Изучение наименований лиц женского и мужского пола, категории рода и связанных с ней проблем референции.

Одним из важнейших источников ГИ является лексикон естественного языка, его номинативная система. Как показано выше, интерес к способам номинации лиц разного пола и к категории рода как таковой имеет глубокие корни. Феминистская лингвистика строила свою аргументацию также в значительной мере на критике номинативной системы языка, доказывая ее андроцентричность.

Хотя в советской лингвистике отсутствовал феминистский пафос, мы обнаружили очень большое количество работ, посвященных как наименованиям лиц, так и наименованиям лиц женского и мужского пола. Как совершенно справедливо отмечает К. Тафель (Tafel, 1997), эта проблематика обсуждалась в российской лингвистике значительно раньше, нежели возникла феминистская лингвистика.

Прежде всего следует назвать работу М.Я. Немировского (1938), автор которой рассматривает способы обозначения пола в различных языках мира, связывая процесс номинации с социальными факторами.

Поток исследований этой проблематики так велик, что мы можем привести ссылки лишь на наиболее значительные труды: И.Ф. Протченко (1953, 1960, 1961, 1964), Аверьянова (1960), А.А. Зализняк (1964), Т.В. Шанская (1964), А.К. Панфилов (1965), Ю.С. Сорокин (1965), Н.А. Янко-Триницкая (1966, 1967), В.П. Даниленко (1967), Г.И. Демидова (1969), Л.И. Васильева (1971), В.Г. Гак (1970,1977), Т.М. Николаева (1972), М.В. Китайгородская (1976), Е.Н. Борисова (1978), А.А, Брагина (1981), И.А. Долгов (1984), Л.С.Акопов (1985), А.И. Моисеев (1985), А.П. Бабушкин, З.Д. Попова (1987), И.С.Улуханов (1988), И.Н. Дубовик (1989), Р.И. Розина (1991), М.А. Кронгауз (1996),А.М. Шахмайкин (1996) и многие другие.

В последнее время повысился интерес к историческим аспектам гендерно релевантных наименований лиц, что вызвало появление двух весьма обстоятельных и убедительно аргументированных работ по развитию наименований лиц женского пола в ХVIII (Демичева, 1996) и XIV (Еременко, 1998) веках.

Повторно отметим, что это лишь небольшая часть работ, написанных по рассматриваемой проблематике. Полемический характер имеют лишь некоторые из них (Панфилов, отчасти Янко-Триницкая). В целом же приводятся материалы об именах существительных мужского и женского пола, рассматривается их происхождение и время возникновения в системе языка, в связи с явлениями синонимии и дублетности (Борисова, 1978); процессы метафоризации в связи с категорией рода; влияние экстралингвистических факторов на развитие системы наименований лиц женского пола, история развития таких наименований. Надо отметить, что рассмотрение названных вопросов отличалось от феминистской постановки вопроса большей политической нейтральностью, более существенным учетом интралингвистических процессов (аналогии, фонетических закономерностей и т.д.). Вместе с тем, они не игнорируют (за исключением М.А. Кронгауза, работающего в структуралистском ключе) и экстралингвистическую обусловленность возникновения ряда номинаций, особенно для обозначения лиц женского пола.

Категория рода подверглась в русском языке также психолингвистическому анализу (Холод, 1994), что позволило автору сделать следующие выводы:

- родовые формы русских имен прилагательных и имен существительных различно воспринимаются реципиентами, что детерминировано половыми характеристиками носителей языка;

- грамматическая экспликация антропоцентрических показателей посредством родовых форм базируется на функционировании в речи психологического механизма половой дихотомии (процессор половой дихотомии - это, по А. М. Холоду, один их элементов универсального предметного кода, обеспечивающий формирование символьных схем и кодов на речевом этапе в соответствии с принадлежностью индивида к одному из полов в дихотомии мужской- женский);

- степень актуализации родовых форм зависима от наличия партнера по речевому акту определенного пола;

- диапазон актуализированных родовых форм продиктован тремя условиями: полом носителя языка, формальным грамматическим показателем рода, степенью соотнесенности родовых форм с полом носителя языка (там же, с.6 и след.).

