ДОВЕРИТЕЛЬНО 2 страница

Заседания Политбюро официально не стенографировались, хотя личный помощник Горбачева негласно делал записи выступлений. Официально оформлялись лишь решения Политбюро, которые рассылались по строго ограниченному списку для исполнения и контроля. Наиболее важные реше­ния Политбюро хранились в „особой папке".

Повестку дня заседаний Политбюро составлял сам Генеральный секретарь. Члены же этого руководящего органа партии имели право вносить дополнения или изменения в эту повестку, но использовали это право редко. Материалы к заседанию рассылались за день-два. Делалось это общим отделом ЦК - главным исполнительным органом при Генеральном секретаре.

Надо сказать, что этот отдел занимал особое место в структуре аппарата ЦК. Его всегда возглавляло самое доверенное лицо Генерального секретаря. Так, например, при Брежневе эту должность занимал Черненко, а при Горбачеве - Лукьянов, а затем Болдин. Замечу попутно, что если первый был широкообразованным человеком и ровно держался со всеми, то Болдин был ограниченным чиновником, который, к недоумению многих, пользовал­ся заметным влиянием на Горбачева. Как известно, именно Болдин показал свое истинное лицо, возглавив делегацию заговорщиков, приехавших к Горбачеву в Форос в период августовского путча 1991 года.

Став главой международного отдела ЦК партии, я не имел ясного пред­ставления о его функциях. Отдел имел большой штат, более 200 человек, структурно был разделен на сектора, в основном по географическому прин­ципу и по странам. Вначале я думал, что отдел, судя по его названию, играл активную роль в разработке и проведении советской внешней политики, но

СУГУБО
652 ДОВЕРИТЕЛЬНО

оказалось, что я серьезно ошибался. Вскоре стало ясно, что отдел в основ­ном занимается коммунистическими, рабочими и другими левыми партиями в различных странах мира, а также массовыми движениями за рубежом и связанными с ними общественными организациями*.

Отдел практически не был вовлечен в наши отношения или переговоры с США, включая и вопрос о контроле над вооружениями. Когда я ознакомился с положением об отделе, то оказалось, что оно было составлено еще во времена Коминтерна и главной задачей отдела считало поддержание гласной и негласной связи с компартиями и разными радикальными партиями и движениями в зарубежных странах. И ни слова о внешней политике.

Я сразу же обратил внимание Горбачева на этот перекос и предложил переделать установки этого явно устаревшего документа. 13 мая 1986 года я представил новый проект, который он и утвердил. Наряду с сохранением задачи по связям с левыми партиями отделу поручалось „поддерживать и осуществлять линию партии в кардинальных вопросах внешней политики и вопросах международных отношений вообще". Чтобы укрепить новую структуру отдела, я получил согласие Горбачева на перевод в отдел из МИД СССР нескольких высококвалифицированных сотрудников и экспертов по отдельным международным проблемам и вопросам разоружения.

Это было неплохим началом для вхождения отдела в область большой внешней политики, и он совместно с МИД начал участвовать в подготовке материалов к различным переговорам с США и к советско-американским встречам на высшем уровне.

Мне пришлось выполнять деликатные миссии и встречаться для конфиденциальных бесед с президентом США Бушем в Вашингтоне, с канцлером ФРГ Колем в Бонне, с главой Афганистана Наджибуллой в Кабуле, с премьер-министром Индии Радживом Ганди в Дели, с премьером Кубы Ф.Кастро и другими. Позже, уже не работая в Секретариате, я встречался в Сеуле с южнокорейским президентом в порядке подготовки его встречи с Горбачевым в Сан-Франциско, а в будущем - установления дипотношений с этой страной.

Рейкьявик

Наиболее важным фактором, способствовавшим активизации нашей внешней политики, было то, что как раз в тот период Горбачев стал формулировать „новое мышление", рассчитанное на договоренности с Западом, в особенности с США, в этой области. В ходе подготовки к первой встрече с Рейганом в Женеве он все еще находился в плену классовой мифологии и идеологии, что вызывало определенные перекосы в его подходах к отношениям с Западом, и в первую очередь с США. Однако Горбачев достаточно быстро избавлялся от этого груза и стремился придать советской внешней политике больше динамизма и гибкости. Он осознал необходимость конструктивных отношений с США. После Женевы стал все больше делать упор не на традиционные дипломатические методы, а на прямой диалог с американской стороной на высшем уровне, особенно по вопросам безопасности и ограничения вооружений.

