От индивидуальной самообороны к справедливой войне

Война часто и не без оснований рассматривается как своего рода апофеоз безнравственности, поскольку это явление предполагает массовое нарушение моральных запретов: лишение жизни, причинение страданий и увечий, разрушение материальных ценностей и т.д. В этом смысле нравственная оценка войны как явления может быть только негативной. С позиции морали войны быть не должно, мораль не только санкционирует мир, но и вменяет каждому стремление к миру. Любые рассуждения о нравственно позитивной роли войны, которая интенсифицирует жизнь сообществ или актуализирует лучшие качества человека, на этом фоне выглядят фальшиво. Даже известный фрагмент из военного дневника Л. Витгенштейна ("Вызвался пойти в разведку, возможно, завтра. Только тогда для меня начнется война. И может быть - жизнь! Возможно, близость смерти откроет мне свет жизни... Я червь, но с Божьей помощью стану человеком"), нельзя считать достаточным обоснованием ни войны как таковой, ни индивидуального участия в ней.

Отсюда, казалось бы, возникает неразрывная и исключительная связь между моралью и той идеологической позицией, которая именуется "пацифизмом". Последняя состоит в том, что единственным правомерным средством реализации нравственной ценности мира является индивидуальный отказ от участия в военных действиях и от военной службы, сопровождающийся пропагандой подобного образа жизни и ненасильственным противодействием функционированию военных институтов. Пацифизм предполагает, что только в случае повсеместного успеха подобной пропаганды война может стать по-настоящему невозможной, а мир - постоянным. Вариации пацифистских убеждений разнообразны. Пацифист может отвергать возможность участия в любых механизмах общественного принуждения или же, признавая необходимость институтов поддержания правопорядка (полиции), отказывать в моральном праве на существование одной только армии. Он может отрицать лишь институционализированные формы применения силы, построенные на основе систематического обучения "искусству убивать", или же придерживаться абсолютистской этики ненасилия, рассматривающей силовое принуждение в качестве недопустимого в любом столкновении со злом, в том числе в сугубо индивидуальном.

Однако неразрывная связь морали и пацифизма может быть поставлена под сомнение. Отстаивая радикальную, не идущую ни на какие компромиссы с реальностью позицию, пацифист невольно способствует сохранению такого явления как война, а также распространению самых страшных форм ее ведения. Если допустить возможность превращения большинства людей в строгих пацифистов, то это будет означать возникновение высокой степени риска того, что они окажутся пассивными заложниками тех, кто не придерживается подобных убеждений. Если же перспектива духовного преобразования большей части человечества сомнительна, то строгий пацифист, утверждающий, что все войны одинаково отвратительны, попросту отдает вопрос оценки конкретных военных конфликтов на откуп другой крайней позиции - политическому реализму.

Политический реализм предполагает, что единственным приоритетом международной политики государства может и должен быть национальный интерес, сочетающий потребности в силе, влиятельности и безопасности. Средства его реализации могут быть различными в зависимости от практического контекста. В некоторых случаях государству выгодно сохранение мира, в некоторых - ведение военных действий против другого государства, которые могут быть как инициативными, так и ответными. Вопрос выбора между средствами сводится исключительно к анализу собственных потенциальных потерь и приобретений. В каком-то смысле политической реализм можно считать позицией, требующей минимизации военных проявлений внешней политики. Война всегда является рискованным средством достижения цели и в большинстве случаев - крайне дорогостоящим. Она может быть рекомендована политическим реалистом только тогда, когда приобретения осязаемы и велики, а возможные потери минимальны, либо, когда потери от попыток сохранить мир носят катастрофический для данного государства характер (например, потеря суверенитета). Политический реализм может быть представлен в своей полной или усеченных версиях. В последнем случае реалистические соображения распространяются только на вступление в войну ("начинай войну, когда тебе выгодно, но веди ее по правилам") или только на способы ведения военных действий ("начинай войну в связи с морально оправданной целью, и используй все средства для достижения победы").

Логика политического реализма вытесняет озабоченность положением каждого человека и всей совокупности людей, подменяя ее односторонней озабоченностью положением членов определенного национального сообщества. И в этом смысле заведомо противостоит моральному рассуждению. Логика пацифизма твердо держится универсальных моральных ценностей, но выдвигает в качестве средства их реализации одно лишь долгосрочное духовное преобразование человечества. Однако тем, кто страдает от насилия и связанных с ним лишений здесь и сейчас, такое средство не приносит никакого облегчения. Отсюда следует необходимость искать некую среднюю позицию, которая учитывала бы краткосрочные горизонты реализации моральных ценностей и реальные условия их воплощения. Она не должна полностью подменять собой практику использования невоенных средств сохранения мира, но допускать при этом морально ограниченные формы применения вооруженной силы. Такова теория справедливой войны, исследующая критерии принятия общественно значимых решений в тех случаях, когда ненасильственные способы выхода из международных конфликтов оказываются недейственными.

