Фрэнсин Риверс 6 страница

— А как насчет этой? — спросил римский воин, указав на женщину из их ряда.

Смуглый ефесянин презрительно посмотрел на нее.

— Отвратительнее видеть не приходилось, — он двинулся дальше, продолжая пренебрежительным тоном оценивать женщин, которые остались в этой колонне. — Не забывай, я ведь покупаю рабынь для служения жрицами в храм Артемиды. Они должны быть красивыми.

Когда он подошел к Хадассе, ее сердце бешено заколотилось. Господи, пусть он пройдет мимо. Сделай меня невидимой. Лучше убирать нечистоты, чем служить какой-то языческой богине.

Работорговец остановился напротив нее. Хадасса уставилась на его сандалии из тонкой кожи с разноцветными застежками. Дорогое полотно его одежды было голубым и чистым. Работорговец продолжал рассматривать ее, и она почувствовала, что покрывается холодным потом и что у нее свело живот от страха.

— А вот эта, может, подойдет, — сказал вдруг покупатель. Он взял Хадассу за подбородок и приподнял ей голову. Она посмотрела ему в глаза и едва не лишилась чувств.

— Слишком молода, — сказал воин.

— Как это она еще уцелела? — покупатель повернул ее лицо вправо и влево. — Ну-ка, девочка, посмотрим твои зубки. Открой рот. — У Хадассы задрожал подбородок, когда она подчинилась. — Зубы хорошие.

— Уж больно тощая, — сказал римлянин.

Покупатель снова приподнял ей голову и внимательно ее рассмотрел.

— Покормим как следует, и все будет в порядке.

— Да она страшная такая.

Покупатель повернулся к воину и улыбнулся.

— Уж не настолько страшная, чтобы ты ею совсем не заинтересовался. Признайся, она уже побывала в твоих руках?

Оскорбленный такими словами, воин ответил обиженным тоном:

— Да я вообще до нее пальцем не дотронулся.

— Что ж так?

— А она одна из праведных.

Покупатель расхохотался.

— Одна из праведных, — тут он повернулся к ней и продолжил с презрительной усмешкой, — тогда тем более нужно ее купить. Половина мужчин в Ефесе полжизни отдадут только за то, чтобы иметь доступ к праведной иудейке. — Он снова посмотрел на Хадассу, его полные губы скривились в улыбке, от которой ей снова стало не по себе.

Воин усмехнулся.

— Мне-то что, если я получу тридцать кусков серебра за девчонку, которая сдохнет еще до того, как вы доберетесь до Ефеса?

— А по мне, так она достаточно крепка, раз прошла такой путь. Не думаю, что она умрет от страха перед тем, что ей придется делать в храме.

— Готов поспорить на свой рацион соли, она покончит с собой еще до того, как вы достигнете Ефеса.

— Зачем ей это нужно?

— Вы не знаете иудеев. Эта скорее умрет, чем будет служить тому, кого она называет языческим богом, — он схватил Хадассу за тунику и притянул ее к себе, — впрочем, дело твое. Бери ее. Мне только забот меньше.

Хадасса похолодела, когда работорговец снова посмотрел на нее. Ее спина покрылась холодным потом. В лицо девушке ударила краска, и она покачнулась. Рука воина, крепко державшая ее за тунику, не дала ей упасть, а ефесянин продолжал ее осматривать.

Наконец, сощурив в задумчивости глаза, покупатель сказал:

— Пожалуй, ты прав. Того и гляди, она уже сейчас умрет,— он презрительно щелкнул пальцами и пошел дальше. — Ох уж эти ненормальные иудеи. Лучше пойду, посмотрю египтянок.

Молодой воин отпустил девушку и пошел было за покупателем. Хадасса импульсивно схватила его за руку.

— Да благословит тебя Бог за твою милость, — сказала она и поцеловала руку воина.

Он отдернул руку.

— Ты меня уже благодарила один раз. Помнишь? Я дал тебе зерна, а ты... — он усмехнулся. — Я все время смотрю, как ты молишься. Миля за милей, месяц за месяцем. Что толку-то тебе от этого?