На наш взгляд, ход экспериментального исследования А.А. Холода нуждается в верификации посредством повторного проведения и сравнения результатов. На настоящий момент данных о проведении такого рода экспериментов у нас не имеется. Не вызывает сомнений факт психической обусловленности грамматических явлений, однако нам представляется, что обусловленность носит не столь простой характер. Кроме того, следует учитывать такие внутрилингвистические закономерности, как аналогия, безусловно влияющая на процессы словообразования и, следовательно, на функционирование в языке категории рода.

3.2.3. Новая гендерная проблематика

Помимо этих центральных линий наблюдается,- особенно в последние годы,- реакция на выводы феминистской лингвистики - обзорные труды по результатам зарубежных исследований (Горошко, 1997, 1997а; Кирилина, 1997а, 1998а; Горошко, Кирилина, 1999; Ольшанский, 1997), обсуждаются возможности применения ряда зарубежных методов и методик на материале русского языка (Мартынюк, 1989; Халеева, 1998; Кирилина, 1998г.; Грошев, 1999), усиливается интерес к ненормативной лексике (Вул, 1988; В. Буй, 1995; Жельвис, 1997 и др.) и ее употреблению с позиции гендера (Жельвис, 1985; Кирилина, 1998д). Растет также число исследований, посвященных особенностям перформации у мужчин и женщин, появился ряд информативных диахронических исследований по формированию в русском языке обозначений лиц женского пола (Еременко, 1998; Демичева, 1996), а также антропоцентричности семантики названий животных в связи с их полом (Шведченкова, 1998); рассматриваются культурно обусловленные овнешнения концепта любовь (Лилич, 1996; Вильмс, 1997; Каштанова, 1997), особенности отражения русским языком понятий “женственность” и “мужественность” (Телия, 1996; Кирилина, 1997б; Кирилина, 1998в), специфика русских стереотипов фемининности и маскулинности (Каган, 1988; Kirilina, 1999, Кирилина, 1999б, 1999в; Городникова, 1999; Халеева, 1999, Малишевская, 1999).

Рассматривается материал европейских языков: О.Н. Колосова (1996) на материале английского языка рассматривает три когнитивные акта категоризации, позволяющие выразить “инакость” женщин в патриархальной картине мира: установление дистанции отчуждения, приписывание атрибутов референту и пространственно-временное представление о референте. Е.М. Бакушева рассматривает на материале французского языка особенности мужской и женской речи. Практически неразработанной проблематике - гендерным аспектам перевода - посвящена работа С.Ф. Гончаренко (1999). Общению между мужчинами и женщинами в семье посвящены исследования И.А.Стернина (1996, 1997,!998, 1999а,б).

На ограниченность фрейдистского подхода к изучению речи подростков и тезаурус любовных романов обращает внимание В.П. Белянин (1999а, 1999б). Гендерные особенности речи депутатов бундестага исследованы С.К. Табуровой (1999а, б). Обсуждаются также вопросы лексикографической проблематики гендера (Попов, 1999).

Приведенный список далеко не полон и расширяется едва ли не ежедневно. Свидетельством растущего интереса к гендерной проблематике можно считать также подготовку 1 Международной конференции “Гендер: язык, культура, коммуникация” 25-26.11.1999 г., выпуск сборника по лингвистическим проблемам гендера (Гендерный фактор..., 1999) а также утверждение на государственном уровне ряда программ по социальной феминологии и гендерным исследованиям. Все эти факты свидетельствуют об институционализации ГИ и их растущей значимости.

