Социальное программирование

Как-то раз директор центра здравоохранения одного из самых крупных колледжей страны сказал мне, что примерно пятьсот студентов в год (5% от общего количества учащихся) являются в его центр на прием с одной и той же проблемой — они одиноки. По словам директора, ни в одном из таких случаев традиционный психоаналитический подход положительного ре­зультата не дал. Конечно, каждый студент получил индивиду­альную помощь: лечение и советы, согласно представлению терапевта о состоянии его здоровья.

—Однако, — отметил директор, — похоже, здесь речь скорее идет о невозможности самостоятельного разрешения студентами своих повседневных проблем, нежели о скрытой патологии.

—А что если, — предположил я, — все пятьсот студентов вашего колледжа одновременно заявятся в клинику жаловаться на одиночество? Каков будет диагноз, и на что, в первую очередь, обратит внимание психиатр?

—Ну... — растерялся тот, — психиатр, скорее всего, поин­тересуется, чем вызвана столь массовая реакция...

—Но когда они приходят поодиночке, вы расспрашиваете каждого о том, что случилось именно с ним, вместо того чтобы интересоваться, не случилось ли чего в колледже?

— В общем-то, да.

Ошибка директора типична и очень схожа с ошибками психологов, психиатров, медиков, врачей криминального управ­ления, словом, всех тех, кто исследует, лечит, решает, выносит приговоры личностям, начисто забыв о том, какую власть над индивидуумом подчас имеет ситуация. Искать корни застенчи­вости необходимо в социальной экологии. В этом разделе мы предлагаем рассмотреть некоторые ситуационные процессы, способствующие формированию в человеке психологического изоляционизма.

Миграции и одиночество

В книге «Нация чужаков» Вэнс Пэккард анализирует ставшее в последнее время типичным для американских семей явление «географической подвижности». «Судите сами, — пишет Пэк­кард, — средний американец в течение жизни меняет место жительства примерно четырнадцать раз. Около сорока миллио­нов американцев, — продолжает автор, — переезжают хотя бы раз в год. Более половины этого количества — тридцать два миллиона, жившие на фермах в 1942 году, — раз снявшись с места, беспорядочно мигрировали по стране все последующие двадцать и более лет. О том, что люди самых разных профессий вынуждены проводить свою жизнь в кочевье, говорит резко возросшее в последние десятилетия количество университетских поселков, городков, принадлежащих различного рода компани­ям и фирмам. Коммивояжеры, пилоты, стюардессы, сезонные рабочие — все это примеры подобного рода практик. Согласно Пэккарду, последствием современного кочевничества является резко возросшее число горожан, страдающих от недостатка стабильности, в частности, — недостатка стабильности в обще­нии. Такие потери не способствуют развитию чувства благопо­лучия ни у отдельных людей, ни у общества в целом.

— А как же насчет детей? Как отражаются бесконечные
переезды на миллионах юных созданий, не имеющих возмож­
ности даже участвовать в выборе решения? Какую эмоциональ­
ную цену вынуждены платить они за разрушенную дружбу, за
смену знакомой обстановки, за постоянные столкновения с
неизвестным? И потом, кто может заменить им бабушку?

Крайне застенчивая студентка, рассказом которой мы начали первую главу, пострадала именно из-за переездов.

...когда я подросла, стало еще хуже. Каждый год я приходила в новую школу. Мы были бедны, и это отражалось на мне, большинство ребят не хотело общаться со мной, они обраща­лись ко мне, только если им было что-нибудь от меня нужно... после этого мне оставалось только ждать, когда им снова что-нибудь потребуется. Я ощущала себя мячом во время баскетбольной лихорадки. Я словно забивалась в раковину, и каждая новая школа заставляла меня все более смыкать створ­ки, пока на девятый год они не сомкнулись окончательно.

