ПОНЕДЕЛЬНИК, 9 октября 4 страница

— Я помню, что вам про банки. По этой теме я целый кейс вырезок принес. Я сначала стал делать копии, у них там ксерокс имеется, но они шкуру дерут за каждую копию. Ну и стал я тогда просто вырезать то, что может понадобиться.

— Денис! — возмутился, но не очень Грязнов-старший.

— А чего? Я бритовкой, аккуратненько. Да у них там, дядь Слав, каждой газеты — по нескольку экземпляров. Перебьются. Нам же нужнее. А потом, если бы я все на ксерокс таскал, то и до утра бы не управился. В общем, набрал я, сколько успел. Второй раз туда теперь — сами понимаете. Кое-что у меня с собой есть. А одну, это из «Кронбергер цайтунг», я сейчас покажу, вот, я фломастером обвел. Кронберг — это городок под Франкфуртом, километрах в пятнадцати от него на северо-запад, я по карте смотрел. Нате, глядите.

— На балконе было темновато, но в слабом свете люстры в комнате, за тюлевой занавеской, все же можно было разобрать латинские буквы и прочитать два подчеркнутых зеленым слова: «Goldenes Jahrhundert».

— Понимаете, дядь Саш, это «Гольденес Ярхундерт». Вот слушайте: «Вчера, в районе одиннадцати часов вечера… — начал медленно переводить Денис, — так… одиннадцати часов вечера… произошел взрыв автомобиля»… Ну, не совсем так, дядь Саш, давайте я пока своими словами, а вечером дома точно вам переведу, ладно?

— Давай, давай, Денис.

— В общем, при взрыве пластиковой бомбы в автомобиле марки «Ягуар» погиб директор банка… нет, директор филиала банка…

— «Золотой век»? Так, Денис?

— Во, дядь Саш, точно! Герр Манфред Шройдер, директор филиала банка «Золотой век», штаб-квартира которого находится в России. Преступники пока не установлены, но предполагается, что это дело рук русской мафии, которая сейчас вышла на мировые просторы. Это они так пишут, дядь Саш, почти дословно. Ну а нюансы я переведу дома.

— От какого числа газета?

— А вот, я здесь записал. Понедельник, второго октября.

— Вот так, мужики… — назидательно сказал Турецкий. — За два дня до убийства президента банка «Золотой век» в Москве — Алмазова в Германии убирают директора филиала того же банка — Шройдера. Банкиры-партнеры…

— Дядь Саш, эта заметка в газете, между прочим, дана как объявление. Они дальше просят тех, кому что-либо известно об этом трагическом происшествии, звонить в полицию инспектору герру Юнге и дают номер его телефона… И еще они деньги предлагают за информацию, целых пятьдесят тысяч. Дойчемарок! А у нас этого пока нет, и зря. Это награда тому, кто скажет про убийц что-нибудь определенное — приметы там и прочее. И если эти сведения помогут арестовать преступника, получайте свои денежки! Вот жизнь! Мы там с дядей Славой точно стали бы настоящими миллионерами… Дядь Саш, скажите правду, как вы догадались послать меня в этот газетный фонд? Откуда вам было известно, что я там это найду?

— Честно, Денис?

— Ага!

— Я на кофейной гуще гадал, что у твоего дяди с вечера в кружке остается.

— Да кого ты слушаешь, Дениска! Тоже мне — кофейная гуща! Чему ты молодежь учишь, старший следователь по особо важным, а?! А ты, Дениска, тоже дурацкие вопросы задаешь! Ты разве не видел, как он ночами кумекал?

— Потише, Слава, — тронул его за рукав Турецкий. — Это же все-таки тайна следствия.

