Разговор с судьей

Судья Абдо с трудом скрывает удивление:

– Ты хочешь развестись?

– Да!

– То есть… подожди, ты хочешь сказать, что ты замужем?

– Да!

У него тонкие черты лица; от белой рубашки смуглая кожа кажется более светлой. Но услышав мой ответ, судья темнеет – ему явно не верится, что я говорю правду.

– В твоем возрасте… Как ты можешь быть замужем?

– Хочу развестись! – решительно повторяю я, не обращая внимания на его вопросы.

Не знаю как, но мне удается сдержаться и не разрыдаться перед судьей. Словно весь запас слез уже закончился. Меня охватывает страшное волнение, но я твердо знаю, чего хочу. Навсегда избавиться от этого кошмара – и никаких больше страданий в тишине.

– Но ты ведь такая маленькая, такая хрупкая…

Качаю головой, не сводя глаз с судьи. Мужчина принимается нервно теребить усы. Только бы он согласился мне помочь! Ведь судья, в конце концов, обладает большой властью.

– А почему ты хочешь развестись? – Он снова начинает меня расспрашивать, на этот раз более спокойным тоном, словно пытается скрыть удивление.

Смотрю ему прямо в глаза:

– Потому что муж меня избивает!

Он дергается, будто я со всего размаху влепила ему пощечину. Лицо судьи каменеет. Он все-таки понимает: произошло нечто ужасное, и у меня нет никаких причин ему врать. Наконец собеседник напрямую задает мне чрезвычайно важный вопрос:

– Ты все еще девственница?

Я сглатываю подступивший к горлу комок. Стыдно говорить о таких вещах, это неприлично. В моей стране женщины должны держать дистанцию с незнакомыми мужчинами. А я этого судью вижу первый раз в жизни. Но в ту же секунду становится понятно: для того чтобы выбраться из ада, в который превратилась моя жизнь, нужно отбросить робость и стыд.

– Нет… у меня шла кровь…

Судья явно поражен. От меня не ускользает то, насколько его шокировали эти слова, хотя он и пытается скрыть свои чувства. Наконец мужчина глубоко вздыхает и решительно произносит:

– Я помогу тебе!

Наступает странное облегчение – хоть кому-то я смогла открыто во всем признаться. С моих плеч свалился тяжелый груз. Судья Абдо трясущейся рукой хватает телефонную трубку и обменивается парой замечаний с невидимым собеседником (наверняка со своим коллегой). В то же время его руки продолжают лихорадочно действовать. Он намерен покончить с этим кошмаром как можно скорее. Только бы все решилось в мою пользу! Если повезет, все произойдет быстро, очень быстро… и уже сегодня вечером я смогу вернуться в родительский дом, чтобы снова играть с братьями и сестрами. Через несколько часов будет оформлен развод. Развод! Ко мне вернется свобода. Никакого мужа. Никакого страха остаться ночью с ним наедине. И не нужно будет снова терпеть одну и ту же пытку…

Но я слишком рано радуюсь.

– Малышка, понимаешь, это может занять больше времени, чем ты ожидала. Дело очень щекотливое. И к сожалению, не могу гарантировать, что ты его выиграешь.

Второй судья, который вскоре к нам присоединился, окончательно разрушил мои надежды на быстрый успех. Его зовут Мохаммед аль-Гхази, и он выглядит очень смущенным. Господин Абдо объясняет мне, что это главный прокурор, начальник судей. И он утверждает, что за все время своей работы не сталкивался с подобным делом. Они в два голоса рассказывают мне, что в Йемене девочек очень часто выдают замуж до достижения пятнадцати лет, возраста, утвержденного законодательством^[14]. «Это древний обычай», – добавляет судья Абдо. Но при огромном количестве преждевременных браков в стране не было еще ни одного такого развода, насколько он знает… потому что до сих пор еще ни одна маленькая девочка не дошла до суда. «Здесь затрагивается семейная честь», – говорят они. Эта проблема – из ряда вон выходящая… и очень сложная.

– Нам понадобится адвокат, – замечает растерянный Абдо.

Адвокат… но зачем? Зачем вообще нужен суд, если мне не могут сразу же дать развод? В этом случае нет ничего уникального. Законы нужны для того, чтобы помогать людям, разве не так? Эти судьи выглядят очень милыми, но они не понимают, что, если я вернусь домой без решения о разводе, муж придет за мной, и снова начнутся побои и издевательства. Нет, я не хочу возвращаться.

– Я хочу развестись!

Сердито хмурюсь, чтобы судьи наконец осознали – я не отступлюсь.

Эхо собственного голоса пугает меня. Наверное, я слишком громко крикнула. Или все из-за высоких белых стен?

– Мы обязательно найдем выход, обязательно… – бормочет Мохаммед аль-Гхази, поправляя тюрбан.

* * *

Но возникает новая проблема. Время близится к двум часам дня, значит, скоро все закроется. Сегодня среда, то есть завтра наступают мусульманские выходные. И суд не откроется до субботы. Абдо и Мохаммед тоже переживают по поводу того, что мне придется идти домой.

– Не может быть и речи о том, чтобы она возвращалась к родителям. Да и кто знает, что случится с девочкой, если она будет идти одна по улицам, – размышляет вслух Мохаммед аль-Гхази.

Абдо приходит в голову идея: почему бы мне не укрыться у него дома? Страшное признание до сих пор не укладывается у судьи в голове, и он готов на все, чтобы вырвать меня из когтей мужа. Но Абдо быстро передумал, вспомнив, что жена и дети уехали за город на несколько дней и он остался дома совсем один. А по исламским традициям женщина не должна оставаться наедине с мужчиной, не являющимся ее mahram, то есть не связанным с ней родственными узами.

Что же делать?

На помощь приходит третий судья, Абдель Вахед. Его семья рядом, и в доме достаточно места, чтобы я смогла у них немного пожить. Это спасение! По крайней мере, на какое-то время. У господина Абделя тоже есть усы, но он не такой худой, как Абдо, более коренастый. Очки в железной оправе, деловито сидящие на носу судьи, придают ему чрезвычайно серьезный вид. В строгом костюме мужчина выглядит очень импозантно, и я немножко побаиваюсь с ним разговаривать. Но придется взять себя в руки и спрятать свою стеснительность в самый дальний уголок своей души – одним словом, сделать все, чтобы не возвращаться домой…

Успокаивает то, что Абдель с первых минут общения производит впечатление любящего отца, который заботится о своих детях. Не такого, как мой…

У него большая и очень удобная машина. Внутри чисто и свежо, из кондиционера дует холодный воздух, который приятно щекочет лицо. Так здорово. На протяжении всего пути к дому господина Абделя я почти все время молчу. Не знаю, в чем причина: может, стесняюсь или слишком переживаю, а может, просто чувствую себя очень хорошо в присутствии взрослых, которые заботятся обо мне. Абдель Вахед первым нарушает молчание:

– Ты очень храбрая девочка! Браво! Ни о чем не волнуйся. Ты имеешь полное право требовать развода. Множество девочек сталкиваются с подобными проблемами, но, к несчастью, они не решаются говорить об этом вслух. Мы сделаем все возможное, чтобы не позволить тебе вернуться к мужу. Никогда! Обещаю!

Мои губы начинают медленно принимать форму полумесяца. Как давно я не улыбалась!

– Ты просто уникальная девочка! – продолжает нахваливать меня Абдель.

Я краснею.

Добравшись до дома, Абдель Вахед спешит представить меня жене Сабе и детям. Его дочь Шима моложе меня на три или четыре года. Ее комната буквально завалена куклами из серии «Fulla» – восточной версии американской Барби – с блестящими белокурыми локонами. О таких игрушках мечтают все девочки Йемена.

– Haram ^[15]!

Реакция Шимы на рассказ матери о том, что меня избивал злой господин, не может быть более естественной. Девочка старательно хмурит брови, подражая взрослым, когда они собираются кого-то отругать. Меня глубоко трогает ее сочувствие. Тепло улыбаясь, Шима зовет меня играть к себе в комнату, потом берет за руку.