Ее глаза наполнились слезами.

— Что толку? — спросил он, на этот раз уже сердито, очевидно, желая услышать от нее ответ.

— Еще не знаю.

Он слегка нахмурился, внимательно глядя ей в глаза.

— Ты ведь по-прежнему веришь? Ненормальная. Все вы какие-то сумасшедшие. — Он уже повернулся, но потом снова оглянулся, лицо его было суровым, холодным. — Не оказал я тебе никакой милости. К рабыням в храме очень хорошо относятся. Особенно к жрицам любви. Ты еще когда-нибудь проклянешь меня.

— Никогда.

— Вернись в строй.

— Я никогда тебя не прокляну, — сказала она и повиновалась ему.

Работорговец купил десять женщин и уехал. На следующий день приехал греческий работорговец. Хадассу взяли в качестве рабыни для работы по дому. Связав с десятью другими женщинами, ее повели по улицам Антиохии. Маленькие смуглые мальчишки бежали рядом, швыряли в них навозом и обзывали их унизительными словами. Одна иудейка огрызнулась на них, после чего вместо навоза в женщин полетели камни. Стражники отогнали мальчишек, а потом раздели и избили ту женщину. Чтобы окончательно унизить ее, они заставили ее остаток пути идти обнаженной.

Взору Хадассы предстали корабельные мачты, а в лицо ей подул Морской ветер, навеяв воспоминания о родной Галилее, об отце, матери, брате и сестренке. Ослепленная накатившими на глаза слезами, она споткнулась, когда вместе с остальными женщинами стала подниматься на борт по трапу.

Затем Хадасса спустилась по крутым ступенькам и пошла по узкому проходу между рядами потных рабов, сидевших за веслами. Чернокожие эфиопы, голубоглазые британцы, темноволосые галлы равнодушно смотрели на нее, когда она проходила мимо них. По второму трапу женщины спустились в трюм. В нос ударил смрад от испражнений, мочи, пота и рвоты.

Спускаясь, Хадасса увидела какие-то движущиеся фигуры. Привыкнув к темноте, она поняла, что это отдыхающая смена рабов, сидящих за веслами. «Женщины», — произнес кто-то из рабов по-гречески, и по тону, каким это слово было произнесено, можно было судить, сколько лет этот раб не видел ни одной женщины.

С женщин сняли веревки, и клеть над ними закрылась. Щелкнули засовы. В течение последующих секунд кто-то схватил обнаженную женщину, ее крик быстро утих, и ему на смену пришли другие ужасные звуки. Хадасса отползла в сторону, шатаясь уберечься от той страшной возни, которая началась в темноте. Между двумя мужчинами завязалась драка. Крики и шум напоминали рычащую преисподнюю, и Хадасса в диком ужасе спряталась в самом дальнем и темном углу трюма.

В конце концов драка утихла, и Хадасса услышала женские истерические рыдания. Потом кто-то пнул женщину ногой и приказал замолчать, и она медленно, ползком двинулась вдоль дощатой обшивки, в поисках места. Когда она оказалась поблизости, Хадасса протянула к ней руку и дотронулась до нее. Женщина вздрогнула, и Хадасса тихо сказала ей: «Здесь, рядом со мной, есть место».

Когда женщина придвинулась ближе, Хадасса увидела, как ее трясет. Ее трясло все сильнее. Хадасса почувствовала ее холодную и потную кожу. Она не могла найти слов, чтобы утешить эту женщину, хотя ей очень хотелось это сделать. Женщина снова заплакала, стараясь на этот раз заглушить свои рыдания, уткнувшись лицом в согнутые колени.

У Хадассы перехватило горло. Она сняла свою верхнюю одежду и отдала ее женщине, оставшись только в длинной серой тунике. «На, возьми», — мягко сказала она. Трясясь, женщина взяла одежду. Хадасса обняла женщину и прижала ее к себе, поглаживая по растрепанным волосам, как когда-то она гладила по волосам свою мать.

