Жан Бодрийяр

Как и прежде, самым действенным оружием современной центральноазиатской женщины в борьбе за утверждение своих политических прав, за расширение своих сфер влияния и господства, остается основополагающий способ бытия, значение которого лучше всего передается казахским словом кек и французским ressentiment – месть, злопамятство, обида, злоба (букв. возобновление чувства). Эту фундаментальную характеристику центральноазиатской женщины, сегодня испытывающей на себе коренную социо-культурную трансформацию, обнажила в своих контемпорарных работах, выполненных в жанре видео-арта, известный художник из Казахстана Алмагуль Менлибаева.

В художественной репрезентации Менлибаевой архетипических образов обнаруживается некий подспудный дискурс относительно жизненной энергии закрепощённых женщин, однако, благодаря особым сакраментальным жестам и телодвижениям, способных вобрать в себя весь порядок сущего (См. видео “Апа” 2007). На этом видео представлены обнаженные фигуры азиатских женщин, погруженных по пояс в снежные сугробы, где они жестикулируют и принимают различные прихотливые позы, простирая свои руки навстречу бескрайнему простору зимнего степного ландшафта и восходящему над горизонтом яркому солнцу. Образ сугроба здесь прочитывается не иначе как чувственный мир современной женщины, в который она погружена и главным элементом которого является холодное по своему исполнению некое возвратное чувство по отношению ко всему, чей снежный безжизненный ландшафт предстаёт в качестве внешнего соответствия их внутренней замороженной фертильной биологической функции.

В следующей ее показательной видео-работе как “Head Charge” (2008) на наших глазах разыгрывается курьезное, если не сказать скандальное по своему настрою событие выворачивания наизнанку традиционных культурных ценностей, представленное в виде разделки и последующего поедания группой гламуроподобных девушек поданной на стол в элитном ресторане головы барана (кстати сказать, сакрального символа власти Отца в культуре центральноазиатских номадов). Сама по себе процедура разделки женщиной головы барана недопустима в рамках центральноазиатской номадической культуры и являлась до сих пор по меньшей мере святотатством. Данное событие тоже можно интерпретировать как акт своеобразного ressentiment’a по отношению к кочевому патриархальному наследию центральноазиатских народов.

Собственно говоря, концепт ressentiment’a находит свое яркое выражение в трудах западных постклассических философов, которые соотносят ее с термином hybris, впервые использованном древнегреческим философом Гераклитом в следующем его изречении: «Hybris (месть, спесь, необузданность, бесчинство, необузданность) нужно гасить пуще пожара» (фр. 43 DK).

Любопытно в связи с этим термином отметить, что соответствующее ему казахское слово кокiрек, в буквальном смысле означающем грудь (по преимуществу женскую), а в переносном, в одном случае сердце, душу (как средоточие душевных волнений), в другом – спесь, надменность, высокомерие, содержит в себе различные интегральные коннотации, связанные с единством восприятия как физических, так и психических объектов, а также приписываемых им фундаментальных характеристик.

Осуществленное Фуко исследование сексуальности было, в частности, основано на ее понимании через метафору-образ Hybris: здесь она предстает как нечто фундаментальное и характеризуется посредством понятия “предел”, через который сексуальность осуществляет трансгрессивный переход за систематические формы запрета. Сексуальность сама по себе не существует и не противостоит как “биологическое” культурному; это опыт, возможность, которого задается обществом, в том числе и через институт семьи. Сексуальность – дифференциация себя с содержательными обстоятельствами, выступала как сфера “разыгрывания” отношения к себе.

Особенностью современного опыта, восходящего к XVII веку, является то, что при видимости молчания в нем происходит интенсивное умножение дискурсов, отслеживающих содержание этого опыта – “дискурсов-удовольствий”, формируемых властью. Это приводит к образованию основных персонажей современного общества: истеричной женщины, мастурбирующего ребенка, супругов-производителей и взрослого извращенца. Опыт сексуальности не противостоит браку, а непосредственно производится из последнего.