Четыре мальчика (очевидно, братья Шимы) смотрят мультики. У судьи Абделя в доме два телевизора, какая роскошь!

– Чувствуй себя как дома, – ласково и радушно улыбается мне Саба.

Вот она какая, жизнь в семье… Опасения не оправдались, меня приняли как родную. Здесь так хорошо! Уверена, что теперь меня обязательно выслушают. И не осудят. И не накажут. Сегодня вечером, сидя по-турецки в гостиной, я впервые нашла в себе силы рассказать свою историю…

Свадьба

Февраль 2008 года

Когда я с Моной гуляла по проспекту Хайл, то не замечала, как летит время. Иногда мы так сильно прижимались мордашками к витрине любимого магазина, что вечерние платья исчезали за запотевшим перед нашими глазами стеклом. Можно было часами смотреть на белый свадебный наряд манекена. Настоящее бальное платье! Как сильно оно отличалось от черных покрывал, в которые кутались с головы до ног женщины на улицах.

– Inch'Allah ^[16], у тебя будет такое, когда наступит день свадьбы, – шептала Мона, не отрывая от витрины сверкающих глаз, обрамленных платком. Она всегда прятала за ним лицо, когда выходила из дома.

* * *

Мона редко улыбалась. Ей не довелось испытать радостей свадебной суматохи. Сестру выдавали замуж на скорую руку, так что единственной праздничной деталью стало голубое платье. О других обстоятельствах своего замужества Мона предпочитала молчать. С тех пор как ее муж неожиданно исчез в неизвестном направлении, я ни разу не слышала, чтобы она о нем говорила. Наверное, он уехал куда-то далеко от Йемена, но у меня хватало ума не расспрашивать родных о его судьбе. Мона не любила, когда к ней приставали по этому поводу. Сестра ограничивалась тем, что шептала мне на ушко: «Все, чего я тебе желаю, это быть счастливой и найти доброго и заботливого мужа».

Я и представить себе не могла, что этот день наступит так скоро.

* * *

Впрочем, я вообще слабо представляла себе, что такое замужество, и воображала, что на свадьбу обязательно устраивают большой праздник, с кучей подарков, шоколада и драгоценностей. Новый дом, новая жизнь! За несколько лет до этого мне довелось принять участие в некоторых церемониях, когда замуж выходили дальние родственницы. Помню, было много музыки и танцев. Одетые в balto – праздничные черные одежды, – женщины двигались невероятно изящно. На лице – искусный макияж, волосы уложены в парикмахерской, совсем как у моделей, которые изображены на этикетках от шампуня. А у самых кокетливых челка была украшена маленькой заколкой в форме бабочки. На этих праздниках всегда было так весело! Помню, как руки и запястья молодоженов украшали узорами из хны, в основном используя цветочный орнамент. Это выглядело невероятно красиво. Я говорила себе, что однажды и мои руки будут украшены хной.

* * *

Папины слова прозвучали как гром среди ясного неба. Когда Aba объявил, что настал мой черед, я не сразу поняла, о чем он говорит. И вначале даже восприняла эту новость с некоторым облегчением, словно наконец-то появилась надежда на спасение: жизнь дома стала просто невыносимой. С тех пор как отец потерял работу в муниципалитете, он так и не смог устроиться на постоянную службу. Мы всегда были должны хозяину квартиры, который регулярно угрожал нас выселить.

Чтобы хоть как-то сэкономить, Omma готовила только рис и овощное рагу. Я стала учиться помогать ей по хозяйству. Мы вместе готовили shafout, большие блины, которые поливают ароматным йогуртом с луком и чесноком, и bin al sahn, восхитительный десерт с медом. Когда отец приносил домой достаточно денег, мама отправляла одного из братьев купить курицу, которую готовили специально для пятницы, священного дня недели по мусульманскому календарю. О мясе мы даже и не думали: оно стоило слишком дорого. Наверное, в последний раз я ела fatah – рагу из говядины – в ресторане, куда нас пригласили родственники, чтобы отметить Аид, конец рамадана. Тогда нам даже разрешили пить «Pepsi», черную газированную воду, которую привозят из Америки. А когда мы уходили, официант побрызгал мне на руки духами, совсем как взрослой. После этого ладошки пахли так здорово!

Omma также научила меня печь лепешки. Мама разжигала огонь, я тем временем месила тесто; потом мы вместе выкладывали плоские лепешки в форме полной луны на tandour, традиционную печь. Но однажды нам пришлось отдать tandour в обмен на несколько купонов с черного рынка. Каждый раз, когда деньги заканчивались, мама продавала что-то из своих вещей. Она уже перестала рассчитывать на отца.

А потом настал день, когда продавать было уже нечего. Чтобы заработать хоть немного денег на еду, братья присоединились к толпам маленьких бродячих продавцов. Они стучатся в окна машин, стоящих на светофоре, и за несколько монеток предлагают пассажирам упаковку жвачки или пачку бумажных салфеток. В конце концов Мона тоже стала одной из них. Но попрошайничество сыграло с ней злую шутку. Буквально через двадцать четыре часа сестру схватила полиция и отправила на несколько дней в специальное место для людей, совершивших глупости. Вернувшись домой, Мона рассказала, что там она встретила женщин, которых обвиняли в том, что они встречались с несколькими мужчинами сразу, и охранники в тюрьме таскали их за волосы. Оправившись от потрясения, Мона снова отправилась просить милостыню – и опять нос к носу столкнулась с полицией. После второго заключения сестра решила отказаться от этой рискованной затеи. Значит, пришла наша с Хайфой очередь идти на улицу. Взявшись за руки, мы тихо скребли ногтями по окнам машин, едва осмеливаясь смотреть в глаза водителям. Очень часто они делали вид, что не замечают двух бедно одетых девочек. Это был не лучший способ заработка, но у меня не было выбора.

* * *

В те дни, когда отец не залеживался в кровати допоздна, он вместе с другими безработными слонялся по главной площади квартала, в надежде устроиться хотя бы на один день чернорабочим, каменщиком или даже мальчиком на побегушках, чтобы заработать тысячу риалов^[17]. А послеполуденные часы папа все чаще проводил у соседей, жуя кат. Aba говорил, что это помогает ему забыть о проблемах. Такое времяпрепровождение стало для отца своеобразным ритуалом. Сидя по-турецки вместе с другими мужчинами нашего квартала, он выбирал лучшие листья из маленькой пластиковой сумочки и один за другим отправлял их в рот. Чем меньше оставалось в сумке, тем больше раздувались его щеки. Листья в конце концов превращались в шар, который он пережевывал часами.

Именно во время одного из таких сеансов к папе подошел молодой тридцатилетний мужчина.

– Я хотел бы, чтобы наши семьи объединились, – сказал он.

Мужчину звали Фаез Али Тхамер, он работал курьером и развозил товары по домам на своем мотоцикле. Как и мы, Фаез родился и вырос в деревне Кхарджи, и теперь он искал себе жену. Отец практически сразу принял его предложение. По логике вещей, отец собрался отдать замуж меня, ведь я самая старшая после Джамили и Моны. Когда Aba пришел домой, решение уже было принято и никто не мог его изменить.

В тот же вечер я стала свидетельницей странного разговора между отцом и Моной.

– Нуджуд еще слишком маленькая, чтобы выходить замуж, – резко произнесла сестра.

– Слишком маленькая? Когда пророк Мохаммед взял в жены Аишу, ей было всего девять^[18], – ответил отец.

– Да, но то было во времена пророка. Теперь все изменилось, – настаивала Мона.

– Послушай, замужество – лучший способ ее защитить! – попытался успокоить сестру Aba.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. Это позволит ей избежать того, что случилось с тобой и Джамилей… Незнакомец не лишит ее чести, и о ней не станут распускать грязные сплетни… По крайней мере, этот мужчина похож на достойного, честного человека. В квартале его знают. Фаез приехал из нашей деревни. И он пообещал не прикасаться к Нуджуд, пока она не подрастет.

