ВТОРНИК, 10 октября 4 страница

Обойдя все заведения и нигде не обнаружив Червоненко, Яковлев, снова проходя мимо входа в пивной бар, вдруг услышал разговор, который его сразу насторожил. Двое алкашей, видимо из подсобников, обсуждали вопрос, куда его ткнул ножом этот рыжий. Но, заметив интерес милицейского майора, они тут же разошлись. Встревоженный Яковлев вернулся в бар, где уже был, и, пройдя между заваленными рыбной шелухой столиками, подошел к стойке. Пальцем поманил цыганистого парня, моющего под краном пол-литровые банки, заменившие на определенном этапе развития государства уважаемые народом стеклянные кружки, сунул тому под нос удостоверение уголовного розыска и негромко сказал:

— Быстро, что тут произошло?

— Да чего? — индифферентно пожал плечами парень, на которого яковлевская ксива не произвела, похоже, нужного впечатления. — Повздорили двое, базлать стали, а о чем? — Он снова пожал плечами. — Ну вот тот, другой, который рыжий, чего-то этому сделал и ушел, а тот затих. Мордой лег на стол и молчит. А кому какое дело? Ну кто-то потом тронул мужика за плечо, а он на пол и повалился. Сразу ваши прискакали: что да чего, а кто толком запомнил-то? Ну был рыжий такой, даже не так чтобы и очень. Просто он без шапки, поэтому. Жмурика увезли, а кто чего если и видал, так давно ушел. Я пойду, да?

— Иди, — чуть не послал его еще подальше Яковлев.

Потом в ОВД «Кунцевское» состоялся у него разговор с начальником, выезжавшим лично на происшествие. Яковлев быстро просмотрел протоколы допросов свидетелей убийства неизвестного человека. А ведь и в самом деле, откуда ж его знать, если у него при себе не оказалось никаких документов. Ни кто такой, ни где живет, ничего не мог объяснить ни один свидетель. Его и раньше здесь не встречали. И Володя понимал почему: не до того мужику было, чтоб по шалманам шляться. Но все невольные, так сказать, свидетели в один голос утверждали, что вошли в зал этот убитый и его рыжеволосый спутник вдвоем, мирно сидели за пластмассовым столиком, по паре кружек взяли и воблу, и все было путем, пока не стали чего-то шуметь. Только этот, который стал покойником, вдруг вскочил, а рыжий его за плечи взял и к стулу прижал, чтоб не вякал. Ну тот и затих. А оно вон чем оказалось.

Орудие убийства — обыкновенная воровская заточка — вошла точно в сердце, поэтому жертва даже и не охнула. Удар был большой силы. То есть можно предположить, что действовал опытный, «грамотный» человек. Убийца. Труп до опознания отправлен в морг. Самая близкая тут, конечно, Кунцевская больница, но она же — начальник воздел руки к небу — для великих! Там теперь президентов лечат, куда нам со своим неопознанным. Вот и отправили в районку.

Яковлев представлял, как тяжело работать в этом районе подполковнику Казанцеву, так звали начальника ОВД. Кругом все завязано на ЦКБ, так называемой Центральной клинической, а в миру — «кремлевке». Да и район с его бывшими цековскими, розового «партийного» кирпича домами, где проживает столько высокого начальства, и сама Рублевка, являющаяся правительственной трассой, — все это, вместе взятое, являлось его постоянной головной болью. Вот и на каждое ограбление хуже того — убийство, на любую криминальную разборку, которых нынче на дню по нескольку штук, приходится выезжать самому, словно спасаясь от звонков сверху. Поэтому Володя Яковлев, по описанию убитого признавший в нем искомого Семена Червоненко, не вдавался в лишние подробности, сказал, что отправится в морг, поглядит на покойного, и если нет ошибки, то дело это он заберет к себе, освободив Казанцева от ненужного ему «висяка». Начальник не то чтобы сильно обрадовался, но хоть не полез не в свое дело — и то спасибо. И даже обещал поручить своим оперативникам вызвать вдову покойного для опознания. Уже одним этим он снял часть тяжеленного груза с плеч Яковлева.

