10 страница

Мы идем по главному проходу, к отделу жалюзи не разговаривая. Пока она ворчит, выбирая шторы, я отправляюсь в отдел распродаж, где выставлено оборудование для пикника по специальной цене, только на один день.

Здесь пластиковые тарелки всех цветов, столовые приборы с прозрачными ручками, вилки с металлическими зубчиками. Я беру набор стаканов с розовыми фламинго: определенно ужасное цветовое решение.

Но я думаю о желтом доме, где весь набор посуды состоит из одной керамической тарелки, нескольких разных вилок и ножей, бесплатных кружек с заправки, и бумажных товаров, которые Теду удалось вытащить из корзины с браком на рынке Мэйер. Я впервые слышала, как кто-то просит: «Можешь дать мне Ложку?», вместо просто «ложки», что означало, что она не одна. И здесь, по спец цене, был набор столовых приборов с голубыми пластиковыми ручками - огромное количество приборов - всего за 6 долларов 99 центов. Я взяла их и, не раздумывая, положила в тележку. Десять секунд спустя меня осенило. Что я делаю? Покупаю столовые приборы для парня? Для своего парня? Это было похоже на то, что мне, подобно моему брату, внезапно промыли мозг пришельцы. Какая девушка покупает столовые приборы тому, с кем она встречается меньше месяца? Психопатка со-страстным-желанием-выйти-замуж-и-родить-детей, вот кто, сказала себе я, ужаснувшись этой мысли.

Я швырнула набор обратно на стол с такой скоростью, что он врезался в стопку тарелок с дельфинами, наделав достаточно шума, чтобы отвлечь Лиссу от изучения ламп.

Успокойся, говорю я себе, делаю глубокий вдох, затем сразу же выдыхаю через рот, так как все в Линенс пахнет арома свечками.

- Реми? - говорит Лисса. Она держит зеленую лампу. - Все в порядке?

Я киваю, и она возвращается к исследованиям. По крайней мере, ей лучше: лампа подходит к корзине.

Я толкаю тележку через полотенца для рук, вещи для хранения и я на полпути к свечкам - здесь запах становится сильнее - все это время я напоминаю себе, что не обязательно все должно иметь Огромное Значение. Это просто был набор пластиковой посуды по выгодной цене, ради Бога, не кольцо для помолвки.

Это меня немного успокоило, даже когда рациональная часть моего мозга напомнила мне что никогда, за время ох, скажем так, пятнадцати отношений со средней школы, я не покупала парню ничего, кроме колы Зип. Даже на Дни рождения и рождество у меня были стандартные подарки, такие как футболки и CD, вещи, которые выйдут из моды. А не пластиковая посуда для пикника, которая останется даже после ядерного взрыва. Плюс, если действительно глубоко заглянуть в смысл подарков, посуда равняется еде, еда равняется средству к существованию, а оно - жизни, и означает, что подарив даже одну пластиковую вилку я говорю, что хочу заботится о Декстере во веки веком, аминь. Фу.

На пути на кассу, мы с Лиссой снова проходили тот стол. Она взяла ретро будильник.

- Он милый, - сказала она. - И посмотри на эти пластиковые тарелочки и серебряные приборы. Возможно, я смогу ими пользоваться, когда мы разберемся с комнатой.

- Возможно, - я пожимаю плечами и игнорирую стол, словно я с ним когда-то была в отношениях.

- Но что если я не буду ими пользоваться? - продолжает она тем голосом, который я распознаю как Начальная Нерешительность.

- Я в том плане, это же всего лишь семь баксов, правильно? И они милые. Но у меня, возможно, не будет для них места.

- Возможно, нет, - я снова толкаю тележку.

Она не двигается, с будильником в одной руке, поглаживает милую пластиковую сумочку, в которой находится набор.

- Хотя она действительно очаровательная, - говорит она. - И это будет лучше, чем все время брать еду на вынос. Но в то же время, лишком много приборов, ведь там будем только мы с Делией...