— Блаженна неплодная женщина, которая никогда не увидит, как ее дитя доживет до такого, — простонал кто-то в темноте.

Затем среди находившихся в трюме воцарилась тишина. Ее нарушали только скрип корабля, удары барабана, задающие ритм гребцам, да скольжение весел. Несколько раз в день клеть открывали и отдохнувших рабов гнали на палубу, за весла, а уставшие спускались вниз. Иногда раздавался резкий свист кнута, после чего все слышали крик боли того, кто оказывался не слишком проворен, работая веслом.

Дни сменялись ночами. Хадасса спала, просыпалась, когда щелкали засовы, открывалась клеть, после чего либо гребцы сменяли друг друга, либо в трюм приносили скудную еду. Некоторые не могли вынести качку, им становилось плохо; да и без этого в трюме было ужасно. Воздух был спертым и нездоровым. Хадасса с нетерпением ждала глотка чистого воздуха и вспоминала Галилею.

Когда корабль проходил вдоль Ликийского побережья, начался сильный шторм. Корабль бросало по волнам высоко вверх и глубоко вниз, а ветер стонал и завывал. Рабов охватила паника, все держались, кто за что мог, и взывали на десятке языков к десяткам своих богов, моля спасти их.

Ледяная вода проникала в трюм и плескалась там взад-вперед; туника Хадассы, державшейся за ребро корпуса корабля, промокла насквозь. Дрожа от холода, девушка стучала зубами и молча молилась среди крика остальных рабов. Корабль подбрасывало на волнах так высоко, что казалось, будто он уже парит над водой. После этого он так стремительно устремлялся вниз, что вместе с ним и все внутри Хадассы, казалось, тоже летело вниз. Корабль с силой ударялся о воду, и его сотрясало так, что казалось, будто он вот-вот расколется пополам.

— Мы погибнем здесь! Выпустите нас!

Когда вода в очередной раз лилась с палубы в трюм, мужчины в страхе цеплялись за клеть. «Выпустите нас! Выпустите нас!» В тот момент, когда корабль очередной раз устремился вниз по волне, кто-то упал на Хадассу и сломал тот поручень, за который она держалась. Затем корабль снова приподняло, ее отбросило в сторону и она ударилась о какую-то балку. Рев бушующего моря походил на рык дикого зверя. Корабль пошел вниз, и Хадасса почувствовала, как вода в очередной раз окатывает ее с ног до головы. О Отец Небесный, помоги нам! Спаси нас, как Ты спас учеников в Галилейском море. Хадасса хотела ухватиться за поручень, но не нашла его. Затем что-то сильно ударило ее по голове, и она застонала. В глазах все потемнело, и она словно куда-то провалилась.

* * *

Очнулась она от ритмичного стука барабана и плеска весел. Шум моря и плеск легких волн действовали на нее успокаивающе. Ей казалось, что она спала. Голова болела, туника промокла насквозь, волосы тоже. В трюме было полно морской воды. Два раба черпали ее кожаными мехами и выносили наверх.

Рядом с ней сидела какая-то женщина, которая дотронулась рукой до ее брови.

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова немного болит. Что случилось?

— Ты ударилась головой во время бури.

— А буря прошла?

— Да, давно. Гребцы уже сменились четыре раза, как она кончилась. Я слышала, как стражники сказали, что мы проплываем Родос. — Женщина достала какую-то грязную тряпку и протянула ее Хадассе. — Вот, я тут оставила тебе немного зерна.

— Спасибо, — сказала Хадасса и взяла сверток.

— Ты отдала мне свою тунику, — сказала женщина, и Хадасса теперь узнала ее.

Дни и ночи сливались в одно. В обстановке, в которой не было нормальной еды, никаких условий для личной жизни и вообще никаких человеческих условий, Хадасса становилась ближе к Богу. Отец говорил, что страдания воспитывают в человеке терпение, чтобы укрепить человека для того, что ждет его впереди. Хадассе не хотелось думать о том, что ждет ее впереди. Столько раз ей уже довелось избежать тяжелейшей участи. Сколько раз смерть только чудом проходила мимо.