К сожалению, Володя оказался прав. Час спустя он позвонил Казанцеву и попросил провести официальное опознание, заодно снять с дежурства у подъезда Червоненко своего сотрудника и все материалы дела вместе с ним передать в МУР.

— Это он был, Саша, — сказал в заключение своего рассказа Володя.

— Ты имеешь в виду того рыжего?

— Ну конечно. Значит, они и тут работают по одной наводке. Не исключаю, что причина в твоем «маячке».

Он был прав; и Саша твердо знал, кто и каким образом навел убийцу на Червоненко. Значит, они слушали Турецкого давно и очень внимательно. И провожали по всем адресам. Непростительная ошибка, и тем страшнее, что он же не новичок. Нет, точно, с такими проколами в прокуратуре делать больше нечего. Турецкий выяснил, когда подвезут дело, поблагодарил Володю и с настроением, сквернее которого просто не бывает, вернулся к гостям, к их уже вялотекущему, странному какому-то спору и чашке давно остывшего чая.

О чем они тут договорились, что решили, его абсолютно не интересовало, как бы ни обижалась Шурочка. Но крепко испортить настроение Косте, чтоб тот не таскал его на дурацкие семейные разборки, это он мог. И, воспользовавшись паузой в затянувшейся беседе, заявил:

— Как это ни горько, Костя, но мы снова лопухнулись. Если, конечно, гибель еще одного свидетеля по вине старшего следователя и тэ дэ господина Турецкого можно обозначить столь легкомысленным словом. «Маячок»-таки опять сработал.

Саша не собирался намекать Меркулову, что в этом чрезвычайном происшествии есть доля и Костиной вины, — если б поехали сегодня не на раздрызганной «лайбе», а на его служебке, Семен наверняка остался бы жив. Саша не стал бы Косте ничего рассказывать, и никто бы не узнал, что киллеры ночью в понедельник ошиблись и убили не того человека. Да, именно сегодня, всего несколько часов назад, весьма заинтересованные люди выслушали это сообщение и немедленно приняли меры, заставив навсегда замолчать того, кто нечаянно увидел двоих пассажиров «мерседеса».

А вот и вывод: один из тех двоих мог оказаться убийцей, и теперь он — или его холуи, не важно, — тщательно наблюдают за Турецким и опережают на один шаг. Только один, но он несет смерть. Кто же теперь следующий — сам Турецкий? А почему нет?..

Костя, кажется, был уже и сам не рад, что поддался Шурочкиным эмоциям. Новая же информация вообще выбила его из колеи, которую он стал обожать в последнее время: народ просит совета, как отказать народу?! Или это не житейская его колея, а сложившийся образ мышления? Выросли ж все-таки в Стране Советов… Есть такое мнение… А потом — голову с плеч долой! Словом, совсем худо дело… Но самое поганое заключалось в том, что винить во всех провалах Саша мог только самого себя.

Грязнову он сказал, что на сегодня осталась еще масса невыполненных обязательств, наскоро попрощался с гостями, которые, похоже, и сами стали понимать некоторую неуместность своих личных забот, когда вокруг такое творится, и тоже поднялись. Ничего Саша ждать не стал, поскольку уж чем-чем, а служебным транспортом этот народ был обеспечен в достаточной степени, и уехал к Олегу.

Если быть до конца честным, то сегодня видеть кого-нибудь у Турецкого не имелось ни малейшего желания. Но… Олег к этим «всем» не относился. И, выруливая в Останкино, Саша был уверен, что, помимо обещанной информации, которую он собирался получить от Олега, наверняка можно будет хорошо надраться, ибо, как он заметил, младшенький умеет составить подходящую компанию, у него это получается неплохо.

И еще Саша подумал, что достаточно парочки подобных провалов, и уже не он сам, а его, то бишь Александра Борисовича Турецкого, «важняка» из Генпрокуратуры, этак элегантно попросят написать заявление о переводе на должность следователя куда-нибудь в Орехово-Зуевскую районную прокуратуру. В лучшем случае. Поскольку пенсионного стажа Саша еще не имел, а теперь, пожалуй, уже и не сможет иметь в будущем.

