|
Читайте также: |
Романтически-героический порыв этот спровоцирован распоряжением «с самого верха» о стопроцентной коллективизации и ликвидации кулачества как класса.
Надо заметить, что Давыдов приезжает в хутор не один. Вместе с ним, хотя и тайно от него, приезжает туда, есаул Половцев, и — тоже в связи с постановлением о сплошной коллективизации. Есаул понимает, что если у мужика, у казака всерьез начнут отнимать нажитое им своим горбом добро, то не вынесет этого хозяйская душа, пойдет казак на все, чтобы отстоять то, что имеет, в чем вся жизнь его заключается, и поднять его на восстание будет легче всего.
Итак, в хутор одновременно прибывают чужие деревне люди, чтобы вмешаться в ее жизнь, мало об этой жизни зная, мало ценя и мало уважая ее законы. Характерно, что бумага, которую должен подписать вступивший в «Союз освобождения родного Дона» Яков Лукич, очень похожа на заявление о вступлении в колхоз: «Обязуюсь беспрекословно слушаться своих начальников и командиров. Обязуюсь все свое достояние привести на алтарь православного отечества. В чем и подписуюсь».
Попытка собрать людей в колхоз и в Союз освобождения взаимно друг друга исключают, взаимно выявляют беспочвенность и волюнтаризм и того, и другого предприятия.
Колхоз начинает организовываться зимой, когда нет ни подготовленных помещений для содержания больших групп скота и птицы, ни достаточного количества кормов. Животные и птица мерзнут и голодают, а люди, даже убежденные, своим умом дошед-
шие до пользы обобществления, как, например, Кондрат Майданников, сердцем тоскуют по своей животине, и тошно, и горько им на опустелом базу.
Люди, зачисленные в разряд кулаков, практически перестают считаться людьми. Они становятся врагами. А врага, естественно, не жалко, и ребенка его не жалко, и семьи его не жалко. Макар Нагульнов пламенно заявляет, что готов детишек, баб и стариков пострелять для блага революции.
Как мы теперь знаем, судьба, уготовленная раскулаченным и сосланным, была гораздо страшнее немедленной смерти от пули. Но Шолохов умеет показать в самом накале классовой борьбы возможность иного, не кровопролитного разрешения.
Автор романа довольно правдиво рисует настроение большинства хуторян, которые собрались на сход обсуждать вопрос вступления в колхоз. Русские крестьяне, которые только-только получили землю, о колхозах рассуждали примерно так: «Сначала дали землю, теперь отбирают!» И болела у них душа.
Казаки же, которые владели землей всегда, испокон веков, тем более не желали объединяться. Они к тому же справедливо подозревали, что колхозы окажутся грабительскими заведениями! И поэтому на собрании в Гремячем Логу многие были согласны с Николаем Люшней, который здраво рассуждал, что «колхоз — дело это добровольное, хочешь — иди, а хочешь — со стороны гляди!»
Так вот он и хочет со стороны глядеть. Но добровольности как раз-то Советская власть и не терпела. Уже все было решено за крестьян и казаков в Москве, не верящей слезам и крови, за кремлевскими стенами, сколько хозяев и в какой срок вступит в колхозы.
Самое страшное, что последовало за этим, — раскулачивание.
Раскулачивание называлось тогда «административной мерой». Ее применяли к тем, кого считали врагами, хотя бы ничего противозаконного человек и не сделал. Поэтому-то так униженно просят прощения казаки и бабы после «бабьего бунта». Не потому, что считают себя неправыми: они хотели взять
зерно, которое им принадлежало и без которого они обречены были на голод. А потому, что боятся, что их объявят «врагами» и сошлют. И не пустыми словами, а страшной угрозой звучит давыдовское: «Большевики не мстят, а беспощадно карают только врагов...»
И многое значит его обещание не считать участников «бабьего бунта» «врагами» и не применять к ним «административных мер».
А кроме раскулачивания есть еще и другие меры, которыми власти «убеждают» казаков в том, что колхоза им не миновать: лишение гражданских и избирательских прав, после чего человека в любой момент могли арестовать; объявление бедных крестьян «подкулачниками», если у них просыпались совесть и жалость. Объявление «социально опасным» и, наконец, наган и холодная комната.