Бог всевидящ, всесилен, вездесущ, и отец много раз уверял Хадассу в том, что все в этом мире делается для Божьего блага, во исполнение Его плана. И все же она не могла понять, в чем смысл страданий ее самой и всех тех, кто ее окружает. Как и она сама, эти женщины оказались в Иерусалиме в самое неподходящее время. Их схватили, как кроликов, затравленных охотничьими собаками. Что зилот, что римлянин — ей было все равно. Все они жестокие люди.

Многие друзья их семьи верили, что последние времена, о которых говорил Иисус, уже грядут, и что Господь вернется и будет править уже в их время. Некоторые из них настолько были убеждены в этом, что даже продавали все свое имущество и отдавали деньги церкви. После этого садились и ждали последних времен. Отец Хадассы не был из их числа. Он, как всегда, последовательно шел своим путем.

— Бог вернется в Свое время, Хадасса. Ученикам Он сказал, что придет как тать в ночи. И поэтому, я думаю, Его не нужно ждать. Мы просто знаем, что Он вернется. А когда, нам не следует знать.

Вне всякого сомнения, разрушение храма и уничтожение Иерусалима говорят о том, что конец мира совсем близко. Конечно, Господь вот-вот вернется. Ей так хотелось, чтобы Он вернулся. Ей так этого хотелось! И в то же время что-то внутри нее предостерегало ее от ожидания быстрого избавления от бед и страданий. «Бог не всегда вмешивается в нашу жизнь», — подумала она. И в Писании она читала, что Бог трудился через языческие народы, чтобы привести к Себе израильский народ.

— «Пойдем и возвратимся к Господу! — шептала женщина рядом, — ибо Он уязвил — и Он исцелит нас, поразил — и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицом Его».

Голос ее дрожал. Хадасса дождалась, когда женщина, цитирующая слова пророка Осии, сделает паузу.

— «Итак познаем, будем стремиться познать Господа; как утренняя заря — явление Его, и Он придет к нам как дождь, как поздний дождь оросит землю».

Женщина взяла Хадассу за руку.

— Почему только в минуты невзгод мы помним то, что поддерживало нас даже в свете? Я с самого детства никогда не задумывалась над этими словами пророка, а вот теперь, когда нам так тяжело, они стали для меня еще яснее, чем в те годы. — Она тихо заплакала. — Иона, должно быть, испытывал такое же отчаяние, находясь в чреве рыбы.

— Осия говорил здесь об Иешуа и о воскресении, — не задумавшись, сказала ей Хадасса.

Женщина подняла голову и уставилась на нее в темноте.

— Ты что, христианка? — слова звучали, как проклятие. Испугавшись, Хадасса ничего не ответила. Ей стало не по себе от той враждебности, которая внезапно пробудилась в этой женщине. Молчание, которое внезапно возникло между ними, казалось, стало крепче самой прочной стены. Хадасса хотела что-то сказать, но не находила слов.

— Как же ты можешь верить в то, что наш Мессия уже пришел? — зашипела на нее женщина. — Мы что, освободились от власти Рима? Или наш Бог уже правит на земле? — Тут она снова заплакала.

— Иешуа пришел, чтобы очистить нас, — прошептала Хадасса.

— Всю свою жизнь я жила по законам Моисея. Не говори мне об очищении, — сказала женщина, и на ее лице при этом отразились горечь и гнев. Она встала и пересела подальше от Хадассы. Еще долго она пристально смотрела на нее, но потом решительно отвернулась.

Хадасса уткнулась лицом в колени и стала бороться с нахлынувшим на нее отчаянием.