На этот раз я не говорю ничего.

И я чувствую, где те свечки.

-... Но может быть у нас иногда будут гости, ну ты понимаешь, на пиццу там или что-то в этом роде?

Она вздыхает.

- Нет, забудь, это просто импульс, мне это не надо.

Я сова толкаю тележку, и она делает несколько шагов. Два, если быть точной.

- С другой стороны, - тут она прерывается. Вздох. Затем.- Нет, забудь...

- Боже! - говорю я, тянусь и достаю пластиковую сумочку, запихиваю ее в тележку. - Я куплю ее. Давай пойдем, ладно?

Она смотрит на меня с широко открытыми глазами.

- Ты ее правда хочешь? Потому что я не уверена, что буду ею пользоваться...

- Да, - громко отвечаю я. - Я хочу ее. Мне она нужна. Пойдем.

- Ну ладно, - неуверенно говорит Лисса. - Если она действительно тебе нужна.

Позднее, когда я оставляю ее, я говорю ей проверить, все ли она взяла, включая пластиковые приборы. Но по своей привычке, она забирает все пакеты из моего багажника кроме одного. Я забываю об этом, и только через несколько ночей, когда мы с Декстером выгружаем бакалейные товары, которые он купил для желтого дома - арахисовое масло, хлеб, апельсиновый сок и Доритос - из моей машины. Он берет все эти пакеты и уже готов захлопнуть багажник, когда останавливается и наклоняется.

- Что это? - спрашивает он и достает белую пластиковый пакет для шоппинга, аккуратно завязанный сверху - я хорошо научила Лиссу - так, чтобы его содержимое не рассыпалось.

- Ничего, - быстро отвечаю я, пытаясь забрать его.

- Подожди, подожди, - говорит он, держа его за пределами моей досягаемости. Арахисовое масло выпадает из одного его пакета, катится по двору, но он его игнорирует, он слишком заинтригован тем, что я не хочу ему показывать.

- Что это?

- Что-то, что я купила для себя, - я снова хватаю его. Безуспешно. Он слишком высокий и его руки слишком длинные.

- Это секрет?

- Да.

- Правда?

- Да.

Он легонько трясет пакет, прислушиваясь к звукам, которые тот издает.

- Не звучит как секрет, - решает он.

- А как должен звучать секрет? - спрашиваю я. Идиот. - Дай сюда.

- Как тампоны, - отвечает он и снова трясет. - А это не звучит как тампоны.

Я уставилась на него, и теперь он протягивает пакет мне, словно теперь ему совсем не интересно. Он идет по траве, чтобы поднять арахисовое масло, вытирает его футболкой - конечно же - и закидывает его обратно в пакет.

- Если хочешь знать, - говорю я, словно этот вообще не имеет особой ценности: - Это просто пластиковая посуда, которую я купила в Линенс.

Он обдумывает это.

- Пластиковая посуда.

- Да. Она была на распродаже.

Мы стоим. Я могу слышать, как в желтом доме работает телевизор и кто-то смеется. Манки стоит по ту сторону прозрачной двери, наблюдает за нами, виляя хвостом.

- Пластиковая посуда? - медленно произносит он: - Типа ножи и вилки, и ложки?

Я отряхиваю грязь с моей машины - это царапина? - и говорю как ни в чем ни бывало:

- Думаю да. Только основное, видишь ли.

- Тебе нужна пластиковая посуда? - спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

- Потому что, - продолжает он, и я борюсь со смущением: - Это так забавно, потому что мне нужна пластиковая посуда. Очень сильно.

- Пожалуйста, мы можем войти внутрь? - спрашиваю я и захлопываю багажник. - Здесь жарко.

Он смотрит на пакет снова, затем на меня. И затем, медленно, улыбка, которую я знаю, расплывается на его лице.

- Ты купила мне пластиковую посуду, - говорит он: - Не так ли?