Если в эпоху логоцентризма, т.е. господства института Отца в качестве основополагающего признавался принцип “Radix omnium malorum est cupiditas” [“Корень всех зол есть сребролюбие (алчность)” – I Тим., 6, 10], то в наступившую эру диктатуры феминистской веры в естественно-материальное основания мира алчность, лишившись символических и теологических характеристик уже воспринимается в качестве самого фундаментального человеческого достоинства, поскольку именно благодаря алчности открываются невиданные до сих пор возможности накопления неизмеримого богатства и удовлетворения самой настоятельной потребности нашей гламурно-вычурной телекоммуникационной повседневности – страсти к роскоши и великолепию, нарядам и украшениям с ее неизменной и низменной самоапологией: «Красота (читай: Glamour) спасет мир!». Эта ставшая заезженной в широких кругах шоу-бизнеса цитата из Достоевского изначально под красотой подразумевала отнюдь не красоту гламурных женщин, а красотубожественного величия, благодаря которой человек становится способным оценить феномен калокагатии, гармонии между внешней красотой и внутренней добродетелью.

Гламур – это способ пребывания постсовременной глобалистической культуры в режиме ее перманентной трансгрессии в безличное пространство изначального господства “женского” как матрицы (от лат. matrix – матка, материнская утроба, праматерь, первопричина) субъективности, которая является источником всего реального и виртуального, красивого и безобразного, находящегося по ту сторону Добра и Зла. Гламур – это бесконечная власть очарования (fascination) как пролога к фашистской диктатуре подобий (симулякров), тотальному подавлению обезличенных масс, ввергаемых ею в дьявольскую игру видимостей.

Анализируя тексты Ницше, посвященные вопросу об “истине” женщины и способах ее присутствия, Деррида отмечает:

«Расстояние расставляется, далекое отдаляется. Здесь следовало бы прибегнуть к хайдеггеровскому употреблению слова Entfernung: это отстранение, отдаление и, одновременно, отдаление отдаления, отдаление дали, от-даление, где истребительное (Ent) есть составляющая далекого как такового, сокрытая завесой-парусом загадка сближения.

Отстраненное раскрытие этого Entfernung пропускает истину, дает ей место, и здесь женщина отстраняется от самой себя.

Нет никакой сущности женщины, потому что женщина отстраняет и отстраняется от себя самой.

Бесконечным, безосновным основанием <fond> поглощает и искажает <envoile> она всякую сущностность, всякое тождество, всякую свойственность. Здесь тонет ослепленный философский дискурс, устремляясь на свою погибель в бездну (тонет на мелководье). Нет никакой истины женщины, и это потому, что это бездонное отстранение истины, эта не-истина есть “истина”. Женщина – имя этой не-истины, истины» (Цит. по Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше.// Философские науки. 1991. № 2. С. 124).

Ницше: «Разумеется, она [истина] не дается в руки, не дает себя подцепить – и сегодня всякий род догматизма держится жалко и подавленно. То что (по)истине не дает себя подцепить, есть женское начало, которое не следует торопиться переводить как женственн ость женщины, женскую сексуальность. Эти и другие имитирующие сущность фетиши – как раз то, что надеется подцепить глупость догматического философа, художника-импотента или неопытного соблазнителя».

Это отстранение истины, которая восхищается сама собой, от себя самой, которая возносится, все то, что принуждает письмо Ницше закавычить «истину», и это является женским действием (operation).

«...и что бы ни писали женщины о «женщине», у нас есть все основания усомниться, хочет ли женщина, собственно, ясности относительно себя самой и может ли хотеть... Если женщина этим путем стремиться не к какому-либо дополнительному украшению для себя, а я думаю украшение относится к вечно-женственному, - то она, очевидно, хочет внушить страх: она стремится, пожалуй, к господству. Но истины она не хочет: на что женщине истина? Ничто так не чуждо женщине по существу, ничто так не претит, так не враждебно ей, как истина, - ее великое искусство – ложь, ее высшая забота – видимость и красота» (Там же. С.125-129).

Социополитическая и моральная анестезия посредством гламура как феминистского идеологического дискурса – современный способ управления общественными процессами, направленный на культивирование индифферентного отношения масс к политической сфере жизнедеятельности общества, проникнутой духом наживы, корыстолюбия, безответственности и тотальной коррумпированности сверху донизу, который деморализует подавляющее большинство постсоветских люмпенизированных граждан, требующих пресловутых «хлеба и зрелищ».