* * *

Когда корабль прибыл в Ефес, рабынь вывели на палубу и снова связали. Хадассу буквально опьянил первый за долгое время глоток свежего воздуха. После бесконечных дней и ночей в темном чреве корабля ей стоило немалого труда снова привыкнуть к яркому солнечному свету. Пристань напоминала пчелиный улей. Всюду работали люди, каждый занимался своим делом. Дочерна загорелые ступпаторы конопатили корабль, стоявший рядом с тем, на котором привезли Хадассу. Слева от корабля стояло еще одно римское судно. Сбурарии разгружали корабль, неся на плечах мешки с песком. Тяжело спускаясь вниз по доскам, они складывали груз на повозки, которые потом везли этот песок на ефесскую арену.

Другие работники, которых называли сакрарии, несли мешки с зерном и складывали их на весы. Мензоры взвешивали их и вели учетные записи. Один человек споткнулся, и в море полетел какой-то ящик. Чтобы достать его, в воду нырнул уринатор.

С самых разных кораблей на множестве языков раздавались приказы и распоряжения. Снова раздался щелчок плети, и один из стражников приказал женщинам спускаться на берег по доскам. Их повели по городской улице, уставленной торговыми лавками и наполненной шумом торговцев и покупателей. Многие останавливались и глазели на рабынь. Кто-то проходил мимо, бросая вслед: «Опять эти грязные, вонючие иудеи!».

Хадасса покраснела от стыда. В ее волосах завелись вши, туника была пропитана испражнениями и воняла. Какая-то гречанка, проходя мимо, плюнула на нее, и Хадасса закусила губу, чтобы не заплакать.

Их привели в бани. Какая-то женщина крепкого сложения грубыми движениями раздела ее и стала стричь. Страдающей от унижения Хадассе больше всего хотелось в этот момент умереть. Еще ужаснее было то, что эта женщина стала натирать ее какой-то отвратительно пахнущей мазью.

— Стой там, пока я не скажу тебе мыться, — лаконично сказала она Хадассе. Мазь жгла как огонь. После нескольких мучительных минут женщина приказала ей идти в следующую комнату. — Тщательно смой с себя все, не то мне снова придется тебя намазывать, — сказала женщина. Хадасса послушалась, радуясь тому, что теперь она, наконец, отмоется от всей грязи и нечистот, которые были на ней после такого долгого пути. Мазь уничтожила на ней всех паразитов.

Хадассу облили ледяной водой, после чего велели ей идти в бани.

Она вошла в просторное помещение, в котором находился огромный бассейн, выложенный белым и зеленым мрамором. Там стояла охрана, поэтому Хадасса поспешила нырнуть в воду, чтобы скрыть свою наготу. Стражник не обратил на нее никакого внимания.

Теплая вода смягчила жжение кожи. Хадасса никогда раньше не была в римских банях, поэтому смотрела на все с трепетом. Стены были покрыты фресками, которые показались Хадассе такими красивыми, что она не сразу поняла, что на них изображены языческие боги, соблазняющие земных женщин. Щеки у Хадассы покраснели, и она опустила глаза.

Стражник приказал ей и всем остальным, находящимся в бассейне, выходить и идти в следующее помещение, где им выдали полотенца, чтобы вытереться. Затем им выдали одежду, и Хадасса натянула на себя простую тунику и верхнюю одежду темно-коричневого цвета. Она дважды опоясалась красно-коричневой материей, которую тщательно завязала на талии. Длинные истрепанные концы материи свисали вдоль бедра. Затем ей дали светло-коричневую ткань, чтобы обвязать остриженную голову. Она обвязала еще и шею, чтобы не потерять повязку. И, наконец, ей на шею повесили унизительный рабский обруч и какую-то табличку.

Когда все было готово, к ним вошел хозяин. Став напротив Хадассы, он стал внимательно ее осматривать. Затем он приподнял табличку и что-то на ней написал, после чего перешел к другим женщинам.