* Связи с социалистическими странами Восточной Европы были в ведении другого от­дела ЦК партии.

ГОРБАЧЕВ
И СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 653

На заседании Политбюро по итогам его первой встречи с Рейганом Горбачев подчеркнул важность сохранения „духа Женевы" и проведения второй встречи с ним.

Когда в сентябре 1986 года Горбачев отправился на отдых в Крым, никакого решения Политбюро о его второй встрече с президентом США еще не было. Через некоторое время он позвонил мне (я тоже отдыхал в Крыму) и сказал, что собирается предложить Рейгану встретиться осенью в каком-либо месте между Москвой и Вашингтоном, например, в Лондоне или Рейкьявике. Главным вопросом встречи должно быть, по его мнению, ядерное разоружение. Шеварднадзе одобрил это предложение, поэтому Горбачев хотел знать мое мнение, прежде чем вносить этот вопрос на Политбюро.

Я поддержал в принципе эту идею, но спросил Горбачева, что конкретно он собирается обсуждать с Рейганом. Он ответил, что намерен предложить действительно глубокие сокращения стратегических вооружений при условии, что президент откажется от своей космической программы.

Я предупредил Горбачева, что Рейган вряд ли откажется от этой программы. Повторив, что будет все же настаивать на таком подходе, Горбачев заметил: „Кто знает, может быть, Рейган все же уступит в обмен на значительные сокращения в ядерных ракетах, о желательности которых он неоднократно и публично говорил? Если же нет, то мы получим всемирное одобрение нашей смелой инициативы по радикальному сокра­щению ядерного оружия".

Встреча в Рейкьявике 11 - 12 октября 1986 года носила весьма драма­тический характер. Впервые в истории советско-американских отношений, казалось, возникла реальная возможность значительного сокращения стратегического оружия. Рейган, к нашему удивлению и удовлетворению, согласился с такой нашей идеей - и даже с возможной ликвидацией стратегических ракет по истечении десяти лет. Однако он отказался взять какие-либо обязательства по договору по ПРО, которые могли бы ограничить деятельность США по осуществлению программы „звездных войн". Все настойчивые попытки Горбачева переубедить Рейгана оказались безуспешными.

Оба лидера закончили свою безрезультатную встречу поздно - в пол­ночь. Они покинули здание вместе, шли молча. Остановились у стоявшего недалеко президентского автомобиля, чтобы попрощаться. Получилось так, что я оказался поблизости и выполнил поэтому роль переводчика» Последний краткий диалог в тишине холодной исландской ночи. Горбачев, который еле скрывал горечь большого разочарования, сказал: „Господин президент, Вы упустили уникальный шанс войти в историю в качестве великого президента, который открыл дорогу ядерному разоружению".

Рейган угрюмо ответил: „Это относится к нам обоим". По дороге в аэропорт Рейган долгое время молчал. Его „начальник штаба" Дон Риган ехал с ним и позже рассказал мне, что Рейган прервал наконец молчание словами: „Дон, мы с Горбачевым были так близки к соглашению. Просто стыдно". Он показал при этом двумя пальцами расстояние в полдюйма. „Президент был потрясен таким исходом встречи", - добавил Риган.

Направляясь в это время на пресс-конференцию, Горбачев (раз­досадованный тем, что не удалось уговорить Рейгана отказаться от СОИ в обмен на крупномасштабное сокращение ракетно-ядерных арсеналов), сказал сопровождавшим его сотрудникам, что намерен крепко раскри-

СУГУБО
654 ДОВЕРИТЕЛЬНО

тиковать Рейгана за неуспех встречи. Но после высказанных нами неко­торых сомнений на этот счет, он немного поостыл и заявил, что не будет создавать впечатление, что Рейкьявик - это полный провал, а скорее -первый шаг во взаимных усилиях достичь соглашения. Это была справед­ливая оценка.