- Нет, - огрызаюсь я, тыкая свой номерной знак.

- Так и есть! - кричит он и громко смеется. - Ты купила мне вилки. И ножи. И ложки. Потому...

- Нет, - громко говорю я.

-...Что ты меня любишь!

Он ухмыляется, словно решил загадку на все времена, пока у меня краснеет лицо. Глупая Лисса. Я могла бы убить ее.

- Это была распродажа, - говорю я снова, словно это повод для оправдания.

- Ты меня любишь, - просто говорит он, забирая пакет и добавляя его к другим.

- Всего семь баксов, - добавляю я, но он уже уходит, такой уверенный в себе.

- Господи, это была распродажа.

- Любишь меня, - пропевает он через плечо. - Ты. Любишь. Меня.

Я стою во дворе, внизу лестницы, и чувствую, как впервые за долгое время все не под моим контролем. Как я это допустила? Годы дисков, свитеров, взаимозаменяемых подарков и теперь набор посуды для пикника, и я окончательно теряю верховенство. Это кажется невозможным.

Декстер идет по ступенькам к двери, Манки бросается вперед и бегает вокруг, обнюхивая пакеты, пока они оба не заходят в дом и дверь за ними закрывается. Что-то подсказывает мне, пока я стою здесь, что я должна развернуться, пойти к машине и уехать домой настолько быстро, насколько это возможно, затем закрыть все двери и присесть на корточки, чтобы спасти чувство собственного достоинства. Или рассудок. Столько раз был шанс остановить все события, пока они не произошли. Или остановить их на середине. Но это было даже хуже, когда ты знаешь, что был такой момент, чтобы спасти себя, а ты даже не шелохнулась.

Дверь снова открывается, и появляется Манки, виляя хвостом. Над ним, слева от дверного проема раскачивается рука, пальцы сжимают светло-голубую вилку, неприлично размахивая ею, словно это какой-то знак, передача сообщений при помощи суперсекретного шпионского кода. О чем это говорит? Что это значит? Меня это вообще заботит?

Вилка продолжает раскачиваться, приманивая. Последний шанс, думаю я.

Я громко вздыхаю и поднимаюсь по ступенькам.

***

Есть определенные способы, которые показывают, что моя мать близка к завершению романа. Во-первых, она начинает постоянно работать, не только по расписанию с двенадцати до четырех. Затем я просыпаюсь посреди ночи от звука ее пишущей машинки и смотрю в окно, чтобы увидеть, как из ее кабинета во двор длинными косыми квадратами падает свет. Еще она начинает разговаривать сама с собой, когда пишет, затаив дыхание. Это не так уж громко, чтобы понять, о чем она говорит, но иногда кажется, что разговаривают два человека, один диктует, а другой спорит с этим, один и тот же треск постоянно. И наконец, самый очевидный знак: когда она вошла в колею, и слова приходят настолько легко, что ей приходится бороться, чтобы успеть перенести их на бумагу, она всегда ставит Битлз, и они поют до самого эпилога. В середине июля я спускалась к завтраку, когда остановилась в самом начале лестницы и прислушалась. Ага. Пол Маккартни, его высокий голос, что-то из раннего.

За мной открылась дверь в комнату ящериц, и оттуда вышел Крис, в рабочей форме, вынося несколько пустых баночек от детского питания, входящих в ежедневный рацион ящериц. Он склонил голову набок, закрыв за собой дверь.

- Похоже на тот альбом с песней про Норвегию, - сказал он.

- Неа, - говорю я, спускаясь по лестнице. - Это тот, где они все смотрят в окно вниз.

Он кивает и следует за мной. Когда мы доходим до кухни, то обнаруживаем, что шторка из бусин преграждает путь к кабинету, а за ней голос Пола уступает дорогу Джону Леннону. Я подхожу и вглядываюсь через штору, завороженная кипой бумаги на столе рядом с ней и одной сгоревшей свечой. У нее должно быть две сотни страниц, не меньше. Когда она вошла во вкус, ничто ее не остановит.