— В том-то и дело, а ты мне мою молодежь развращаешь. Сел — погадал, и нате вам — решение! Вот, Дениска, следи за ходом мысли. Ты же, в общем, в курсе дела. Первое — самолет из Франкфурта. У Алмазова там филиал — два. Убили не только Алмазова, но и курьера из Германии — три. За Кочергой, который всю ночь у нас на кухне исповедовался, охотились во Франкфурте, а достали-таки в Москве — четыре. Куда Отарик Санишвили слинял, тот, чьей бабы квартиру мы с тобой вскрывали? В Германию — пять. Видишь, у меня на руке пальцы кончились, и это еще наверняка не все. Твой дорогой дядь Саша не все еще рассказал. Понимаешь теперь, откуда берется эта твоя интуиция? То-то, племяш, учиться тебе надо… Эй, мужики, вижу шевеление!

Через стекло балконной двери они увидели входящего в комнату начальника МУРа Юру Федорова в полковничьей форме, а следом за ним осанистого дядьку, который был в штатском.

— Ну вот тебе, — недовольно заметил Грязнов, — и наш славный Московский уголовный розыск в лице его последнего на сегодняшний день начальника, а с ним и дружок его, чтоб мои глаза не видели, — Валерка Лагунин.

— Ах, вон это кто! — узнал теперь и Турецкий. — А я гляжу, физия вроде знакомая, а вспомнить не могу.

— Та еще гнида! — пробурчал Грязнов. — Прет наверх, как танк. Все сметает на своем пути. Пяток своих преданных корешей подсидел. А в середине года получил генеральскую папаху и теперь начальник особой инспекции по личному составу в МВД. Вот погоди еще немного и увидишь, что этот тип устраивается в кресле замминистра. Особая ж инспекция у нас — это как гестапо, самая грязная служба во всей эмвэдэшной системе.

— А на хрена он Шуре? Ну, может, сыграл какую роль при ее назначении, так от него, поди, ничего и не зависело.

— Не скажи… Раз сам напросился, значит, ему чего-нибудь нужно. И послать его к едрене фене тоже никак нельзя. Вот и будем теперь терпеть весь вечер гниду… Слушай, Саня, — вдруг таинственно наклонился Грязнов, — а вдруг это ему Олег Шурин нужен? Он же у нас не последняя шишка в комиссии по преступности при Совете безопасности! На службе-то Олег его запросто на хрен пошлет и даже не обернется, а так, в домашних, как говорят, условиях? А? Ну народ! Каждый свою дерьмовую политику вершит где может!

— Ну ты даешь, Вячеслав Иваныч! — восхитился Турецкий такому неожиданному ходу мыслей Грязнова.

А с другой стороны, почему бы и нет? Славка тоже ведь не первый день на свете обретается. И опыта общения с подобными «гнидами» ему тоже не занимать… Надо было идти в дом, но подлючая подначка так и лезла, так и рвалась на волю.

— Знаю я его, — небрежно кинул Турецкий. — И человек — дерьмовый, но что хуже — бабник страшенный. Ничего святого. И чем только берет, не понимаю — ведь никакого вида, а бабы от него стонут. Ты бы, Славка, не подпускал его к Татьяне ближе, чем на метр, уведет ведь, подлец!

И все в нем возликовало, когда Саша увидел, как ринулся Грязнов в комнату, где в настоящий момент генерал Лагунин уже наклонял лысеющую голову, чтобы приложиться к ручке блистательно-эффектной Татьяны Павловны. Грязнов по-свойски отодвинул Лагунина в сторону, как передвигают мебель, походя поздоровался, и вот уже Татьяна с его помощью оказалась по другую сторону стола вне досягаемости генерала.

Все, что касалось Лагунина, Турецкий конечно же сочинил, но ведь он хорошо знал нравы милицейского генералитета. А то, что этот Лагунин охотно поможет Танюше не только институт закончить, но и немедленно в свое ведомство заберет, под себя то есть, это ни в каких доказательствах не нуждается. Поэтому прав он был лишь в одном: не бросай роскошную Татьяну, и нечего ее всяким генералам демонстрировать.