Олег с некоторой долей юмора отнесся к душевному смятению Турецкого. Но когда Саша, в самых общих словах, рассказал о преследующих его неудачах, тот посерьезнел, задумался. И, слава Богу, перестал демонстрировать свой цинизм, который этаким серебристым налетом покрывал все, о чем бы он ни высказывался. Но это, видел Турецкий, скорее от того поста, от высокого общественного положения, которое Олег занимал, а не от характера. Как раз по характеру он, если Саша правильно понимал, Олег, и не сварливый, и не завистливый. Во всяком случае, таким был до сих пор. Впрочем, может, его работа изменила.

Не стал Олег снова напоминать ему, что уже не раз предлагал послать это дело подальше и заняться собой и семьей. Но это чувствовалось и в тех укоризненных взглядах, которые он бросал на Сашу, и в нетерпеливом покашливании, когда все уже ясно, а собеседник все никак не может остановиться.

— Значит, опаздываешь… — вопросительно-констатирующим тоном прервал Олег наконец Сашины излияния. — Это плохо. А может, наоборот, очень хорошо?.. Если не будешь меня торопить, я постараюсь еще раз объяснить своему старинному другу и учителю несколько элементарных истин нашего времени. Согласен слушать?

— Да… за этим, собственно, и приехал. — Турецкий нарочито хмыкнул. — Назовем это новым ликбезом, а?

— А что? — усмехнулся Олег. — Ты, Саш, вовсе недалек от истины, как тебе ни кажется. Вот только вид у тебя такой, будто не жрал ты как минимум пару суток. Про остальное и не мыслю. Не прав?

— Почти. Вчера у твоей матери… А вообще-то больше всего мне сейчас хочется надраться до поросячьего визга.

Олег, хмыкая и похохатывая, будто Саша сморозил невероятную глупость, повертел головой, а потом поднялся и взмахом ладони позвал за собой. Они вышли на кухню, которую Турецкий и при самом большом желании не смог бы обозвать столь затертым словом. Он никогда не был ценителем кухонных интерьеров, всяческой забугорной техники, украшающей, как заявляет телевидение, быт россиянина. Ежели по делу, так достаточно кастрюли и сковородки, вот и весь тебе смак. Но даже у волосатого певца, которого Саша однажды выходным днем наблюдал в телевизоре, когда он на пару с другим известным певцом, двусмысленно похихикивая, учил широкие народные массы готовить некое жаркое из бараньих яиц, так вот, даже у той самой поп-звезды данная невероятность, именуемая Олегом кухней, наверняка вызвала бы немой восторг. Заметив совершенно растерянный взгляд, Шурин младшенький снисходительно, естественно, с высоты своего положения, похлопал Турецкого по плечу и объяснил его туземное смятение по-своему:

— Сложно, конечно, если в первый раз. Когда мне эту всю хреновню завезли и только через сутки смогли смонтировать, а потом стали объяснять, что к чему и для какой надобности, у меня тоже появилось ощущение, будто я к марсианам попал. Поэтому, Саш, ты не тушуйся, а нужда заставит — так и скоро привыкнешь. К тому же сегодня это не последний сюрприз.

— Ну ты-то, я вижу, привык!

— А куда денешься? Правда с неделю все чего-то хлюпало, фырчало, даже отключалось. Мы ж не привыкли полностью доверять технике, все норовим со своим копытом сунуться. Ничего, наладилось, теперь уже иначе и не мыслю: все под рукой, ничего не пригорает, само моет, сушит, убирает. Готовит, кстати, вполне приемлемо, сейчас оценишь. А еще мне обещали, только не сюда, а в сортир, ну это уже как хохма, такую конструкцию, которая сама тебе зад подтирает, подмывает, высушивает и шлепает легонько: мол, надевай портки и вали отсюда. Вот это класс, а?!