Прежде мужчина о-сваивал и при-сваивал женщину. Теперь она в своей без-донной сущности о-сваивает в себе вечно женственное, которое является со-бытием ее от-кровения перед самой собой, после ставшей невыносимой для нее и навязанной ей самой «природой» и мужской «режиссурой-дрессурой» роли стыдливой нимфетки.

Канули в Лету и так называемая «мать-природа», а вместе с ней и «мужчина-охотник-добытчик». Теперь женщина как испытанная временем машина по производству желаний в наш технотронный век перманентной и фатальной контрацепции берет на себя бразды правления над всем порядком симулируемого сущего.

Не по этой ли причине наша современная культура способна не столько воспроизводить саму себя, сколько штамповать бесчисленное число своих клонированных копий. Будущее не за сверх-человеком (Superman), как считал Ницше, а за сверх-женщиной (Superwoman) поскольку она господствует уже явно в настоящем, и господствовала в “далеком” матриархальном прошлом, всеми своими признаками дающем о себе знать за исключением одного и самого важного – характеристики женщины как рождающей, питающей и воспитывающей новое существо матери.

Славой Жижек: Нужно с особым подозрением относиться к одержимости сексуальными домогательствами к женщинам, когда о них говорят мужчины: едва приняв “профеминистский” политкорректный облик, они вскоре неожиданно приходят к старому доброму мужскому шовинистскому мифу о том, что женщины – это беспомощные существа, которых нужно защищать не только от назойливых мужчин, но в итоге от самих себя. Проблема не в том, что они не в состоянии за себя постоять, а в том, что они могут начать получать удовольствие от сексуальных домогательств, то есть назойливость мужчины освободит в них самоубийственный взрыв чрезмерного сексуального удовольствия…

Бодрийяр: Обольщение в принципе выходит за рамки какого-либо представления, поскольку дистанция между реальностью и ее двойником, разрыв между Тождественным и Иным здесь упраздняются. Склонившись над источником, Нарцисс исцеляется от иссушающей раздвоенности: его отражение перестает быть “иным”, теперь это его собственная внешность – эта поверхность, которая поглощает его, обольщает его, так что сам он может лишь приближаться к ней до бесконечности, но не в состоянии прорваться по другую сторону, поскольку никакой другой стороны просто нет, как нет между ними никакой рефлективной дистанции. Зеркало вод – поверхность абсорбирующая, а не отражающая.

Вот почему фигура Нарцисса с особенной силой выделяется среди всех прочих великих фигур обольщения, населяющих мифологию и искусство, - обольщения пением, отсутствием, взглядом или косметикой, красотой или уродством, славой, но также поражением и смертью, маской или безумием… В нарциссическом мифе не идет речи о зеркале, в котором Нарцисс мог бы заново обрести свой идеально живой образ, речь идет о зеркале как отсутствии глубины, как поверхностной бездне, которая соблазнительна и умопомрачительна для других потому только, что каждый из нас первым очертя голову в нее бросается.

Всякий соблазн в этом смысле нарциссичен, и весь секрет его – в этой смертоносной поглощенности. Вот почему именно женщинам, которым ближе это другое, тайное зеркало, где они хоронят свое тело и свой образ, ближе оказываются и всевозможные эффекты соблазна. Что до мужчин, то у них есть глубина, но нет тайны: отсюда их сила – и их слабость (Бодрийяр Ж. Соблазн. М., 2000. С.128-129).

Гламурная женщина с одного взгляда способна определить ваше материальное положение с точностью, которой позавидует налоговая полиция. Она – последняя, кому нужно знать о ваших “временных сложностях” на работе. Сочувствия вы от нее не получите.

Люс Иригарей попыталась выявить альтернативное женское видение картины мира. Речь не о том, что женское восприятие более непосредственно, более чувственно или эмоционально, чем мужское. Задача состояла в том, чтобы исследовать многие пласты культуры и языка, выявить области, в которых женская субъективность могла бы проявиться или даже громко заявить о себе, и, как следствие, определить условия возможного появления особого женского субъекта. Иригарей не делает женщин равными мужчинам, ее сфера интереса содержит риск стирания того, что свойственно женщинам, но дает возможность проявить себя и развиться женским отличиям. Поскольку пока мы воспринимаем женщину как противоположность мужчине, мы не думаем о ней как о женщине. Это возможно, только когда мы позволяем женщине быть другим человеком, с его собственной манерой поведения и собственным мнением. Для этого необходимо искать области, в которых женская субъективность может быть выявлена.