На заседании Политбюро, посвященном Рейкьявику, Горбачев, хотя все еще раздраженный „упрямством Рейгана", заявил, что эта встреча, в конечном счете, стоила того, чтобы ее провести. Во-первых, она показала всему миру, что советское руководство готово к серьезным переговорам по разоружению; во-вторых, Рейган неожиданно продемонстрировал свою готовность к сокращению ядерных вооружений, что можно будет исполь­зовать в дальнейшем; в-третьих, Рейкьявик внес разногласия в НАТО, где критиковали готовность Рейгана идти на такое сокращение без консуль­таций со своими союзниками и одновременно за упорство в отстаивании программы „звездных войн" любой ценой*.

В целом динамизм Горбачева прибавил новый импульс развитию советско-американских отношений. Он фактически уже думал о следующей, третьей, встрече с Рейганом. „Старая гвардия" в Политбюро и военно-про­мышленный комплекс были настроены скептически, не разделяли его концепцию „нового мышления" и расчеты на быстрые договоренности с США. Горбачев успешно преодолевал их скрытое сопротивление, широко пропагандируя в стране и в партии свое намерение вести более гибкую внешнюю политику, уменьшающую угрозу военных столкновений с внешним миром. Одновременно, после Рейкьявика в целях дальнейшего нажима на США он предложил Политбюро проводить более активную политику в Европе в качестве контрбаланса Вашингтону, а также укреплять военные и политические аспекты безопасности хельсинкского процесса, чтобы уменьшить военную зависимость Европы от США (эту здравую мысль Горбачев развивал еще в беседах со мной, когда я начал работать заведующим международного отдела).

Горбачев, вопросы разоружения, конфликт с военными

Между тем манера обсуждения Горбачевым вопросов на Политбюро постепенно менялась, стиль руководства становился все более автори­тарным. Обсуждение внешнеполитических вопросов в Политбюро также претерпевало трансформацию. От подробного коллективного рассмотрения и принятия решений и обязывающих директив Горбачев исподволь стал переходить к тому, чтобы иметь максимальную свободу рук на переговорах с главами других государств. Хотя внешне „свобода дискуссий" внутри Политбюро вроде сохранялась, но роль этого органа в выработке внешне­политического курса оказалась приниженной. Следует при этом отметить, что за все время перестройки вопросы внешней политики ни разу не были предметом отдельного обсуждения на пленумах ЦК партии. Постепенно, не без активной помощи Шеварднадзе, Горбачев достиг своей цели - практи-

Любопытно, что, следуя „классовой терминологии", столь привычной старому составу Политбюро, Горбачев, делясь с коллегами своими впечатлениями об американском президенте, заявил, что Рейган „отличается крайним Примитивизмом, пещерными взглядами и интеллектуальной немощью". Впоследствии он говорил о Рейгане куда более взвешенно.

ГОРБАЧЕВ
И СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 655

чески самостоятельно определял и осуществлял внешний курс страны. Все это стало особенно очевидным с 1989 года.

Горбачев начал импровизировать и стал подчас, не консультируясь с Политбюро и экспертами, соглашаться на внезапные компромиссы, которые в ряде случаев нельзя было расценивать иначе как односторонние уступки американцам, делавшиеся во имя скорого достижения соглашения, что становилось порой самоцелью. Приведу лишь один пример.

В апреле 1987 года в Москву приехал госсекретарь Шульц для пере­говоров по евроракетам. Советское руководство на этот раз было готово пойти на взаимное уничтожение ракет средней дальности: наших СС-20 и других того же радиуса действия, одновременно с аналогичными амери­канскими ракетами, размещенными в Европе с 1983 года. Это было факти­чески признанием того, что наши попытки затормозить размещение таких американских ракет в Европе потерпели неудачу. И Горбачев пошел на это нелегкое, но правильное решение. Ракеты средней дальности имели радиус полета от 500 до 1500 километров, и они, согласно готовившемуся согла­шению, должны были быть уничтожены. В то же время СССР имел также на вооружении более сотни новых ракет СС-23 повышенной точности, но с максимальным радиусом до 400 километров. В этой связи наши военные справедливо настаивачи, что эти ракеты не подпадают под соглашение, хотя американцы стремились и их включить в соглашение.