Я возвращаюсь в кухню и отталкиваю в сторону две пустые банки с Ensure - я стараюсь не убирать за Доном, хотя прохожу эту проверку на прочность ежедневно - перед тем, как положить себе миску овсянки с бананами и большую чашку кофе. Затем я сажусь спиной к обнаженной женщине и притягиваю семейный календарь - бесплатный от Дон Дэвис Моторс, где Дон собственной персоной улыбается перед сияющим 4Runner - со стены.

Сейчас 15 июля. Через два месяца, плюс-минус несколько дней, я буду паковать чемоданы и компьютер, и отправлюсь в аэропорт, а через семь часов я прилечу в Калифорнию, чтобы начать свою жизнь в Стэнфорде. Между той датой и сегодня мало что написано; даже день моего отъезда отмечен слабо, лишь простой круг помадой, который я сама нарисовала, словно это имело большое значение только для меня.

- Ох ты, - ворчит Крис перед холодильником. Я смотрю, что он держит почти пустой пакет с хлебом: там осталось две краюшки, я предполагаю, что у них есть название, но мы именуем их черешками. - Он снова это сделал.

Дон так долго жил один, что у него теперь проблемы с тем, что кроме него еще есть люди, и они, иногда, пользуются теми же продуктами, что и он. Ему ничего не стоит допить апельсиновый сок и поставить пустую бутылку обратно в холодильник, или съесть последние нормальные кусочки хлеба, а с черешками пусть разбирается Крис. Несмотря на то, что мы с Крисом просили его, Ох, так вежливо, вносить в список продукты, которые он доедает (список у нас на холодильнике, под названием нужные продукты), он либо забывает об этом, либо это его вообще не волнует.

Крис захлопывает дверцу холодильника слишком уж громко, из-за чего ряды с Ensures, хранящиеся там, сотрясаются.

Они стучат друг об друга, и одна банка падает и катится к стенке холодильника с глухим стуком.

- Как я это ненавижу, - ворчит он, засовывая черешки хлеба в тостер. - Господи, я только что купил этот пакет. Если он пьет эти свои Ensures, зачем ему еще и мой хлеб? Разве это не полноценная еда?

- Думаю так, - говорю я.

- Я о том, - продолжает он, в то время как в соседней комнате музыка играет ееее-еее-ееее: - Что все, о чем я прошу, это всего лишь немного сосредоточенности, понимаешь? Немного взаимности. Это же не слишком много, я так считаю. Так ведь?

Я пожимаю плечами, снова смотрю на тот кружок, сделанный помадой.

- Реми?

Раздается голос матери из кабинета, шум печатной машинки на секунду прекращается.

- Можешь оказать мне услугу?

- Конечно, - отвечаю я.

- Принеси мне кофе?

Машинка начинает снова печатать.

- С молоком?

Я встаю и наливаю чашку почти до краев, затем наливаю сливки прямо до ободка: есть только одна вещь, по которой мы совершенно схожи, мы пьем одинаковый кофе. Я иду ко входу в кабинет, балансируя нашими чашками, и отдергиваю занавески.

Комната пахнет ванилью, и мне приходится двигаться целый ряд кружек - наполовину полных, с жемчужно-розовым цветом на ободках, это ее «домашняя помада» - чтобы освободить пространство. Одна кошка свернулась на кресле напротив нее, нерешительно зашипела на меня, когда я убрала ее, чтобы присесть. Напротив меня была стопка напечатанных страниц, аккуратно выровненная. Я была права: она действительно стряпала. Номер верхней страницы был 207. Я знала, что бесполезно начинать разговор, пока она не закончила предложение, или сцену, она была в процессе написания. Поэтому я вытянула страницу 207 из стопки и просмотрела ее, скрестив под собой ноги.

