Проституция, порнография, нетрадиционная сексуальность

Целый ряд острых общественно-политических вопросов, предполагающих определение границ патерналистского принуждения со стороны государства, относится к сфере регулирования сексуальности. Первый из них - вопрос о правовом статусе порнографии. Под порнографией имеется в виду натуралистическое, подробное изображение сексуального акта или человеческих гениталий в целях эротического возбуждения зрителя, слушателя или читателя. Существует несколько доводов, которые ставят под сомнение допустимость юридического запрета или существенных ограничений производства, распространения и потребления порнографической продукции. Во-первых, право на производство и потребление порнографической продукции может рассматриваться как частный случай свободы слова и самовыражения, обеспечение которой является условием существования демократического общества. Свобода слова может правомерно ограничиваться только в тех случаях, когда ее использование влечет за собой очевидный и непосредственный ущерб. И в этом отношении запрет порнографии выглядит нелогично, особенно при его сравнении с отсутствием запрета на публичное представление идеологии политического радикализма. Различное отношение связано с приданием особого, изначально приниженного статуса сексуальному самовыражению. Однако такой статус невозможно рационально обосновать. Во-вторых, право на потребление различных форм порнографии может рассматриваться в качестве проявления права на неприкосновенность интимной сферы человека. Каждый человек вправе решать вопросы, связанные с сексуальностью, без надзора со стороны общества, т.е. без огласки и регулирования. Наконец, против запрета на порнографию свидетельствует аргумент от равенства различных концепций блага, которые государство не в праве ранжировать по моральному качеству. Граждане имеют право сами выбирать средства, которые приводят к сексуальному возбуждению и его удовлетворению, а государство призвано уважать их выбор. Это рассуждение может рассматриваться в качестве соединения и дальнейшего развития двух предыдущих или же в качестве самостоятельного довода. Как замечает Р. Дворкин, возражая феминистским критикам порнографии: "Никто не должен быть лишен возможности влиять на моральную среду общества посредством своего частного выбора, своих вкусов, мнений или личного примера просто потому, что его вкусы или мнения вызывают отвращение у тех, кто обладает властью заставить его молчать или отправить в заключение". По сути, это рассуждение идет несколько дальше признания права приватного использования порнографических материалов и не поддается некоторым ограничениям, которые имеет аргумент от соблюдения свободы слова. Существует также аргумент, апеллирующий к возможной художественной ценности некоторых изображений (описаний), попадающих под определение порнографии. Однако в дальнейшем мы будем обсуждать это явление в чистом виде, т.е. вне связи с искусством.

В свете представленного выше набора аргументов порнографические материалы могут производиться, распространяться и потребляться без уголовного или административного преследования. Ограничения потребления могут касаться запрета на доступ к порнографическим материалам несовершеннолетних (чей выбор не может считаться осознанным и свободным) и обязательного предупреждения о порнографическом характере видео-, аудио- и печатной продукции. Ограничения в сфере производства могут касаться использования несовершеннолетних или создания продуктов, создающих впечатление, что в них задействованы несовершеннолетние.

Аргументам в защиту права на использование и производство порнографической продукции противостоят аргументы в пользу запрещения или заметно более строгих ограничений этой практики. Они будут представлены в следующей последовательности: от тех, которые в наибольшей степени удалены от либерального принципа вреда, до тех, которые максимально сближаются с ним. В центре внимания будет находиться порнографическая продукция, изображающая добровольные сексуальные отношения совершеннолетних лиц.