Перед приездом Шульца Горбачев попросил маршала Ахромеева и меня подготовить для него памятную записку с изложением позиций обеих сто­рон с возможными рекомендациями. Мы это сделали, причем Ахромеев специально подчеркнул, что Шульц, видимо, будет опять настаивать на сокращении ракет СС-23 и что на это нельзя соглашаться. (Ахромеев не случайно настаивал на этом - наши военные знали, что Шеварднадзе был склонен уступить американцам в вопросе о ракетах СС-23 ради достижения быстрейшего компромисса, хотя прямо на Политбюро он так вопрос не ставил, но за кулисами обрабатывал Горбачева.)

После длительного разговора Шульц сказал Горбачеву, что он может наконец твердо заявить, что оставшиеся еще спорные вопросы могут быть быстро решены в духе компромисса и что он, Горбачев, может смело приехать в Вашингтон (как это давно планировалось) в ближайшее вре­мя для подписания важного соглашения о ликвидации ракет средней дальности, если он согласится включить в соглашение ракеты СС-23. После некоторых колебаний Горбачев, к большому нашему изумлению -Ахромеева и моему, - заявил: „Договорились". Он пожал руку Шулыгу, и они разошлись.

Ахромеев был ошеломлен. Он спросил, не знаю ли я, почему Горбачев в последний момент изменил нашу позицию. Я так же, как и он, был крайне удивлен. Что делать? Решили, что Ахромеев сразу же пойдет к Горбачеву. Через полчаса он вернулся, явно обескураженный. Когда он спросил Горбачева, почему он так неожиданно согласился на уничтоже­ние целого класса наших новых ракет и ничего не получил существенного взамен, Горбачев вначале сказал, что он забыл про „предупреждение" в нашем меморандуме и что он, видимо, совершил тут ошибку. Ахромеев тут же предложил сообщить Шулыгу, благо он еще не вылетел из Моск­вы, что произошло недоразумение, и вновь подтвердить нашу старую позицию по этим ракетам. Однако недовольный Горбачев взорвался: „Ты что, предлагаешь сказать госсекретарю, что я, Генеральный секретарь,

СУГУБО
656 ДОВЕРИТЕЛЬНО

некомпетентен в военных вопросах, и после корректировки со стороны советских генералов я теперь меняю свою позицию и отзываю данное уже мною слово?"

На этом закончилась печальная история с ракетами СС-23. Так, в течение нескольких секунд разговора с Шульцем он, никого не спрашивая и не получив ничего взамен, согласился уничтожить новые ракеты, стоившие стране миллиарды рублей. У Горбачева была прекрасная память, и он, конечно, хорошо помнил об этих ракетах. Но понимал, что если поставить этот вопрос на обсуждение в Политбюро, то он вряд ли получит поддержку нашего Генштаба, выступавшего против уничтожения таких ракет, факти­чески не подпадавших под договор. Вот почему Горбачев предпочел затем преподнести все это дело на Политбюро как свершившийся факт в качестве завершающего „компромисса", открывшего дверь к подписанию соглаше­ния с США. Можно добавить, что многие члены Политбюро не знали толком, что это за ракеты СС-23, так как Горбачев говорил о них скоро­говоркой, а министр обороны Язов промолчал.

Когда Горбачев прибыл в Вашингтон 8 декабря 1987 года для подписания указанного соглашения, он, опять же без серьезного торга, согласился еще на одну уступку: уничтожить все ракеты СС-20 не только в европейской части СССР, но и в азиатской части, хотя в Азии они являлись частью нашей обороны против американских баз в Японии и Индийском океане, а также противовесом китайским ядерным вооружениям.

Политически этот договор, конечно, посылал важный сигнал всему миру: две сверхдержавы фактически молчаливо согласились с тем, что их долго­летняя приверженность гонке вооружений не укрепляла их национальную безопасность и что они намерены теперь уделять больше внимания вопросам контроля над вооружениями.

Однако надо признать, что это соглашение было достигнуто ценою гораздо больших уступок с нашей стороны, чем с американской. И, думается, их можно было бы избежать, если бы мы проявили меньшую торопливость. Видимо, Горбачев считал, что сохранение динамизма в нашей политике оправдывает уступки. Такая тактика могла, конечно, иметь известное осно­вание, но лишь до определенного предела, исключавшего создание выгод­ного для США прецедента в последующих переговорах.