– Но…

– Я уже все решил! К тому же ты знаешь, что у нас недостаточно денег, чтобы прокормить такую большую семью. Так у нас будет одним голодным ртом меньше…

За все время разговора мама не произнесла ни слова. Решение отца ее опечалило, но она безропотно приняла его. Ее брак тоже устраивали родители, так происходит практически со всеми йеменскими девушками. И Omma хорошо усвоила, что в нашей стране женщины подчиняются, а мужчины отдают приказы. Поэтому, даже если бы она и встала на мою защиту, это все равно ничего бы не изменило.

* * *

Слова отца звенели в моей голове. Одним голодным ртом меньше… Получается, в его глазах я была только лишним грузом, и папа воспользовался первой подвернувшейся возможностью, чтобы от меня избавиться… Я, правда, не всегда была маленькой послушной девочкой, о которой он мечтал. Но ведь детям свойственно совершать глупости, такова их природа! А я любила отца, несмотря на все его недостатки, отвратительный запах ката, несмотря на то, что он заставлял нас идти на улицу и выпрашивать у прохожих кусок хлеба.

«Избежать того, что случилось с тобой и Джамилей…» Что папа хотел этим сказать? Я знала лишь, что недели сменяли друг друга, а моя старшая сестра так и не возвращалась домой. Как и муж Моны, она исчезла внезапно. Джамиля часто приходила к нам в гости, перед тем как пропала. Скрытная и сдержанная от природы, сестра мало говорила, но всегда была заботливой и щедрой. Иногда она приносила мне сладости. О муже Моны также не было ничего слышно после его загадочного исчезновения. Куда же он уехал? Ребенку тяжело разобраться во всех этих взрослых историях…

После того как муж Моны исчез, его мать потребовала, чтобы ей отдали внуков, трехлетнюю Мониру и полуторагодовалого Нассера. Разлука с детьми разрывала сердце Моны, она была готова на все, чтобы не расставаться с ними, но добилась своего лишь отчасти. В конце концов ей удалось оставить у себя младшего – ему было необходимо грудное молоко. Страх потерять сына постоянно преследовал Мону, она ни на секунду не выпускала его из виду. Стоило Нассеру только отойти от матери, как она неслась за ним, хватала на руки и сжимала так, будто он – сокровище, которое необходимо как можно скорее спрятать.

* * *

Приготовления к свадьбе не заняли много времени. Я быстро поняла, что ничего хорошего от нее ждать не стоит. Семья моего мужа решила за месяц до церемонии, что мне не следует больше ходить в школу. С тяжелым сердцем я обняла Малак и пообещала ей, что скоро вернусь.

– Однажды мы вместе отправимся к морю и будем гулять по берегу, – прошептала подруга, уткнувшись носом мне в плечо.

Я еще не знала, что замужество лишит меня возможности вновь ее увидеть.

Мне также пришлось попрощаться с двумя любимыми учительницами – Самией и Самирой. Благодаря их урокам, я умею писать свое имя арабскими буквами, справа налево: сначала изгиб «noun», за ним – завиток «jim», петелька «waou» и уголок «del»: Nojoud! Нуджуд! Впереди еще столько всего интересного, а мне приходится все бросать…

Математика и уроки Корана были моими любимыми предметами. В классе мы старательно запоминали пять столпов ислама: chadada, или символ веры; пять ежедневных молитв; had, повествующий о великом паломничестве в Мекку; zakat, то есть деньги, которые раздают в помощь самым бедным; а также рамадан, в течение которого мусульмане не должны ни есть, ни пить от рассвета до заката. Самия рассказывала, что когда мы вырастем, то тоже будем соблюдать рамадан.

Но больше всего мне нравились уроки рисования. При помощи цветных карандашей я изображала на бумаге фрукты и цветы. А еще виллы с голубыми крышами, зелеными ставнями на окнах и красными трубами. Перед воротами иногда были нарисованы охранники в форме. Говорят, что дома богатых людей обязательно охраняют солдаты с оружием. В саду вокруг вилл у меня всегда росли высокие фруктовые деревья, а в самом центре был маленький бассейн.

На переменах мы играли в прятки и рассказывали друг другу разные считалки. Я обожала школу. Она была настоящим укрытием от домашних бед, маленьким кусочком счастья.

* * *

Мне также пришлось забыть о походах к соседям, которые жили в нескольких метрах от нас. Они были счастливыми обладателями проигрывателя, и мы с Хайфой часто наведывались к ним, чтобы послушать записи Хайфы Вехбе и Нэнси Аджрам, ливанских певиц с роскошными длинными волосами и ярким макияжем. Огромные глаза, идеально прямой нос – настоящие красавицы! Мы часто развлекались, подражая им: кокетливо хлопали ресницами и трясли бедрами. Не уступала им в красоте и йеменская певица Джамиля Саад. «Ты так гордишься собой… Думаешь, что ты лучше всех…» – говорилось в одной из ее песен о любви.

Наших соседей в квартале считали редкими везунчиками – у них помимо проигрывателя был еще и телевизор. Благодаря ему я могла путешествовать. Можно было часами смотреть «Тома и Джерри» – это был мой любимый мультфильм – и «Путешествия Аднана и Лины», в которых рассказывалось о приключениях двух друзей в далекой азиатской стране. У них обоих были раскосые глаза, словно действие мультика происходит в Японии или Китае. Но больше всего удивляло то, что они говорят по-арабски так же хорошо, как я, совершенно без акцента! Аднан – смелый мальчик, который всегда готов прийти на помощь Лине. Он множество раз буквально вырывал героиню из лап злодеев, намеревавшихся ее похитить. Как же ей повезло! Временами мне очень хотелось оказаться на ее месте.

Когда я смотрела на Аднана, то всегда вспоминала Эймана, мальчика из квартала Аль-Ка, которого никогда не забуду. Однажды мы с друзьями шли по улице, и на углу нам преградил дорогу какой-то хулиган. Он кричал разные злые слова, очень похожие на оскорбления. Видимо, наши перепуганные мордашки его изрядно веселили, и мальчик время от времени заливался издевательским смехом. Тут, неожиданно для всех, Эйман вышел вперед и посмотрел хулигану прямо в глаза.

– Вали отсюда, а не то получишь камнем в лицо! – пригрозил он.

Перепуганный мальчишка побежал так, что пятки засверкали! Я вздохнула с облегчением. Это был первый и последний раз, когда кто-то встал на мою защиту. С тех пор Эйман стал моим воображаемым героем. Я часто мечтала о том, что, может быть, когда вырасту, мне посчастливится найти мужа, похожего на него.

* * *

– Ююююююююююю!!!

Едва завидев меня, родственницы принялись неистово хлопать в ладоши. А я почти не различала их лиц, потому что слезы заливали глаза. Я медленно шла вперед, изо всех сил стараясь не запутаться в платье, которое было слишком большим и волочилось по земле. Буквально несколько минут назад меня наскоро нарядили в полинявшую тунику шоколадного цвета, принадлежавшую жене будущего деверя. Волосы были убраны под платок, который теперь больно сдавливал голову. Меня лишили даже такой маленькой радости, как возможность накрасить глаза тушью. Встретившись взглядом со своим отражением в маленьком зеркале, я разглядела круглые щеки и темно-карие, чуть раскосые глаза миндалевидной формы. Гладкий лоб, розовые губы. Сколько ни вертись, сколько лицо ни щупай – не найдешь ни одной морщинки. Я слишком молода.

С того момента, как отец договорился о моем замужестве, едва ли прошло больше двух недель. По местному обычаю, женщины устроили свой собственный праздник в крохотном жилище моих родителей. В квартиру набилось человек сорок – не протолкнуться. Мужчины тем временем собрались у одного из моих дядь, чтобы в очередной раз пожевать кат. Позавчера – опять же между мужчинами и при закрытых дверях – был заключен брачный договор. Ни я, ни мама, ни сестры не имели права лезть в их дела. Только благодаря младшим братьям, которых во второй половине дня отправили на улицу попрошайничать, чтобы накормить Aba, его брата и моего мужа (он также прибыл со своим отцом и братом), мы узнали: что-то намечается. Собрание прошло по всем правилам племени. Будущий зять моего отца, единственный, кто умел читать и писать, исполнял обязанности нотариуса. Именно он занялся составлением договора. Было решено, что dot ^[19] повысят до ста пятидесяти тысяч риалов^[20].