***

- Люк, - крикнула Мелани в другую комнату номера, но там стояла тишина. - Пожалуйста.

Никакого ответа от мужчины, который несколько часов назад целовал ее под дождем из лепестков роз, и клялся перед всем обществом Парижа ей в вечной любви.

Как может супружеская кровать быть такой холодной? Мелани поежилась в своем кружевном халате и почувствовала, как слезы наполняют ее глаза, когда она увидела свой букет, белые розы и пурпурные лилии, он лежал там, где невеста оставила его - на прикроватном столике. Он все еще был таким свежим, словно новый, и Мелани вспоминала, как прислонялась к цветам, вдыхая их аромат, и понимание того, что теперь она миссис Люк Перетел, накрыло ее. Слова казались волшебными, словно заклинание в сказке. Но теперь, за окном светился город, и Мелани страдала, но не по своему новому мужу, а по другому мужчине в другом городе. Ох, Брук, думала она.

Она не осмелилась произнести это вслух, из-за страха, что их унесет прочь, за пределы ее досягаемости, и найдут единственную любовь, которая была у нее.

Ух. Я посмотрела на мать, которая все еще печатала, ее брови нахмурились, губы двигались. Теперь я знала, что то, что она писала, было чистой выдумкой. В конце концов, она была женщиной, которая создавала истории о жизнях и любви богатых, в то время как мы вырезали купоны, и наш телефон постоянно отключали. И он не похож на Люка, нового холодного мужа, у которого запасы Ensures или что-то вроде того. Я надеюсь.

- О, спасибо!

Моя мать, заметив чашку свежего кофе, протянула пальцы и подняла ее, делая глоток. Ее волосы были собраны в хвост, макияжа не было, она была одета в пижаму и тапочки с принтом леопарда, которые я подарила ей на последний День рождения. Она зевнула, откинулась на спинку стула и сказала:

- Я работала всю ночь. Который сейчас час?

Я посмотрела на часы в кухне, видневшиеся через занавески, которые все еще слабо раскачивались.

- Восемь пятнадцать.

Она вздохнула, снова поднесла чашку к губам. Я взглянула на лист в машинке, стараясь понять, что случилось дальше, но все, что мне удалось увидеть, это несколько строчек диалога. Очевидно, Люку есть, что сказать.

- Итак, все идет хорошо, - сказала я, кивая на кипу напротив моего локтя.

Она сделала рукой жест «так себе».

- О, ну, в середине есть небольшие намеки, ну ты знаешь, всегда есть мутные пятна. Но прошлой ночью, когда я почти уснула, ко мне пришло вдохновение. Это надо связать с лебедями.

Я ждала. Но оказалось, что это все, что она собиралась сказать мне, так как теперь она взяла пилочку из кружки, наполненной ручками и карандашами, и начала обрабатывать мизинец, придавая ему нужную форму.

- Лебеди, - наконец говорю я.

Она бросает пилочку на стол и вытягивает руки за головой.

- Знаешь, - говорит она, намазывая локон на ухо. - Это ужасные существа, на самом деле. Красивые, когда на них смотришь, но подлые. Римляне использовали их вместо сторожевых псов.

Я киваю, попивая свой кофе. Я могу слышать урчание кошки в комнате.

- Итак, - продолжает она: - Это натолкнуло меня на мысль о цене красоты. Или же что сколько стоит? Вы продадите любовь за красоту? Или счастье за красоту? Можно ли продать великолепного человека с подлыми прожилками? И если вы совершили покупку, допустим вы купили красивого лебедя, а он не отвернулся от вас, то что бы вы сделали, если все произошло наоборот?

Это были риторические вопросы. Мне так показалось.

- Я не могу не думать об этом, - говорит она, качая головой. - И не могу спать. Мне кажется, это из-за того ужасного гобелена, который мы повесили по настоянию Дона на стене. Я не могу расслабиться, когда смотрю на детально прорисованные изображения битв и страдания людей.