Олег индифферентно, со скучной миной, наблюдал за процессом появления гостей. Саша перехватил взгляд Шурочки, брошенный сыну, а после — на Лагунина и понял, что она тем самым показала Альке, кто среди гостей — девятый. Потом она сама представила генерала-особиста Олегу, и, как показалось Саше, Лагунин очень ему не понравился. Возникла неучтенная, неловкая пауза, во время которой две женщины поправляли на столе приборы, Олег доставал из стенного бара бутылки и откупоривал их без всякого разбора. Федоров при виде обильнейшего стола довольно потирал руки и морщил нос, принюхиваясь к аппетитным запахам, доносившимся из кухни.

Наконец появился Костя Меркулов, держа в руках огромную коробку с тортом. С его приходом стало как-то спокойнее, увереннее и веселее. И вся компания стала рассаживаться за столом.

К Меркулову вернулась его былая застольная раскованность, которая позволяла ему быть своим человеком в любой компании и в любой питейной точке, забегаловке Москвы и ее ближних окрестностей. Он с блеском произнес пару тостов и за сверкающие Шурочкины погоны, и за ее способности собирать вокруг себя только тех, кто этого поистине достоин. Словом, намеков было выше головы, но они никого не обижали, а, напротив, вызывали взрывы нового веселья. Косте удалось очень быстро поломать напряжение, возникшее от присутствия чужого, в общем, человека, и застолье покатилось.

Что любопытно: ну вот собираются, скажем, в узком праздничном кругу художники или компьютерщики. О чем они беседуют? Конечно, о своих делах, о том, что, в первую очередь, интересно им. А они сегодня? Естественно, если бы тут не оказалось «чужого» генерала, уже давно обсуждали бы, все более горячась, перипетии текущих дел. Поскольку практически все гости пусть в разной степени, но имеют к ним отношение. Не говоря уже о свидетельнице Грибовой, которой все больше внимания, этак ненавязчиво, стал уделять Олег.

Была у Грязнова одна хорошая, но опасная для него самого черта. Несмотря на свой богатейший муровский опыт, где доверяй и проверяй — не хохма бывшего американского президента, а основной принцип розыскной работы, Славка безмерно доверчив. К своим людям, конечно. Вот та же Татьяна. Неизвестно, конечно, до какой температуры дошли их взаимоотношения, но раз он ее таскает с собой по гостям, значит, она ему не просто приятельница. Ладно, Славка, размышлял Турецкий, нравится она тебе — это хорошо, но нельзя быть абсолютно уверенным в обратном. Она же молодая баба, наверняка знает себе цену, потому что не может не видеть, как ее разглядывают мужики и чего они от нее хотят. И то, что она до сих пор не замужем, совсем не значит, что она девственно чиста в ожидании принца. Заочный юрфак — тоже ведь не от самой хорошей жизни. Ну вот, сейчас у нее Славка нашелся. Мог бы и другой. Но Грязнов — далеко не принц! И годки его подбираются к среднестатистическому пенсиону. Словом, как в том еврейском анекдоте, — это не фасон для невесты. А кто же тогда «фасон»? Да вон он, почти напротив сидит — совсем молодой, но уже достигший немалых высот на правоохранительной ниве, Олежка, Алька, Шурочкин младшенький. Чем не жених? Одним словом, зря Славка притащил сюда свою даму, отобьют, уведут, видит Бог… Но он — доверчивая душа, ничего не замечает, и зря. Но как ему сказать об этом, чтоб не обидеть?..

Пока Саша совершенствовал в себе умение вести внутренние монологи, за столом произошли некоторые тематические изменения. Народ, не единожды опрокинувший рюмки за Шурину генеральскую папаху, перекинулся на общую политику и наконец затронул самое больное и близкое — тему разгула мафии.

Никто пока намеренно не касался дела, которое вел Турецкий, как вдруг этот чужак, этот генерал в штатском, обратился к нему напрямую — не к Косте или Федорову, а именно к Саше — и словами-то липкими, как мед:

— А значит, ва-ашего бога-атенького, получается, прикончил на этот раз его собственный телохра-анитель?