– Не волнуйся…

Вечером отец шепотом успокаивал мать:

– Не волнуйся, мы заставили его пообещать, что он не прикоснется к Нуджуд, пока не пройдет год с прихода ее первых месячных.

Я внутренне содрогнулась.

* * *

Свадьба началась в полдень. Не было никакого белого платья. Не было рыжих цветов хны на запястьях. Не было даже любимых конфет с кокосовой стружкой, наполненных вкусом счастливых дней. Несмотря на то, что торжеству уделили не так уж много времени, мне казалось, что это никогда не кончится. Я забилась в уголок и отказывалась присоединиться к танцующим женщинам. Было очевидно, что в моей жизни происходят большие перемены. И отнюдь не в лучшую сторону. Самые юные гостьи принялись выставлять напоказ пупок и колыхаться всем телом, совсем как в слащавых видеоклипах, исполняя танец живота. Старшие, взявшись за руки, кружились в традиционном народном танце, который так часто можно увидеть в деревнях Йемена. Когда музыка стихала, чтобы вскоре заиграть с новой силой, они подходили с поздравлениями, а я целовала их в ответ, как того требовали приличия. Но несмотря на все усилия, у меня не получалось хотя бы чуть-чуть растянуть губы в улыбке.

Я безучастно смотрела из своего угла на веселящихся гостей, лицо опухло от слез. Было невыносимо тоскливо от предстоящей разлуки с мамой и папой, братьями и сестрами. Я ужасно скучала по школе, и еще сильнее – по Малак. Мои глаза отыскали в толпе Хайфу. Было заметно, что младшей сестре не очень хочется веселиться. Ей тоже будет меня не хватать. Внезапно меня охватил страх: а что, если Хайфе уготована та же судьба?

На закате, когда гости разошлись, я задремала рядом с сестрой, прямо в своем поношенном свадебном наряде. Мама подсела к нам после того, как убралась в зале. Когда отец вернулся с мужского праздника, мы уже крепко спали. В последнюю ночь незамужней жизни я не видела никаких снов. В голове маячил лишь один вопрос: закончится ли этот кошмар, когда наступит утро?

* * *

В шесть часов, когда солнечный свет затопил комнату, Omma разбудила меня и вывела в узкий коридор. Как и прежде, день начался с поклонения Богу и утренней молитвы. Потом мама подала еду: я медленно сжевала шарик foul из белой фасоли с луком и томатным соусом (это блюдо обычно подают на завтрак) и выпила чашку чая. У двери уже ждал небольшой узел с вещами, но я упорно делала вид, что не замечаю его. И только громкий автомобильный гудок, донесшийся с улицы, напомнил о начале новой жизни, полной неизвестности. Мама крепко-крепко прижала меня к себе, а потом помогла завернуться в черное покрывало и повязать черный платок. Все эти годы было достаточно маленького цветного лоскутка, который скрывал волосы. Иногда можно было им пренебречь, и никто не обращал на это внимания. Но сейчас я увидела, как Omma достает из узла черный niqab. Никогда прежде от меня не требовали, чтобы я целиком закутывалась в платок.

– С сегодняшнего дня ты должна обязательно надевать его, когда выходишь из дома. Теперь ты замужняя женщина. Твое лицо должен видеть только муж. Потому что отныне на кону его sharaf^[21]. И ты ни в коем случае не должна ее запятнать.

Я грустно кивала, соглашаясь с мамой и обнимая ее в последний раз. Сердце жгла обида из-за того, что она согласилась отдать меня чужим людям. Но не находилось слов, чтобы выразить свою боль.

С заднего сиденья автомобиля, который ждал у входа, на меня пристально смотрел мужчина небольшого роста. Он был одет в белую тунику – такую носит Aba. Я заметила усы, взлохмаченные, короткие, слегка вьющиеся волосы, а потом – темные глаза, холодно поблескивавшие на плохо выбритом лице. Руки мужчины потемнели от машинной смазки. Он был отнюдь не красавцем. Значит, это и есть Фаез Али Тхамер, тот, кто решил сделать меня своей женой, незнакомец. Вполне возможно, что мы уже встречались в Кхарджи, где в последние годы наша семья появлялась всего несколько раз, но я его совершенно не помнила.

Меня посадили позади шофера, рядом с четырьмя другими пассажирками – среди них была невестка моего мужа. Вместо приветствия они едва смогли выдавить из себя улыбки и явно не горели желанием поболтать. Сам незнакомец сидел во втором ряду со своим братом. Меня немного порадовал тот факт, что не придется смотреть ему в глаза, пока мы будем ехать, – впереди была долгая дорога. Но от его взгляда по спине бегали противные мурашки. Что это за человек? Почему он решил на мне жениться? Чего ждал от меня? И что такое вообще этот брак? На все эти вопросы у меня не было ответа.

Когда мотор зарычал и водитель нажал на педаль газа, по щекам вновь побежали слезы. Сердце билось так сильно, что становилось больно дышать. Прижавшись носом к стеклу, я смотрела на маму до тех пор, пока она не превратилась в маленькую точку, которая потом и вовсе исчезла…

* * *

За всю дорогу не было произнесено ни слова. Полностью уйдя в свои мысли, я думала только об одном: надо обязательно найти способ вернуться домой. Сбежать! Но чем дальше мы уезжали на север, прочь от Саны, тем было понятнее, что все мои попытки обречены на провал. Сколько раз я думала о том, чтобы сорвать черный niqab, под которым невозможно было дышать? Я чувствовала себя маленькой, слишком маленькой для всего, что со мной происходило. Для niqab, для долгой поездки, для расставания с родителями, для новой жизни с мужчиной, который внушал мне отвращение. Вдруг машина остановилась.

– Откройте багажник!

Резкий голос солдата заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Видимо, устав от слез, я в конце концов заснула. По дороге на север расставлено множество контрольно-пропускных пунктов, и это только первый из них. Говорят, что виной тому – бушующая в здешних провинциях война между государственной армией и взбунтовавшимися Хутхи^[22]. Папа говорит, что Хутхи – шиита, в то время как большинство йеменцев – сунниты. В чем разница? Понятия не имею. Знаю лишь то, что я – мусульманка и должна молиться пять раз в день.

Бегло осмотрев кабину автомобиля, солдат разрешил нам ехать дальше. Если бы только я воспользовалась этим случаем, чтобы позвать на помощь, чтобы попросить его выручить меня! Ведь он одет в зеленую униформу, за плечом висит автомат – разве такие солдаты не должны обеспечивать порядок и безопасность йеменцев? Значит, можно было рассказать ему, что я не хотела уезжать из Саны, что боюсь умереть от тоски в деревне, где совсем никого не знаю…

* * *

За время, проведенное в столице, мне удалось полюбить высокие здания, широкие проспекты и яркие рекламные щиты с нарисованными на них мобильными телефонами и оранжевой газировкой, которая пузырьками щекочет нёбо. Душный грязный воздух и бесконечные пробки стали частью моей жизни. Но больше всего в деревне будет не хватать Старого города – Баб-аль-Йемена – «ворот Йемена». Это – настоящий город в городе. Волшебное место, где было так здорово гулять, держа за руку Мону или Джамилю, и воображать себя искательницей приключений, открывающей новые земли! Отдельный маленький мир с глиняными домами и белыми лепными украшениями вокруг окон. Они были настолько тонкие и изящные, что навевали мысли об индийских архитекторах, которые, должно быть, побывали здесь задолго до моего рождения. В этом месте все казалось таким невероятным и волшебным, что я даже придумала историю о короле и королеве, проживших здесь множество счастливых дней. А может, им принадлежал весь Старый город?

Стоило только оказаться в Баб-аль-Йемене, как на нас обрушивалось море звуков: крики торговцев смешивались с потрескиванием старых кассет и завываниями босоногих попрошаек. На углу вас мог схватить за ногу чистильщик обуви и предложить свои услуги. А потом призыв к молитве внезапно перекрывал всю эту разноголосицу.