И идут, помимо воли, казаки, «слезой и кровью» разрывая «пуповину, соединявшую... с собственностью, с быками, с родным паем земли».
Среди колхозников вынужден прятаться и крепкий хозяин Яков Лукич Островнов, который успел замаскироваться, чтобы не попасть под раскулачивание. Яков Лукич всю жизнь работал, горб наживал. А теперь все под корень! Да, ужасная пора, когда трудолюбивый и удачливый человек вынужден прятаться.
За короткое время, что описано в романе «Поднятая целина», читатель наглядно видит плоды «великого перелома». В хуторе не остается зажиточных хозяев, хлеб для хлебозаготовок выбивают силой, крестьян, захотевших согласно лживой сталинской статье «Головокружение от успехов» выйти из колхоза, лишают семенного хлеба; перед вступлением в колхоз порезано множество скота.
А впереди у страны страшный голод, репрессии и война...
Оправдывая жестокости и беззакония, Шолохов пытается изобразить дело так, будто на Дону готовится антисоветское восстание. Сегодня уже известно, что большинство из тех контрреволюционных организаций, которые так успешно «раскрывало» ГПУ и НКВД, были попросту выдуманы. Скорее всего, не су-
ществовал и описанный в романе «Союз освобождения Дона», потому что большинство активных борцов с новой властью или уехали, или были уничтожены.
Но даже если такой союз и существовал, он не мог серьезно угрожать большевистской власти. «Поднятая целина» невольно разоблачает и другой обман Сталина, что раскулачивание — это мера, принятая как защита против террора кулаков, которые всячески вредят колхозам. Нет, ничем русский народ не заслужил уничтожения миллионов самых работящих своих хозяев. А если и были где-то случаи сопротивления, то это была месть отдельных людей, доведенных до отчаяния ограблением и насилием над ними и близкими.
Читая роман, переживаешь, что так страшно изломаны и исковерканы оказались судьбы, души и нравы казаков. И невольно думаешь о том, до какого унижения Россию довела ее колхозная система, что она вынуждена просить помощи у других стран.
Даже там, где писатель пытается оправдать коммунистов, правда жизни, описанная мастером, доказывает обратное. В том и сила большого таланта, что она не подчиняется компромиссным устремлениям автора.
Правда художника оказывается более убедительной, чем желание автора подогнать идеологическую основу под собственное произведение.
ОБРАЗ МАКАРА НАГУЛЬНОВА
В РОМАНЕ М. ШОЛОХОВА
«ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА»
Одним из наиболее колоритных и запоминающихся образов, описанных в романе М. Шолохова «Поднятая целина», является образ Макара Нагульнова, бывшего красного партизана, секретаря гремяченской партячейки. Единственной целью его, Нагульнова, существования является «мировая революция».
Многие жители Гремячего Лога не любят и даже побаиваются Макара, который весьма невоздержан на язык и при случае вполне
может пустить в ход кулак, а то и наган. Получив во время войны контузию, Нагульнов подвержен нервным припадкам — что и говорить, с таким и в самом деле лучше держаться настороже.
Но в то же время натуре Макара Нагульнова присущ и какой-то специфический идеализм, который не сразу удается.разглядеть за его мрачной внешностью, резкими высказываниями и порой непредсказуемым поведением. Он весь словно создан из противоре-. чий... «из острых углов».
В начале романа, после сцен раскулачивания, Давыдов, Нагульнов и Разметнов обсуждают итоги «проведенных мероприятий». Когда Разметнов признался, что ему до боли жаль детей раскулаченного Гаева, Нагульнов впадает в бешенство и истерически кричит о том, что если ради революции ему прикажут расстреливать из пулемета толпы женщин, стариков и детей, то он, не колеблясь, нажмет на курок. После этого с Нагульновым происходит припадок.
Но тот же Нагульнов освобождает свою бывшую жену Лушку сразу же после того, как он же убил ее любовника — сбежавшего из ссылки раскулаченного Тимофея Рваного. В чем же здесь дело? Даже Давыдов, думается, в этой ситуации поступил бы иначе. Отпускает потому, что любит ее; отпускает, несмотря на то, что она причинила ему своим поведением много душевных страданий; отпускает, прекрасно понимая, что вполне может понести за:это наказание.
