослеживается даже на материале заголовков, которые часто не отражают содержания статьи, не соответствуют ее тональности. Например: заголовок «Накостыляла» к статье в СВ об убийстве пожилой женщиной мужа-инвалида его же костылем; «Зарезал папаню», «Любовь до гроба», «Погиб в день влюбленных. Но не от любви» – заголовки статей в СВ и АИФ в Саратове о трагических событиях; «Колесо фортуны или разгильдяйства?» – название материала в СВ о гибели ребенка в результате падения запасного колеса с кузова большой машины (уместно ли использовать слово фортуна, если погиб ребенок?!); «Взрыв и полные штаны» – название статьи в АИФ о разгоне людей в Москве у Белого дома при помощи специальных газов, вызывающих непроизвольную дефекацию; «Сашка на улице Мишку душил» – заголовок статьи в КП о подростковой жестокости; «Пляшет девочка с автоматом» – название статьи в «Калейдоскопе» о девушке, расстрелявшей на дискотеке несколько человек; «Взрывайте на здоровье» – заголовок материала в «Калейдоскопе» о задержании машины с 300 кг гексогена; «Вместо курорта в морг» – материал в «Калейдоскопе» о крушении поезда. Безграничная ирония по любому поводу уничтожает ощущение трагизма произошедшего, делает ужасное обыденным явлением, не вызывающим у читателя чувства сострадания к жертвам.

Анализ языка СМИ показывает, что журналисты не всегда способны оценить уместность используемых средств в определенной ситуации общения, теряют чувство такта, меры, ответственности за возможные последствия прочтения их материалов.

Представляется, что чтение некоторых газет вообще вредно. Например, таблоидная газета «Местное время» (Саратов), имеющая лозунг «Все достойное вашего внимания», в одном из номеров помещает следующие материалы: «Девочка выпала из окна», «Мальчик-вампир», «Муж «достал» до смерти», «Ограбление по-ершовски», «Девочка задушила родного отца», «Сноха заколола свекра» и т. д. Газета-таблоид «Мегаполис-Экспресс» (Москва), имеющая тираж 820 тыс. экземпляров, публикует статьи с названиями: «Унитаз засосал», «Дощечка сломалась, и нету дедульки», «Вам помочь, или сами сдохнете?», «Как лучше утопиться» и т. д. Вредное влияние подобных газет очевидно: от них страдают сознание, психика, нравственность людей, язык.

Заголовки газетных материалов свидетельствуют о таком нарушении этических норм, как легализация бранной и табуированной лексики, как сексуализация языка. Эти нарушения наблюдаются почти во всех СМИ, особенно в языке газет таблоидного типа (Мегаполис-Экспресс, Местное время). Например: «Тренируй не тренируй, все равно получишь… в лоб!», «Россия в климаксе?», «Накося, выкуси!» – заголовки в КП; «Внучка, не бросайся какашками!», «Сиськи масиськи возвращаются?» – заголовки статей в МК; «Вперед, по яйцам!» – заголовок в АИФ.

Наблюдения показывают, что большая часть парламентариев, депутатов всех уровней не знакома с основами риторического мастерства, с элементарными правилами речевой культуры или игнорирует их. Поэтому часто деловой разговор, четкие аргументы, грамотное обсуждение продуманных программ заменяются перебранкой, взаимными упреками и оскорблениями, резкими безапелляционными оценками [Культура парламентской речи 1994; Шейгал 1999]. В качестве примера приведем короткий диалог депутатов В. Жириновского и Н. Харитонова во время одного из заседаний Думы, показанного по телевидению в программе «Парламентский час»:

Ж. – …среди депутатов есть политические мошенники.

Х. – Посмотрите в зеркало и увидите политического мошенника.

Ж. – Посмотрите в зеркало, увидите свинарник.

Х. – Я вот и сказал: посмотрите в зеркало, брюхо на свинине отрастил.

Наши депутаты не отличались сдержанностью и четкостью аргументации и в относительно спокойные периоды работы, а во время предвыборной кампании, как, в частности, показывает приведенный диалог, многие из них и вовсе забыли об этических нормах, правилах приличия. Понятие «оппонент», обязательное в рамках цивилизованной дискуссии, приравнивается депутатами к понятию «враг», поэтому словесные баталии часто приобретают яростный характер, а иногда дополняются и кулачными стычками.