Естественно, конфликт с военными усиливался. Особое недовольство вы­зывала деятельность Шеварднадзе, который, по их убеждению, проявлял чрезмерную готовность уступать американцам. Дело стало принимать порой характер открытых стычек на Политбюро между министром обороны маршалом Соколовым и Шеварднадзе. Более того, работа совместной рабочей комиссии представителей Министерства обороны и Министерства иностранных дел, созданных для разработки позиций к переговорам с США по разоруженческим вопросам, стала все чаще и чаще заходить в тупик. Представители обоих министерств выполняли приказы своих министров, а эти приказы явно не состыковывались в единую позицию. Горбачев дал указание, чтобы в работе комиссии принимали участие сами министры. Однако и это мало помогало.

Тогда Горбачев сделал такой ход: во главе рабочей комиссии он поставил члена Политбюро Зайкова, который занимался военной промышленностью и имел хорошие связи с военными, но как старый партийный работник внимательно прислушивался к Генеральному секретарю. Это и делало в целом позицию Зайкова достаточно уравновешенной.

ГОРБАЧЕВ

И СОВЕТСКО^АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 657

Работа комиссии, в которой и я принимал участие, стала продвигаться вперед, но все же недостаточно быстро, как хотелось бы Горбачеву и Шеварднадзе. Последний по-прежнему часто оставался в одиночестве на за­седаниях комиссии. Тогда, как правило, он говорил: „Хорошо, оставим этот вопрос, я переговорю с Михаилом Сергеевичем".

Сам Горбачев вначале остерегался еще вступать в открытый конфликт с военными, но неожиданно ему помог непредвиденный случай. 29 мая 1987 года небольшой одномоторный спортивный самолет, которым управлял летчик-любитель из ФРГ, пересек советскую границу, долетел, не обнару­женный советскими средствами противовоздушной обороны, до Москвы и совершил сенсационную посадку на Красной площади.

Горбачев не замедлил использовать этот скандальный случай в своих интересах. В субботу, 30 мая, он созвал внеочередное заседание Политбюро. Открывая заседание, он заявил об абсолютной беспомощности Мини­стерства обороны, которое „должно еще объяснить народу и партии" этот из ряда вон выходящий случай. Он потребовал немедленных объяснений от руководителей министерства.

Заместитель министра обороны генерал Лушев признал чрезвычайный характер происшествия. Он пытался оправдать бездеятельность системы ПВО тем, что она была рассчитана лишь на современные военные самолеты и не смогла обнаружить спортивный самолет, летевший со скоростью 150 -170 км в час на высоте 300 - 400 метров. Впрочем, все эти оправдания прозвучали весьма неубедительно, и Лушев сам вынужден был сказать, что вся ответственность полностью лежит на Министерстве обороны.

Министр обороны Соколов заявил, что все это дело передается в воен­ную прокуратуру, которая рассмотрит ответственность конкретных высших военных должностных лиц, начиная с командующего ПВО страны генерала Колдунова (последний уже на самом заседании Политбюро был снят с зани­маемого им поста). Соколов признал, что министерством не была отрабо­тана тактика борьбы с подобными низколетающими одиночными целями. Признал он и отсутствие четкого взаимодействия во всех звеньях ПВО.

После этого развернулась жесткая дискуссия. Премьер Рыжков заявил, что наступила пора спросить и с армии, которая до сих пор была запретной для критики зоной. Громыко высказал предположение, что указанный полет, судя по всему, не случайность, а является результатом заранее разработанного сценария немецких и американских спецслужб, чтобы дискредитировать советское руководство, показав его неумение защитить границы своего государства. Лигачев (по предварительному сговору с Горбачевым) призвал решительно обновить руководство Министерства обороны и усилить партийный контроль над армией. Шеварднадзе обвинил военных в том, что перестройка как процесс совсем не затронула армию. Он говорил о девальвации авторитета армии, падении ее боеспособности, ее стремлении к неоправданно раздутому военному бюджету и нежелании участвовать в процессе переговоров по ограничению вооружений. Вообще он постарался отыграться на Соколове.

