ПЯТНИЦА, 6 октября 4 страница

Турецкому показалось, что он начал слегка обалдевать от этой истории, которой, как подозревал, конца не предвиделось. А может, это от выпитого коньяка, который лег, в сущности, на старые дрожжи? Но Олег, словно почувствовав себя детективом, вошел в новую роль и, придвинув к Саше свой стул вплотную, продолжал в негромкой своей манере, отчего приходилось напрягаться буквально всем организмом, будь он неладен…

— Но и это, Саш, далеко не все…

Турецкий это знал.

— Между Алмазовым и Санишвили возник конфликт. В марте, то есть буквально следом за Сергеем Егорычем, в Цюрихе замечен и Санишвили. Он, естественно, узнал, что с их общего счета снято четыре миллиона долларов, два из которых ушло на покупку дома в районе Альп, это недалеко от Мюнхена, а два другие потрачены на организацию школы молодых менеджеров. Это уже у нас. На стипендии, оборудование и прочее. Итак, крупная недостача, возникшая по вине одного из партнеров, — и между недавними друзьями и единомышленниками возникла драка…

Нет, сидеть истуканом на стуле Турецкий больше не мог. Он встал и подошел к широкому окну, выходящему на набережную. Достал сигарету, закурил, пустив струйку дыма в открытую фрамугу. Почему-то вдруг представилась живописная панорама Москвы, но не та, что разворачивалась перед ним сейчас, а та, другая, из октября девяносто третьего, когда кто-то наверняка стоял на этом же месте, глядел на это гигантское открытое пространство, еще не огороженное металлической оградой, и ждал, когда ударят снаряды танковых пушек по сидящим рядом защитникам «Белого дома»… И вдруг Саша почувствовал какое-то странное раздвоение: то есть он был сейчас здесь, в кабинете Олега, и слушал его рассказ, и понимал, — странное дело! — что когда-то с ним уже происходило нечто подобное, и этот рассказ он слышал, и финал его трагический знал наперед, и, больше того, даже видел некий выход из данной ситуации, причем выход совершенно потрясающий, но… Какой-то затык в мозгах… не вспоминалось никак…

А с другой стороны, эта площадь. Костины страдания… Да при чем здесь Меркулов?! Их всех тогда бросили на бесчисленные «дела» белодомовцев, которые — все до единого! — кончились шпиком, а одного генерала даже оправдали… Кому нужен был этот безобразный, дешевый спектакль?! И почему всех их превратили тогда в соучастников дерьмовой игры политиков?

— Разборка, если ты меня слышишь, Саш, — и он обернулся к Олегу, — продолжается по сей день. Мой источник уверяет, что в данной ситуации недалеко и до пули в лоб. Начнем с того, что возникли серьезные проблемы предвыборного финансирования партии прогрессистов, возглавляемой, как я сказал, мадам Кармен, или в миру Максимовой-Сильвинской. Во-вторых, что особенно важно, зафиксирован телефонный разговор, хотя разговором в прямом, обывательском смысле слова его назвать никак нельзя, это скорее крик, скандал, что угодно… Надежда, жена Санишвили, как мне сообщили, «криком кричала», что им надо немедленно убираться отсюда, из Москвы, либо в Тбилиси, либо на край земли, хоть в Америку, потому что их обязательно «достанут» грязные лапы сообщников Алмазова… Ну как тебе это? Если после всего, что я тебе рассказал, ты хочешь знать мое мнение, пожалуйста: я не исключаю, к примеру, что, собираясь удрать куда-нибудь за границу, в Европу или в Штаты, сам Отари нанес упреждающий удар и организовал бывшему другу и партнеру похороны по первому разряду. Разумеется, для твоего следствия все мною сказанное лишь слова, слова, слова… Их к делу не пришьешь. И тем не менее, Саш, чтобы в этой ситуации самому ни за что ни про что не схлопотать пулю, я настоятельно советую тебе любым образом откреститься от этого дела.