Фантом врага создается и с помощью оценочных ярлыков, которые прочно приклеиваются к политическим деятелям, формируя вполне однозначный образ. Достаточно вспомнить яркие, запоминающиеся характеристики партий, группировок (дерьмократы, коммуняки, коммуно-фашисты, семья, облако в штанах и виртуальная партия о партии «Единство») или становящиеся известными из газет прозвища, придуманные российскими политиками друг другу (Гарант, Хрюша, Черномор, Киндер-сюрприз, Примус, Кепка, Всероссийский аллерген, Сын юриста, Папаша Зю, Ушастик, Рыжик, Степашка и др.). Устойчивые, известные всем ассоциации, связанные с приведенными словами, формируют едко-ироническое отношение к обозначаемым ими лицам.

Наблюдения показывают, что активно используется метафорическая модель «они как дети», чтобы дискредитировать оппонентов, представить их в качестве неразумных детей, не способных к серьезным действиям. Например, В. Рыжков сказал о новом, быстро организованном объединении: «Единство» еще писается в пеленки», а А. Руцкой посоветовал самому В. Рыжкову: «Пойди сначала высморкайся, мальчик! Куда ты лезешь? Иди рассказывай бабушке эти замечательные истории». Названная модель, формирующая негативное отношение к молодому политику, лежит в основе уже упоминавшегося прозвища С. Кириенко (Киндер-сюрприз), а также оценочного ярлыка, который достаточно долго сопровождал группу вполне зрелых политических деятелей (молодые реформаторы).

Грубейшим нарушением этических норм являются также прямые оскорбления, обращенные к конкретным лицам. Например, Ю.М. Лужков назвал Б.А. Березовского сатаной, а А. Коржаков уточнил оценку: «Он не черт, а черт знает кто». Даже более других сдержанный в оценках и поведении Г.Н. Селезнев позволил себе оценочную фразеологическую единицу по отношению к депутату, когда обсуждался вопрос о возможном подкупе оппонентов: «Депутат З., извините, гроша ломаного не стоит, а ему предлагали семьсот тысяч долларов!». Представляется, что конкретные факты, четкая доказательность порочности деятельности, поведения оппонентов в сочетании со сдержанностью в эмоциях и оценках могут принести больше пользы для дела. Убедившись в объективности, беспристрастности говорящего, коллеги, оппоненты, избиратели способны правильно понять происходящее, по достоинству оценить деловые качества и результаты деятельности конкретных лиц.

3.4. СФЕРА ПОВСЕДНЕВНОГО ОБЩЕНИЯ

В сфере повседневного общения господствует разговорная речь с ее доминантой – минимумом заботы о форме выражения. Лишь изредка встречаются «минипроявления» художественного (рассказывание анекдотов), публицистического стиля (заздравные тосты) и нечто совсем особое в виде неофициального, но публичного общения – светской беседы, отличающейся как от официальной коммуникации с использованием КЛЯ, так и от типичной разговорной речи из-за рассчитанной риторичности, не свойственной разговорной речи в любых ее проявлениях.

Каждый их видов повседневного общения нуждается в изучении, но в данной книге будет представлено только рассмотрение с точки зрения хорошей речи семейной и светской беседы (см. соответствующие разделы), поскольку анекдот как жанр художественной речи требует особого анализа, а тосты с культурно-речевой точки зрения еще не изучались и в наших материалах современной речи отсутствуют.

Разговорная речь изучена достаточно хорошо (известные многотомные коллективные монографии, огромное количество статей, ряд учебных пособий), поэтому нет необходимости рассматривать ее подробно. Остановимся лишь на одном, существенном с точки зрения определения, хорошая это речь или плохая, моменте: все характеристики разговорной речи как правило строятся на ее отличиях от КЛЯ, даже в тех случаях, когда делается попытка представить систему разговорной речи как самодостаточную (даже как особый язык в коллективной монографии под ред. Е.А. Земской 1973, 1981 и 1983), однако обязательных признаков РР при этом выделить не удается: характерны для РР, но не обязательны сильная редукция, избегание кратких прилагательных, причастий и деепричастий, возможны, но не обязательны «особые синтаксические конструкции» и т. д.

Именно это свойство РР (типичность, возможность, но не обязательность чего-либо) и приводит к выделению в качестве доминанты не какого-то положительного (понятийная точность; точность, не допускающая инотолкования; образность и т. д.), а, на первый взгляд, отрицательного качества – минимума заботы о форме выражения. При этом имеется в виду, что отрицание заботы о форме выражения не означает, ни того, что это отсутствие обязательно (оно только характерно, типично для РР), ни того, что такое отсутствие заботы о форме выражения делает речь хорошей или плохой в условиях повседневного общения.