Турецкий не успел ни подтвердить, ни опровергнуть сей вопрос-утверждение по двум причинам. Во-первых, его рот был занят копченой курицей, которую Саша разрешал себе время от времени для удобства запивать легким вином. Во избежание соблазна хорошо надраться. Почему-то вдруг появилось такое желание. Ну а во-вторых, его опередил Костя Меркулов, перехватил инициативу и вяло, как о чем-то рутинном, надоевшем, промямлил, ни на кого не глядя:

— Да, эти слухи верные. Мы прекращаем дело по причине смерти обвиняемого. Только на этот раз, — Костя поднял равнодушный взгляд на генерала, — тут никакая не мафия действовала. Убийство по личному мотиву. Все установлено окончательно… А вот самоубийство госпожи Сильвинской — бездарная инсценировка, и преступник нам тоже известен. Это некто Санишвили.

Совершенно неожиданно для Турецкого Меркулова поддержал Юра Федоров:

— А я уже вкратце доложил об этом деле генералу. Теперь наша цель — арестовать этого грузина. Вот только как его найти в Германии да каким образом арестовать — это задача. Эх, господа мои хорошие, прошли добрые старые времена. Никого б мы не спрашивали, а взяли бы и доставили на родину в лучшем виде…

И Федоров со свойственным ему красноречием продолжал пространно и долго философствовать, а в сущности, вешать лапшу на уши особисту Лагунину, справедливо полагая, что в оперативной работе тот ни черта не смыслит. Вот ежели б об интригах — тут другой коленкор.

Между тем Олег, внимательно наблюдавший за Костей, усмехнулся чему-то и, наклонившись к Саше, предложил сепаратный тост за его близкий отпуск:

— Наконец-то, Саш! Я очень рад за тебя и за то, что эта дурацкая тягомотина завершилась. Я ж говорил: все гораздо проще, чем кажется на первый взгляд. Ну, давай, за твой отдых в славном городе Мюнхене, или куда ты там собрался? И за твоих девчат. От души поздравляю!

Он говорил искренне, что действительно рад Сашиному «освобождению», а тому совсем не хотелось его обманывать. Но ведь у них не было возможности встретиться в последние дни, чтобы толково и не торопясь обсудить вновь открывшиеся факты. Однако теперь, после выступлений Меркулова и Федорова, после того, как это дело было красиво и просто преподнесено публике в лице «гниды» Лагунина, Турецкий не имел права открывать рот и что-либо вякать по своему разумению. И еще одна подспудная мысль не беспокоила, нет, а задевала: мадамочка-то, кажется, приняла толику лишнего, глазки Танечкины заблестели, заколыхался «волнительный» бюст. Прерваться бы, передохнуть немного, Грязнова бы предупредить, чтоб был бдительнее, да разве этот народ теперь оторвешь от стола, где, сколько ни ешь, все равно останется больше. А вот если удастся поднять их из-за стола, там, глядишь, можно будет и о времени напомнить: мол, завтра все же рабочий день, не пора ли, гостюшки ненаглядные, и честь знать? Шура-то купается в генеральских мерлушках, она у себя дома. А лично Турецкому очень сейчас хотелось просто врезать парочку стаканов и — носом в подушку.

— Братцы! — решился он с некоторой развязностью не совсем трезвого человека. — А не сообразить ли нам для нашей дорогой Александры Ивановны, то бишь Шурочки, тур вальса?

— Дело! — обрадовался Костя и, прищурившись, посмотрел на Сашу. — Помню, однажды…

— Ой, да ну шо ты, Костенька! — видимо, зная, о чем речь, сразу замахала обеими руками Шурочка. — Ну как тебе не стыдно?!

— Ага! — обрадовался Турецкий, не ведая, о чем они, но создавая определенный ажиотаж. — Ну-ка давайте! Олег, где у твоей мамы музыка?

Три минуты спустя Олег, не пользуясь, естественно, никакими табуретками, вытащил с антресоли проигрыватель для пластинок Но какой! Наверно, это был младший брат патефона, рожденный где-то в начале пятидесятых годов, то есть еще до появления Турецкого на свет. Оттуда же Олежка вытащил и кипу пыльных пластинок. Шура тут же запричитала, заохала и понеслась на кухню за тряпкой.