Турецкий уже забыл, в который по счету раз Олежка настоятельно советует ему отказаться от расследования. Что это у него, мания такая? А дальше как быть, передать дело более свободному коллеге? И что добавить при этом? Боюсь, мол, пулю схлопотать? А ты, значит, не бойся, с тобой ничего не должно случиться… Странная какая-то ситуация…

— Ну хорошо, Олег, я тебя понимаю, как и твое опасение за мою жизнь. Спасибо. Кому ж еще меня и пожалеть-то, как не тебе! Но сам же ты не боишься воевать с мафией? Или у тебя с ней имеются определенные договоренности?

Сказал вот, вернее ляпнул, не сильно подумавши, а зря: Олег сразу как-то посмурнел. Стал даже внешне суше и строже. Унес бутылку в бар, а пустую тарелку поставил на холодильник. Словом, походя навел некий порядок. Неожиданно обернулся и невесело заметил:

— Я, Саш, совсем другое дело, тут ты правильно понял, хотя и не совсем то. На меня работает целый аппарат гвардейцев…

Несколько запоздало Турецкий сообразил, что рандеву закончено. Сказать Олегу спасибо и удалиться? Или пообещать послушаться его совета? Смутное какое-то ощущение сложилось у Саши от доверительного разговора с Олегом. Несомненно одно: знает он гораздо больше, чем говорит. Но… его же невозможно вызвать в прокуратуру на допрос и начать «раскалывать». Значит, надо изобразить на лице, что ты все понял, сделать дяде ручкой — и адью!

Что Турецкий тут же и продемонстрировал.

Меркулов выслушал сообщение, не прерывая.

Саша нашел удобный телефон-автомат возле овощного магазина, напротив храма Вознесения у Никитских ворот.

— Мне не нравятся эти твои мистические источники, Саша, — высказал наконец свое резюме Костя, когда Турецкий поставил в своем не совсем логичном рассказе точку. — У нас все-таки не частный сыск, и то, что годится, скажем, для твоего Грязнова, не проходит в прокуратуре. И еще, ты меня, конечно, извини, но все это какие-то детские игры: Кармен, Хозе, черт знает что такое…

— Костя, я своему источнику доверяю, понимаешь? И никакого Хозе нет, не выдумывай.

— Тем не менее я попрошу тебя обойтись без художественной самодеятельности. Никто не сомневается, что твоего Алмазова окружали мафиозные личности, что его соучредители могут быть жуликами. Но нам, Саша, нужен конкретный преступник, убийца. Если мы всю эту компанию возьмем в разработку через уголовный розыск, мы же их немедленно вспугнем, неужели неясно? Ни для кого не секрет, что половина нашей доблестной милиции состоит на службе у подпольных бизнесменов. Ну ладно, и ты, и я, может быть, скажем, уверены в молодцах Юры Федорова, да и то по выбору. А вот уже о Главном управлении угрозыска министерства я даже заикаться боюсь…

— Костя, слушай, а ведь это идея! А что, если нам подключить Грязнова с его командой, а?

— М-да… — задумчиво протянул Костя. — Только честно, ты сегодня еще не успел… того? Закусить?

— Ну, Костя…

— Странно. А то твои предложения навевают некоторые мысли.

«Вот же зараза какая! Ну то, что Ирка меня на расстоянии вычисляет, еще как-то понять можно: жена все же. А Костя? Он-то с какого родственного бока взялся? Тоже мне Вольф Мессинг!..»

— Во-первых, подключать, как ты предлагаешь, частную контору к этому уголовному делу мы не имеем права. А во-вторых, позволь поинтересоваться, ты что, миллионером стал? Состояние из Америки получил? Ты чем собираешься расплачиваться?

— Все, Костя, можешь не продолжать, ты прав. Про деньги я совсем запамятовал… А что касается моего источника, то уж, так и быть, скажу, а то ведь ты всю ночь размышлять будешь. Это Олежка, небезызвестный тебе младшенький нашей Александры Ивановны Романовой. Знаешь такую?