В заключение с резкой речью выступил Горбачев. Он говорил о серьез­ности положения в армии, о том, что руководство Министерства обороны болезненно воспринимает поворот партии в сторону перестройки и нового мышления и что это положение надо решительно исправить. Он поставил вопрос не только об усилении политической ответственности военных, но и необходимости срочного укрепления руководства Министерства обороны.

СУГУБО
658 ДОВЕРИТЕЛЬНО

Затем, обращаясь к министру обороны Соколову, он сказал: „Сергей Леонидович, я не сомневаюсь в Вашей личной честности. Однако в сложив­шейся ситуации я, на Вашем месте, подал бы в отставку". Потрясенный Соколов тут же заявил, что он просит принять его отставку.

Горбачев от имени Политбюро, не мешкая, принял эту отставку, добавив, что она будет оформлена как уход на пенсию.

Затем, после 15-минутного перерыва, Горбачев предложил вместо Соколова назначить на этот пост генерала Язова, который был заранее предусмотрительно вызван Горбачевым и затем представлен Политбюро.

Надо сказать, что Язов в этот момент занимался в Министерстве оборо­ны кадровыми вопросами и был, естественно, тесно связан с аппаратом ЦК КПСС. Вопросами переговоров с американцами по разоруженческим проб­лемам он не занимался и вообще был далек от этого. Во всяком случае, при Язове Шеварднадзе чувствовал себя на этих переговорах вольготнее и спо­койнее, не встречая столь сильной оппозиции со стороны военных, хотя не­довольство в их рядах оставалось и время от времени давало о себе знать. Сам Язов вообще был гораздо более податлив и послушен, чем Соколов.

Так совершился „тихий переворот" в руководстве Вооруженных Сил СССР, поскольку вместе с Соколовым были вынуждены уйти в отставку и наиболее видные консервативные военачальники, противники реформы Горбачева и его „больших уступок" американцам на переговорах.

Горбачев торопится

Продолжая укреплять свой контроль над военным руководством страны, Горбачев становился все более активным и самоуверенным в вопросах разоружения. Он хотел быстрого продвижения, был заворожен большими возможностями в этой области и рукоплесканиями международной аудитории и, похоже, начал верить в свою исключительность и чуть ли не мессианство. Проводя по смыслу нужную стратегическую линию на значительное сокращение вооружений, он чрезмерно торопился, не очень обдумывая возможные серьезные последствия своих шагов, а подчас и поспешных импровизаций для всей страны. В этом была его слабость как практического политика. Очень часто (и это относится не только к проб­леме разоружения) у него не было продуманного сценария для практи­ческого осуществления тех или иных замыслов, он имел лишь захваты­вающие наброски этих замыслов. На заседаниях Политбюро, когда кто-либо высказывал осторожно озабоченность по поводу возможных последствий его инноваций, Горбачев отбрасывал эти сомнения как противоречащие „духу нового мышления и перестройки".

Почему Горбачев так торопился? Самолюбие? Стремление сохранить динамизм советской внешней политики? Или подсознательное опасение, что историей ему отведено слишком малое время для осуществления его реформ? Я не берусь давать точный ответ. Только он сам может все это объяснить.

В 1988 году окончательно сложилась горбачевская концепция „нового мышления", которая наиболее полно была изложена им на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке в декабре того же года.

Горбачев привез большую и броскую программу одностороннего сокра­щения наших вооруженных сил на полмиллиона человек. Политический

ГОРБАЧЕВ И СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 659

эффект такого заявления был большим, как в стране, так и за рубежом. Горбачева почти все хвалили за это. Он достиг, пожалуй, наивысшей точки своей популярности. Да и дело было действительно нужное. Однако серьезным недостатком всей этой программы, как выяснилось позже, явилось то, что ни Горбачев, ни Советское правительство не имели разработанной программы быстрой реинтеграции такой большой массы людей в гражданскую экономику, а также создания конкретной системы европейской безопасности. Спустя два года Горбачев подписал договор между НАТО и Варшавским пактом о крупных сокращениях обычных вооруженных сил в Европе. Эта политика сокращений, хотя и правильная в принципе, но не продуманная по времени и не подкрепленная соот­ветствующей материальной подготовкой и разъяснениями общественности страны, вызвала серьезный внутренний кризис в нашей стране, когда начался массовый вывод советских войск из Германии и Восточной Европы. Страна оказалась перед трудной дилеммой: где разместить войска? Где они будут жить? Что они будут делать? В результате идея сокращения численности войск - в его необходимости не было сомнения - в практичес­ком осуществлении превратилась в тяжелое бремя для страны и кошмар для сотен тысяч военнослужащих и их семей. И это бремя было затем переложе­но на Россию, как и вопрос о безопасности страны в новых условиях, когда НАТО стремится расширить свои границы.