Кто-то из гостей начал оживленно перебирать старые пластинки, узнавая певцов, споря, чего-то доказывая. Саша же подхватил Славку под руку и потащил на балкон — покурить. Когда задымили, сказал:

— Слушай, Слава, я знаю, что у вас с Олегом несколько… ну, натянутые отношения, впрочем, это ваши личные дела. Однако мне совсем не хочется, чтобы вы поругались окончательно. Поэтому, пожалуйста, последи за Татьяной. Если она, конечно, имеет для тебя значение. По-моему, девица малость перебрала, а Олег…

— Брось ты, Саня. Танька — нормальная баба. Да мы, в общем, уже собираемся трогаться. Не бери в голову, старик.

— Твои дела.

В комнате старинными голосами заиграла музыка, запел Утесов. Они вернулись и увидели, что стол уже сдвинут к стене, а в освобожденном от стульев пространстве кругами плавает Шурочка, вздымая руки и касаясь пальцами окруживших ее мужиков. И каждый, кого она касалась, тут же делал с нею два-три оборота в танце. Симпатично придумала — никому не обидно. Возле книжного шкафа, прислонившись к нему плечом, стояла Татьяна и что-то, смеясь, рассказывала, жестикулируя красивыми руками. Ее слушал Олег, тоже словно искрясь от смеха.

Ну и черт с ними! Взрослые люди, пусть сами и разбираются! Но сейчас же возник новый вопрос: а с какой это стати ты, Александр Борисович, лезешь не в свои дела? Тебе что, завидно? Или Татьяна — тот желанный кусок, который у тебя самого изо рта вынули? Но ведь ты же сам, того… отказался, когда она была совсем не против. Зачем же теперь-то моралиста из себя корчить?..

Нет, пора было кончать этот домашний концерт. Тем более что выпито уже все, что имелось в Шурином доме, то есть все, что откупорил Олег. Улучив момент, Турецкий шепнул Косте, что может отвезти его домой. Тот с некоторым сомнением оглядел Сашу, ухмыльнулся как-то двусмысленно, потом подмигнул, кивая на отчаянно кокетничавшую с Олегом Татьяну, тоже развел руками, мол, что поделаешь, всему приходит конец, и сказал, что сейчас «закроет торжественное заседание».

— Друзья мои, — услышал Саша, выходя на кухню, чтобы выпить воды, — подошло время задать сакраментальный вопрос: не надоели ли мы хозяйке? Тихо, тихо, Шура, не размахивай крылами, знаю, что надоели. Но на прощанье я хочу напомнить вам Конфуция… ну… был такой великий древний китаец. Он говорил так: знающий не сомневается, человечный не тревожится, смелый не боится. И все это имеет самое непосредственное отношение к нашей замечательной Александре Ивановне Романовой. Давайте допьем что осталось в рюмках за ее здоровье.

Молодец Костя, большой философ…

Возникла легкая неразбериха: кто куда едет. Олег совсем уже, кажется, напрягся, и стал предлагать Татьяне Павловне свои услуги и транспорт. Грязнов довольно невежливо по отношению к обоим заявил, как в старом анекдоте: кто ее ужинает, тот ее и танцует. Иными словами, он привез сюда, он и отвезет. На возражение Олега, что Слава заметно выпил, Грязнов резонно возразил, что пил как раз Олег, а вот Дениска, приглашенный в качестве извозчика, вообще даже и не нюхал. Спор готов был уже набрать силу, когда Татьяна проявила благоразумие и взяла Грязнова под руку, послав воздушный поцелуй поскучневшему Олегу. Через минуту Шурин младшенький навалился Турецкому на плечо и задал не совсем понятный вопрос:

— Саш, объясни, пожалуйста, на кой хер ему нужна Танька? Он же старый, ему же шестьдесят.

— Не ври, ему только шестой десяток. Есть разница. А что делать, он, наверно, и сам знает.

— Во-во! Седина в башку и бес — в ребро… Уже и не рыжий, а пегий, и все скачет! А мы с ней поговорили… Она баба ничего, только…

— О чем ты?