Макар Нагульнов искренне считает себя коммунистом. Но при всем при этом он часто не соглашается с линией, проводимой партией, за что получает нагоняй от Давыдова. Когда районное начальство решает принести Макара «в жертву», исключив его из партийных рядов, ему кажется, что жизнь его кончилась. Отправившись после злополучного собрания из района обратно в хутор, Нагульнов твердо решает, что, приехав домой, наденет военную форму и застрелится из своего нагана.
Но по дороге в Гремячий он изменил свое решение. Лежа возле кургана на траве, глядя в бездонное небо, Макар вдруг представляет, как будут злорадствовать на его похоронах враги, и ход его мыслей полно-
стью меняется. Не дождутся враги, чтобы он, Макар Нагульнов, стал сводить счеты с жизнью. Раньше он всех их первыми в могилу уложит.
Нагульнов, несомненно, человек смелый, даже смелый до безрассудности. Когда мужики и бабы принялись грабить колхозные амбары, он один встал против разъяренной толпы и, угрожая наганом, не допустил расхищения колхозного добра.
Для того чтобы отыскать и убить Тимофея Рваного, он начинает за ним следить в одиночку. Ведь, когда узнали о том, что сбежавший Тимофей объявился в их краях, Давыдов сначала предложил сообщить о нем в районное ОГПУ. Но Нагульнов непреклонен — чекистов вызывать не надо, иначе их приезд может «спугнуть волка».
Примечательна также сцена убийства Тимофея Рваного. Ведь он вышел из темноты на Макара так, что тому оставалось только нажать на спуск. Но тем не менее, Нагульнов окликает врага, чтобы тот посмотрел в глаза своей смерти. В этом случае есть все основания говорить о том, что натуре Макара присуще подлинное, природное, что ли, благородство. И похоже, что не стал бы он стрелять из пулемета в детей и женщин, как грозился накануне припадка. Явно сгоряча он это сказал.
Личная жизнь Нагульнова протекает весьма своеобразно. Прекрасно зная о том, что его жена Лушка путается с Тимофеем Рваным, да и вообще строгим поведением не отличается, Макар, тем не менее, позволяет ей делать все, что ее душе угодно. Единственное условие: не нагулять ребенка и не принести в дом «дурную болезнь». Думается, так мог бы поступить далеко не каждый мужчина.
Когда Макар все-таки выгоняет Лушку из дому, то оказывается, что он сделал это потому, что она голосила при всем честном народе по Тимофею, которого отправляли в ссылку. Такого публичного позора Нагульнов простить ей уже не может.
И потом, когда Лушка завлекла в свои сети Давыдова, Макар вовсе не ревнует и не имеет никаких претензий к Семену. Ему лишь жаль, что его бывшая жена избрала очередной «жертвой» именно его товарища. Но и после этого, как оказалось позднее, На-
гульнов не перестал любить Лушку, отпустив ее в ночь гибели Тимофея.
Есть у Макара Нагульнова и другие, более безобидные чудачества. Первое — это, конечно же, увлечение английским языком. Почти за четыре месяца Макар выучил... восемь английских слов, притом слов, с его точки зрения, «особо революционных»: «револю-шьен», «коммунистишьен» и т. д.
По признанию Макара, знание иностранного языка понадобилось ему для того, чтобы при первой же возможности принять самое активное и деятельное участие в мировой революции. Как только английские, «индейские» и другие пролетарии свергнут капиталистов, он, Макар, сразу же отправится к братьям по классу и объяснит им, что надо делать, чтобы не повторить ошибок их российских товарищей.
Вполне понятно, что этот «сизифов труд», который добровольно взвалил на свои плечи Нагульнов, никогда не принесет результатов ни по объективным, ни по субъективным причинам. Да и сама идея мировой революции, занимавшая умы большевиков, в конце концов оказалась несостоятельной и была снята с повестки дня, хотя Макару и не удалось дожить до этого времени и он не познал разочарования, не увидел крушения цели, к которой стремился. Ведь именно с ней он связывал всю свою жизнь и все надежды, вполне искренне принося в жертву идолу мировой революции всего себя и свои человеческие чувства.
Примечательно и другое искреннее увлечение Нагульнова: по ночам, изучая английский язык, он слушал пение петухов. Казалось бы, довольно странное занятие для «рыцаря мировой революции», но попробуем разобраться, в чем его причина.