— Да уж… — И это все, на что Саша оказался способен. — А это, — он почтительно обвел глазами помещение, — нечто среднее между царскими покоями в Эрмитаже и пультом космического корабля из фильма о славном космическом будущем, — поди, очень дорогая штуковина?

— Не дешевая, — походя, заметил Олег. — Но тебе, Саш, скажу по секрету: лично мне вся эта хреномастика даже гроша ломаного не стоила. Представляешь?

— Если честно, то весьма смутно, — с уважением к чуждой ему научной мысли сделал Турецкий окончательный для себя вывод. А ведь и в самом деле: для него подобные заботы — только абсолютно лишние хлопоты, поскольку для реализации, как теперь выражаются, данного проекта старшему следователю и так далее никаких средств не хватит. Из чего следует еще более окончательное утверждение: развитой капитализм, или как он там будет называться, — не для тех, на ком гений предпринимательства свою печать не ставит. Он для таких, как Олег, — облеченных высшей государственной властью, не важно, явной или тайной. Вероятно, Сашины размышления нашли свое отражение на физиономии, потому что Олег снисходительно заметил:

— Ладно, давай-ка лучше тяпнем, как говорится, под дичь, а потом, если захочешь, расскажу.

Он выставил на стол литровую бутыль смородинового «Абсолюта», к которому Турецкий питал уже особую слабость, какие-то другие напитки и лимонады, пяток тарелок с заранее нарезанными и разложенными закусками, главным образом, рыбой разных оттенков, а сам принялся колдовать возле какого-то хитромудрого устройства, напоминавшего одновременно и плиту, и духовой шкаф, и холодильник, и еще черт знает что, освещенное изнутри. Походя Олег сказал, что не совсем привык к этому кухонному комбайну, но все равно попробует сделать одно фирменное блюдо. Впрочем, печка — он так назвал свое устройство — сама все сделает, надо только правильный режим задать. Печка! Это звучало примерно так, как если бы Саша назвал тот полицейский суперавтомобиль с оборудованием XXI века, который ему продемонстрировали в Америке три года назад, «самобеглой коляской»!

Олег между тем нажал все необходимые ему кнопки и сел напротив, заявив, что ровно через пятнадцать минут печка доложит о готовности. А пока, значит, можно и начать. И они тут же резво начали.

После третьей рюмки Саша заметил, что Олега вроде бы малость «повело». Но так не бывает, чтоб здоровый мужик, подобный ему, закосел от такой малости, значит, он уже раньше принял, хотя это было прежде не заметно. Саша даже пожалел: надо же, вот тебе и поговорили по душам! Но Олег, молодчина, видно, и сам почувствовал, вышел из-за стола и через две-три минуты вернулся свеженьким, как огурчик. Турецкий же, пока его не было, понял, что ему не хватало: ясности в оценке ситуации. Бесконечная беготня, постоянные перемещения по городу, суета, естественная для каждого человека усталость, горечь разрушенных планов, — словом, все, вместе взятое, основательно навалилось на плечи и крепенько придавило. Плюс опережающая работа противника и связанные с нею жертвы. Надо бы, конечно, встряхнуться, набрать в грудь побольше воздуха, смыть с глаз пелену какой-то обреченности, что ли… Да, устал и, разумеется, все давно осточертело, а теперь еще и возраст сказывается, и зависть появилась вот к ним — молодым, здоровым и удачливым. Но почему же он все-таки запаниковал? Дела застопорились? Так они всегда двигались с трудом. А если посчитать только за последние пять-семь лет, ну за годы этих могучих экономических реформ, то многих ли преступников, что были все-таки пойманы, удалось передать в суд и наказать? То-то и оно! Над Турецким — Костя, над тем — генеральные, один другого почище, над Генпрокуратурой — власти любых рангов — на выбор. А уж на той высоте не действуют не только законы, но и прямые указания самого Президента. И потому стало очень удобно ссылаться всем, сидящим поочередно на более низких ступенях: ну что вы, мол, хотите от Президента? Он у нас хороший, он правильный, а вот окружение у него такое, что не дай вам Бог! Но тогда зачем же нужен «важняк» Турецкий, если пойманный им преступник запросто уходит от наказания? В этом ли плоды Сашиных деяний? Конечно, в подобной ситуации гораздо легче, да, возможно, и прибыльнее, писать о коррупции и преступности, пронизавшей все общество, о мафии, расправившей крылья, и тому подобном, находясь, так сказать, на переднем крае средств массовой информации. Проще и обвинять их — сыскарей, следователей, дознавателей, прокуратуру, суд, как конечную инстанцию, который, кстати, за всю послеоктябрьскую историю никогда ею не был. А если иногда такое и случалось, все те же СМИ радостно орали на весь мир. Но даже в этих условиях, сказал бы Турецкий, искренне защищая собственную честь, он умудрился не провалить, в сущности, ни одного дела. А если когда что-то и «повисало», то, уж увольте, вовсе не по его вине: находились силы повыше, о которых, как говорится, сказано в преамбуле к этим размышлениям. И еще факт, который тоже никак у него не отнять: практически все его дела, так или иначе, раскручивались в считанные дни. Ну — недели. Редко — один-два месяца. Так, собственно, с чего это вдруг понесло каяться? Всего ведь неделя прошла. А без проколов и прежде не обходилось. Было же — и в него стреляли, и взрывали автомобили, и под дверь бомбы подкладывали… Многое было, при нужде можно и рубашку скинуть, и дырки на теле показать. Поэтому… А что — поэтому?