— А-а… — отмахнулся, пьяно качнувшись, Олег. — Ну сам подумай, какой она к едреной бабушке свидетель?

— С чего ты взял? — Турецкого словно током ударило, но он даже глаз не поднял. — Извини, не совсем тебя понимаю, о чем речь…

— Да брось, Сашка! — Олег несильно хлопнул его ладонью по плечу. — Она же сама рассказала, как вы с этим Грязновым ее накололи.

— Мало что — было! Дело-то мы ж заканчиваем и прекращаем, кому это все теперь нужно? Да ты и сам слышал, что Костя сказал.

— Ну и правильно, Саш. Вали лучше в Мюнхен! Там тепло. Там пива сладкого — залейся!.. Ладно, не бери в голову…

На миг Саше показалось, что Олег вовсе и не пьян. Но он же сам видел, как тот кидал рюмку за рюмкой. Просто хорошо держался, а сейчас расслабился. Однако зачем Татьяна рассказала ему, что проходит свидетелем? Они же договорились держать все в тайне, ну насколько это возможно…

— Поеду я, Олежка. — Турецкий снял его ладони со своих плеч.

— Ага, я сейчас тоже… — кивнул он, хмельно подмигивая.

— А вот тебе — не стоило бы. Я-то ведь принял винца самую малость… Оставайся лучше у матери.

— Да-а? Ты так считаешь?.. Подумаем. А ты звони, Саш, звони. Я тебе зла, ей-богу, не желаю. Я тебя, понимаешь?..

Саша вывел Олега из кухни в комнату, в буквальном смысле вручил матери и отправился в прихожую, где одевался Костя.

— Давай, Александр, Юрку с собой прихватим. Не возражаешь?

— Я-то не возражаю, а как он сам? Как его генерал?

— Генерал на своей машине. Юра пошел проводить его.

— А Грязновы где?

— Уже уехали… Да-а, голубчики, ох и завариваете вы кашу, скажу я вам. — Костя огорченно махнул рукой и посмотрел на Турецкого искоса: — Локти будете кусать еще. Пошли прощаться с хозяйкой.

Они расцеловались с погрустневшей Шурочкой. Олег лежал на коротком для него диванчике, вытянув длинные ноги, и похрапывал. Готов товарищ. Поэтому постарались расстаться тихо.

В машине Саша рассказал Косте и Федорову о посещении директора гостиницы «Урожайная» Волкова, о неуловимой «девятке», потом о Поселкове, который перешел в мир иной год назад, однако до вчерашнего дня распоряжавшемся взятым в прокат автомобилем. Юра подтвердил, добавив, что Яковлев уже доложил: апельсиновый «фольксваген» передан в распоряжение криминалистов.

Но когда он начал рассказывать о походе Дениса Грязнова в газетный фонд библиотеки, Костя прервал его. Он сказал, что возле его дома, куда они уже подъезжали, есть киоск, в котором он утром видел очень симпатичный ликерчик. В этой связи возникло предложение: он берет свой ликер, они поднимаются к нему. Леля, его супруга, заваривает крепкий кофеек, и под него употребляется данный ликер. Как?

Никто не возражал, тем более что было, о чем поговорить.

— А как ты сподобился, — спросил Турецкий Федорова, — этого особиста с собой приволочить? Тоже мне — друг нашелся!

На что Юра с несвойственной ему лаконичностью и откровенной неприязнью ответил, как отмахнулся:

— Да он сам навязался, хрен собачий. Я ему: Шура гостей не приглашает. А он: а я и не в гости. Ты, говорит, меня с ее сыном познакомь. Ну, товарищи дорогие, я же не могу спрашивать генерала: а зачем он тебе? Возьми, мол, позвони да познакомься. Ну, представил я их друг другу, хотя с Олегом, как вы знаете, мы же не знакомы достаточно близко. А о чем они там говорили, что их интересовало, понятия не имею. Да пошел он!

На кухне сидели долго, гоняя кофеек и сдабривая его забугорным темно-синим ликером по фамилии «Кюрасао». Главной темой разговора было убийство Манфреда Шройдера, директора немецкого филиала банка «Золотой век». А роль докладчика, естественно, предоставили Турецкому.