Возможно, в увлечении Нагульнова петушиным пением нашла выход его подсознательная тяга, ни больше ни меньше, как к Гармонии с большой буквы. В самом деле: противоречивый мир, в котором он живет, не устраивал Макара: кто-то хочет создавать колхоз, кто-то не хочет и, более того, активно этому противится. А вот петушиный хор поет торжественно и складно вне зависимости от того, какой политический режим установлен в стране.
- Правда, и среди петухов нашелся «оппортунист», который внес дисгармонию в стройный хор гремяченских петухов. И Макар тотчас же выносит ему приговор: как любой «несогласный» с генеральной линией, петух, который портит общее пение, должен быть уничтожен. Думается, этот поступок Нагульнова также приоткрывает тайники его души.
Макар вообще в общении с людьми человек довольно грубый. Особенно груб он бывает, общаясь с дедом Щукарем. Правда, самого деда также нередко «заносит» в его россказнях и рассуждениях, и тогда Нагульнов тотчас же пытается заткнуть рот невоздержанному в речах старику.
Щукарь действительно вполне способен нарушить плавный ход колхозного собрания: когда на повестке дня стоит, например, вопрос о норме выработки колхозников, дед как ни в чем не бывало начинает весьма подробно рассказывать о том, как казак по прозвищу Молчун довел до белого каления своим молчанием даже попа на исповеди... Конечно, Щукарь — не петух, и отрубить ему голову, по крайней мере на собрании, не представляется возможным, но Нагульнова снова, как и в случае с «петухом-оппортунистом», мучает ощущение дисгармонии. И тогда Макар оказывается, по сути, единственным участником собрания, который желает заткнуть рот говорливому деду. Даже Давыдов, поначалу сердившийся на Щукаря, хохочет, как ребенок. Макар снова оказывается в одиночестве.
И все-таки именно такие идеалисты, как Нагульнов, и делали революцию, принося себя в жертву в самом прямом смысле. А потом уже по их костям к власти приходили партийные функционеры.
ОБРАЗ СЕМЕНА ДАВЫДОВА
В РОМАНЕ М. ШОЛОХОВА
«ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА»
Семен Давыдов, бывший моряк и слесарь путиловского завода, приезжает в хутор Гре-мячий Лог для организации колхоза. Задача
перед ним стоит непростая, ведь казаки издавна считали себя привилегированным сословием, покорность им вовсе не свойственна, как, впрочем, и революционный энтузиазм.
Но уже первая встреча Давыдова с казаками свидетельствует о том, что он способен найти с ними общий язык. Семен не отправился сразу же в сельсовет, мимо людей, как это делали в основном все приезжавшие до него представители «начальства», а принялся помогать кучеру распрягать коней, разговорился с собравшимися неподалеку казаками, шутил и угощал их папиросами.
И казаки приняли приезжего. При этом Давыдов не пытался заигрывать с «народом», просто он говорил понятным людям языком; к тому же он не только не обиделся, когда дед-балагур посмеялся над его щербатыми зубами, но и сам отпустил шутку по этому поводу. А умение посмеяться над собой — качество, которое вызывает у людей особую симпатию. Давыдов, наверное, в тот момент даже не предполагал, насколько оно, это качество, пригодится ему в дальнейшем.
Оказалось, что у приезжего не только язык хорошо подвешен. Он ловко управлялся с лошадьми и конской сбруей, рассказывая попутно о том, что был пулеметчиком. Казаки — люди военные, и поэтому упоминание о воинской службе еще больше сблизило их со щербатым балагуром. Рассмотрев руки Давыдова, казаки приняли его за кузнеца, но он поправил их, сказав, что он — слесарь.
Правда, узнав о том, что Давыдов приехал «насчет колхоза», казаки поостыли и не стали скрывать своего разочарования. Мало кто из них верил в возможность собрать всех людей в одну «коммуну», где они должны вместе трудиться. Более того, очень много казаков были против самой этой идеи — нарушить вековой уклад ведения хозяйства и устои собственности. Вот их-то и предстояло переубедить Давыдову, опираясь на помощь своих ближайших помощников — секретаря гремяченской партячейки Нагульнова и председателя Совета Разметнова.