Во-первых, потребление порнографической продукции может рассматриваться как путь к радикальному обеднению жизни ее потребителя и даже к разложению его личности (в целом или применительно к половой сфере). Такой эффект возникает в силу искажения коммуникативной, межличностной сути сексуальных отношений. Возбуждающие изображения или тексты носят заместительный характер, в ходе их созерцания личность реального сексуального партнера подменяется образом, который не имеет собственных желаний, чувств, привязанностей. В этой перспективе переключение индивида с реальных межчеловеческих отношений на потребление порнографических образов является одновременно проявлением неспособности (страха) вступать в отношения с живым человеком и проявлением неспособности контролировать сексуальное желание. Однако если такой аргумент и имеет определенную нормативную силу, на его основе невозможно оправдать сколько-нибудь жесткие правовые ограничения. Обеднение жизни потребителя порнографической продукции не является столь многосторонним, как в случае с наркоманией, степень ее аддиктивности тоже гораздо меньше, а переключение на фантазматическое удовлетворение редко бывает полным и всеобъемлющим.

Во-вторых, потребление порнографии отчуждает человека от той формы сексуальных отношений, которая характеризует брачный союз, т.е. построенной на отношениях взаимной верности и привязанности, а также имеющей в качестве одной из целей воспроизводство рода. В этой перспективе потребление порнографии есть сублимированная форма супружеской неверности. Даже в том случае, когда обращение к порнографическим материалам практикуется для оживления сексуальных отношений внутри брака, оно не отвечает целям брачного союза, поскольку смещает внимание супруга с "уникальной личности, которая связана с ним уникальными узами в качестве его жены". Однако такое обоснование запрета или жестких ограничений порнографии является сомнительным, поскольку предполагает, что меры по предотвращению сублимированных проявлений супружеской неверности должны быть более жесткими, чем меры, связанные с ее прямыми проявлениями. Если современное общество не берет на себя функций по ограничению адюльтера, то есть ли у него основания ограничивать потребление порнографии?

В-третьих, потребление порнографической продукции выступает как проявление неуважения к человеческому достоинству, оно построено на исключительно инструментальном отношении к другому человеку. Порнографическое изображение деперсонализирует другого, сводит его исключительно к телесным проявлениям, вызывающим сексуальное возбуждение зрителя. Натуралистичность, откровенность и детальность изображения гениталий и сексуального акта подчеркивают эту тенденцию. В отличие от реального сексуального взаимодействия, в котором присутствие телесно воплощенной личности, изъявляющей свою волю и демонстрирующей свои желания, ставит определенные границы действиям партнера, фантазматическое удовлетворение при потреблении порнографических материалов предполагает бесконечную податливость другого чужим желаниям, полное отсутствие у него способности к выбору. Однако необходимо иметь в виду, что в социальном мире очень много различного рода обезличенных отношений и их детальное изображение не выступает в качестве первоочередного кандидата на запрет со стороны государства. Кроме того, широкие возможности для эротических фантазий, объективирующих другого, содержат многие непорнографические изображения. Надо ли в таком случае ограничивать и их циркуляцию?

В-четвертых, использование порнографической продукции и ее распространение в системе mass media вызывает болезненную реакцию приверженцев традиционной сексуальной морали. Этот аргумент позволяет ограничивать порноиндустрию, не обсуждая конечную моральную ценность порнографии. Негативное отношение к ней может определяться разными соображениями: от религиозных убеждений до спонтанно-эстетического отторжения непристойности, но если существует значительное число людей, которые чувствуют себя оскорбленными, сталкиваясь с порнографической продукцией, то их самочувствие должно получить защиту со стороны закона. Американский философ права Дж. Файнберг предложил в этой связи дополнить "принцип вреда" "принципом оскорбления". При этом "принцип оскорбления" может пониматься очень мягко и защищать людей только от недобровольного (случайного) столкновения с порнографическими материалами или же чрезвычайно жестко и квалифицировать в качестве оскорбления простое знание человека о том, что порнография потребляется и изготовляется где-то совсем рядом. Первое понимание лишь несколько ужесточает нейтралистский режим контроля, второе - открывает широчайшее пространство для произвола и создает опасную наклонную поверхность для репрессивного решения самых разных вопросов общественной морали.