Пользуясь данными, сообщенными ему еще на той неделе во время беседы в «Белом доме» Олегом Марчуком-Романовым, Саша предположил существование какой-то очень крупной финансовой аферы, центральным звеном которой может являться именно Франкфурт-на-Майне, который, видимо, не за красивые глаза называют финансовой столицей Германии. Поскольку там же находится филиал «Золотого века», а в Москве — его штаб-квартира, то, ввиду убийств сразу двух руководителей, причем практически одновременно — разница в сутки с небольшим, — можно сделать вывод, ну такой, например: господин Шройдер, возможно, либо разоблачил аферу, либо только хотел это сделать, но стал немедленно первой жертвой аферистов. Посланный им курьер к Алмазову, партнеру и президенту банка, достиг цели, но был взорван вместе с Алмазовым в автомобиле уже в Москве.

Какие еще могут быть варианты?

Ну вот, пожалуйста, такой. Итак, личное вмешательство в финансовую аферу Шройдер оплачивает своей жизнью. Но не исключено, что об этой же афере, как и об убийстве немецкого банкира, знает еще некое лицо — мистер Икс, или «курьер». Убийцы также знают о его существовании и охотятся за ним. Тогда «курьер», никому не доверяя, летит в Москву — к Алмазову, а возможно, и к кому-нибудь повыше, чтобы раскрыть тайны преступления. Его встречает не только банкир, но и некто другой, кого «курьер» хорошо знает. Этот высокий, в длинном плаще, садится сзади. На подъезде к Кремлю на минутку выходит из машины по своим делам, после чего «мерседес» разваливается на куски от взрыва и сгорает почти без остатка.

— Костя, ты не в курсе, мне из МУРа поступили фотороботы этих двоих?

— А разве должны были?

— Я Клавдию твою попросил их в свой сейф запереть, чтоб ни одно постороннее лицо не видело.

— Значит, заперла, завтра посмотрим… Ну что ж, очередная версия, и, похоже, действительно, последняя, выглядит более-менее пристойно. Как, Юра, твое мнение?

— Так она ж практически ничем не отличается от его той, тоже последней. Правда, нюансы появились, но…

— Вот и я хочу заметить, — перебил Федорова Костя, — что в эту последнюю версию как-то не очень укладывается убийство нашей партийной дамочки. Она-то им зачем?

— Да, не укладывается. Но могу предположить, что подобным варварским способом довольно топорно подставляется алмазовский партнер Санишвили, что должно запутать дело. Ибо возникают уже политические мотивы — партийные счета в банках, предвыборная гонка, устранение конкурентов на выборах в Государственную Думу, до которых остался практически один месяц. Словом, дело запутывается окончательно, ему придается политическая окраска, в игру вступает госбезопасность — и в результате то, с чего все началось: дело благополучно похерено и прочно забыто. А у нас всего и забот, что «повисает» двадцать седьмой банкир-покойник. Но это ведь никого не волнует. У новой Думы появятся совершенно иные проблемы. А нашего генерального попрут наконец на пенсию. Или еще куда-нибудь подальше.

— Красиво нарисовал, — улыбнулся Федоров. — Но что же все-таки делать с убитой дамой?

— А я, между прочим, не исключаю, что ее пришил действительно Санишвили. Ты что нам про братца-то его рассказывал? Выходит, одна шайка-лейка.

— Можешь исключить, — вздохнул Юра. — Грузин вылетел в Германию вечерним самолетом, восемнадцать с чем-то. А убита наша дамочка, как уже установила экспертиза, между часом ночи и двумя.

— Погодите, ребята, — вмешался Костя. — Давайте-ка поступать разумно и соблюдать очередность. Оставим пока Сильвинскую. Что мы должны считать сейчас главной своей задачей? Ну, Александр?

— Установить личность убитого «курьера», — тянул Турецкий свою линию.

Федоров двусмысленно хмыкнул.