Естественно, что под справедливой войной подразумевается не война, в ходе которой каждый из ее коллективных и в особенности индивидуальных участников получает строго по заслугам, т.е. по справедливости. Даже индивидуализированные процедуры правосудия не могут с точностью обеспечить такой исход. Тем более он не достижим в ходе коллективного вооруженного противостояния. Однако можно вести речь о войне, начало которой было бы ответом на достаточно весомую несправедливость и ведение которой отвечает некоторым элементарным требованиям гуманности. В истории философии основными вехами формирования теории справедливой войны были: средневековая христианская этика (Августин, Фома Аквинский), новоевропейские учения о естественном праве (Г. Гроций, Ф. Суарес, С. Пуффендорф, Э. Ватель), современные концепции ограничений применения военной силы (М. Уолцер, Н. Фоушн, Дж. Макмэхен, Д. Родин). Отдельные прецеденты обсуждения этой проблематики можно обнаружить в античной и восточной философской традиции. В окончательной форме теория справедливой войны включает в себя шесть принципов морально оправданного вступления в военные действия: законной власти, правого дела, добрых намерений, крайнего средства, разумных шансов на успех и соразмерности, а также двух принципов ведения военных действий - разграничения комбатантов и некомбатантов и соразмерности. Подробнее содержание принципов будет рассмотрено ниже.

Будучи силовым ответом на неправомерное применение силы, справедливая война оказывается схожей с индивидуальной самообороной. В истории этической мысли присутствует много случаев, когда эти два явления рассматриваются совместно и в качестве однопорядковых. Именно так они представлены, например, у Дж. Локка, который не проводит никаких различий между государством и отельным человеком, когда описывает положение "агрессора... [который] ставит себя в состояние войны с другим". Однако существует целый ряд параметров, по которым справедливая война и индивидуальная самооборона не соответствуют друг другу. В ходе справедливой войны не соблюдается правило непосредственности и неминуемости угрозы. Нападению могут подвергаться солдаты противника, находящиеся вне зоны боевых действий, спящие или отступающие. Угроза, становящаяся основанием справедливой войны, не обязательно является смертельной. Война считается оправданной и в случае так называемых "малых агрессий", например вторжения противника на малозаселенные или незаселенные территории, не сопровождавшегося боевыми столкновениями. Не соблюдается также "обязанность отступления" при применении смертельно опасных средств. Противника, который уже начал вторжение, часто можно умиротворить тривиальными уступками, не связанными с гибелью людей. Однако уступчивость такого рода не вменяется государствам. Наконец, в ситуации самообороны индивидуальный агрессор не имеет права защищать себя, а служащие в армии государства-агрессора солдаты рассматриваются как невиновные лица, ограниченные в своих действиях теми же правилами ведения войны, что и их противники, воюющие за правое дело.

Ответом на эти несоответствия могут быть две теоретических позиции, каждая из которых сталкивается со своими трудностями. Во-первых, можно рассматривать справедливую войну в качестве акта самообороны коллективного субъекта - государства. В этой перспективе любая агрессия является смертельной угрозой, поскольку агрессор покушается на суверенитет (жизнь и целостность государственного субъекта). Расхождения связные с положением отдельных солдат теряют свою значимость, поскольку они не являются самостоятельными субъектами самообороны. Главная трудность подобного подхода состоит в том, что он вынужден обосновывать приоритетный статус коллективов над индивидами, что в моральной системе координат всегда проблематично.

Во-вторых, справедливую войну можно рассматривать как кооперативную самооборону, форму организации множества обороняющих себя индивидуальных субъектов. В этом случае проблема нападения на непосредственно не угрожающих никому индивидов решается за счет интерпретации войны в качестве длительного и организованного противостояния, в котором иначе проводятся границы завершившегося и продолжающегося нападения. Поэтому отступающий или отдыхающий солдат противника продолжает участвовать в агрессии и является правомерным объектом применения силы. Проблема малых агрессий и уступок агрессору решается в этой перспективе с помощью двух доводов. Один связан с тем, что в международных отношениях на настоящий момент не существует эффективной системы судопроизводства и наказания виновных. Отсюда следует, что война с агрессором выступает в том числе как форма наказания, что исключает обязанность отступления, после которого в случае индивидуальной самообороны должна сказать свое слово правоохранительная система. Другой довод связан с тем, что отсутствие реакции на малые агрессии и уступки агрессору ради восстановления мира являются непреодолимым скользким склоном - они не поддерживают мир, а увеличивают склонность некоторых государств к применению военной силы. Наконец, проблема морального статуса солдат, воюющих на стороне государства-агрессора, может быть решена признанием их индивидуальной виновности и некоторой коррекцией принципов ведения военных действий. Однако, несмотря на определенный потенциал в деле решения спорных вопросов, теория кооперативной самообороны имеет существенные недостатки. Ее камнем преткновения является ситуация войны против демократического, просвещенного агрессора. С точки зрения отдельных индивидов, принадлежащих к атакованному государству, морально оправданной была бы не война (кооперативная самооборона), а капитуляция перед таким агрессором. Ведь он не ставит своей целью лишить их жизни и иных фундаментальным прав, он лишь требует смены гражданства. Вместе с тем, вывод о необходимости капитуляции перед таким агрессором противоречит международному праву и преобладающим представлениям о справедливости в сфере международных отношений.

Дата добавления: 2015-11-14