— Ты чего бубнишь? — Олег, широко улыбаясь, смотрел на Сашу. Вальяжно откинувшись на высокую резную спинку дубового стула, Олег крутил на широкой и светлой, тоже дубовой столешнице высокий хрустальный бокал со своей смесью, которая искрилась радужным многоцветьем, и терпеливо ждал ответа.

— Я совсем не бубню, — Саше захотелось немного обидеться, но он решил, что его все равно никто сейчас не поймет. — Это ко мне ясность пришла. Явилась наконец.

— А-а-а! — многозначительно протянул Олег. — Тогда извини. Ясность — штука редкая, ее вон как беречь надо! А то я подумал было… Рассказываю ему, понимаешь, что делать, чтобы приобщиться к клану владельцев этой хренотени, — Олег обвел взглядом дубовые, зеркальные, хромированные объемы, составлявшие внушительное помещение, в просторечье именуемое кухней, — а он, понимаешь, чта-а? Никакого внимания! Бубнит чего-то…

Он очень ловко, хотя и ненавязчиво, копировал своего хозяина. Да они там наверняка все этим на досуге грешат, что, кстати, может выглядеть, если надо, забавной лестью, но… коли глубже, то совсем и не забава. Даже больше того: сейчас, когда гудит вовсю предвыборная думская вакханалия, похоже, эти далеко не оболтусы, которые взяли Президента в тесное кольцо и держат глухую оборону, не умеют, да и не желают шутить над хозяином — они его попросту и в грош не ставят. А нужен он им для сугубо личных, корыстных целей. Впрочем, возможно, к Олегу это не имеет отношения… Но, с другой стороны, почему бы нет? А если это так, зачем здесь Турецкий? Нет, в самом деле, если разобраться, какой помощи он хотел от Шуриного младшенького, усевшегося на олимпе у ног Самого? Чтоб посодействовал? А в чем? Пока Саша на свои возможности не жаловался. Помог разобраться? Да ведь Турецкий умнее его. Ну, скажем так, старше. Значит, опытнее. Может, наоборот, поучить самого Олежку уму-разуму? Вот уже ближе к правде. Во всяком случае, за свинство по отношению к Славке, выразившееся в… да, а, собственно, в чем выразилось это самое хамство? Бабу увел? Так она же сама того пожелала. О чем заявила однозначно. Она свободна от каких-либо обещаний. Но — все равно нехорошо.

Саша вспомнил. Речь сегодня шла о Кирилле. Это раз. А уже второе — Татьяна. Хотя нет, она — на третье, на десерт, так сказать. А второе — госбезопасность. Уж не она ли обложила Турецкого и ведет, куда не ему, а ей требуется? Тут у Олежки могут быть свои источники. Открывать их Саше не надо, но пошарить там он, конечно, может. Просто по-товарищески. Ладно, цели определены, как говорили предки, задачи ясны, пора сменить пластинку.