Что же тогда делает речь в сфере повседневного общения хорошей? Прежде всего ее орфоэпическая, а в письменной форме (дневники, письма) орфографическая и пунктуационная правильность. Неполный стиль произношения с сильной редукцией – норма РР, отличающая ее от любой официальной речи, РР более свободна в соблюдении орфоэпических норм смягчения согласных перед мягким согласным, но в основном все нормы орфоэпии (место ударения, смягченность или твердость согласного перед е и т. д.) должны соблюдаться в хорошей раговорной речи.

Должны соблюдаться и грамматические нормы, и нормы словоупотребления, однако здесь в отличие от любой официальной речи допустима бóльшая свобода, особенно в языковой игре (в ней возможны и намеренные нарушения акцентологических норм). Но грамматические и лексические неправильности появляются в относительно хорошей разговорной речи и в случае непреднамеренных ошибок: из-за свойственного РР синтаксического построения речи путем своеобразного нанизывания добавлений к ранее высказанному: Вчера он приехал / из Москвы / груда вещей / конечно сердце («несоответствие» падежей, неполнота потенциально угадываемого предложения) и из-за неизбежного в РР цейтнота, не позволяющего должным образом продумать форму выражения возникшей в сознании мысли: нередко встречающиеся оговорки (читательский вместо зачетка), замены нужного слова первым попавшимся (скафандр вместо противогаз), родового понятия местоименно-глагольной конструкцией (дай чем стирать, чем писать). В результате появляются и свойственная РР «экспансия» именительного падежа, и слова-диффузы, слова-эрзацы, неожиданные словосочетания (шопотно читать) нелюблю вместе (что означает не просто не люблю, а активно не люблю) и т. д. По причине вынужденного цейтнота при оформлении мысли РР свойственно большое количество различных, казалось бы, лишних, заполнителей пауз (ну, вот, это, это самое, значит и т. д.). Если они не превращаются в слова-паразиты, т. е. достаточно разнообразны, и это не делает разговорную речь плохой.

Качеством хорошей речи считается ее логичность, но в РР с ее меной ролей говорящего и слушающего редко удается выдержать текстовую организацию диалога, логичность проявляется как правило только в монологических фрагментах, да и то выдерживается не всегда. Конечно, нарушения логичности в построении речи делают ее менее хорошей, но в условиях непринужденного общения не переводят ее и в плохую. Они допустимы.

Плохой разговорную речь делает злоупотребление в ней книжными, в том числе иностранными, словами, просторечными и жаргонными словечками, даже если они употреблены ради достижения определенного эффекта, ради экспрессивности речи, но без должного учета личности адресата или находящегося рядом наблюдателя. Подобные примеры студенческой разговорной речи не раз приводились в литературе и в опубликованных разговорных текстах.

Например, в [Живая речь уральского города 1995] приведены разговоры студентов, в одном из них жаргонные прикинь, обалдел, устойчиво (в значении «знаю»), нефиг, жмоты, грубое задница, филонит, вытуриваем, явно нелитературное сильно долго и книжные мероприятия, процесс, проблемы, воззрение, решений, деградировали (с. 88-97), создающие стилистическую мешанину; в другом книжные экзистенциализм, эстетика соцреализма, герменевтика, провозгласил этику любви, абстрактный гуманизм, абсолютно нет, антигуманизм, принцип, аспект, возведут в тотальность, постулаты, искусство истолкования, философский статус, адекватный механизм интерпретации, феноменологически изложенный платонизм сочетаются с жаргонными и просторечными словечками: крутейший герменевтик, герменевтикой достали, а теперь экзистенциалитзмом достают, процветание сволочизма, отмазаться, теоретик хренов, он убоище, он мурло, дерьмовый человек, самое прикольное, херово, бухали, с пьяных шар, башку свернем, пришипился и все время нарочито английское произношение КГБ как Кей-джи-би (с.158-165). В данных разговорах студенты прекрасно понимают друг друга, то есть понятность речи не нарушается, неуважение к собеседнику не проявляется, но такая речь студентов никак не воспринимается как хорошая.

Безусловно, есть разница между плохой, не очень хорошей и прекрасной разговорной речью, но главное отличие хорошей речи от плохой в сфере повседневного общения лежит в области ее литературности и этической нормативности (см. примеры далеко не прекрасной, но хорошей речи в разработанных образцах семейной беседы).