— Ах, вон кто! Шурин сын… Ну что ж, тогда… — Костя выдержал паузу, соответствующую его прокурорскому рангу. — Тогда совсем другое дело. Я-то решил, что сведения от каких-нибудь фирмачей, самих по уши завязанных да замазанных… У тебя имеются какие-нибудь данные на этого… Санишвили?

— Зовут Отари, есть жена, вот пока и все.

— Ладно, им я сам займусь. А вот партийную бабенку, Карменситу эту, ты уж возьми на себя, кхе-кхе…

— Не понял сарказма, Константин Дмитриевич, — сухо отпарировал Турецкий.

— Да полно тебе!.. — снова хмыкнул Костя. — А я как раз считаю, что перед такими нахалами, как ты, да еще Грязнов твой, вообще ни одна шлюха не устоит, вне зависимости от ее партийной принадлежности. Разве не так?

«Что-то наш Костя нынче не туда потянулся, раздухарился, так сказать, тьфу-тьфу-тьфу…»

— А вообще-то, — добавил Костя, — если честно, то я, Саша, не знаю, к кому из этих двух путь легче. Однако посмотрим. Так, а теперь доложи, чего от тебя нотариусу потребовалось? Мне он довольно смутно начал было про какое-то завещание, но я его сразу переключил на тебя. Чтоб не играть в испорченный телефон. Так что там?

— Вообще-то из суеверия не хотелось бы распространяться, тем более что история, по-моему, более чем странная. В любом случае, от надежд я бы не отказывался. У покойного совершенно неожиданно — во всяком случае, вдова о том ни сном ни духом — появился наследник по имени Эмилио Фернандес Боуза. Как тебе — ничего? В общем, чтоб не затягивать, попроси Клавдию принести тебе факс, он должен был поступить на мое имя. Из него станет все ясно. Кстати, Федорову я уже дал соответствующие рекомендации на этот счет…

В Дом журналиста Турецкий, естественно, опоздал. С трудом нашел едва ли не у самых Никитских ворот дырку, куда и втиснул свой несчастный, имеющий нищенский вид «жигуль», дотопал до чугунной решетки ворот и тут вспомнил, что временное удостоверение, выданное редакцией «Новой России», он оставил в бардачке машины. Впрочем, и нужно-то оно было больше для понта, чем для дела. Хотя, с другой стороны, с тобой разговаривают гораздо охотнее, если ты предъявляешь удостоверение газетчика, а не старшего следователя по особо важным. Ну ничего, решил он, на этот раз обойдется.

Мраморный зал был забит народом, и еще люди стояли возле открытых дверей. Давно не наблюдалось подобного столпотворения. Понимая, что просьбами и уговорами тут не обойтись, Турецкий довольно напористо, работая локтями, ввинтился в проход между рядами кресел и быстро нашел свободное место у противоположной стены. Были при этом и недовольные, ну и что! Главное, что он успел увидеть и от чего едва не остолбенел, это был выступающий с трибуны великий Маркуша! Бывший Сашин университетский преподаватель уголовного права Феликс Евгеньевич Марковский собственной персоной делал основополагающий, надо понимать, доклад о проблемах перехода России к правовому государству, о солидаристическом подходе к различным сторонам общественной жизни, а также о том, какой вклад внесла в это дело старая русская эмигрантская организация, базирующаяся во Франкфурте-на-Майне.

Все, о чем говорил Маркуша, было безусловно интересно, и у Саши возникла идея после доклада встретиться с ним, поговорить, вспомнить старое, может быть, заодно попросить дать тезисы доклада, а из них сделать для «Новой России» короткую выжимку основных идей Маркуши, добавив для антуража собственные воспоминания о студенческих днях…

Это случилось с Марковским наверное лет пятнадцать назад или чуть больше. За участие в каких-то, теперь и не вспомнить, диссидентских делах его «попросили» покинуть стены университета. Студенты тогда организовали группу в его защиту, подписывали петиции и прочее, потому что не без основания считали Феликса Евгеньевича одним из самых грамотных юристов в стране — не только теоретиков, но и практиков, — ведь до университета он долго работал в Московской прокуратуре. Где, кстати, позже работал и сам Турецкий и где память о Марковском, несмотря ни на какие фигуры умолчания, была свежа. Студенческие петиции никакого положительного эффекта не имели, и Марковский через некоторое время, как Саше сообщили на ушко, отвалил из благословенной державы. А в каком направлении, никто толком не знал.