— Ты чего это? — насторожился Меркулов. — Не согласен, так и скажи.

— Так чего ж говорить-то? Опять на круги своя. К нам из Франкфурта поступил список пассажиров. Мы проверяем.

— Многих отыскали?

— Многих надо искать, — возразил Юра.

— И когда вы собираетесь это сделать? — недовольно спросил Костя.

— Сами заинтересованы, но работать по ночам я не могу людей заставить. Хотя… В общем, к утру будет ясно.

— Вот это другое дело, — похвалил Меркулов.

— А как тебе, Турецкий, в голову пришла идея рыться в их газетах? — улыбнулся Федоров.

Но ответил Костя, разливая по рюмкам остатки синих сладких чернил:

— Это ж он в Баварию намылился, так воспользовался случаем узнать, какова там криминогенная обстановка. И стоит ли рисковать головой.

Меркулов все-таки молодец! Он все наперед знает.

Единственное, чего не обсудили поздним вечером, точнее уже ночью, так это странной, по мнению Саши, реакции Олега на известие о прекращении дела об убийстве Алмазова. «Но, скорее всего, он действительно был рад за меня», — решил Турецкий.

Вопрос с Волковым отложили до утра, до разговора с сыном покойного генерала КГБ Поселкова. И, уже провожая гостей, у дверей Костя сказал, что прямо с утра необходимо в обязательном порядке написать постановление о прекращении дела. С тем, надо понимать, чтобы начать следствие заново.

Незадолго до полуночи неподалеку от Кунцевского переезда, что возле железнодорожной станции Рабочий поселок, остановилось такси. Собственно, переезда как такового здесь давно уже не было, его закрыли, будка обходчика пустовала, а шлагбаум валялся на ближайшей свалке. Опытные водители, знающие это место, иногда пользовались переездом, чтобы сократить дорогу. Но это днем, когда все видно. А что здесь делать шоферу такси ночью, пожалуй, никто бы не мог сказать.

Оказалось, что сюда завел его каприз двоих хмельных пассажиров, один из которых сидел сзади, а другой — рядом с водителем. Они настаивали, чтобы водила гнал через переезд, а тот категорически отказывался. Вон же их дом, настаивали пассажиры, вон, окна светятся. И вылезать из машины не собирались. Шофер видел этот проклятый дом — за путями, но ехать через бывший переезд не собирался. Спор мог бы, вероятно, продолжаться до бесконечности, но передний пассажир боком вылез из машины и отправился на пути. Постоял там несколько минут покачиваясь, вернулся к машине и сказал сидевшему сзади одно только слово:

— Пора.

Отчаявшийся уже водитель решил, что они оставят его в покое, и обернулся к заднему. Но в щеку его больно ткнул железный ствол пистолета.

— Не вертись, сволочь, — негромко добавил севший рядом второй совершенно трезвым голосом. — Берись за баранку и — вперед, если не желаешь, чтоб тебе башку разнесли.

Новый толчок, теперь в затылок, убедил водителя, что он влип.

— Мужики, — заканючил он, — да заберите вы выручку, ну что я вам?.. Мужики…

— Двигай прямо, — жестко приказал сидящий сзади, похожий на грузина.

Водитель горько жалел, что польстился на толстый кошелек, когда брал этих черножопых пассажиров, обещавших расплатиться со всей щедростью. Дождался… Сам не понимая, что делает, водитель включил двигатель, тронул рычаг скорости и, врубив свет фар, медленно поехал к железнодорожным путям.

— Быстрей! — заторопил его задний и ткнул с такой силой под мозжечок, что водитель громко вскрикнул от боли.

Доски бывшего переезда давно сгнили, и когда колеса стали переваливать через рельсы, машина раскачивалась, словно лодка на волне. Водитель судорожно вцепился в баранку, сунулся вперед, чтобы разглядеть дорогу, и сейчас же ткнулся лицом в торпеду, потому что сильный удар по затылку проломил ему череп.

— Быстрее, — вскрикнул задний. — Зажигание убери! И свет! Где его документы?

Дата добавления: 2015-07-19