При этом необходимо помнить, что этическая нормативность, уважение к адресату едва ли не важнее ортологической правильности (см. разделы о вежливости и жанрах повседневного общения). Конфликтность речевого поведения, агрессивность, тем более грубость речи всегда делают ее плохой, даже при ортологической безупречности. Нарочитая грубость речи как намеренная борьба с «буржуазным лицемерием», семена которой были посеяны сразу после 1917 года, в середине ХХ века подверглась осуждению, были предприняты попытки возвращения вежливости как принципа цивилизованного и рационального поведения (в детских книжках начали пропагандировать «волшебные слова», обеспечивающие получение желаемого), но до конца побороть «поросль пышным цветом взошедших семян» грубости так и не удалось. Даже в 70-80 годах ХХ века магнитофонные записи разговорной речи в семьях культурных людей показывали не только отсутствие «волшебных слов», но и подчеркнутую ироничность их употребления (здравствуйте не в значении приветствия, извини, пожалуйста не в виде извинения или просьбы, а с явной иронией и т. д.), подробнее об этом см. в [Сиротинина 2000], переносные употребления, огрубляющие вежливые клише (Здравствуйте / так я и знала / что ты это попросишь; Ну уж извините в значении «ни за что не выполню твою просьбу» встречаются чаще, чем прямые. В конце ХХ века появилась новая волна грубости.

Если в начале века насаждение грубости шло под флагом «народа» в противовес буржуазной культуре, хотя именно для народно-речевого типа культуры характерно уважение к любому встречному (в деревне здоровались, а иногда и теперь здороваются с любым встречным, обязательно напутствуют работающего пожеланием «Бог в помощь»), проявление повышенного уважения к старшим, то теперь грубость насаждается под флагом борьбы с казенным официозом советского периода, хотя в бытовом-то общении его фактически не было.

Официоз был в средствах массовой информации, и как естественная реакция на него в современных средствах массовой информации и в современном словесном искусстве (особенно кино- и телефильмах) появилась новая волна грубости речи. При этом если в 20-х годах ХХ в. грубость речи состояла в отказе от вежливых формул и в меньшей степени – в использовании грубых слов (неэвфемистичность речи), то теперь она связана с нарочитым огрублением речи за счет использования прежде всего жаргонных слов, в меньшей степени – просторечия и, к сожалению, за счет неограниченных никакими табу дисфемизмов и мата. Такая речь даже при возрождении формул вежливости остается плохой.

Конечно, надо учитывать, что формулы вежливости мало используются в близкородственном и близкодружеском общении из-за принятой в современном обществе их избыточности в этих ситуациях. Возможна в таком общении и некоторая доля нарочитой грубоватости (но не грубости!) речи, особенно в общении молодежи (налет жаргонности, именования типа Сашка, Надька и т. д.).

Нельзя сказать, что такая грубоватость речи желательна, но она допустима между друзьями и родственниками. Однако при общении родителей с маленькими детьми такая грубоватость имеет очень печальные последствия, сказывается на формировании языковой личности, мешает становлению кооперативного типа речевого поведения (см. раздел о жанрах и нормах речевого поведения). Можно высказать предположение, что пренебрежение вежливостью в советский период породило явное преобладание и тогда и теперь не кооперативного, а конфликтных типов речевого поведения, которые всегда были и будут нецелесообразными, очень часто вредными (особенно для здоровья коммуникантов и всего населения России в целом). В современных условиях развития рыночных отношений конфликтные типы речевого поведения препятствуют становлению нормальных, цивилизованных отношений между партнерами и конкурентами.

Именно из-за своих последствий грубоватая речь родителей по отношению к детям (Морду вытри – мамино побуждение, обращенное к маленькой дочке, Ну ты / хулиган / убить тебя мало! – бабушкино обращение к любимому внуку – и все это в благополучных культурных семьях!) никак не может считаться хорошей.

Вместе с тем вряд ли можно считать хорошей и речь близких, изобилующую претенциозными, используемыми без особого чувства к человеку обращениями типа Леночка, Машенька, Ванечка, тем более при заглазном употреблении Ленка, Машка, Ванька, что нередко встречается. Вряд ли красят повседневную коммуникацию слащавые Кушайте, Покушай, тем более если они сопровождаются использованием уменьшительно-ласкательных форм типа супчик, котлетка, кашка, помидорчик, огурчик и пр. Между тем в наших магнитофонных записях в речи некоторых говорящих встречается и Покушай пирожок с капусткой (о большом пироге), Скушай кашку с вареньецем / или сахарком посыпать? – все не по отношению к детям. Порождает подобные формы стремление улучшить свою речь, сделать ее более вежливой, но на деле это не улучшает, а ухудшает речь. Уменьшительно-ласкательные образования не должны превращаться в обычные, регулярные, так как в этом случае они утрачивают свою функцию и придают речи мещанскую слащавость.

ГЛАВА 4

Дата добавления: 2015-07-16