Я очень любила принюхиваться к запахам, наполнявшим улицы Баб-аль-Йемена, старалась различить пряные ароматы тмина, корицы, гвоздики, изюма, доносившиеся из многочисленных лавочек. Иногда приходилось вставать на носочки, чтобы получше разглядеть разложенное на слишком высоких для меня прилавках. Передо мной раскидывалось сказочное многообразие товаров: серебряные клинки jambias, искусно вышитые шали, ковры ручной работы, сладкие пирожки с пылу с жару, специи, хна и платья для девочек моего возраста.

В Баб-аль-Йемене мы иногда сталкивались с женщинами, кутавшимися в длинные разноцветные покрывала – sitaras ^[23]. Я развлекалась, называя их «дамами Старого города», потому что яркие одеяния этих незнакомок разительно отличались от черных платков, которые обычно носили на улице жительницы Йемена. Эти сами «дамы», казалось, принадлежали к другому времени^[24].

Однажды в полдень, когда мы с тетей отправились за покупками, нас разлучила плотная толпа, заполнившая улицы Старого города. Сказочный мир Баб-аль-Йемена завораживал своими чудесами. Наконец я поняла, что заблудилась, и повернула назад, чтобы найти дорогу. Но вскоре обнаружилось, что все улочки похожи одна на другую. На следующей нужно свернуть направо? Или налево?

Окончательно растерявшись, я села на корточки и заплакала. После двух часов бесцельных блужданий по городу меня заметил продавец, знавший мою тетю.

– Нуджуд, когда же ты перестанешь витать в облаках! – закричала она, хватая меня за руку.

* * *

И сейчас, сидя на заднем сиденье машины, окруженная чужими людьми, я чувствовала себя потерянной, совсем как тогда. Но на этот раз меня окружал жестокий реальный мир. Не было магии пряных ароматов, гостеприимных улыбок продавцов, которые предлагали детям попробовать еще горячие пирожки. Жизнь двигалась в совершенно новом направлении, в мир взрослых, где нет места детским грезам, где у всех на лицах застыли неподвижные маски и никому не было до меня дела.

* * *

Столица осталась позади. Вскоре дорога превратилась в длинную черную ленту, обвивающую холмы и долины. На каждом повороте я крепко цеплялась за ручку сиденья. Желудок поднимался куда-то к горлу, а потом противно скручивался. Несколько раз приходилось изо всех сил сжиматься, чтобы удержать внутри его содержимое. Лучше умереть, чем просить мужа остановиться на обочине и дать мне подышать свежим воздухом. Чтобы сдержаться, я медленно сглатывала слюну, стараясь это делать как можно тише.

Пытаясь отвлечься от грустных мыслей, которые неизменно возникали в голове, стоило только взглянуть на своих спутников, я решила поиграть в игру: надо смотреть в окно и замечать мельчайшие детали пейзажа. Старые разрушенные крепости, примостившиеся у подножия гор. Темно-коричневые домики с белыми окнами, которые напомнили о Баб-аль-Йемене. Кактусы, растущие по обочинам дороги. Пересохшие ущелья чередовались с зелеными долинами, где щипали траву задумчивые козы. И коровы. Женщины с лицами, скрытыми за темными платками. Кажется, я заметила двух раздавленных машинами кошек, но успела закрыть глаза прежде, чем эта картинка отпечаталась у меня в памяти. Когда я их открыла, нас уже окружал бескрайний океан ката. Слева, справа – зеленые волны, до самого горизонта. Поле выглядело великолепно и дышало невероятной свежестью!

– Qat, трагедия нашей страны… Ему требуется столько воды, что мы все в конце концов сдохнем от жажды!^[25] – воскликнул шофер.

Как странно устроена жизнь, подумала я. Даже красивые вещи могут приносить вред. Лишь злые люди приносят горе… Это трудно понять…

Чуть подальше, справа от дороги, я заметила Кокабан, крошечную деревеньку из камня, на самой вершине холма. Помню, мы с родителями всегда проезжали мимо нее, когда я была маленькая и мы отправлялись на празднование Аида в другое селение. Говорят, что женщины Кокабана очень стройные и красивые, потому что им каждое утро приходится спускаться вниз для работы в полях. Час на спуск. Час на подъем. Настоящие спортивные упражнения! Сколько же сил и упорства нужно иметь! Час на спуск, Час на подъем… Час на спуск. Час на подъем…

* * *

Меня разбудило громкое рычание мотора. Сколько времени длился мой сон? Сколько километров осталось позади? Обо всем этом я не имела ни малейшего представления.

– И раз… и два… и три!

Позади машины толпилось полдюжины мужчин. Упершись руками в багажник, они изо всех сил толкали застрявший в яме автомобиль. Задыхаясь в облаке пыли, поднятой буксующими колесами, я пыталась рассмотреть табличку с названием сухой и бесплодной деревни, куда мы добрались. Арджом. Очевидно, мы оставили позади асфальтированное шоссе и ехали по разбитой каменистой сельской дороге, идущей вдоль обрыва, пока не завязли в глубокой канаве. Машина застряла намертво.

– Вам лучше развернуться! По этой дороге не проедешь, дальше только хуже, – посоветовал местный житель, чье лицо было закрыто красно-белой тканью.

– Но нам нужно добраться до Кхарджи! – воскликнул отчаявшийся водитель.

– На этой машине? Да вы шутите!

– И что же делать?

– Попробуйте доехать на осле.

– На осле?! Как вы себе это представляете? У нас в машине женщины, им будет тяжело…

– Послушайте, советую вам нанята одного паренька. Он часто возит народ туда-сюда, у него и специальные покрышки на машине стоят. Их приходится менять каждые два месяца – представляете, какая тут дорога!

Итак, было решено пересесть в другую машину. Пока взрослые перетаскивали багаж, я пользовалась минутами нежданного отдыха, чтобы размять ноги. Старалась дышать как можно глубже, чтобы наполнить легкие свежим горным воздухом. Было так жарко, что коричневое платье – оно все еще было на мне, под черным покрывалом, – неприятно липло к телу. Я подобрала подол, чтобы подойти к краю обрыва. Вади Ла'а! Внизу, далеко-далеко, была видна Вади Ла'а, долина, где находится моя родная деревня. Она ничуть не изменилась! Хотя я была слишком маленькой, когда мы уехали оттуда, поэтому нельзя сказать наверняка. Возможно, детские воспоминания смешались с впечатлениями от редких поездок в деревню с родителями. Или на них наложились образы с пожелтевших фотографий из старого альбома, который порой со слезами на глазах листал папа. Перед глазами внезапно возник любимый дедушка Жад. Когда он умер в прошлом году, я долго плакала и никак не могла успокоиться. Он всегда носил на голове белый тюрбан, длинная седеющая борода никак не сочеталась с густыми темно-коричневыми бровями. Иногда он сажал меня к себе на колени и со смехом «ронял» вниз, чтобы поймать в последнюю секунду. Я была уверена в том, что, даже если мир начнет рушиться, он придет мне на помощь и спасет. Но дедушка ушел из жизни слишком рано.

* * *

– Нуджуд! Нуджуд!

Я обернулась, не понимая, кто меня зовет. Голос совсем незнакомый. Непривычный тембр царапал слух и был совсем непохож на дедушкин – его я бы могла узнать с закрытыми глазами. Оказалось, что это муж обращается ко мне впервые с тех пор, как мы выехали из Саны. Почти не глядя в мою сторону, он объявил, что нам пора уезжать. Я кивнула и направилась к нашей новой «карете»: красно-белому пикапу марки «Тойота», практически целиком покрытому ржавчиной. Меня посадили впереди, между закутанной в покрывало невесткой и другим шофером. Мужчины забрались назад, в открытый кузов, вместе с другими пассажирами, которым надо было добраться до Кхарджи.

– Держитесь крепче, будет трясти! – предупредил водитель.

Перед тем как тронуться, он включил приемник на максимальную громкость. Зазвучала народная мелодия, такая же трескучая и ржавая, как и его пикап. К переливам oud ^[26], сопровождавшим пение очень известного местного исполнителя Хуссейна Мохеба, вскоре прибавился стук камней, вылетавших из-под колес машины. Нас не просто трясло, нас кидало во все стороны! Несколько раз камни попадали в ветровое стекло. Вцепившись руками в ручку дверцы, я молилась о том, чтобы добраться до деревни целой и невредимой.