В-пятых, в современных культурных условиях производство и потребление порнографии поддерживает фактическое неравноправие мужчин и женщин - режим мужского доминирования. Порнографические изображения не просто деперсонализируют изображаемого человека, сводя все потенциальное богатство его личности к сексуальности в ее сугубо телесных, животных проявлениях, они, принимая во внимание преобладающую целевую аудиторию порнографии, закрепляют представление о женщине как покорном объекте мужских желаний, как существе, всецело погруженном в сферу неодухотворенной сексуальности. Женщины, обитающие в социальном мире, который выстроен на основе такого представления, вынуждены подчиняться его правилам или страдать от неподчинения им. Мужская свобода слова и самовыражения, проявляющаяся в широкой и свободной циркуляции порнографических материалов, лишает женщин возможности равноправного участия во всех сферах общественной жизни. Феминистские философы и политические активисты, отстаивающие этот тезис, вводят скорректированное определение порнографии - откровенно сексуальные изображения, поддерживающие подчиненное положение женщин. Основная слабость подобного аргумента состоит в том, что в культурной фабрике, поддерживающий неравноправный статус женщин, порнография не является самым действенным элементом. Сосредоточенность на ней недостаточно обоснована, если, конечно, не поддерживается другими тезисами.

Наконец, распространение порнографии может рассматриваться в качестве причины увеличения количества сексуальных преступлений против женщин. В начале 1980-х гг. феминистская мысль предложила следующий тезис: "порнография - теория, изнасилование - практика". С точки зрения некоторых современных философов-феминистов, сексуальное возбуждение, получаемое от систематического просматривания изображений насильственных сексуальных актов, снижает чувствительность мужчин к чрезвычайной тяжести таких действий с точки зрения морали ("тривиализирует" сексуальное насилие). Но и потребление порнографии ненасильственного характера может вносить свою лепту в сохранение высокого уровня насилия против женщин. Оно формирует у мужчин убеждение в том, что женщина всегда ориентирована на получение сексуального удовольствия, а знаки несогласия и протеста являются поверхностным жеманством. Значительная потенциальная сила этого аргумента снижается в связи с тем, что социально-психологические исследования дают разноречивые ответы на вопрос о влиянии порнографии на сексуальнее насилие.

Второй вопрос, касающийся патерналистского принуждения в сфере регулирования сексуальных практик, касается правового статуса проституции. Под проституцией подразумевается предоставление клиенту сексуального удовлетворения за денежное вознаграждение и посредством прямого сексуального контакта, в отличие от эротических шоу, порнографии, телефонных услуг сексуального характера и т.д. Несмотря на существенное смягчение моральных требований, относящихся к сексуальной сфере, которое развернулось в западной культуре в последние полвека, отношение к проституции как аморальному явлению и предмету правомерных ограничений со стороны государства является чрезвычайно укорененным в общественном мнении. В социологических опросах она прочно занимает место одной из основных "общественных язв". Однако рациональные основания жесткой негативной оценки коммерциализованных сексуальных отношений являются не совсем очевидными. Сочетание столь устойчивых коллективных моральных убеждений по данному вопросу и неопределенность его решения на критическом и рефлексивном уровне морали поддерживает остроту социально-этического спора о статусе проституции и должной реакции общества на ее постоянно воспроизводящееся существование. Реакция может состоять в криминализации самого занятия проституцией и деятельности по ее организации, декриминализации деятельности самих проституток при сохранении уголовного преследования организаторов проституции (сутенеров, содержателей борделей), легализации проституции в существующих формах (обычно, при введении целого ряда ограничений), легализации, сопровождающейся изменением организационных форм этой практики.

