Мансикка В.Й. — Религия восточных славян, ИМЛИ им. А.М. Горького РАН, 2005 г.pdf, Стр. 48

Аничков остается историком литературы и исследует христианские слова и поучения как явления средневековой литературной традиции, соблюдающие определенный литературный канон9 и потому не могущие служить прямым источником для изучения язычества. <...> особое значение он придает «вставкам» как возможным прямым свидетельствам о верованиях и обычаях, актуальных для времени создания текста.

<...> 9 Как известно, литературный жанр обличения язычества старше самого христианства, он во многом воспроизводит ветхозаветные образцы, усвоенные и раннесредневековой христианской традицией, и последующей славянской апокрифической литературой. Там же, Стр. 50

---

С новой концепцией формирования русского средневекового христианского мировоззрения выступил в начале 1990-х годов А.Е. Мусин. Он отметил, что перед христианством на Руси, также как в свое время и в Византии, стояла задача освоения языческого наследия. Такое освоение было ничем иным как процессом религиозного творчества. Необходимо признать, что пережитки дохристианских верований, долгое время определявшиеся наукой как «контрабанда язычества в христианство», в действительности носили не конфессиональный, а общекультурный религиозно-психологический характер. «Подобные архаические представления, — по мнению Мусина, — допускались общецерковным сознанием лишь постольку, поскольку они не противоречили христианской догматике и нравственности». Поэтому «мировоззрение русского средневековья можно охарактеризовать как христианское, закономерно включившее в себя десемантизированные элементы предшествующей культуры и примитивные представления религиозной психологии»1. Карпов, Стр. 35-36

М.М. Громыко. Она отметила ошибочность противопоставления православия народного и церковного, так как глубина веры определяется уровнем духовности, а не уровнем знаний о религии. Теории «двоеверия», «бытового православия», «обрядоверия», — отмечает она, — основаны «на преувеличении места языческих пережитков, неправильном отнесении к ним ряда обычаев, сохранившихся от раннего христианства или дохристианского монотеизма, а также представлений народной демонологии, не противоречащих православию»2. Карпов, Стр. 38

Жели-плачи по умершим упоминаются в сагах, у арабских путешественников применительно к славянам, в ПВЛ о князьях Борисе и Глебе (и кажется других), так что с ними все понятно. То же относится и к «языческим» солярным символам в храмах-на избах и пр. Несколько примеров:

««универсальным для культуры является процесс изменения семиотического статуса вещей во времени и пространстве»». Карпов, Стр. 165 – тут собственно речь и о «символах».

<…> Церковные иерархи и священнослужители не могли ставить (и не ставили) своей целью «искоренение» всех элементов традиционной культуры. Подобное требование можно было довести до того, чтобы обязать «по-христиански» лепить горшки, плести лапти и рубить дрова. Но Церковь не шла по такому пути. И способы изготовления горшков, плетения лаптей и рубки дров оставались вне оппозиции «христианство-язычество». И здесь сохранялись древние формы и механизмы культуры, которые носили, во-многом, архетипический, универсальный характер. Стоит напомнить, что сопричастность к культурным архетипам отдельным индивидом отчетливо не осознается. Поэтому воспроизведение их конкретной личностью выступает рационально непреднамеренным актом1. Карпов, Стр. 84

Христианство не имело в себе какого-либо компонента, непосредственно противостоящего народной вере в домовых, леших, водяных и подобных мифологических персонажей. Последовательный христианин должен был отвергнуть подобные представления или признать, что эти мифологические существа являются демонами, нечистой силой». Но никаких «заместителей» духов воды, леса, дома в христианстве не было. Возможно, это и стало основной причиной длительного сохранения фрагментов низшей мифологии в русской традиционной культуре. Карпов, Стр. 87

Утверждение новой веры объективно не могло создать некоего «равномерного» и одинакового во всех слоях общества христианского мировоззрения. И это не объяснялось степенью отказа от языческого наследия. По верному заключению Г.П. Федотова, «есть столько же типов русского христианства, сколько исторических типов русского человека, а может быть, и еще больше. Если каждый народ по-своему переживает христианство, то и каждый культурный слой народа имеет свой ключ к христианству или, по крайней мере, свои оттенки»2. Карпов 177

---

Апофеозом обличений «служениа идолскаа», и в целом «примитивно-эволюционистской паранойи видеть во всём "реликты язычества"» видимо являются таки эшелоны мнимых древнеславянских богов, как Ляда, Лоло, Купало, лель, Полель и пр., которых понаплодили в связи с таким отношением и подходом к нар. христианству Стрыйковский и пр. длугоши, киевские ученые и т.д.

Отношение, сложившееся к середине XIX в. к «баснословию» XVII — начала XIX в., хорошо выразил Д. О. Шеппинг: «Со вставкой в Густынской летописи (о идолах руссов) и Гизелевским Синопсисом начинается уже литературная обработка славянской мифологии, ложное направление которой еще долго процветало у нас, как в поддельных летописях XVIII в. (подобно Иоакимовской), так и в сочинениях туземных мифологов конца прошлого столетия: Попова, Чулкова, Глинки и Кайсарова. Эти сочинения, под влиянием польско-германской учености XVII века и ее крайне ложного направления, наводнили наше туземное баснословие списками богов, полубогов, героев и гениев всякого рода и множеством преданий и подробностей, основанных большею частью на произвольных вымыслах или на фактах, взятых извне и нашему краю совершенно чуждых» ([Шеппинг 1862, с. 17-18]; см. также: [Котляревский 1890, с. 258]).

Дата добавления: 2015-07-16