– Слушай музыку! Она поможет забыть о твоих страхах! – посоветовал водитель.

Если бы он только знал, что за страх живет в моей душе…

* * *

Долгие часы мы ехали в ритме завываний Хуссейна Мохеба. Я даже решила посчитать, сколько раз водитель перематывал кассету на начало… Создавалось впечатление, что музыка опьяняла его и давала мужество противостоять силам природы. Вцепившись в руль, словно всадник в уздечку лошади, и глядя прямо перед собой, он отважно проходил очередной крутой вираж извилистой дороги – словно знал наизусть все ее ловушки.

– Господь создал суровую природу, но людям, к счастью, он дал силы ее одолеть! – повторял шофер.

Ну да, думала я, если это правда, значит, Бог забыл о моем существовании.

Чем дальше мы продвигались в долину, тем сильнее ощущался комок в горле, мешавший дышать. Я устала. Меня мутило, хотелось есть и пить. Но больше всего меня мучил страх. Мозг отказывался придумывать новые игры, поэтому мысли все время возвращались к тому, что со мной произошло – и еще произойдет. По мере того как мы приближались к Вади Ла'а, будущее казалось все более и более неясным. Надежда на побег таяла с каждой минутой.

* * *

Кхарджи совсем не изменилась. Другой конец света… Несмотря на боль в спине от долгой поездки, я с любопытством осмотрела пять каменных домиков, маленькую речку, текущую через деревню, порадовалась пчелам, перелетающим с цветка на цветок, и прохладной зелени деревьев, простирающейся до горизонта. Я также заметила деревенских ребятишек, которые с желтыми канистрами шли за водой к источнику. На пороге одного из домов стояла женщина. Она явно ждала нас. Я сразу почувствовала холод в ее глазах. Она не подошла ко мне. Не обняла, не поцеловала – даже в щеку. Это была его мать. Моя свекровь. Старая и уродливая. Кожа у нее была морщинистая, как у ящерицы. Во рту не хватало двух передних зубов, да и остальные почернели и сгнили от кариеса и табака. Черно-серый платок покрывал ее волосы. Она махнула рукой, приказывая мне войти. В доме было темно, неуютно и практически пусто. Четыре комнаты, гостиная и крошечная кухня. Туалет – на улице, за кустами.

Забыв о манерах и правилах поведения, я с жадностью заглатывала рис и мясо, приготовленное его сестрами. У меня во рту не было ни кусочка с тех самых пор, как мы выехали из столицы. После ужина взрослые собрались пожевать qat. Опять! Вскоре к ним присоединились соседи. Сжавшись в углу, я молча наблюдала за ними. К великому удивлению, никого не смутило, что мне так мало лет. Позже я узнала, что женитьба на маленьких девочках – частое явление в провинции. «Если возьмешь в жену девочку девяти лет, то брак твой будет счастливым», – гласит старая пословица…

Взрослые тем временем вели неспешную беседу.

– В Сане все стало так дорого! – жаловалась сестра мужа.

– С завтрашнего дня начну приучать девочку к работе, – пообещала старая свекровь, не называя моего имени. – Надеюсь, она привезла с собой хоть какие-то деньги.

– Больше никаких детских капризов. Я ей покажу, что значит быть настоящей женщиной!

На закате, после того как гости разошлись но ломам, мне показали мою комнату. Помню, тогда я почувствовала облегчение. Наконец-то можно скинуть это коричневое платье, которое на мне с самого утра. Оно все пропиталось потом и стало плохо пахнуть. Как только дверь закрылась, я глубоко вздохнула и стала торопливо переодеваться в маленькую рубашку из красного хлопка, которую привезла из Саны, Она пахла домом, комнатами, где жгли oud ^[27]. Знакомый аромат помог мне успокоиться. Я осмотрелась: прямо на полу лежала длинная циновка – моя кровать. Рядом с ней стояла старая масляная лампа, и отблески света плясали на стене. Мне даже не пришлось ее гасить, чтобы заснуть.

Наконец-то!

* * *

Как бы я хотела никогда не просыпаться… Когда дверь с грохотом распахнулась, я подскочила, решив, что это просто сильный ветер. Едва успев открыть глаза, я почувствовала, что ко мне прижимается чье-то потное волосатое тело. Лампа погасла, стало совсем темно. По телу побежала дрожь. Это был он! Я сразу узнала его по мерзкому запаху сигарет и ката. Какая вонь! Он пах, как животное! Не говоря ни слова, он стал тереться об меня.

– Прошу вас, оставьте меня в покое! – задыхаясь, взмолилась я.

– Ты моя жена! С сегодняшнего дня ты будешь мне подчиняться! Мы должны спать в одной кровати.

Уже через мгновение я вскочила, готовая бежать. Куда? Да какая разница! Нужно вырваться из этой западни. Он тоже вскочил. В темноте было видно, что дверь осталась приоткрытой. Сквозь щелку пробивался свет звезд и луны. Не раздумывая ни секунды, я бросилась во двор. Но он побежал за мной.

– На помощь! Помогите! – рыдала я.

Мой голос звенел в ночной тишине. Но в ответ не было слышно ни звука. Я бежала куда глаза глядят, пока хватало сил. Ворвалась в чью-то комнату, но успела выбраться из нее до того, как он меня схватил. Я не оборачивалась. Споткнулась обо что-то, наверное о кусок стекла, упала, попыталась подняться, чтобы снова бежать… Но крепкие руки схватили меня, сжали изо всех сил и потащили обратно в комнату, чтобы бросить на циновку. Не было сил шевелиться, меня будто парализовало.

– Amma! Amma!^[28] – звала я, надеясь, что меня спасут хотя бы из женской солидарности.

Никакого ответа. Я снова закричала:

– На помощь! Помогите!

Муж снял свою белую тунику. Я свернулась в клубок, чтобы хоть как-то защититься. Но он принялся стаскивать с меня рубашку, требуя, чтобы я разделась. Потом ощупал своими шершавыми руками мое тело, прижал свои губы к моим. Как же от него воняло… Смесь табака и лука.

– Отстаньте! Я все расскажу папе! – захныкала я, пытаясь уклониться.

– Ты можешь рассказывать своему отцу все, что угодно. Он подписал брачный договор. Он дал согласие на брак.

– У вас нет права!

– Нуджуд, ты моя жена!

– На помощь! На помощь!

Фаез ухмыльнулся в темноте:

– Повторяю: ты моя жена. И ты должна делать то, что я скажу! Поняла?

Казалось, будто меня закрутил ураган и швыряет из стороны в сторону. Такое чувство, словно молния ударила – больше нет сил сопротивляться. Раскат хрома. Еще, потом еще и еще. Небо падало мне на голову. И тут я почувствовала страшное жжение внутри тела. Как будто меня прижгли каленым железом. Можно было надорвать голос – но никто не пришел бы мне на помощь. Было больно, очень больно, и я была один на один с этой болью.

– Ай! – завыла я на последнем дыхании.

И кажется, потеряла сознание.

Шада

9 апреля 2008 года

Прижав мобильный телефон к уху, Шада ходит туда-сюда по главному залу здания суда.

– Мы должны сделать все, чтобы вырвать Нуджуд из лап ее мужа! Нужно подключить прессу, ассоциации по защите женских прав… – кричит она в трубку перед тем, как закончить разговор и подойти ко мне. Шада садится на корточки, чтобы быть со мной одного роста. – Ничего не бойся, Нуджуд, я помогу тебе добиться развода!

Никто еще не уделял мне столько внимания и не переживал так за мою судьбу.