— Ну так извини еще раз, благодетель, укажи путь к непрерывному и желанному росту благосостояния.

— Наконец слышу от тебя, — словно обрадовался Олег, — слова не мальчика, но мужа. Итак, запоминай, впрочем, можешь и записывать: пункт первый. Переходишь в мое ведомство. Должность я тебе сочиню хоть завтра. Мне советники во как, — он чиркнул ладонью по горлу, — необходимы. Твой переход, или, если пожелаешь, перевод, я обеспечу. Уедешь в отпуск из прокуратуры, а вернешься уже ко мне, сюда. Костя твой таких вопросов не решает, а генеральный ваш — не жилец, можешь полностью доверять моей информации. Уберут буквально со дня на день. Там за ним, Саша, такое числится!.. В общем, пока мы отправим его на пенсию, а через месячишко-другой, думаю, посадим. Чтоб шуму было поменьше. На него ведь давно уже оппозиция бочку катит, вот Президент и кинет ей кость. Кстати, чтоб ты знал: дело свое тебе раскрутить не удастся. А если, не дай Бог, чего, то твой генеральный его немедленно закроет. Учти, говорю это как другу. Впрочем, ты мне уже слово дал сегодня.

Очень интересно! Прямо как в том анекдоте: пьяный заяц под пень свалился, а волк с медведем из-за его тушки драку затеяли, да друг дружку и угробили. Проснулся заяц, глядит, а рядом трупы. Ну и дела, думает, чего по пьянке не наделаешь!.. Ну что ж, раз Олежка так говорит, значит, успел Саша проколоться.

— А по поводу чего я поклялся? — сделал он наивные глаза.

— Кончай, Саш, валять дурака! — Олег почти рассердился. — Если б я тебя не знал, честное слово, обиделся бы… Я ж о деле с тобой. В конце концов, ты спросил, я ответил. Словом, последнее слово, извини за тавтологию, за тобой.

Это как раз было понятно, хотя никакой тавтологией тут и не пахло.

— Я полагаю, Олежка, что к данному вопросу мы еще вернемся. Но моя к тебе просьба пока заключается в ином. Я уже сказал сегодня, что дело мы прекратили, остальные убийства раскручивают МУР и территориальная прокуратура, короче, их дела.

— Да ладно тебе темнить, — усмехнулся вдруг Олег. — Что я, вас с Костей не знаю, что ли? Для общественности, то есть для дураков, официально, поди, прекратили, а сами продолжаете. Могу поэтому только повторить: не делай, Саша, не нужной никому работы. И смертельно опасной.

«Интересно, — подумал Турецкий, — с каких это пор ловить убийц — ненужная работа? Впрочем, как я погляжу, в наше время многие понятия, несущие совершенно определенный и однозначный смысл, бывают извращены до неузнаваемости или вывернуты наизнанку… А Олег, конечно, прав, и от него я мог бы и не скрывать правды. Но что поделаешь…»

— Нет, — безучастно, как о пустом, отмахнулся Турецкий, — действительно прекратили. Ну — то, что касается Алмазова. А убийство Кочерги — все-таки самостоятельное, как говорится, убийство, Олежка, хотя сам он и прикончил, как выяснилось, своего шефа, а затем убийство Червоненко — эти висят на муровцах. Но с делом Алмазова, как я понимаю, никто их связывать не собирается. Разве что всплывет по ходу… нет, не думаю. Ты мне другое скажи: есть у тебя серьезные выходы, говоря прежним языком, на госбезопасность?

— А это еще зачем?

— Две причины. Интерес первый — киллеры. У меня имеется веское подозрение, что мальчики — из-под той «крыши». Второй же вопрос связан с вашей славной семейкой.

Олег так дернул рукой со стаканом, что едва не опрокинул его на пол.