- Это немного слишком, - согласилась я. Каждый раз, когда мне что-нибудь надо в ее комнате, я оказываюсь прикованной к нему. Сложно отвести глаза от картины обезглавливания Иоанна Крестителя.

- Поэтому я пришла сюда, - говорит она. - Решив, что я плохой работник, и вот уже восемь утра, а я еще не уверена, что знаю ответ. Как такое может быть?

Музыка теперь стихает, ее слышно еле-еле. Я уверена, что чувствую, как булькает моя язва, но это должно быть кофе. Моя мать всегда была очень драматичной, когда писала. По крайней мере, раз во время каждого романа, она врывалась в кухню, почти в слезах, истерила, что она потеряла весь свой талант, книга сплошное болото, бедствие, конец ее карьеры, а мы с Крисом просто сидели, тихо, пока она снова не завопит. Спустя несколько минут, или часов, или - в плохие времена - дней, она возвращалась в кабинет, задергивала шторы, печатала. И когда книга выходила несколько месяцев спустя, пахнувшая новизной и с гладким, еще не потрескавшимся корешком, она всегда забывала о срывах, которые играли свою роль при создании. Если я напоминала ей, то она говорила, что написать роман все равно, что родить ребенка: если ты действительно помнишь, как больно это было, то никогда больше не будешь этого делать.

- Ты разберешься, - говорю я. - Как всегда.

Она закусила губу и посмотрела на страницу, затем в окно. Солнечный свет проникает внутрь, и я понимаю, что она выглядит уставшей, даже грустной, такой я ее еще не видела.

- Я знаю, - говорит она, словно соглашается только чтобы сменить тему. И затем, после секунды или двух тишины, она полностью переключает передачу и спрашивает: - Как Декстер?

- Думаю нормально, - говорю я.

- Мне он очень нравится. - Она зевает, затем извиняюще улыбается мне. - Он не похож на парней, с которыми ты встречалась.

- У меня было правило - никаких музыкантов, - объясняю я.

Она вздыхает.

- И у меня.

Я смеюсь, она тоже. Затем я говорю:

- Ладно, и почему ты его нарушила?

- Ох, по той же причине, что и все, - отвечает она. - Я была влюблена.

Я слышу, как закрывается входная дверь, Крис уходит на работу, прокричав до свидания. Мы смотрим, как он идет к своей машине, Маунтин Дью - его версия кофе - в руке.

- Думаю, он купит ей кольцо, если уже не купил, - глубокомысленно произносит моя мать. - У меня такое чувство.

Крис заводит двигатель, затем выезжает, медленно разворачиваясь в глухом переулке. Когда он проезжает, то пьет Маунтин Дью.

- Ну, - говорю я: - Ты узнаешь.

Она допивает кофе, затем тянется и гладит меня рукой по щеке, обводя контур лица. Ее пальцы, как и всегда, холодны.

- Ох, моя Реми, - говорит она. - Только ты понимаешь.

Я знаю, что она имеет в виду, и все же нет. Я во многом похожа на мать, но не тем, чем я бы гордилась. Если бы мои родители остались вместе и стали старыми хиппи, поющими песни протеста, когда мыли посуду после обеда, то возможно я бы была другой. Если бы я видела, что действительно может сделать любовь, или что это, то возможно я бы верила в нее с самого начала. Но большая часть моей жизнь прошла за наблюдением, как браки совершались и распадались. Поэтому я понимала, да. Но иногда, как недавно, я хотела, чтобы такого вообще не было.

- Но она заполнена.

- Заполненная, но не полная.

Я забираю у него Тайд и откручиваю крышечку.

- Она должна быть полной.

- Я всегда кладу мыло справа, когда она стартует, - говорит он.

- Именно поэтому, - отвечаю я, наливая немного моющего средства, пока вода набирается, - Твоя одежда на самом деле не чистая. Здесь задействована химия, Декстер.