Шада – адвокат. Говорят, что она – один из главных адвокатов Йемена, борющихся за права женщин^[29]. В нашей стране она очень известна. Шада такая красавица, что я глаз от нее отвести не могу. А еще она очень милая. Голос у нее немного резкий, и часто она говорит слишком быстро – потому что торопится. Аромат ее духов напоминает запах цветков жасмина. Я полюбила Шаду в тот самый миг, когда впервые ее увидела. В отличие от женщин моей семьи, она не скрывает своего лица, хотя в Йемене представительницы слабого пола довольно редко позволяют себе выходить из дома без niqab. Шада носит черное шелковое платье, а волосы покрывает цветным платком. Кожа у нее словно светится изнутри, а помада на губах делает ее похожей на даму из высшего общества (я видела таких по телевизору). Когда она надевает солнечные очки, то становится совсем как кинозвезда. По сравнению с черными покрывалами, неслышно скользящими по улицам города, она выглядит гостьей из другого мира!

– Со мной тебе нечего бояться, – говорит она, успокаивающе гладя меня по голове.

Стоило мне войти в зал, как Шада сразу кинулась навстречу. Когда закончились выходные и суд снова заработал, ей тут же рассказали о моем деле. Эта история очень сильно взволновала адвоката, она отменила все свои деловые встречи и попросила судью сообщить ей, как только я приду. Шада во что бы то ни стало хотела со мной встретиться.

– Скажи, пожалуйста, это ты та девочка, которая требует развода? – обратилась она ко мне во дворе перед зданием суда.

– Да, это я.

– Боже мой! Пойдем со мной, нам обязательно надо поговорить…

* * *

За последние дни столько всего произошло, что у меня до сих пор голова идет кругом. Все выходные – в Йемене они выпадают на четверг и пятницу – судья Абдель Вахед и его жена относились ко мне с неожиданной мягкостью и доброжелательностью. Я могла брать любые игрушки, меня кормили вкусными блюдами, мыли в горячей воде и обнимали перед сном. Как настоящего ребенка! В доме даже разрешалось снимать покрывало замужней женщины (а свекровь постоянно заставляла меня его поправлять, стоило ему хоть чуть-чуть сползти). Как же здорово не бояться, что тебя могут в любой момент избить палкой, спокойно ложиться в кровать и не вскакивать при малейшем шорохе! Несмотря на всю заботу и ласку, я плохо спала. Казалось, что, стоит закрыть глаза, меня тут же подхватит ураган или снова хлопнет дверь… и войдет это чудовище. Меня по-прежнему трясет от страха и боли при воспоминании о нем! Судья Абдель Вахед говорит, что это нормально и потребуется немало времени, чтобы оправиться от происшедшего.

Возвращаться в реальный мир было тяжело, но необходимо. Утром в субботу меня отвезли обратно в суд. В девять часов мы уже сидели в кабинете с еще двумя судьями, Абдо и Мохаммедом аль-Гхази, которые ласково улыбнулись, приветствуя меня. Но потом Мохаммед аль-Гхази нахмурился, потому что должен был сообщить нам неприятную новость.

– По йеменским законам тебе будет очень трудно подать жалобу против отца и мужа, – говорит он.

– Но почему?

– Тебе еще очень мало лет… Это сложно объяснить.

Потом судья заговорил о других препятствиях. Подобно множеству детей, рожденных в деревне, у меня не было документов, удостоверяющих мою личность, и свидетельства о рождении. Я слишком маленькая, чтобы подавать судебный иск… Образованному человеку, такому как Мохаммед аль-Гхази, легко разобраться во всем этом, но мне многое непонятно. Тем не менее нужно думать о хорошем. Я убеждаю себя, что, по крайней мере, эти добрые судьи готовы мне помочь. Они могли бы спокойно проигнорировать мою просьбу и отправить домой, выполнять обязанности жены, – другие на их месте поступили бы именно так. Ведь брачный контракт был единодушно подписан всеми мужчинами семьи, то есть по йеменским обычаям этот документ имеет юридическую силу.

– В данный момент, – продолжает Мохаммед аль-Гхази, обращаясь к своим коллегам, – мы должны действовать очень быстро. Предлагаю поместить отца и мужа Нуджуд в камеру предварительного заключения. Если мы хотим защитить девочку, то лучше им пока побыть в тюрьме.

В тюрьме?! Это очень суровое наказание. Простит ли отец такое? Когда судьи попросили сопровождать военного, который должен арестовать родных, чтобы показать ему наш дом, меня охватили стыд и чувство вины! Скорее всего, в семье решили, что я убежала из дома, как Фарес. Не хочу даже думать о том, что творилось с мамой, когда братья и сестры начали просить хлеба на завтрак! К тому же незадолго до моего побега отец тяжело заболел и начал кашлять кровью. Выживет ли он в тюрьме? Если Aba умрет, я себе этого никогда не прощу…

Но выбора не было. Если хорошие люди страдают, то злых надо наказывать – так объяснил мне Абдо. Поэтому я села в машину и стала показывать дорогу. Но когда мы приехали, дверь оказалась закрыта, дома никого не было. Я почувствовала внезапное облегчение. Через несколько часов военный снова отправился за отцом, но на этот раз один.

В тот же вечер было решено поместить меня в надежное место. В Йемене не существует специального учреждения, где могли бы укрыться такие девочки, как я. Дольше оставаться у Абделя Вахеда тоже было нельзя, он и так был слишком добр ко мне.

– У тебя есть любимый дядя? – спросил меня один из судей.

Любимый дядя? Я не задумываясь назвала маминого брата, дядю Шои. Большой, сильный, раньше он служил в йеменской армии, потом вышел в отставку. В нашей семье дядя Шои обладает значительным авторитетом. Вместе со своей семьей – у него две жены и семеро детей – он живет в Беит Босс (это другой квартал Саны, довольно далеко от Аль-Ки). Дядя ничего не сказал против моего замужества, это факт. Но он олицетворяет собой порядок и, по крайней мере, точно не бьет девочек.

Дядя Шои неразговорчив, и это очень здорово. Он не стал заваливать меня вопросами и почти сразу отправил играть со своими дочерьми. Вечером, перед тем как уснуть, я поблагодарила Бога за то, что дядя не стал упрекать меня за мой поступок и даже ничего не сказал о побеге из дома. В глубине души я понимала, что его вся эта история смущает даже больше, чем меня.

* * *

Следующие три дня показались мне очень длинными и практически одинаковыми. Большую часть времени я проводила в суде, надеясь на чудо и неожиданное решение. К сожалению, пока ничего нельзя было сказать наверняка. Судьи пообещали, что сделают все возможное для развода, но это займет много времени. Каждый день я возвращалась во двор, полный незнакомых людей, и в конце концов привыкла к гудящей толпе, которая сперва так меня поразила. На крыльце стояли одни и те же мальчишки, торгующие чаем и соком. Мальчик с весами постоянно был занят – он взвешивал посетителей, которым было некуда торопиться. Когда наши взгляды пересекались, на моем лице появлялась ободряющая улыбка. Тем не менее, переступая порог суда, я всякий раз чувствовала холодное покалывание в сердце. Сколько еще придется ходить сюда, пока я наконец не стану снова обычной маленькой девочкой? Абдо предупреждал: это дело – уникальный случай в их практике. Как поведут себя судьи в такой ситуации? У меня не было ни малейшего представления.

* * *

Но рядом появилась Шада, очаровательная женщина-адвокат в солнечных очках, и я поверила, что скоро получу ответы на все свои вопросы. Буквально через мгновение, бросив взгляд на часы, она уже листала ежедневник и перекраивала свое плотное расписание. Потом Шада принялась названивать близким, друзьям, коллегам… «Я должна заняться одним очень, очень важным делом», – раз за разом повторяла она. Казалось, эта женщина обладает неистощимыми запасами терпения! Абдель Вахед был прав. Шада действительно производила впечатление хорошего адвоката. И довольно влиятельного человека. Ее мобильный телефон не умолкает. Люди, с которыми мы сталкиваемся в суде, приветствуют женщину чрезвычайно вежливо.

– Нуджуд, ты стала мне как дочь! И я не позволю тебе проиграть! – шепчет она мне на ухо.

И я начинаю в это верить. У Шады нет причин врать. Рядом с ней мне хорошо, я чувствую себя в безопасности. Адвокат умеет находить нужные слова, а ее певучий голос успокаивает и гонит прочь тревогу и страх. Благодаря ей, ко мне возвращается вера в жизнь. Рядом с Шадой я впервые ощущаю материнскую нежность, которую родная мама, слишком загруженная домашними делами, не смогла или не сумела мне дать.