Женщин снова связали вместе и повели на рынок рабов. Хозяин торговался с владельцем рынка, пока оба не пришли к устраивающим их комиссионным. Затем посыльный побежал к многолюдному причалу, чтобы привлечь внимание толпы. «Продаются иудейские женщины! — выкрикивал он. — Лучшие из пленниц Тита, недорого!» Когда вокруг рабынь собралась толпа, хозяин развязал одну из женщин и приказал ей встать на большое возвышение, похожее на гончарный круг. Рядом стоял полуголый раб с веревкой на широких плечах, готовый тут же выполнить любое приказание хозяина.

В адрес женщины со стороны толпы сразу полетели обидные шутки и оскорбления. «Раздень ее, покажи, что ты нам на самом деле хочешь подсунуть!» — кричал кто-то. «Проклятые иудеи! На арену их, собакам на съедение!» Женщина стояла прямо, а колесо вращалось, чтобы собравшиеся могли рассмотреть товар как следует, со всех сторон. Однако среди толпы были и серьезные покупатели, искавшие себе прислугу в дом. Одну за другой женщин стали постепенно раскупать: одну взяли в качестве поварихи, другую как ткачиху, двух купили как швей, еще одну в качестве няни для детей, другая пошла кухонной работницей, еще одна — носить воду. Когда очередную женщину покупали, ей приказывали сойти с колеса, после чего рабы нового хозяина связывали ее и уводили. Глядя им вслед, Хадасса чувствовала себя обездоленной.

На колесо она поднялась последней.

— Эта мала и худосочна, но она проделала путь от Иерусалима до Антиохии, стало быть, она выносливая. Она будет хорошей домработницей! — сказал владелец рынка и назначил первоначальную цену в тридцать сестерциев. Никто больше не предлагал, поэтому цену сбавили до двадцати пяти, потом до двадцати, а потом до пятнадцати.

В конце концов, ее купил один худой мужчина в белой тоге, отороченной фиолетовыми узорами. Она сошла с колеса и встала перед ним, почтительно склонив голову и сжав перед собой руки. И чем дольше он смотрел на нее, тем теснее ей казался медный рабский ошейник. Когда он сдернул с ее головы материю, она подняла голову и посмотрела в его глаза, выражавшие смятение.

— Как жаль, что они тебя обрили, — сказал он, — с волосами ты бы больше походила на женщину.

Он бросил ей повязку, которой она тут же снова покрыла голову.

— Интересно, какой бог на этот раз посмеялся надо мной, — досадливо пробормотал мужчина, взялся за веревку, связывающую ее руки, и быстрым шагом пошел вдоль причала. Стараясь не отставать от него, Хадасса делала два шага, когда он делал один. От быстрой ходьбы у нее заболело в боку.

Прокоп вел ее за собой и думал, что с ней делать. Его жена, Ефихара, голову ему оторвет, если увидит его с этой девчонкой. Она терпеть не могла иудеев, считая, что им нельзя верить ни в чем, их нужно только уничтожать. В Иудее погиб сын ее лучшей подруги. Он недовольно покачал головой. И как это его угораздило купить ее? Что теперь с ней делать? Десять сестерциев на ветер! Смешно даже. Шел по пристани, обдумывал свои дела, мечтал отплыть на Крит и забыть обо всех своих проблемах, и тут натолкнулся на этого торговца. Ему было любопытно посмотреть на пленных иудеев, а потом он вдруг почувствовал необъяснимую жалость, когда увидел, что эту рабыню никто не хочет покупать.

Не нужно было вообще ходить сегодня на пристань. Пошел бы лучше в бани — больше толку было бы. От досады у него даже голова разболелась; он злился; он был противен сам себе оттого, что почувствовал жалость, и к кому?! Если бы сейчас кто-нибудь вдруг выхватил веревку, за которую он вел свою пленницу, он был бы просто счастлив.

Пожалуй, он подарит ее Тиберию, и с глаз долой. Тиберий любил брюхатить таких молоденьких девочек. Он оглянулся на нее. Она посмотрела на него своими большими карими глазами и тут же опустила голову. Напугана до смерти. Оно и понятно. Большая часть ее народа истреблена. Сотни тысяч, как он слышал. Но разве они не заслуживают истребления после всех тех бед, которых натерпелся от них Рим?