И вот он снова на трибуне — порядком поседевший, прибавивший в весе килограммов этак двадцать. Но лицо осталось прежним — молодым и веселым, таким, как его все помнили на семинарах.

Наконец раздались аплодисменты, и все хлынули вниз — кто в ресторан, кто в буфет, а кто в подвал, к пиву. Через четверть часа поисков Турецкий отыскал Марковского в компании благородных старцев, весьма активно пьющих водку и хохочущих над вечными остротами неутомимого Маркуши. Саша в нерешительности остановился поодаль, не зная, что предпринять для привлечения высокого внимания к своей персоне, но Феликс Евгеньевич то ли почувствовал спиной настойчивый взгляд, то ли еще по какому поводу, резко обернулся, уставился на Турецкого в упор и знаменитым своим жестом лукаво погрозил мизинцем:

— Молодой человек, а я вас знаю, не отрекайтесь!

— Конечно, Феликс Евгеньевич! Помните, вы однажды меня срезали: «Объективное вменение, Турецкий, это чушь собачья, не оправдываемая ни временем, ни ситуацией…»?

— Ха, Турецкий! Александр! Господа, прошу минутку внимания, вот один из славных моих студентов! Ах, Саша, да что ж вы стоите в сторонке? Садитесь с нами! Друзья, позвольте познакомить! А это, Саша, мои коллеги по работе в известном вам журнале «Всходы». Ну да, те самые — «ядовитые»! — захохотал он. — Как тогда писали, а по-моему, кое-кто и по сей день так считает в вашей просоветской прессе. Позвольте представить вам и Валентина Дионисьевича Пушкарского. Льщу себя надеждой, что вы наслышаны о нем…

Еще бы не слышать о Пушкарском! «Враг народа» номер один. Многолетний руководитель зарубежной российской эмигрантской организации солидаристов, находившейся в Германии. Пушкарский поднялся из-за стола и церемонно раскланялся. Было ему уже хорошо за восемьдесят, сам худущий, ростом под потолок и глаза — широко открытые, смеющиеся.

— Здравствуйте, очень приятно. Полагаю, господа, поелику господин Турецкий, хо-хо, простите, Саша, еще совершенно трезв, поднести ему для начала вот этот стаканчик, хо-хо! По-русски, по-простому, по-нашему, господа!

Похохатывая, Пушкарский протянул полный граненый стакан и бутерброд с селедкой. Маркуша между тем называл фамилии остальных, а Турецкий все никак не мог отвести глаз от Пушкарского. И тот заметил, и тоже вопросительно, со смехом, брызжущим из глаз, уставился на Сашу.

— Так вы тот самый Пушкарский, которого приговорили к смерти? — вопрос был, конечно, не из самых вежливых.

— Именно, Саша! Именно приговорили, поелику сделали это сообща, хотя и, хо-хо, не сговаривались. А вполне возможно, что и сговорились! Смертные приговоры мне подписали и товарищ Иосиф Сталин, и фюрер Адольф Гитлер.

Видно было, что Пушкарский даже гордится столь высокой честью — считаться личным врагом одновременно двух кровавых диктаторов.

— Все эти люди, Саша, — сказал Марковский, расслабленно положив руку на плечо Турецкому, — все, кого ты видишь в этом узком кругу, сидели в гитлеровских лагерях и тюрьмах. А вот Валентина Дионисьевича от смерти спасла чистая случайность. Англичане разбомбили здание тюрьмы в Берлине.