Каковы основания для негативной этической оценки проституции и достаточны ли они для криминализации этого явления? Первым аргументом является такой аргумент, как существенное обеднение жизни людей, участвующих в этой практике, и отрицание ими тех ценностей (благ), которые придают жизни человека достоинство и полноту. Вступая в сексуальные отношения за деньги, и покупатель, и продавец услуги лишаются доступа к тому комплексному благу, которое реализуется в отношениях между полами. Для некоторых мыслителей ценность сексуальных отношений формируется неразрывным единством таких составляющих, как нацеленность на воспроизводство рода, взаимная привязанность и взаимное удовольствие. Эта идея подробно разработана в католической моральной традиции, однако, имеет свои аналоги в иных течениях религиозной и светской мысли. Потребитель услуг проститутки и сама она по разным причинам оказываются отчуждены от этого блага. Но дело не только в их "обездоленности". Они не только лишены доступа к определенному благу (что могло бы быть скомпенсировано в отношениях с другими людьми), но и своими намеренными действиями отрицают его значимость. Отсюда следует, что ограничения такой практики имеют не только удерживающее, но и карательное значение. Ту же структуру имеет рассуждение, в соответствии с которым проституция разрывает естественную связь между сексуальностью и любовью или хотя бы эмоциональным притяжением людей друг к другу. В этом случае аннулируемое проституцией благо оказывается менее сложным по своему составу (взаимное удовольствие и взаимное притяжение). Следует иметь в виду, что у этих двух рассуждений есть существенное абсурдное следствие. Если принять любое из них за основу, то жесткому общественному осуждению и патерналистским ограничениям должны подвергаться все формы сексуальных отношений вне брака или без любви (от случайных связей до браков по расчету).

Второй аргумент предполагает, что отношения проститутки и ее клиента подпадают под действие миллевского принципа вреда. Казалось бы, этому противоречат факт согласия проститутки на предпринимаемые в ее отношении действия клиента и факт оплаты предоставляемых ею услуг. Однако можно предположить, что в данном конкретном случае консенсуальный и возмездный характер отношений не позволяет сделать вывод о том, что они не сопряжены с причинением специфического вреда, а именно с унижением человеческого достоинства проститутки. Акт приобретения сексуальных услуг является унизительным, поскольку, продавая собственное тело, женщина осуществляет подлинную продажу "себя самой", своей собственной личности. Тот, кто выступает в качестве клиента, потакая собственному стремлению к удовольствию, вполне сознательно ставит другого человека в это унизительное положение. Таким образом, проституция оказывается тождественна продаже органов для пересадки другому человеку, самопродаже в рабство, продаже собственной жизни человеку, который хочет почувствовать вкус убийства и т.д.

Однако для подтверждения этой мысли необходимо доказать, что одномоментная продажа тела для его сексуального использования другим человеком находится ближе к этим явлениям, а не к продаже физической силы или интеллектуальных способностей в рамках других видов трудовой деятельности. Положение усложняется тем, что к возмездному предоставлению иных услуг, которые также относятся к интимно-телесной сфере (интимный уход за больными, кормление чужого ребенка молоком, суррогатное материнство, интимный массаж) существует гораздо более снисходительное отношение общества. Наконец, необходимо помнить, что далеко не все виды неуважительного отношения к другому человеку, не все формы причинения ему вреда, являются достаточным основанием для введения правового запрета.

Третий аргумент прямо отталкивается от той ценностной основы, на которую опираются защитники декриминализации и легализации проституции - идею уважения к свободному выбору индивида. Современное общество уделяет значительное внимание обеспечению свободы в отношении сексуального партнерства, подчеркивая недопустимость домогательства, использования служебных полномочий для принуждения к сексуальным отношениям и т.д. Однако в условиях декриминализации и легализации проституции складывается мощное экономическое давление на сексуальный выбор, которое, по сути, является формой скрытого принуждения. Даже в тех случаях, когда занятие проституцией не является прямой альтернативой нищете, добровольный характер сделки проститутки с клиентом является поверхностным. Среди возможных возражений этому аргументу - сомнение в оправданности применения прямого и недвусмысленного правового принуждения для того, чтобы остановить лишь возможное и неочевидное экономическое.