Исследователь Роберт Зиллер изучал психологические пос­ледствия географических перемещений. Он сравнивал три груп­пы восьмиклассников, живущих в штате Делавэр. Первую, из двадцати трех человек, составляли в основном дети военных летчиков; за свою недолгую жизнь они успели сменить по семь и более мест обитания; во вторую, из шестидесяти человек, входили дети летного состава гражданской авиации — эти маль­чишки успели пожить всего лишь в трех-четырех местах. Нако­нец, учащиеся третьей группы, насчитывающей семьдесят шесть человек, всю жизнь прожили в своем родном городе. С целью выявления уровня социальной адаптации, стремления к изоля­ционизму, а также, собственно, мироощущения и степени уве­ренности в себе каждого ребенка, было проведено многоступенчатое психологическое тестирование. Нетрудно до­гадаться, какие оно дало результаты. Наибольший уровень со­циальной изоляции был выявлен у часто переезжавших детей. В частности, самые высокие показатели — у детей военных летчи­ков, именно они чаще других в ответах имели крайне эгоцент­рическую точку зрения. Несмотря на то, что эгоцентризм считается вполне приемлемым результатом адаптации ребенка к частой смене обстановки, не следует забывать, что зачастую именно он способствует развитию в ребенке отчужденности. Дети военных летчиков, как правило, описывали себя, исполь­зуя слова «другой», «чужой», «странный», «необычный» и... почти всегда — «одинокий». Таких детей чаще тянет к общению со взрослыми, нежели к веселым играм со своими сверстниками.

Одиночество ребенка, как и одиночество взрослого или престарелого человека, — явление весьма распространенное в наши дни. Как ни печально признавать, но развитие прогресса лишь ускорило его приход. Занятые делами, американцы поздно обзаводятся семьей, имеют малое количество детей и часто разводятся. Повышение уровня жизни позволило многим иметь

собственные дома, и так, живя по двое, по трое в собственном доме или отдельной квартире, мы постепенно превращаемся не просто в нацию «чужаков», а в нацию чужаков одиноких...

Подверженный влиянию этих сил, индивидуум может стать замкнутым даже уже потому, что общение с другими людьми усложнилось. Все реже встречаются душевная теплота, состра­дание, легкие, непринужденные отношения внутри семьи или среди соседей. Исчезла возможность получать моральную под­держку, обмениваться комплиментами, вести дружеские беседы. В обществе, все члены которого изолированы друг от друга, любой эмоционально окрашенный контакт становится ро­скошью.

Одна из самых грустных картин, которые мне доводилось когда-либо видеть, — это субботние компании одиноких детей. Сгрудившись у фонтана, пока их матери осуществляют закупки на неделю, они с тоской на лицах уныло пожирают «биг-маки» или пиццу. Чуть позднее их ждет возвращение в предместья — в частные владения, которые изолируют их друг от друга. В городе, который они покидают, страх перед преступниками превратил обитателей квартир в напуганных жителей осажден­ных крепостей. Замок становится темницей, если двери в нем закрыты на тяжелый засов, а окна покрыты решетками. В городе многие пожилые женщины не выходят даже за покупками до тех пор, пока их мужья не вернутся с работы. Для одиноких же стариков все страхи городской жизни увеличены во много раз.

В социуме существуют и менее заметные силы, превращаю­щие нас в разрозненное сообщество страдающих от одиночества людей. Когда банковские подвалы сменили менее эффективные и экономичные кладовки, мы были вынуждены начать платить скрытые цены. Нигде уже не увидишь таблички «Здесь дают кредит». У вас нет больше кредита, вы теряете право на сущес­твование, если не можете предъявить три документа, подтверж­дающие факт такового. Дружелюбные беседы с мистером Буэром или аптекарем Гольдбергом канули в прошлое. Малень­кая брешь в социальном взаимодействии, жертвоприношение ради «прогресса» и влечет неизменные потери в том, что вы значите для других и что они значат для вас.

Я вырос в Бронксе, где в то время мало кто имел собственный телефон. Кондитерская, находившаяся по соседству, являлась телефонным центром квартала. Когда дядюшка Норм желал Добраться до своей подруги Сильвии, ему приходилось сперва

Дата добавления: 2015-07-11