Учитывая сугубо патриархальный характер нашей истории, такие области выделялись только при условии, что мужской субъект не проявлял к ним никакого интереса, и соответственно в западной культуре эти области считались маргинальными. Они состоят из фрагментов речи и молчания. Но даже при этом мы можем обнаружить элементы того, что Иригарей называет женским законом, включающим уважение к местной пище и божествам, подчинение ритму смены лет и времен года., переход собственности от матери к дочерям. Не стоит пытаться прямо противостоять мужской логике, отвечает Иригарей. Она предлагает женщинам подражать этой логике в игривой манере. Эта игра в конечном счете сделает видимым то, что прежде было скрыто от глаз. Рассчитывать на то, что формирование женской субъективности произойдет быстро не приходится. Все еще впереди, и следовательно, словам “женщина” и “женское” предстоит обретать новое значение.

Люс Иригарей: Другой – кто он и что он такое, - я никогда не знаю. Но другой, который для меня не познаваем, - это другой иного пола. Удивление, изумление, восхищение перед непознаваемым должно вернуться к своему источнику – к половому различию. Страстям покорялись, страсти подавляли, заглушали, ими пренебрегали, их приносили в жертву Богу. Иногда пространство восхищения находили внутри произведения искусства. Однако его никогда не помещали здесь, оно никогда не пребывало в своем месте – между мужчиной и женщиной … То, что есть, остается настоящим, которое с некоторым усилием способно подчинить себе даже бога, но в котором нет ни малейшей опоры для проявления плодотворности полов. Лишь некоторые традиции Востока говорят нам о том, сколь изобильны энергетические, эстетические, религиозные плоды полового соития. Два пола, отдаваясь друг другу, творят семя жизни и вечности, перерождая друг друг друга, - между одним и другим.

Что же до нашей истории, то нужно рассмотреть ее шаг за шагом, чтобы понять, почему половое различие не получило своего шанса. Ни эмпирически, ни трансцендентально.

Безусловно, это коренится в разъединении души и тела, сексуальности и духовности, в отсутствии перехода для духа и для бога между внешним и внутренним, внутренним и внешним, в их распределении между полами во время соития. Все сделано для того, чтобы эти реальности оставались порознь и даже в противостоянии. Чтобы они не вступали ни в союз, ни в соединение, ни в супружество. Их свадьбы всё время откладываются, переносятся в иной мир, в будущую жизнь – или обесцениваются, ощущаются и осознаются как менее достойные, чем свадьба духа с Богом в трансцендентном, что разрушило мосты с чувственным (Этика полового различия. М., 2005. С. 19-21).

Некогда институт матриархата устанавливал в первобытной общине безусловное право женщины-матери на господство. Сегодня же в социополитическом гендерном измерении утверждает себя феминизм как по преимуществу идеология “свободной”, гендерно-модифицированной, самодостаточной женщины-эмансипэ, self-made woman инновационной эпохи подобий (симулякров). Это немаловажное обстоятельство позволяет диагностировать сегодняшнюю гендерную ситуацию не столько в качестве попытки реанимировать матриархат в качестве изначального архетипа коллективного бессознательного, сколько в качестве социо-генетической метаморфозы традиционного патриархального мира в направлении превращения его в форму тотального гинекея, устанавливающего свои правила игры и властные полномочия гинекократии – абсолютной власти женщин-эмансипэ, не обязательно обремененных традиционной функцией “матери”, хранительницы семейного очага. Гинекократия в силу своей пресловутой “слабости” устанавливает повседневную и повсеместную микрофизику власти, основанную на безумной и беспредельной страсти поглощать все исключительно материальное ценное, подобно тому как “черные дыры” поглощают целые звездные системы и галактики.