К новым тенденциям можно отнести также растущий поток исследований на базе феминистской методологии, в которых заметно влияние зарубежных аналогов, а также труды по исследованию маскулинности (Sandomirskaya, 1992; Барчунова, 1995; Бренджер, 1996; Габриэлян, 1996; Щеглова, 1998, Martynyuk, 1990a, 1990б, Синельников, 1997, 1998; Жеребкин, 1997). Как правило, такие работы посвящены разоблачению дискриминирующих структур русского языка, анализу патриархальных стереотипов. Они оперируют понятием сексизм и носят во многих случаях отчетливый полемический характер. На наш взгляд, наряду с взвешенным подходом к вопросу и обоснованными выводами, как например, в работе С.Н. Щегловой, внутри этого направления встречаются труды, в которых идеологический компонент столь силен, что это сказывается на качестве выводов. Так, в названной выше работе И.Сандомирской доказывается, что отмена твердого знака имела фатальные последствия для гендерного самосознания советских граждан. Не отрицая некоторой “бесполости” советского общественного дискурса, следует все же заметить, что роль твердого знака как маркера маскулинности несколько переоценивается. Об этом свидетельствует обстоятельное исследование И.Г. Камыниной (1998), посвященное истории обозначения твердости и мягкости согласных в русской орфографии. На весьма репрезентативном материале автор показывает, что длительное время Ъ не являлся графически значимым дистинктивным признаком: после падения редуцированных их дефонологизация отразилась в орфографии в виде “смешения букв Ъ и Ь, нейтрализации паерков, нивелировке еров в выносных начертаниях, передающих сочетания согласных с Ъ/Ь” (Камынина, 1998, с.10). Все это оказывало негативное влияние на обозначение твердости и мягкости, так что часто в скорописи они оставались необозначенными. За время после падения редуцированных у букв Ъ и Ь постепенно снижалась и в конце концов во многом утратилась возможность служить знаком твердости или мягкости. Еще больше неопределенности в обозначение твердости и мягкости внесла эпоха их выносного (о^с , но^с ) обозначения, длившаяся более двух столетий. Это произошло вследствие того, что выносные написания оставались безразличными к мягкости и твердости. По данным И.Г. Камыниной, системность в обозначении твердости и мягкости и, следовательно, более или менее четкое и последовательное употребление твердого знака начало складываться лишь в конце 18 века. Даже типографский способ изготовления текстов не внес существенных изменений в этот процесс. Можно говорить поэтому о том, что четкое и последовательное употребление Ъ сложилось лишь в начале 19-го века. В начале же 20-го века он был отменен, не упев стать культурным символом и маркером маскулинности.

Мы так подробно остановились на этом, на первый взгляд, малозначимом примере, чтобы показать, что многие из острополемических утверждений исследователей, критикующих языковую “дискриминацию”, не выдерживают более тщательного лингвистического анализа. В целом о работах последней из названных групп можно сказать, что они имеют главным образом фрагментарный характер, доказывают андроцентричность русского языка, то есть наличие в нем гендерной асимметрии в пользу мужчин. В связи с этим выдвигается требование пересмотра норм русского языка в сторону устранения этой асимметрии (см., например Воронина, 1998). Попытки реформировать русский язык, как нам уже приходилось отмечать (Кирилина, 1998а), следуют за аналогичными реформами в ряде стран запада, в первую очередь США и ФРГ. При этом нам не известны работы, где проводился бы комплексный анализ выразительных средств русского языка в области манифестации фемининности и маскулинности. Как правило, названные авторы ограничиваются рядом примеров, иллюстрирующих гендерную асимметрию. Противоположные тенденции не рассматриваются, сопоставление с другими языками не проводится.

Безусловно, любой язык обнаруживает признаки андроцентричности в силу исторических особенностей развития человечества. Однако степень ее выраженности и интенсивности может варьировать от культуры к культуре и, следовательно, от языка к языку. Кроме того, здесь мы сталкиваемся с кардинальным вопросом - что именно считать андроцентричным? Единства мнений в этой области нет, но главная полемика ведется вокруг имен существительных, обозначающих лиц. В феминистской лингвистике принято считать, как уже отмечалось, что такие имена мужского рода обозначают мужчин даже в случаях неспецифицированного употребления. Отсюда выдвигается требование создать для всех подобных слов женские соответствия. Следовательно, имплицитно подразумевается, что отсутствие гендерной асимметрии в языке в значительной мере связано с наличием пар “мужское обозначение - женское обозначение - нейтральное обозначение”, где каждое из слов нейтрально, например учитель - учительница. Доводя эту идею до ее логического завершения, следует признать, что гендерно нейтральный язык в целом проводит четкую границу между мужским и женским и не должен обнаруживать смешанных вариантов. Уязвимость такой точки зрения очевидна. Доказуемость ее может быть поставлена под сомнение. Прежде всего здесь мы имеем дело с вопросами восприятия. На наш взгляд, пол далеко не всегда имеет существенное значение и необходимо должен быть эксплицирован средствами языка, как это будет показано на примере отдельных семантических зон в следующих главах.

Дата добавления: 2015-11-14