Четвертый аргумент, как и первый, касается необходимости предотвращать потери тех лиц, которые занимаются проституцией. Однако это уже не потери, связанные с отсутствием доступа к полноценным (т.е. брачным или любовным) сексуальным отношениям, а потери, касающиеся безопасности, благосостояния и реализации других основных потребностей человека. Положение проститутки сопряжено с целым рядом опасностей, которые создает агрессивное и неуважительное поведение клиентов. Занятия проституцией и длительная погруженность женщины в складывающуюся вокруг этой деятельности субкультуру серьезно ограничивают возможности образования и успешной трудовой карьеры в последующий период жизни. Таким образом, выбор в пользу этого занятия превращается в своего рода жизненный тупик. С возрастом востребованность женщины в данной профессии падает, а возможности реализовать себя как-то еще оказываются крайне ограниченными. Наконец, занятия проституцией наносят серьезные психологические травмы, связанные с необходимостью оказывать услуги неприятным и даже отвратительным клиентам, а также с пренебрежительным, презрительным отношением к проституции в обществе.

Последний, пятый аргумент касается потерь общества в целом. Проституция, как и наркобизнес, притягивает организованную преступность, способствует ухудшению эпидемиологической обстановки в части столь опасных заболеваний, как сифилис или СПИД, и ослабляет поддерживающие устойчивость общества институты (прежде всего института брака).

Возражения двум последним аргументам имеют двойную направленность. Во-первых, они ставят под сомнение эмпирическую основу утверждения о потерях. Потери самих проституток могут оказаться не столь катастрофическими. Например, существует спор о том, в какой мере занятия проституцией разрушают способность к полноценным сексуальным отношениям на основе взаимной любви и привязанности. Эмпирические исследования не дают оснований для категорического вывода об исчезновении такой способности. Существует также давний, восходящий к памфлету Б. Мандевиля "Скромная защита публичных домов" (1724), так и не решенный на опытной основе спор о том, разрушает или, напротив, сохраняет и стабилизирует институт брака наличие в обществе проституции. Во-вторых, как и в случае с наркоманией, многие негативные последствия проституции рассматриваются как результат ее криминализованного положения. Ущерб, который причиняют клиенты, может быть уменьшен в том случае, если проститутки будут иметь полноценную возможность требовать защиты своих прав. Психологический вред будет значительно меньше, поскольку стигматизация проституток опирается в главной мере на криминальный характер этого занятия. Негативные эпидемиологические последствия могут быть блокированы с помощью разумной системы контроля и лицензирования. Связь с организованной преступностью исчезнет в виду легальности бизнеса и т.д. Во всяком случае, потери общества и самих проституток существенным образом сократятся в сравнении с непрозрачными для общественного контроля подпольными формами проституции.

Как видим, ни один из представленных аргументов в пользу криминализации проституции не носит окончательного характера. Некоторые их комбинации представляются более убедительными. Так, первый аргумент и отчасти второй, поскольку проститутка сама соглашается на унизительное к себе отношение, указывают если не на прямую безнравственность, то по крайней мере на нравственную проблематичность выбора в пользу проституции. Они не предрешают правового запрета этой практики, однако, показывают, что существующая сегодня стигматизация проституток опирается не только на моральные предрассудки и криминализованный статус этой деятельности. Отсюда следует, что и потери проституток, связанные со стигматизацией, не могут исчезнуть в результате принятия мер по уравнению занятия проституцией с другими видами труда. Если дополнить этот вывод сомнением в подлинно добровольном характере выбора значительного количества проституток, то позиция против легализации окажется не такой уж беззащитной в нормативно-этическом отношении.