— Так… понятно… — протянул он. — Мамаша настучала, что я не хочу потакать ее капризам? Сознавайся, сыщик!

Саша догадался, что своей шуткой Олег хотел загладить собственную растерянность. И только кивнул. Но и этого ему было достаточно. Олег тут же вскочил, явно «заводя» себя, забегал по огромной своей кухне и, размахивая длинными руками, почти крича, начал доказывать публике в лице Турецкого то, что ни в каких доказательствах не нуждалось. Ну конечно, у матери на старости, усугубленной тяжелой многолетней работой, появилась мания преследования. Боязнь за своих несчастных детишек, которые давным-давно выросли и занимаются такими серьезными государственными делами, которые ей отродясь не снились. Она знает, что ей положено, причем, знает отлично, но ей этого мало, и она лезет в такие сферы, где не только не окажут помощи, но еще и шею скрутят, чтоб к ним нос не совали. Он уже тысячу раз повторял ей одно и то же, но ей все равно неймется, и вот она подсылает ходоков, просителей, ставя их в идиотское положение.

На идиота Саша, вообще-то говоря, мог бы и обидеться. Тем более что из всех ходоков-просителей лично ему известен был пока только один человек — он сам. Но Олег так красиво разыгрывал свое возмущение, что Турецкий загляделся, заслушался и… ободряюще подмигнул ему. На что тот отреагировал мгновенно: резко выдохнул воздух, засмеялся и, махнув отчаянно рукой, мол, где наша не пропадала, с ходу плеснул в бокалы смородиновой водки.

— Давай, Саш, махнем за мать! Настырная она баба, но, увы, больше таких я не встречал… к сожалению.

Помолчали, покурили, и Олег, снова став деловитым, вернулся к Сашиным вопросам.

— Значит, киллеры, говоришь… Впрочем… Ладно, друг и учитель, если тебе все-таки придется отчитываться перед генеральшей, можешь ей заявить, что я уже выбирался на самый верх в Службе внешней разведки, — понимаешь? — и имею совершенно секретную информацию по Кирке. Тебе могу сказать лишь одно: он залег. На какой срок, не могу говорить. Поэтому любая волна в том направлении попросту опасна для него. Попробуй убедить в этом мать. И не надо ей лезть ни к академику, ни к его заму. Мужики мне сказали, что могли. А кстати, и у них там тоже намечаются серьезные перемены. Но это — сугубо между нами. Да-а, Саша, в трудное время живем-существуем… Мне иногда, честное слово, даже жалко становится нашего Президента. Он же на острие постоянно, а вокруг голодные шавки… Да что там шавки — псы свирепые, и каждый свою кость требует с пеной у рта. Вот он время от времени и вынужден им подбрасывать… то одного, то другого. Из тех, кто с ним начинал. А что поделаешь? Се ля ви, как говорят французы… Ну а что касается твоих киллеров, то, думаю, здесь, в этом вопросе, сумею тебе помочь. Но не сразу. Не завтра, во всяком случае. Моим кадрам, сам понимаешь, тоже нет никакого резона светиться. Придется подождать… Недельку-другую. Можешь?

— А что, разве у меня имеется иной вариант?

— Конечно. Мы ж договорились. Ты из отпуска переходишь прямо в мои объятия, и нужда в этих киллерах отпадает сама по себе. Разве не так?

— Ага, понятно, благодетель. Я, значит, в сторонку, а убийцы нехай бегают, может, им еще где работенка сыщется?

— Саша, — с укоризной покачал головой Олег, — не разыгрывай передо мной дурачка. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Разве дело в этих твоих киллерах? И, кстати, уж кому-кому, а им-то работенка завсегда найдется. Мы ж ведь днями говорили с тобой по поводу наших банковских разборок? Чего ж ты теперь хочешь? В конце концов наличие киллеров, прекрасно и быстро исполняющих свою работу, и есть, пожалуй, сегодня единственный и действенный способ быстрого разрешения всех конфликтов. Только, — засмеялся он, — ради Бога, не называй меня циником. Подумай — и сам поймешь, что по-крупному прав все-таки я.