Первая встреча с Нагульновым и Размет-новым не разочаровала Давыдова. Они некоторое время присматривались друг к другу,
но принадлежность к одной политической партии и общность задач способствовала их взаимопониманию. Давыдову не надо было объяснять своим новым товарищам, что такое «классовая борьба», «коллективизация»...
Первым конкретным мероприятием, которое предстояло провести Давыдову, стало раскулачивание зажиточных казаков. Еще не зная досконально проблем Гремячего Лога, Давыдов прислушивается к мнению общего собрания, которое решает голосованием, кого причислять к кулакам, а кого нет. Вопрос это был далеко не простой, ведь «утвержденный собранием» кулак автоматически лишался гражданских прав и всей своей собственности, а затем безвозвратно ссылался со всем семейством «в места не столь отдаленные».
Полагаясь в большинстве случаев на мнение собрания, Давыдов, тем не менее, проявляет «партийную твердость» при рассмотрении дела Тита Бородина. Тит {или как его называют местные жители — Титок) сам из бедняков, в гражданскую воевал в Красной гвардии, имеет ранения и награды, но после войны чрезвычайно усердно занялся хозяйством, стал нанимать работников и превратился в весьма зажиточного (по меркам Гремячего Лога) человека.
Казаки не хотят записывать Тита Бороди- ■ на в кулаки, но Давыдов смотрит на проблему с точки зрения «революционной принципиальности» и говорит, что Бородину за партизанское прошлое — честь и хвала, но раз он превратился в кулака, то его необходимо «раздавить» без всякой жалости. Казаки, понимая, что времена меняются и противиться «линии партии» становится опасно, голосуют за раскулачивание Бородина.
Именно при раскулачивании Тита Бородина Давыдов пострадал в хуторе в первый раз. Именно на Давыдове вымещал свое возмущение и обиду Титок, несколько раз ударив его по голове «занозой» (железным штырем). Если бы не подоспевшая вовремя помощь, Семену скорее всего пришлось бы совсем худо.
При обсуждении Давыдовым, Нагульновым и Разметновым вопросов проведения раскулачивания нам становится более понятным образ этого коммуниста-двадцатипяти-
тысячника — такой, каким его задумывал М, А. Шолохов. Мы узнаем некоторые факты из биографии Семена. Так председатель Совета Андрей Разметнов отказывается «воевать с детишками» — при раскулачивали многодетного Гаева он не мог выдержать их плача и вынужден был уйти. Давыдов буквально взрывается: «Жалеешь... А они нас жалели?». Он вспоминает, как отец его был после забастовки отправлен в Сибирь, а мать была вынуждена пойти на панель, чтобы прокормить Семена и его маленьких сестричек. Вот и получается, согласно давыдовской логике, что одиннадцать детишек псевдокулака Гаева (раскулачивание которого, кстати, было признано позднее незаконным) должны быть сосланы в Сибирь, потому что он когда-то закрывал рты своим сестренкам, чтобы те не плакали, когда их мать приводила очередного «гостя». Раскулачивание, безусловно, было тяжким преступлением.
В этом беда Давыдова, беда всего его поколения и нескольких поколений последующих: он, как и очень многие, верил, что можно построить «счастливую жизнь» для большинства, но для этого нужно принести в жертву (разумеется, «во имя высоких революционных идеалов»!) какое-то «незначительное меньшинство», пусть даже это будут дети, старики и прочие, на ком очень скоро, как показала история, в годы большого террора, поставят клеймо — «член семьи врага народа». «Добровольно-принудительная» коллективизация и большой террор тридцатых-сороковых годов — все это звенья одной цепи.
На самом деле все обстояло проще. Логика действий новой власти выглядела следующим образом: необходимо создать колхозы, чтобы централизовать сельскохозяйственное производство и лишить крестьян самостоятельности. Но как обеспечить колхозам материальную базу? Ведь зажиточный земледелец в колхоз не пойдет, а у бедноты — нет ничего, на то она и беднота. Решено: забрать все имущество у зажиточных крестьян, то есть у «кулаков», и объявить его колхозной собственностью. Вот вам и материальная база! Разумеется, все эти мероприятия должны были сопровождаться массированной пропа-гандистскойкампанией.