Моральное состояние вооруженных сил быстро ухудшалось, военные и гражданское население одинаково задавались вопросом: как это Советская Армия, все еще почитаемая как победитель во второй мировой войне, теперь быстро отводится домой, как будто ее просто вышвыривали из Европы? Таково было трагическое наследие поспешных решений.

С 1990 года авторитет Горбачева быстро падал в партии, в армии и в народе. Растущие серьезные экономические трудности в стране ускорили этот процесс.

Напротив, за рубежом его популярность росла*. Ему отдавали должное за улучшение отношений с Западом и за впечатляющий прогресс на переговорах с США по радикальному сокращению ядерных и обычных вооружений. В этом была, конечно, определенная доля его личных заслуг. Однако, оглядываясь назад, приходится признать, что дипломатии Горба­чева в ее практическом осуществлении часто не удавалось добиться от США и их союзников, я бы сказал, более справедливых для нас результатов. Мы уже знаем, как был заключен Договор о ликвидации ракет средней дальности и меньшей дальности. То же самое, по существу, получилось и с Договором об обычных вооружениях в Европе. Наибольшее бремя сокращений вооружений и вооруженных сил и непродуманных пере­дислокаций войск опять легло на нас. Недальновидность тогдашнего руководства привела к тому, что ныне России приходится выполнять непростую миссию по поддержанию мира на ее южных границах в усло­виях, когда численность ее войск и вооружения в этих районах резко ограничены условиями указанного выше договора. С большим трудом

Горбачев любил заграничные поездки. За шесть лет своего руководства он совершил 40 визитов, побывав в 26 странах: четырежды - во Франции, трижды - в США и ГДР, дважды -в Польше, Италии, Финляндии, ФРГ, Индии, Англии. Так часто не ездил за границу, наверное, никто из руководителей великих держав мира, государств, обустроенных, не отягощенных серьезными внутренними проблемами.

сугубо
660 доверительно

России приходится сейчас добиваться пересмотра наиболее неблаго­приятных статей этого договора.

В 1991 году в Москве на встрече на высшем уровне был подписан с США Договор об ограничении и сокращении стратегических наступательных вооружений. В принципе это был нужный и важный договор. Но опять же с чисто военной точки зрения он был более выгоден Соединенным Штатам. Этот документ не связывал обе стороны какими-либо обязательствами соблюдать Договор по ПРО, за что долгие годы боролась советская дипломатия. Вначале Горбачев собирался сделать - отражая настроения наших военных кругов - одностороннее заявление о том, что если Договор по ПРО будет нарушен, то Москва будет считать себя свободной от обязательств по новому договору. Но затем, под нажимом американцев, он решил - опять, видимо, с целью улучшения атмосферы договорных процес­сов с ними - „не осложнять" церемонию подписания договора на высшем уровне. А результатом стало то, что сейчас в Вашингтоне даже на прави­тельственном уровне опять слышны голоса о том, что США следует воз­родить рейгановскую „стратегическую оборонную инициативу", или доктри­ну „звездных войн". И мы вынуждены искать ныне какие-то компромиссы, но в невыгодных для себя условиях.

Весьма любопытную оценку деятельности Шеварднадзе (а фактичес­ки и самого Горбачева) дала влиятельная американская газета „Нью-Йорк Тайме" (31 марта 1991 г.) после его ухода с поста министра иностранных дел СССР. Газета писала, что американские участники переговоров по разо­ружению „были избалованы", пока „весьма обходительный" Шеварднадзе занимал свой пост и когда практически каждый спорный вопрос решался таким образом, „когда русские уступали 80%, а американцы-лишь 20%".

Дата добавления: 2015-07-19