— Ну конечно, — Турецкий постарался вложить в свои слова весь имеющийся у него в наличии сарказм, — мы уже не раз слышали тезисы подобного рода. Пусть преступники сами уничтожают друг друга, а мы им в этом поможем! Санитары леса, так сказать…

— Между прочим, не вижу почвы для иронии. Да будет тебе известно, на этот счет имеется вполне достойное обоснование. Если желаете, сэр?

— Сэр желает, — кивнул Турецкий, — поскольку у сэра нет другого выхода.

— Это как сказать, — возразил Олег. — По нонешним временам крутых разборок говорят так: выхода нет, когда двое не договорились.

— Надеюсь, ты не нас с тобой имеешь в виду?

— Ах, Саша, — вздохнул Олег, — мы оба ходим по такому краю, где достаточно легкого дуновения и — нет человека… А он…

— Если б ты только знал, младшенький, — может, более резковато, чем следовало бы, перебил его Турецкий, — как мне осточертела эта философия. Да, ходим, ну и что? Никто ж не гнал тебя в шею? Сами себе такую работу выбрали! Не хрена, извини, и скулить… Ты мне лучше обоснуй тезис о пользе киллеров, и тогда я, возможно, пойму наконец, чем вы там у себя наверху занимаетесь. Над чем, понимаешь, голову ломаете, россияне…

«Ничего, — подумал мельком Турецкий, — мы тоже умеем выступать в жанре застольной пародии, пусть не сильно носы задирают эти белодомовские вершители чужих судеб». Но Олежка, стервец, лишь расхохотался:

— Ну ты, Сашка, молоток! Не ожидал от тебя, старик! Только ты не злись, не надо, мы ж с тобой рядом целую жизнь прожили, и я тебя, честное слово, искренне люблю, чертяку. Не веришь?

— Верю, — вздохнул Саша.

— Ну хоть это, слава Богу… Итак, если желаешь, насчет твоих киллеров. Ты понимаешь, я же не в прямом, а некоторым образом в переносном смысле… И еще учти, это лишь мой личный опыт, продукт, так сказать, сугубо личных наблюдений и размышлений.

В этот момент прозвучала негромкая мелодия. Олег обернулся и поднялся.

— Извини, был сигнал, что блюдо готово. Надеюсь, ты ничего не имеешь против легкого шашлычка из телячьей вырезки?

— Чи-во-о?.. — Турецкому едва не стало худо.

— Таво, чиво слыхал, — развеселился Олег. — В Пицунде бывал?

— Я, брат, СССР как свои пять пальцев изучил. Это теперь…

— Про «теперь» можешь не вспоминать, — перебил он. — Ресторан напротив автобусной остановки помнишь? Там еще органный зал неподалеку.

— Насчет органа и вообще музыки — это тебе Ирка может рассказать. А ресторан — это по моей части. Был там, помню, местный поэт, довольно известный, говорят, в стране, Ваня Тарба. Он же у них, у абхазов, и профсоюзным лидером тогда считался. В общем, были у меня к нему дела, а когда мы закончили, он меня вот этим твоим шашлыком в «Пацхе» той угощал… Я бы вам всем уже за одно это яйца бы поотрывал. Надо же, такую державу развалить!

— Саша, лопай шашлык и не лезь в высокую политику, а то как раз и лишиться того самого, понял? Ну как мясо?

— Божественно! Но в Пицунде… — Шашлык сам таял во рту, Саша действительно уже забыл его вкус и запах. А сейчас вдруг, словно наяву, возникли и шелест пальм, и специфический, истинно пицундский запах влажной земли, морской соли и душноватого жаркого самшита. И еще — постоянно рассыпанных повсюду пряностей. Нет, это незабываемо. Вчера была Родина, а сегодня — заграница, вроде далекой Югославии, где уже шла и снова надвигается война. Турецкий жадно накинулся на шашлык и понял наконец, почему ему плохо: он ведь ничего не ел со вчерашнего вечера. А мозгам без подкормки очень трудно.

Дата добавления: 2015-07-19