Понимал ли все это Давыдов? Пожалуй, нет. Положительные черты в его образе проявляются как раз тогда, когда он находится в стороне от президиума колхозного собрания и, вообще, подальше от большой политики. Ведь по натуре Давыдов — человек неплохой. Более того — он чуть ли не единственный из описанных в романе, как сейчас принято говорить, «партийных функционеров», который вызывает у читателя положительные эмоции. Руководители районного уровня: Корчжинский, Беглых и другие, готовые в случае необходимости «принести в жертву» Макара Нагульнова — законченные формалисты и бюрократы. Председатель соседнего колхоза Поляница — просто-таки жулик и обманщик, хотя тоже «двадцатипятитысячник». Пожалуй, лишь секретарь райкома Нестеренко и командир агитколонны Кондратько могут вызвать симпатию.
И еще: Давыдов очень одинокий человек, можно сказать, самый одинокий в романе. Он и сам осознает свое полное одиночество. Наблюдая за детьми в поле, он, еще молодой человек, думает о том, что так и умрет, не оставив потомства, что останется после его смерти единственная память — гремячен-ский колхоз, который, может статься, даже назовут его именем — слесарька Семки Давыдова.
Связь с Лушкой, которую и любовью-то можно с большой натяжкой назвать, лишь усилила его одиночество. И дело даже не в том, что связь эту обсуждали на каждом шагу абсолютно все. Финал отношений Давыдова с Лушкой, несомненно, нанес Семену тяжелейшую душевную травму: ведь Лушка не просто «встречалась с кем-то еще». Она помогала Тимофею Рваному — злейшему врагу Давыдова и других коммунистов, который, не попади в него пуля Макара Нагульнова, обязательно постарался бы убить Семена и, возможно, на этот раз бы не промахнулся.
Единственное «светлое пятно» в жизни Давыдова — это молоденькая девушка Варя, Варюха-горюха. Ей одной удалось растопить лед, которым было сковано сердце матроса, пулеметчика, слесаря и председателя колхоза Семена Давыдова. И все вроде бы у них складывалось хорошо... но пулеметная оче-
редь оборвала жизнь Семена Давыдова — человека, который хотел осчастливить всех, по его мнению, достойных счастья. И все-таки не смог сделать счастливым никого конкретно.
КОМИЧЕСКОЕ
В РОМАНЕ М. ШОЛОХОВА
«ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА»
Юмору и комическому началу вообще в романе М. Шолохова отводится особая роль. Несомненно остроумный и как человек, и как писатель, автор не жалеет комических черт, описывая героев, которые ему симпатичны.
Смешные сцены романа не только развлекают читателя, делая сам процесс чтения более интересным и занимательным, но и позволяют глубже проникнуть во внутренний мир его персонажей. Можно сказать, что ключевым словом к пониманию характеров героев является то самое слово «чудинка», которое прозвучало в разговоре Давыдова с возницей Иваном Аржановым.
Иван тогда показал Давыдову кнутовище, которое он вырезал из ветви вишневого деревца. Росло деревце, стройное и красивое, пришел человек и сделал из него кнутовище — то есть палку, прямую, голую и негнущуюся. Так и сам человек: если есть в нем чудинка — тогда он живое деревце, а нет чудинки — тогда и не человек это вовсе, а мертвая палка.
Разумеется, наибольшую долю комического содержит в себе образ деда Щукаря. Он то и дело попадает в забавные ситуации, о которых потом с удовольствием рассказывает; при случае (а случай для деда находится почти всегда) Щукарь пускается в очень умные, по его мнению, рассуждения на самые разнообразные темы. Все это вызывает улыбку и смех не только у других действующих лиц романа, но, разумеется, и у читателя.
Сама жизнь деда Щукаря началась с досадного недоразумения: повитуха предсказала, что он станет генералом. Ждал-ждал Щукарь своего «генеральства» долгие годы,
да так и не дождался. Он не только в генералы не попал, но даже и на военную службу простым казаком его не взяли. А все потому, что здоровье свое он подорвал еще в младенчестве: после того как пьяные поп с дьяком окрестили младенца в крутом кипятке, тот так кричал, что нажил «грызь», то есть грыжу.
Прозвище свое Щукарь получил в детстве. Вместе с другими мальчишками он повадился откусывать под водой зубами крючки у старого, глухого, как пень, рыболова. Однажды он и попался на крючок, словно щука, после чего и стал на всю оставшуюся жизнь Щукарем.