Таким образом, дискуссия о проституции, ведущаяся в социальной этике многие десятилетия, не приводит к однозначным выводам. Вместе с тем состояние этой дискуссии показывает, что у проституции есть ряд аспектов, которые делают обоснованными ее ограничение и общественный контроль за ней. Вероятно, это тот случай, когда итоговый статус практики должен являться предметом общественной конвенции, возникающей на основе широкого обсуждения и применения демократических процедур. Однако совокупность приведенных выше аргументов налагает на общество, определяющее статус проституции, ряд безусловных обязанностей. В случае введения или сохранения нелегального положения: 1) должно оставаться как можно меньше "просветов" для подпольного воспроизводства этой практики, приносящего значительный ущерб обществу и отдельным лицам; 2) основная тяжесть ответственности должна ложиться на организаторов сетей по предоставлению сексуальных услуг и на их клиентов, а не на предоставляющих сексуальные услуги женщин. В случае легализации: 1) легализация не должна быть всего лишь санкционированием проституции в существующих формах, государство должно осуществлять деятельность по контролю над разрешенной им практикой; 2) должны быть запрещены те виды проституции, которые в наименьшей степени поддаются общественному контролю; 3) должны сохраняться ограничения по размещению заведений и доступу в них некоторых категорий клиентов; 4) должна быть гарантирована добровольность предоставления услуг и информированность начинающих о характере и негативных последствиях этого занятия; 5) должна быть сформирована такая информационная политика, которая не способствовала бы популяризации занятий проституцией и, одновременно, уменьшала уровень стигматизации проституток.

Последний из вопросов, относящихся к сфере регулирования сексуальных практик и обсуждающийся в категориях оправданности (или недопустимости) патерналистского принуждения - вопрос об отношении государства к лицам с нетрадиционной сексуальной ориентацией. С точки зрения либерального нейтрализма такая концепция блага, которая предполагает приоритет гомосексуального партнерства над гетеросексуальным, не может быть предметом критики и ограничений. Однако эта позиция, обеспечивая терпимость общества к сексуальным меньшинствам, не порождает их подлинного признания. Американский философ-коммунитарист М. Сэндел подметил, что в этом случае защита партнерства между двумя личностями ведется по тем же правилам, что и защита взаимодействия между потребителем порнографии и порнографическим изображением. Подлинное признание может возникнуть лишь на основе выявления позитивной ценности гомосексуального партнерства в свете представлений о полноценной (процветающей) человеческой жизни.

В современной социальной этике выдвинуты две позиции, касающиеся этого вопроса. Одна утверждает равноценность гетеросексуального и гомосексуального партнерства, вторая - их неравенство в ценностном отношении. В США столкновение этих позиций выявилось в ходе обсуждения поправки к конституции штата Колорадо в 1992 г., которая отказывала лицам нетрадиционной сексуальной ориентации в статусе защищенного меньшинства. В обсуждении принимали участие теоретик феминизма М. Нассбаум и католический философ Дж. Финнис. С точки зрения Дж. Финниса, гомосексуальное партнерство отклоняется от ценности брака, поскольку из него выпадает такая составляющая, как связь с воспроизводством рода. Взаимная привязанность и сексуальное влечение получают в этом случае неверное направление и жизнь человека трагически обедняется. Отсюда следует оправданность некоторых ограничений, накладываемых на проявление гомосексуальной ориентации в публичном пространстве. Они, по Дж. Финнису, служат своего рода "моральным посланием" государства своим гражданам. Среди мероприятий, отвечающих такому подходу, выделяется политика в отношении гомосексуальности, сложившаяся в 1990-х гг. в американской армии и получившая название "не спрашивай, не говори". Она не вводит запрет на службу гомосексуалистов в вооруженных силах, но запрещает военнослужащим проявлять свою гомосексуальную ориентацию, а командирам - проводить специальные следственные действия для ее выявления. М. Нассбаум, напротив, попыталась продемонстрировать полноту гомосексуального партнерства в свете набора функциональных возможностей человека и прямой интерес государства в поощрении любых устойчивых партнерских отношений будь то гомо- или гетеросексуального характера. В целом можно сказать, что позиция М. Нассбаум становится преобладающим способом решения проблемы гомосексуализма в странах, ориентированных на либеральные и демократические ценности.

Дата добавления: 2015-11-14