— Ну, Феликс Евгеньевич, — вмешался крепенький старичок по фамилии, кажется, Арсеньев, — куда нам всем до Вэ Дэ Пэ! Он-то сидел в привилегированной камере для смертников.

— Не скажите, — тут же парировал Пушкарский, — никаких привилегий я не заметил, нам почему-то по субботам не давали, хо-хо, ни шампанского, ни жареных фазанов!

Пушкарский остался доволен своей шуткой, а Марковский сказал:

— Саша, вы посмотрите на этих людей! Все они закончили кто Сорбонну, кто Оксфорд. Вон Валентин Дионисьевич — доктор философии, химии, политических наук, профессор филологии. Доктор Рерих, напротив тебя, основатель целой философской школы! Господин Арсеньев — профессор права. Всю свою жизнь отдали они борьбе с коммунизмом и советской властью. Но — не диверсиями или шпионажем, как всегда клеветали на них партийные борзописцы, а словом и собственным пером. Я уже десять лет работаю с ними во Франкфурте-на-Майне и многому научился. А сейчас мы с господином Арсеньевым преподаем основы публичного, частного и координационного права в вашем Новом московском гуманитарном университете. Слышали о таком?

— Разумеется. Хотя их сейчас понаоткрывали где ни попадя. Все институты переименовали в университеты, а некоторые даже удостоились чести быть названными академиями. И знаете зачем?

— Любопытно!

— Другой уровень зарплаты — всего-то. Ну и звучит вроде посолиднее… А что Валентин Дионисьевич, он тоже у нас преподает?

— Нет, мой друг, — откликнулся живо Пушкарский, вот же слух у старика! — я теперь не у дел, хо-хо! Вышел на пенсию и разъезжаю себе по белу свету. С дорогими сердцу людьми встречаюсь. Вот сейчас навестил эту компанию, — он окинул радостным взглядом застолье, — и мотаю в Париж. Там у меня раут с одним нобелевским лауреатом. Потом махну в Люксембург, к приятелю. Он писатель с мировым именем, умница, замечательный человек, грех не навестить. А затем домой. Будете во Франкфурте, милости прошу в гости. Вот вам моя визитная карточка… А что, не доводилось бывать в наших местах?

— Да я-то собирался, дела, к сожалению, не пускают. Приятель у меня школьный обосновался в Мюнхене, приглашал с семьей. Но, вот видите, не удается пока.

— Стоит, стоит! — поощрил Александра Борисовича Пушкарский. — Побывайте, уверяю вас, понравится. Я ведь тоже к дому привык, знаете ли, хо-хо! День-другой погостишь — и домой тянет. Так что не исключено, что можем встретиться…

Они просидели в ДЖ почти до закрытия. Турецкий между делом нашел возможность рассказать Маркуше о цели своего визита сюда, и тот даже обрадовался. Поскольку сейчас он будет жить в Москве как минимум до рождественских каникул, то устроить встречу и серьезный разговор для газеты никакого труда не представляет. И материалы будут соответствующие, и компания не самая худшая… В общем, с этим делом, кажется, у Саши сложилось неплохо. А все остальное время он с удовольствием просидел в их такой необычной компании, слушал прекрасный русский язык, не засоренный новомодными оборотами и прочей феней, хотя от крепких выражений Пушкарского не раз все сидящие в застолье покатывались, словно дети. И еще он слушал их истории, полные горя, тяжкого труда, нищенского существования, и не уставал поражаться их знаниям, глубокой любви к России. Они ее чувствовали так, как могут чувствовать и переживать за родную мать ее дети — ласково и в то же время требовательно. Ибо для выздоровления всегда потребны большие усилия. Странно, за столько лет, за столько верст — и не потерять ни знаний, ни ощущений своей родины…

А вообще-то Турецкий даже и представить себе не мог, какую роль в его судьбе еще предстоит сыграть Валентину Дионисьевичу Пушкарскому…

Дата добавления: 2015-07-19