Не принадлежат ли сегодня национальные богатства развитых стран элите по-преимуществу женской, которая является производной анонимной власти, в чьи полномочия входит задача по негласному распределению огромных по своим масштабам финансовых средств, регулярно канализуемых на содержание «гинекея» (латентной формы постсовременного гарема), как особого института постиндустриальной массовой культуры?

В связи с этим обстоятельством в центральноазиатском регионе становится актуальным вопрос о придании легитимного характера институту многоженства. Вопрос же о многомужестве, выдвигаемого в противовес предложениям о многоженстве, выглядит на этом фоне, по крайней мере, комично и нелепо, поскольку наша “освобожденная женщина Востока” уже лишь в психо-эмоциональном отношении в отличие от мужчины пока еще не готова «одновременно быть внимательной к нуждам своих многочисленных потенциальных партнеров».

Сама по себе современная женщина-эмансипэ, аналогом которой в истории цивилизованных народов выступала до сих пор обольстительная куртизанка или страстная наложница из гарема султана, на стыке последних двух тысячелетий является инспирирующим фактором и объектом языческого культивирования идолопоклонства и промискуитета, устанавливающих диктат такого всеобъемлющего социокультурного феномена как порнеон (от греч. porne – идолопоклонство, блуд и on – бытие).

В таком режиме и продолжается разворачивание “конца света” как конца основополагающих различий в социокультурных способах существования пола, различий, навязанных некогда центрированной на себе идеологией маскулинного гуманизма. Теперь и центральноазиатская культура, подчиняясь искусно обставленным правилам игры в хитроумно-децентрированные гендерные технологии, способные лишить любого последних патриархальных иллюзий, постепенно погружает нас в изначальный мрак утробы бессознательного из которой, быть может, никому уже не суждено выйти на свет, по крайней мере, в наш виртуально-глянцевый век тотальной симуляции и контрацепции.

Берік Жылқыбаев – 80 жаста!

Берік Магис ұлы Жылқыбаев – филология ғылымдарының докторы, талантты жазушы, «Қазақ эротикалық романының» авторы, журналымыздың тұрақты авторы және белсенді қолдаушысы.

Биылғы жылдың 22 қарашасында құрметті Б.М. Жылқыбаев 80 жасқа толды.

Әрине, бұл бүкіл ел боп атап өтетін аса қымбатты мерейтой. Алайда Берік ағамыз әрбір мерейтойын өзінің отбасында сүйікті өмірлік жолдасы Бибінұрмен тойлайды екен. Ардақты жеңгеміз 70 жасқа толғаннан бері екеуі юбилейлерін 21 ақпанда -

Бибінұрдың туған күнінде атап өткен. Нағыз мәдениет кейде осындай жеке жанұяның арнайы қастерлеу дәстүрімен де қымбат. Осыны еске ала, Берік ағамыз өзінің мерейтойын 2007 жылы мезгілсіз өмірден кеткен Бибінұрымен бірге атап өтсін деген ізгі тілекпен юбилярдың әйеліне арнаған қазақша өлеңін ұсынуды жөн көрдік. Мерейтой құтты болсын! Ниеті бір жандардың жұбы жазылмасын!

Берік Жылқыбаев

Ж Ұ Л Д Ы З Ы М

Ертеден тамыз айында

Аспаннан жұлдыз төгіле

О, тәубе! Бізге баймәлім

Кім өтеді бүгін, кім келе.

Аппағым менің, Жұлдызым!

Жоғалмайды сенің ізің,

Суылмайды жылы жүзің,

Жұлдызым менің, жалғызым!

Сен өстің туған жеріңде,

Сайрадың ана тіліңде,

Бойыңды зарлап бүкпедің

Заманның қиын кезінде.

Талабым ұшты далаға

Бір қиял құсты алуға.

Беймаза қайран өмірім

Садаға болсын Аллаға.

Басымды ием қай тауға?

Мән болар қандай парыздық?

Сен кеттің енді қайтпауға,

Қоршады мені жалғыздық.

Есімде сені сақтаймын,

Ешкімге сені сатпаймын.

Мәнгілік қайғы - қуаныш –

Жоқтаумен оны жақтаймын.

22.08.2008 ж.

Дата добавления: 2015-07-16