- Это стирка, - говорит он.

- Точно.

Он вздыхает.

- Знаешь, - произносит он, пока я наливаю оставшуюся часть Тайда и закрываю крышку, - У остальных парней еще хуже. Они даже не стирают, не говоря уже о разделении на цветное и светлое.

- Цветное и белое, - поправляю я. - Цветное и светлое вместе.

- Ты настолько все анализируешь?

- Ты хочешь, чтобы снова все было розовое?

Это его заткнуло. Наш короткий урок о стирке этим вечером начался с того, что он поставил новую красную футболку на режим с горячей водой, из-за чего вся его одежда приобрела розовый оттенок. С того случая с пластиковой посудой, я делаю все, что угодно, чтобы не касаться домашних дел, но я не могу игнорировать розового бойфренда. Поэтому я здесь, в прачечной желтого дома, месте, которого я всеми силами избегала из-за огромной кучи нестиранного нижнего белья, носков и различных футболок, валяющихся здесь, часто выпадающих в коридор. Что неудивительно, если учесть, что никто не покупал моющего средства. Только на прошлой неделе, Джон Миллер стирал свои джинсы Палмолив.

Как только начался цикл, я переступила через кипу грязных носков, обратно в коридор, и закрыла за собой дверь, насколько это было возможно. Затем я последовала за Декстером в кухню, где Лукас сидел на столе и ел мандарин.

- Ты стираешь? - спросил он Декстера.

- Ага.

- Снова?

Декстер кивнул.

- Я отбеливаю белое.

Лукас выглядел ошеломленным. Но тем не менее, он был одет в футболку с пятном от кетчупа на воротнике.

- Вау, - сказал он. - Это…

И затем, внезапно, стало темно. Совсем темно. Весь свет вырубило, холодильник прекратил шуметь, свист стиральной машинки затих. Единственным светлым пятном, которое мне удалось увидеть, был фонарь на крыльце соседнего дома.

- Эй! - закричал Джон Миллер из гостиной, где он прилип, как всегда в это время каждый вечер, к Колесу фортуны. - Я почти решил загадку, чувак!

- Заткнись, - сказал Лукас, он встал и пошел к выключателю, который пощелкал несколько раз, клик-клэк-клик. - Должно быть, перегорел предохранитель.

- Это во всем доме, - сказал Декстер.

- И?

- И, если бы это был только один предохранитель, то что-нибудь еще бы работало.

Декстер взял зажигалку с середины стола и щелкнул ею.

- Должно быть, отключили электроэнергию. Возможно, всю энергосистему.

- Ох.

Лукас снова сел. Из гостиной послышался шум, когда Джон Миллер попробовал идти в темноте.

Это не моя проблема. Точно не моя. Однако я не могу не заметить:

- Мм, у соседей есть свет.

Декстер откидывается на стул, смотрит в окно, чтобы убедиться.

- Есть, - говорит он. - Интересно.

Лукас начал чистить следующий мандарин, когда Джон Миллер появился в дверном проходе. Его бледная кожа выглядела еще светлее в темноте.

- Света нет, - сказал он, словно мы были слепыми, и нам необходимо было дать знать об этом.

- Спасибо, Эйнштейн, - проворчал Лукас.

- Проблема в схеме, - решил Декстер. - Может, плохая проводка.

Джон Миллер вошел в комнату и плюхнулся на кушетку. Минуту никто ничего не говорил, и мне стало ясно, что для них это не было большой проблемой. Свет, шмет.

- Ты не оплатил счет? - наконец спросила я у Декстера.

- Счет? - повторил он.

- Счет за электроэнергию.

Молчание. Затем Лукас:

- Ох, чувак. Чертов счет за энергию.

- Но мы его оплатили, - сказал Джон Миллер. - Он был здесь на стойке, я вчера видел.

Декстер смотрит на него.

- Ты его видел или мы его оплатили?