Он тяжело вздохнул. Нет, Тиберий ее не возьмет. Одни кожа да кости, а в глазах сплошная печаль. Такая и самому сатиру не нужна. Тогда кому?

Может, Клементии? Ей нужна еще одна женщина, вот только ему очень не хотелось встречаться сегодня с этой язвой. Вряд ли ее обрадует подарок в виде костлявой рабыни, особенно после того, как он так и не удосужился зайти к своему ювелиру и приобрести хоть какую-нибудь безделушку, чтобы покачать ею перед ее жадными глазами. Раньше он не понимал, насколько она проницательна, и не предполагал, как быстро и тонко она все умеет оценивать.

— После всего того, что ты мне обещал, как ты посмел подарить мне какую-то подделку! — закричала на него Клементия, швырнув ему в лицо прекрасное украшение. Женщины ужасно некрасивы, когда плачут, особенно если слезы вызваны чувством ярости. Обычно привлекательная, Клементия состроила в тот момент такую отвратительную гримасу, что Прокоп в страхе подобрал украшение и убежал из ее дома. А жена приняла украшение с большой благодарностью.

Несколько римских сотников конвоировали группу изорванных, истощенных рабов, которые в одной связке поднимались на корабль. В этой группе было около сорока мужчин и женщин, может быть больше.

— Куда вы их везете? — спросил Прокоп главного стражника, стоявшего на палубе корабля.

— В Рим, — ответил тот.

Сердце у Хадассы подпрыгнуло. Она посмотрела на рабов и поняла, что их ждет. О Боже, пощади меня, прошу Тебя.

— Они иудеи?

— А на кого они, по-твоему, похожи? На римских граждан?

— Может, возьмете еще одну? — предложил Прокоп, дернув за веревку и вытолкнув Хадассу вперед. — Пятнадцать сестерциев, и она ваша. — Римлянин так и расхохотался. — Ну, тогда за десять. — Римлянин только рукой на него махнул. — Она вынослива, проделала путь от Антиохии. У нее хватит сил на все, что бы вы ни приготовили для этих рабов.

— От этих силы не потребуются. — Ну хорошо, отдам ее за семь сестерциев.

— За иудея не дам и самого мелкого гроша, — отозвался римлянин. — Проваливай.

Прокоп подтолкнул Хадассу вперед.

— Хорошо, тогда берите ее так! Даром! Увезите ее в Рим вместе с остальными. — Он выпустил веревку из рук. — Иди вместе с ними, — приказал он ей, — а я умою после тебя руки.

Хадасса смотрела, как он уходит, и почувствовала, что слабенький лучик надежды неумолимо гаснет. «Вперед», — прикрикнул на нее легионер, подтолкнув к кораблю. Поднявшись на палубу, она посмотрела в глаза командиру. Его лицо было обветрено жарким воздухом и годами жестоких битв, и он смотрел на нее тяжелым и холодным взглядом.

Фест ни во что не ставил иудеев. Слишком много друзей погибло от их грязных рук, поэтому у него теперь не было никакой жалости даже к этой девчонке. Он заметил, как она шевелила губами, поднимаясь по трапу, и догадался, что она молится о спасении своему невидимому Богу. Она оказалась единственной иудейкой, которая смотрела ему в глаза. Он взял ее за веревку и вытянул из строя. Она снова посмотрела на него. В ее глазах он увидел только страх, но никакой непокорности в них не было.

— Тебя везут в Рим, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что это для тебя значит, правда? Арена. Я видел, как ты сейчас молилась своему Богу, чтобы Он тебя спас, но ты ведь все равно будешь в Риме?

Когда она ничего не ответила, он рассердился.

— Ты понимаешь по-гречески?

— Да, мой господин.

Ее голос был мягким, но не дрожал. Фест сжал губы.

— Кажется, твой невидимый Бог не собирается тебя спасать, а? Что ты на это скажешь?