Но в голове продолжает настойчиво вертеться один вопрос…

– Шада… – смущенно шепчу я.

– Что такое, Нуджуд?

– Можно я вас кое о чем попрошу?

– Конечно!

– Вы можете мне пообещать, что я никогда не вернусь к своему мужу?

– Inch'Allah, Нуджуд, все в руках Господа. Я сделаю все, чтобы не позволить ему снова причинить тебе боль. Все будет хорошо. Но…

– Но что?

– Ты должна быть сильной, девочка моя, потому что нам потребуется много времени…

– Сколько времени?

– Пока еще об этом рано думать. Говори себе, что самое страшное уже позади. Сложнее всего – найти в себе силы сбежать, а ты блестяще с этим справилась!

Видя, как я тяжело вздыхаю, Шада тихо улыбается и гладит меня по голове. Она такая взрослая – и при этом такая маленькая. На меня эта женщина произвела неизгладимое впечатление.

– А я могу кое о чем тебя спросить? – в свою очередь произносит Шада.

– Конечно…

– Как ты набралась мужества сбежать и направиться прямо в суд?

– Мужества? Я просто не могла больше выносить его жестокость… Больше не могла…

Побег

Жизнь в Кхарджи стала совсем невыносимой. Раздираемая стыдом и болью, я молча страдала. Те ужасные вещи, которые он заставлял меня делать, день за днем, ночь за ночью, – кому о них можно рассказать? С самого первого вечера было понятно, что жизнь уже никогда не будет прежней.

* * *

– Mabrouk! Mabrouk!^[30]

Уставившись на мое голое тело, свекровь хлопала меня по лицу, чтобы разбудить. Эта сцена до сих пор стоит перед глазами – как будто все произошло только вчера. Слабый свет раннего утра наполняет комнату. Где-то вдалеке кукарекает петух. За спиной свекрови стоит сестра мужа, та самая, которая вместе с нами ехала из Саны. Я до сих пор вся мокрая от пота. Оглядываюсь в замешательстве на царящий в комнате беспорядок. Масляная лампа докатилась до двери. Коричневое платье валяется на полу, как старая тряпка. Он тоже здесь, на циновке, храпит, как медведь. Ну и wahesh – ну и чудовище! А на скомканной простыне – маленькое пятнышко крови…

– Mabrouk! – вторит матери невестка.

Улыбаясь краем губ, она разглядывает кровь на простыне. Я молчу. Меня будто парализовало. Свекровь наклоняется и берег меня на руки, как мешок. Почему же она не пришла раньше, когда ее помощи так не хватало? Теперь в любом случае слишком поздно… Если только она не имеет никакого отношения к тому, что муж заставил меня вынести… Свекровь ногой открывает дверь и несет меня в ванную – узкую комнату, где стоит бак и ведро. Там она начинает поливать меня водой. Как же холодно!

– Mabrouk! – хором повторяют обе женщины.

С трудом воспринимаю их слова. Я чувствую себя маленькой, слишком маленькой. Не могу контролировать ни свое тело, ни свои действия. Снаружи холодно, но внутри все горит. Такое чувство, будто что-то испачкало меня там. Очень хочется пить. Я дрожу от ярости, но нет слов, чтобы ее выразить. Omma, почему ты так далеко и не можешь меня защитить? Aba, почему ты согласился на этот брак? Почему отдали именно меня? И почему никто не предупредил о том, что случится? Разве я все это заслужила?

Хочу домой!

Через несколько часов, когда он наконец проснулся и вышел из комнаты, я отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом. Муж тяжело вздохнул, позавтракал и исчез на целый день. Забившись в угол, я молилась всемогущему Господу, чтобы Он пришел на помощь. Все тело раскалывалось от боли. При мысли о том, что до самой смерти придется жить рядом с этим чудовищем, меня охватывал невыносимый ужас. Западня… я попала в западню, из которой нет выхода…

* * *

Я должна была как можно скорее привыкнуть к правилам новой жизни. Нельзя покидать дом, ходить за водой к источнику, жаловаться, говорить «нет». Ни о какой школе и речи быть не могло. А между тем так хотелось снова сидеть за партой, слушать, как учительница рассказывает нам новые истории, или писать на большой черной доске белым мелом свое имя.

Родная деревня Кхарджи стала для меня совсем чужой. Целыми днями я сидела дома и выполняла указания свекрови: резала овощи, кормила кур, готовила чай для гостей, убиралась в комнатах, мыла посуду. Я часами оттирала почерневшие от жира кастрюли, но все напрасно – им невозможно было вернуть первоначальный цвет. Половые тряпки посерели от грязи и плохо пахли. Вокруг постоянно вились мухи. Стоило хоть на секунду отвлечься от дел, как свекровь тут же хватала меня за волосы своими сальными руками. В конце концов я стала такой же липкой и неопрятной, как кухня, где проходила большая часть дня. Мои ногти совсем почернели от грязи.

Однажды утром я попросилась выйти на улицу – поиграть с другими детьми.

– Ты что думаешь, на каникулы сюда приехала? – возмутилась свекровь.

– Ну пожалуйста, всего лишь несколько минут…

– Даже и не думай! Замужняя женщина не должна позволять себе общаться неизвестно с кем. Не хватало еще, чтобы ты запятнала честь нашей семьи. Тут не столица! В Кхарджи все всё видят, слышат и знают. Поэтому потрудись вести себя как подобает. И запомни хорошенько, что я сейчас сказала! Иначе мне придется поговорить с твоим мужем.

* * *

Мой муж… он уходил рано утром и возвращался перед закатом. Переступив порог родного дома, садился у sofrah, требовал, чтобы ему подавали ужин, и никогда не убирал за собой посуду. И всякий раз при виде его у меня внутри все переворачивалось от страха…

Я знала, что, как только стемнеет, все начнется сначала. Снова и снова. Снова жестокость. Снова огонь. Снова боль. Снова отчаяние. Хлопает дверь, масляная лампа падает на землю и катится к двери, покрывала летят в сторону… «Ya beint!» («Стой, девочка!») вот и все слова, что он произносил перед тем, как грубо наброситься на меня.

Он никогда не произносил моего имени.

* * *

Фаез начал бить меня на третий день. Муж не терпел даже малейшего неповиновения. Когда я попыталась помешать ему потушить лампу и лечь рядом со мной на циновку, он принялся меня избивать. Сначала руками. Потом палкой. Бил меня и швырял по комнате. А старуха его поддерживала.

– Надо ее еще сильнее бить! Она обязана тебе подчиняться! Она твоя жена! – без конца повторяла она своим хриплым голосом, когда он жаловался на мое поведение.

– Ya beint! – снова начинал Фаез, пытаясь меня схватить.

– Вы не имеете права! – рыдала я.

– Я уже устал от твоих жалоб. Я женился на тебе не для того, чтобы постоянно слушать твое нытье! – рычал он, обнажая крупные желтые зубы.

Ему доставляло удовольствие унижать меня при посторонних. Фаез был отвратителен. Я жила в постоянном страхе, ожидая новых ударов палкой и пощечин. Иногда доходило до того, что он бил меня кулаками. Каждый день появлялись новые синяки на спине, новые ссадины на руках. И рана внизу живота не давала покоя… Я чувствовала себя грязной. Когда в гости к свекрови приходили соседки, они постоянно шушукались и показывали на меня пальцем. О чем они между собой болтали?

* * *

При малейшей возможности я забивалась в угол, пытаясь спрятаться от всего мира. Зубы стучали от страха при мысли о том, что снова наступит ночь. Я чувствовала себя невыносимо одинокой. Некому довериться, не с кем даже просто поговорить. Как же я их всех ненавидела! Эти люди были отвратительны! Неужели каждая замужняя женщина должна выносить такие же муки? Или только мне одной приходится терпеть подобные пытки? Я не испытывала ни малейшей любви к мужу. Интересно, а мои родители любили друг друга? С Фаезом мне удалось познать лишь истинный смысл слова «жестокость».

* * *

Дата добавления: 2015-11-14