Дальше — больше. За что — неизвестно, но невзлюбили Щукаря все окрестные собаки, да и другие животные. И быки на него нападали, и свиньи, и хорьки, и змеи его кусали... — в общем, с животным миром родного края Щукарь познакомился основательно.
Не было в Гремячем Логе человека, от мала до велика, который не смеялся бы над дедом Щукарем, — благо, повод всегда или почти всегда находился. Да, люди смеются над ним, но в то же время они испытывают к нему несомненную симпатию. Когда Щукарь вольно или невольно начинает «развлекать» казаков, собравшихся, например, на колхозном собрании, пожалуй, один лишь Макар Нагульнов предпринимает попытки остановить потоки красноречия, которые дед обрушивает на головы своих благодарных слушателей.
Можно сказать, что практически в каждом человеческом коллективе есть такой дед Щукарь, который немного нелеп, смешон, но все-таки всем симпатичен. Во времена коллективизации, когда в жизни простых людей вообще не было особых поводов для веселья, тоску гремяченских казаков гнали прочь незлобивые россказни неунывающего деда.
Особенно интересны и примечательны отношения деда Щукаря с «рыцарем мировой революции» Макаром Нагульновым. На людях Нагульнов всегда старался сохранить серьезность и покрикивал на деда Щукаря по поводу, а зачастую и без повода. Действительно, какие уж тут смешки, когда не сегодня-завтра должна грянуть мировая революция.
Но тот же мрачный и неулыбчивый Макар ночами слушает вместе с дедом Щукарем стройный хор гремяченских петухов. Нагульнов изучает английский язык, а рядом с ним примостился дед Щукарь и читает словарь «по догадке» — видит без очков лишь слова, напечатанные крупным шрифтом, а о том, что напечатано шрифтом помельче, он лишь «догадывается». Такое «мирное сосуществование» в ночные часы Нагульнова и Щукаря не только комично, но и трогательно.
Примечательно также, что один и тот же петушиный хор они слышат и воспринимают по-разному: набожный дед Щукарь при этом вспоминает пение в архиерейском соборе, а лихой рубака Нагульнов мечтательно вздыхает: «Как в конном строю!»
Несмотря на то что Нагульнов при каждом удобном случае «шпыняет» деда Щукаря, старик, тем не менее, называет его не иначе как «Макарушка». Похоже, что Щукарь, которого Бог обделил детьми, любит Нагульнова как. родного сына.
Интересно, что при более внимательном и вдумчивом чтении романа обнаруживается следующая деталь: под маской балагура и «пустомели», которую всю жизнь носит на своем лице дед Щукарь, скрывается человек мудрый, трезвомыслящий и, главное, не боящийся высказывать крамольные мысли.
Именно дед Щукарь как бы между прочим говорит, что при Советской власти дураки, конечно, «вымерли», но... новые народились и притом в огромном количестве! И этих, новых, как и старых, «не сеют, не жнут», а они сами растут.
А чего стоит замечание Щукаря, которое он адресует Нагульнову, когда тот в очередной раз прерывает его во время собрания. Дед напоминает Макару, что когда тот на первомайские праздники полдня разглагольствовал о мировой революции, то говорил все одно и то же, и скучно до невозможности. Щукарь даже признается, что во время выступления Нагульнова он не стал его слушать, а нашел место на лавке поудобнее, свернулся калачиком, да и заснул.
Любому другому, кроме деда Щукаря, такие высказывания скорее всего не сошли бы с рук. За такие речи в те времена вполне можно было угодить под статью о «контрре-
волюционной агитации». Так что не так прост дед Щукарь, как это принято считать...
И вот однажды старик навсегда перестал шутить и балагурить. Случилось это после того, как были убиты Давыдов и Нагульнов. Именно их смерть повлияла таким образом на неунывающего прежде Щукаря. Это означает, что чужое горе способно ранить его куда сильнее, чем свое собственное. А ведь несмотря на то что сам Щукарь столько раз за свою долгую жизнь оказывался на краю гибели, ни разу опасность и беда, угрожавшие лично ему, не могли поколебать его жизнеутверждающего оптимизма.
Без всякого преувеличения и излишнего пафоса мы с полным основанием можем утверждать, что дед Щукарь — это истинно народный образ, оттого-то и стало его имя нарицательным.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 55 | Нарушение авторских прав