- И то, и то? - говорит Джон Миллер, и Лукас нетерпеливо вздыхает.

- Где он был? - спрашиваю я Джона Миллера и встаю. Кому-то придется что-то сделать, это точно. - На какой стойке?

- Там, - показывает он, но темно, и я ничего не вижу. - В том шкафу, где мы храним важные вещи.

Декстер берет зажигалку и зажигает свечу, затем оборачивается к шкафу и начинает рыться, сортируя то, что парни считают Важным. Очевидно, это включает в себя пакетики с соевым соусом, пластиковую игрушку гавайской девушки, и спичечные коробки из городского круглосуточного магазина и бара.

Ох, и несколько листочков бумаги, один из которых схватил Декстер и поднял вверх.

- Это?

Я забираю у него, прищуриваюсь, стараясь рассмотреть написанное.

- Нет, - медленно отвечаю я. - Это записка, что если вы не оплатите счет до - сейчас посмотрим - вчера, они выключат электроэнергию.

- Вау, - говорит Джон Миллер. - Как это прошло мимо нас?

Я поворачиваю листик: с другой стороны к нему приклеены купоны от пиццы, один уже оторван, а оставшиеся немного жирные.

- Без понятия, - говорю я.

- Вчера, - задумчиво произносит Лукас. - Вау, так они дали нам полдня сверх этого. Это довольно щедро с их стороны.

Я смотрю на него.

- Ладно, - бодро произносит Декстер: - Чьей обязанностью было платить по счетам?

Опять тишина. Затем Джон Миллер говорит:

- Теда?

- Теда, - вторит ему Лукас.

- Теда, - говорит Декстер, он тянется к телефону и снимает трубку. Он набирает номер, затем садится, барабанит пальцами по столу. - Привет, эй, Тед. Декстер. Угадай, где я?

Секунду он слушает.

- Неа. Темнота. Я в темноте. Разве не предполагалось, что ты оплатишь счет за электроэнергию?

Я могла слышать, как Тед что-то отвечает, говорит быстро.

- Я почти решил загадку! - кричит Джон Миллер. - Мне надо было «Л» или «В».

- Никому нет дела, - говорит ему Лукас.

Декстер продолжает слушать Теда, который, очевидно, еще не переводил дыхание, издает только хммм-хммм. Наконец он говорит:

- Ладно! - и вешает трубку.

- Итак? - говорит Лукас.

- Итак, - отвечает нам Декстер, - У Теда это под контролем.

- Это значит? - спрашиваю я.

- Это значит, что он страшно обозлен, потому что, очевидно, предполагалось, что я оплачу счет за электроэнергию.

Потом он улыбается.

- Итак! Кто хочет рассказать историю с приведениями?

- Декстер, ну правда, - говорю я. От такой безответственности моя язва начинает болеть, но видимо Лукас и Джон Миллер к этому привыкли. Никто из них не выглядит расстроенным или даже удивленным.

- Все в порядке, все в порядке, - говорит он. - У Теда есть деньги, он позвонит им и посмотрит, что он может сделать, чтобы все работало сегодня вечером или завтра рано утром.

- Тед молодец, - говорит Лукас. - Но что с тобой?

- Со мной? - Декстер выглядит удивленным. - Что со мной?

- Он имеет в виду, - говорю я. - Что ты должен сделать что-нибудь приятное для дома, чтобы извиниться за это.

- Точно, - говорит Лукас. - Послушай Реми.

Декстер смотрит на меня.

- Милая, ты не помогаешь.

- Мы в темноте! - говорит Джон Миллер. - И это твоя вина, Декстер.

- Ладно, ладно, - говорит Декстер. - Хорошо. Я сделаю что-нибудь для дома. Я…

- Почистишь ванную? - предлагает Лукас.

- Нет, - решительно отвечает Декстер.

- Постираешь мне?

- Нет.

Дата добавления: 2015-11-14