Она подняла на него глаза.

— Если Богу угодно, чтобы я умерла, значит, я умру. И никакая сила на земле не сможет этому помешать.

В этих простых словах, сказанных хрупкой девочкой, виделись семена нового, еще более кровавого сопротивления. Фест снова сжал губы.

— На земле есть только одна настоящая сила, девочка, и это сила Рима. — Он резко повернулся к сотнику, стоявшему рядом. — Уведи ее вниз, к остальным.

Атрета, закованного по рукам и ногам, вывели из повозки и повели через ворота в лудус Капуи. По пути на юг Малкен приобрел еще девять человек, причем некоторых из них явно не для гладиаторских боев. Атрет сразу увидел, что в них не было никакой агрессивности и они совершенно не умели драться. Подобно вьючным животным, они выполняли все, что им ни приказывали. Германский воин смотрел на них с нескрываемым презрением.

Страдая от побоев, которые он перенес в результате своей последней попытки бежать, Атрет едва передвигался. «Встать в строй!» — прикрикнул на него стражник, щелкнув кнутом. Атрет вздрогнул, потому что в тот же миг его спину тысячами игл пронзила резкая боль. Он выругался и встал в строй.

Малкен обходил строй закованных в кандалы людей, временами отдавая приказы. «Стой прямо!» — крикнул он на одного из рабов, а стражник угодливо ткнул явно больного пленника. Другие пленные стояли, потупив глаза в землю, преклонившись перед силой завоевателя, — все, кроме Атрета, который стоял, широко расставив ноги и глядя прямо в глаза торговцу, не скрывая ненависти, которую к нему испытывал. Стражник изо всей силы ударил его кнутом по плечам. Атрет только слегка вздрогнул.

— Хватит, — сказал Малкен, когда стражник замахнулся на Атрета еще раз, — не стоит его уродовать сверх того, что он уже получил.

Страдая от боли, Атрет прищурил глаза и стал внимательно изучать все вокруг себя, выискивая хоть малейшую возможность для побега. Его окружали высокие каменные стены. Железные решетки, тяжелые двери и готовые к любым неожиданностям вооруженные до зубов стражники — все это говорило о том, что ему выпала тяжелая участь рабской жизни в плену врага. За решетчатой дверью мужчины тренировались перед выступлением на арене. Значит, и его теперь сделают гладиатором?

Наставника можно было определить легко, поскольку он был рослым, крепко сложенным, одетым в покрытую тяжелыми доспехами кожаную тунику и единственным, кто носил в ножнах на поясе меч. Атрет подумал, что такое оружие здесь было нужно явно не для защиты и не для нападения, — наверное, оно служило знаком отличия.

Малкен поймал взгляд молодого германца и злорадно улыбнулся.

— Это Тарак. Можешь теперь огрызаться на него так, как ты огрызался на меня все эти недели. А ведь ему ничего не стоит перерезать горло любому рабу без всякой причины — просто так, в назидание другим.

За первые недели своего рабства Атрет стал немного понимать по-гречески, но угрозы Малкена его совершенно не пугали. Он сделал резкое движение вперед, как будто хочет напасть на торговца, и посмеялся над тем, как римлянин попятился от него. Это была единственная радость, оставшаяся у Атрета, — видеть, как тот, кто называет себя «хозяином», в страхе шарахается от него.

— Родился бы ты хаттом, мы бы тебя живо в болоте утопили, — презрительно усмехнулся варвар.

Малкену не нужно было знать германский, чтобы понять, что над ним жестоко посмеялись. Покраснев от гнева, он выхватил у стражника плеть и хлестнул германца по груди, располосовав кожу. Атрет тяжело задышал, но не шелохнулся. Посмотрев на Малкена, он плюнул ему в лицо.

— Скорп идет, — сказал один из стражников, когда Малкен снова поднял плеть.

Опустив плеть, Малкен сунул ее одному из стоявших рядом стражников.

— Глаз с него не спускайте.

Дата добавления: 2015-11-16